Клуб «Ненужных людей»

✦

— Пожалуйста, уйди из моего поля зрения и куда-нибудь на хуй, — Хёнджин выбирает свою самую противную улыбку и демонстрирует её какому-то мужику.       Джисон не слышал, что ответил ему прохожий, когда выбежал из аптеки с пачкой салфеток и антисептиком, и сам не стал спрашивать, почему тот мужик вообще к Хвану прицепился, а сразу встал рядом с другом тенью поддержки. — Ты грубиян, — Хан улыбается с особой нежностью и не потому, что ему жалко прекрасного Принца, а просто потому, что хочется рядом с Хёнджином быть таким. — Я сказал ему пожалуйста и этого достаточно, — парень забирает из рук Джисона купленное и недовольно морщится. — Мог бы купить водки и обработать ещё и душевные раны. — Ты не ранен, — Хан толкает парня в бок. Они идут медленно, нога в ногу. Их предплечья склеены невидимым, но самым прочным клеем — дружбой. — Ты прав, сапфир мой, — Хёнджин вытирает нос от кровавой корки, тщательно трёт губы и бубнит в смятую бумагу. — Я не ранен, а убит. — Тогда, добро пожаловать в рай, — Хан коротко смеётся, потому что происходящее больше смахивает на ад. Жизнь одного и второго реально же ад на земле и тот, кто посмеет это оспорить — конченый дурак. — Так что с тобой? Почему ты… — Перенервничал, не переживай. — Так это не Минхо? Он не бил тебя?       Пусть блондин и повторил несколько раз «я его не трогал», всё же хотелось это услышать от «пострадавшего» лица. — Всё хорошо, не переживай, правда, — Хван во всю улыбается и Джисон боковым зрением это подмечает. Когда сияет Хёнджин — невозможно не поддаться его обаянию и не утонуть в лучах золотой улыбки.       Дорогу до заветной крыши парни заполняют теми же долгими улыбками в никуда, скромными переглядками и язвительными комментариями в адрес ошарашенных от кровавого принта прохожих. Поднимаются тоже молча, но когда оба садятся, Джисон снова пристаёт с расспросами. — А если честно, то что между вами происходит? — Принц хмурится и долго молчит. — Ну ладно ты с Феликсом постоянно ругаешься, но Минхо… — Джисон бы сейчас серенаду запел о том, какой Минхо потрясающий, интересный и заботливый, чёрт возьми, но глядя на опущенный взгляд друга он тактично молчит об этом. Минхо тоже можно сравнить с золотом, и Джисон надеется, что Хёнджин это понимает, просто вредничает. — Что вы не поделили?       Если честно, Джисона интересовало совсем другое. «Однажды, Хван убил человека…». Нужно было как-то постараться придумать, как аккуратно спросить друга об этом смелом заявлении. Хёнджин похож на убийцу, как Чанбин на балерину — вообще из разных опер. Он даже жуков и прочую летающую нечисть не убивал, а трусливо убегал от них куда подальше. Убить человека Хёнджин бы не смог, значит Минхо это образно, да? А следом к Джисону в мысли прокрались глаза полные тумана и брошенное предостережение: «я не хочу, чтобы ты стал следующим». — Я был бы милее, если бы эти двое были умнее.       Хан ждал продолжения, но вот уже Солнце стёрло свои последние следы на небе, а Хёнджин так и сидел молча, рассматривая крыши домов. — Мне жаль, — снова подал голос Хан и, не глядя, нащупал руку друга. Хёнджин поддался и переплёл их пальцы вместе, но и это не нарушило молчания. Ветра не было, но было не по летнему прохладно, наверное поэтому оба прижимались друг к другу и синхронно дрожали. Странно, конечно, вспоминать, что Принц когда-то мог пугать, и что эти самые тёплые руки казались настоящими капканами. «Пусть он и псих, но он такой родной, что это уже, как комплимент». — А мне нет, — спустя долгих минут десят ответил Хван. — Я ни о чём не жалею, Джисон-и, и тебе не советую. — Но, твои родители же…       Джисон, честно сказать, всю жизнь о чём-то, да сожалел. Он жалел о том, что уехал его друг детства, жалел, что не рассказал маме раньше, что происходило за закрытой дверью его комнаты, он жалел, что тратил время впустую. Да много о чём можно было сожалеть и парень возможности не упускал. Он даже мог пожалеть о том, что ещё не сделал. И, конечно же, он жалел, что жизнь распорядилась с его другом совсем не так, как хотелось бы… Как мечталось бы. — Это их жизнь, и если и стоит кому жалеть, то только им. Мне плевать, — по грустным ноткам в голосе Джисон слышал, что Хёнджину не плевать. — Хотя, знаешь, я бы мог пожалеть только о том, что не встретил тебя раньше.       Сердце Джисона не забилось чаще, в животе не оживились бабочки, да и тремора он не ощутил, зато странное тепло в груди он различил. От любых слов Хёнджина Джисон в миг согревался. Это ли не чудо? Наверное, обожжённое этим непонятным чувством зрение подвело и Джисон принял мягкую ухмылку за приглашение на поцелуй. Свободная рука как-то сама по себе оказалась на подбородке Принца, а губы сами собой магнитом потянулись к знакомы пухлым губам цвета увядающей розы. — Ты чего? — Хёнджин улыбался, но в голосе слышалась тревога. — Захотел поцеловать тебя, — Хан шепчет прямо в губы и уже жалеет о своём глупом решении, а ещё ему жаль, что он не может без разрешения сделать ещё один рывок навстречу. Ему очень хочется услышать, что друг не против, что он тоже хочет вновь почувствовать вкус его языка и заставить губы в прямом смысле гореть. — Только не говори, что влюбился в меня. — Что?       Джисон не влюблялся, нет. Ему просто по новой хотелось ощутить ласку, которую Хёнджин дарил во время поцелуя и не только губами. Его язык, вспоминает Хан, был нежен, длинные пальцы приятно чувствовались на затылке, а когда сползали на оголённую шею, то трепет внутри разгорался с каждым новым коротким вдохом. Всё это ещё раз хотелось ощутить и желательно сейчас, как можно скорее. — Друзей просто так не целуют, дорогуша, — губы Хёнджина коснулись кожи, но мимо. Нежность получил чуть тёплый лоб. — Но я… Мне просто… — Хан не знает какое оправдание выбрать, а выбор-то вообще не велик. «Мне понравилось целоваться с тобой?», «мне страшно, Хёнджин-а, и так я пытаюсь отвлечься?» или «после недавних событий, мне жизненно необходимо использовать свои губы по назначению?». — Бля, ты можешь просто поцеловать?       Хёнджин на это заявление мило щурится и целует друга в нос. Этот невинный поцелуй не был похож на что-то, что можно сравнить с любовью. Это скорее негласное предупреждение остановиться, не выпрашивать невозможное, но Джисон ведь новичок во всех этих любовных играх, поэтому и ведёт себя, как идиот, не знающий правил. Он всё же ловит губы Хвана и просто прижимается к ним своими. Вот, рискнул и снова пожалел, потому что Хёнджин резко отворачивается. — Прости, — Хан не видит, но слышит, что дыхание Хёнджина стало вдруг тяжёлым. — Это ты прости, — вяло тянет Джисон и отстраняется. Теперь дрожит один Хёнджин, но уже не из-за вечерней прохлады, а потому что ему всё-таки не плевать. — Хённи? Ты чего? — Джисон был готов объясниться, сказать, что, возможно, он всё-таки влюбился, просто пока не догнал это чувство, не познакомился с ним как следует, а всего неизвестного, как мы помним, Хан Джисон боится до смерти. Или боялся? — Прости меня, Хёнджин-и, прости, прости… — Давай просто поболтаем, а? — Хван сверкает глазами, а потом обращает взгляд к первой появившейся звезде. — Ладно, — Джисон закусывает нижнюю губу и чувствует слабый вкус вишни. Да, ему правда нравился вкус этого сказочного Принца. — О чём? — Да мне всё равно, — парень жмёт плечами и чуть шевелит пальцами, тем самым лаская холодные пальчики друга.       Джисон вообще не думал о чём спросить — он знал, но для приличия всё же выдержал паузу. — Хённи, а скажи… — тут пришлось Джисону собраться с силами, чтобы выдавить, наконец, главный вопрос этого вечера, но глаза в темноте прошлись по засохшим тёмным пятнам на рубашке и как-то расхотелось вообще чем-то беспокоить друга. «Ему же больно». — Если честно, мне больше нравится слушать твои сопли, чем что-то рассказывать самому, — Хван снова смотрит на друга и улыбается не только губами, но и прекрасными глазами. — Но для тебя, моя прелесть, я сделаю исключение.       Челюсть Джисона ползёт вниз по понятным причинам, а Хёнджину это только в радость и он буквально поднимает её свободной рукой. — Спрашиваешь или нет? — Д-да, — растерянно кивает парень и, подражая Хёнджину, задирает подбородок к небу. — Скажи, это правда, что ты… Ты кого-то убил?       Хёнджин странно смеётся и с ответом не спешит. Наверное, думает Хан, что на такой вопрос сразу никто и не ответит, и он уже собирался тоже посмеяться над своей бестактностью или хуй знает, как это ещё обозвать и попросить забыть, но Хёнджин резко затихает и задаёт свой вопрос. — Полагаю, ты в это не веришь? Ведь если бы считал, что это правда, то не сидел бы здесь со мной, я прав? — Забудь. — Нет, незабудка, — Принц ложится на спину и тянет друга за собой. — Отвечай. — Не верю, — тихо отвечает Джисон, привычно устраивая голову на груди друга. Его левая рука всё ещё держит правую руку Хёнджина, а вторую, свободную, Хан смело кладёт на впалый живот парня и пару раз, так же по привычке, поглаживает, словно дикое животное успокаивает. — Но почему об этом говорят? — А кто говорит? Минхо? — Джисон кивает и сильнее прижимается щекой к медленно поднимающейся и опускающейся груди. — Не скажу, что он мудак, но он всё-таки мудак, — Хёнджин снова заполняет, кажется, всё пространство крыши своим хрустальным смехом, и Джисон опять поддаётся чужому настроению, хотя он нифига не согласен. Минхо хороший, непонятно почему, но Хан это чувствует. Его вечно недовольное лицо и грозный взгляд вообще не показатель дурного характера. Джисон помнит, каким улыбчивым и мягким может быть Ангел на самом деле. — Так а… — У меня к тебе ещё один вопрос, Джисон-и, — Хёнджин переплетает пальцы второй руки и чуть сжимает. Снова никаких бабочек внутри или мурашек на коже, но улыбка вырывается — та, самая лучистая и беззаботная. — Представь самолёт в небе и представь птицу, — Джисон сразу же хватается за воображаемые краски и кисти и начинает всё это рисовать, сомкнув веки. — А теперь представь, что птица попала в двигатель, — Хан представляет и кивает. — Кто виноват в её смерти? — Что? — Джисон вообще не понимает что за странные философские вопросы на ночь глядя решил обсудить с ним Хёнджин. Да, они иногда забалтывались и могли серьёзно спорить на тему стоицизма или сатанизма и всегда выходило до чёртиков весело, потому что и один, и второй в таких темах полный ноль, поэтому просто несли всякий бред с важными лицами, тупо развлекаясь. А тут… Тут Джисону смеяться не хочется. — Птица попала в двигатель по своей вине? Это случайность? Или пилот самолёта виноват в её смерти?       Хан приподнимается на одном локте и в упор смотрит на расплывающееся в небрежной улыбке лицо. Снова в голосе слышалась обида, и Джисона это вообще выбило за пределы понимания. — Я не понимаю. — Просто ответь на вопрос, — Принц поворачивается к другу и снова их лица запредельно близко, и снова загорается желание подарить Хёнджину поцелуй, хотя, это такой себе подарок. — Кто виноват? — Да никто не виноват. Это случайность. Такое раньше происходило часто, но я знаю, что сейчас самолёты защища… — Это не важно, моя радость, — Хван тоже чувствует чужое дыхание на своём лице и внутри у него, видимо, что-то трескается. Он приподнимает голову и проходится кончиком носа по сухим и вообще не гладким губам Хана, но ему эти трещины и выбоины нравятся. Они заставляют его чувствовать, что не всё то, что нравится, должно быть идеальным и вылизанным. — Я был самолётом, а тот человек был птицей. Поэтому, это была случайность. — Что ты сказал? — Я сбил человека, но это была гоночная трасса, а он был пьян и сам упал мне под колёса.       Настоящая боль — это слёзы, которые впитывает подушка, это те капли, которые сопровождаются тишиной в ночи, это влага со вкусом горечи. Но больнее, на самом деле, когда слёзы кончаются, проникают глубоко-глубоко в сердце, ведь там их уже не стереть ладонью или куском ткани. Хёнджин давно не плакал и наивно полагал, что всё своё уже выплакал, но нет. Из него прямо сейчас выплеснулась боль и невозможно понять — настоящая она или надуманная. Какие слёзы адресованы его прошлому, а какие посвящены его настоящему и ближайшему будущему. Самая страшная боль — рыдать, не имея возможности контролировать себя перед тем, кто не заслуживает это видеть. Хан Джисон, его Сердце Океана, его незабудка, его прелесть, заслуживает только улыбок радости, глупых шуток и веселья, но Хёнджин не может ему этого дать, не сейчас, когда зачем-то в голову табуном несутся забытые воспоминания… Кровь… Много крови… И сердечное «мне очень жаль», которое нагло проигнорировал человек, когда-то являвшийся лучшим другом. — Не смотри на меня, — Хван отворачивается, но руки свои оставляет другу. Ему важно чувствовать кого-то рядом, пусть и катастрофически стыдно. А слёзы стирать совсем не обязательно, они найдут куда упасть. — Ты прав, Джисон, я правда сожалею, что сотворил такое, и я ломаюсь от этого чувства. Все как-то живут дальше, находят способы, а я не знаю как…       Джисон тоже готов заплакать, потому что, блять, понимает каково это — болеть грёбанной болью. — Я просто хотел, чтобы меня замечали, чтобы мама… Мама… Сука… Я не просил машин и квартир, я просил обнять меня, понимаешь? А они… — Хёнджин навзрыд плачет, глотает некоторые слова и громко всхлипывает, но главное, что наконец-то слёзы текут не по изысканной маске, а по настоящему лицу. Он доверяет Джисону, как когда-то доверял Крису. — Я просто хотел быть кому-то нужным, я просил не оставлять меня, не бросать, но все уходили… Все они оставили меня, — голова снова поворачивается и Джисон видит красное лицо, зажмуренные глаза и искривлённый рот. Даже в истерике Принц выглядит ужасно красивым. — Я слишком поздно встретил тебя. — Но я же с тобой, Хённи, — Джисон глупо моргает. — Я рядом и я не уйду, пока ты сам не попросишь. — Мне жаль, — между всхлипами давит из себя друг и снова прячет лицо. Хан чувствует дрожь, но это не его руки трясутся, а Хёнджина. — Мне очень жаль.       Парень затихает и отвлекается на несколько секунд, когда достаёт телефон из кармана. Джисон даже увидеть не успел, кто ему звонил. Хван слишком пафосно отбрасывает гаджет куда-то в сторону и даже не оборачивается посмотреть, не упал ли он с крыши. — Ты хочешь побыть один?       Вопрос глупый, идиотский, но, а что если и правда нужно переступить через себя и дать Хёнджину то, что ему нужно? Когда истерика накрывала Джисона, он предпочитал прятаться, потому что наедине с собой не стыдно быть слабым. — Я никогда не хотел быть один, — Принц ласково трёт большими пальцами запястья Джисона и слабо улыбается. — Тогда мне можно остаться с тобой сегодня? — Только сегодня, — теперь улыбка становится знакомой, лукавой. Хван с особой нежностью притягивает Джисона назад к своей груди и прижимает к своему сердцу словно любимую плюшевую игрушку. Легче не стало, плакать Хван не перестал и слёзы с его фарфорового лица не испарились чудесным образом. Но он старался перед другом собраться, успокоить его, отшутиться, да хоть что-нибудь сделать, лишь бы больше никогда не видеть печали в тёмных глазах Джисона. — Прости, что реву тут, как сопливый хорёк. — Тебе не нужно извиняться, — Джисон по-доброму треплет волосы друга. «Это им всем нужно извиниться перед тобой».       Парни расстались ближе к полуночи. Джисон чувствовал себя не выжатым лимоном, а настоящей поролоновой губкой, вобравшей в себя чужие слёзы. Он кое-как дополз до дома, забрался под одеяло и уснул почти сразу. Утром он, конечно же, отошёл от сна с новым сожалением. Вчера он пропустил встречу с Минхо, хотя гарантии, что парень ждал его в парке, вообще не было. Да и кто захочет после такой спонтанной высосанной из пальца истерики сидеть с ним и болтать о мультфильмах и музыке? Никто. Но Минхо другой, он наверняка ждал его и внутри всё скрутилось тугим узлом от идиотского непрошенного чувства вины. А ещё жалко было Хёнджина. Великим эмпатом Хан себя не считал, но он чувствовал, всё ощущал очень остро: каждый сдавленный стон, сжатые разочарованием губы и дрожащий подбородок — всё это зеркально отражалось на нём самом. Уже привычное утреннее молчание мамы этот путанный ком лишь туже затянуло, зато Чонин — светлое солнышко, смог таки все узлы расслабить и распутать. Сегодня отработка пролетела незаметно за разговорами, которые сопровождались хрустом битого стекла и симфонией алюминиевых банок.       Младший ходил рядом, перечислял все болезни, которые подхватили его сестрички в детском саду, загадочно улыбался, всё расспрашивал Джисона о его вечере и, когда стрёмные комбинезоны сменились обычной одеждой, друг всё-таки вывалил на Хана причину своей эйфории. — Я вчера познакомился кое с кем, — Чонин, видимо, вспоминал эту встречу, краснел и смущался, как пятилетний. — И этот кое-кто мне очень понравился. У меня такое чувство, что я влюбился с первого взгляда. Впервые такое, прикинь? — Круто, — «ещё один влюблённый, пиздец». — Ты веришь в такую любовь, хён?       Джисон ни в любовь, ни в чувства не верил или просто не знал, что верит, принимая всё это за что-то другое. Ему хорошо в компании Хёнджина и он даже сам вчера загорелся желанием его поцеловать, и дважды, но влюблённость ли это? Он чувствует себя самым счастливым, беседуя с Минхо, пусть даже и о незначительных мелочах, но и это чувство безопасности, комфорта и тепла Хан интерпретирует по-своему. «Мы друзья». Возможно, маленький Сони внутри направляет его мысли не в ту сторону и намерено путает, ведь для малыша любовь, влюблённость, симпатия и все прочие похожие определения являются синонимами боли и унижения. А страдать не хочет ни одна живая душа. — Не знаю, — Хан просто дёргает плечами. — Наверное. — Ты просто ещё не встретил такого человека. — Наверное, — ещё один непонятный вздох. Похуй, если честно, кого он там не встретил. Главное сейчас, что в его жизни есть Хёнджин, которому хочется как-то помочь. А ещё приятно, что есть Минхо, который помогал ему самому: то он колени от ночной прохлады спрячет, то принесёт любимый чизкейк на встречу или поднимет настроение другой сладостью, обильно политой шоколадом, которую пёк, если верить словам парня, его брат. — И что, вы встречаетесь? — Нет, — хихикнул Чонин, чуть замедляя шаг, потому что Джисон, явно задумавшийся о чём-то своём, на два шага отставал. — Мы не обменивались номерами. Если это судьба, то я снова его встречу, а если нет… — Его? — Джисон прирос к земле. Во-первых, нихуя себе, а во-вторых что? — Чонин, ты… Ты… — Я да, а ты? — улыбка с лица младшего не сползала и когда он в деталях резко начал описывать все свои чувства от вчерашней встречи, всё с той же хитрой улыбочкой, а Джисон в этот момент багровел на глазах от стыда или… Или он заметил схожесть? Чонин говорил про трепет и желание, а Джисон вспоминал нечто похожее рядом с Хваном. Друг описывал свои искры в глазах и туман в голове, и Хан вновь проживал это, как когда-то рядом с Ли Минхо. Он типа тоже влюблён? Они не друзья? «Я гей, всё-таки? Вот мать расстроится». Хан про себя посмеялся этим внезапным мыслям и вновь заглянул внутрь. Не думал он, что его немой каминг-аут произойдёт на улице, в толпе среди студентов, стариков и рядом с другом, который вообще ничего и никого не смущаясь продолжает рассказывать про оральный секс под Луной. Джисон бы сгорел со стыда, да спички кончились. А смог бы он так? А с кем?       Пока Чонин болтает, наверное, сам с собой и уже доходит до спермы на лице, Джисон хватается за телефон и пишет Принцу. Нет, не с целью предложить попробовать повторить подвиг младшего, а просто узнать как он там. Вчера расставаться не хотелось, но и мучить Хёнджина дальше Хан не мог. Он ведь так и продолжал тихо оплакивать свои воспоминания, а Джисон в тот момент просто мог быть рядом и всё. Большего от него и не требовали. Утреннее сообщение всё ещё не прочитано и Хан, на удачу, отправляет ещё парочку с предложением потусить перед собранием. «Надеюсь, он спит, а не пьёт».       Вчера парню влетела в голову здравая мысль — хорошо, что он был трезвым, ведь если бы он услышал всё, что сказал Хван в убитом состоянии, то наверняка сотворил бы неведомую хуйню, граничащую с жизнью и смертью. Возможно, он бы намеренно спустился по грязной лестнице не ногами, а лицом вперёд, чтобы выбить услышанное из головы, или же лёг бы под машину. Хотя, в свете открывшихся событий, машин теперь Джисон сторонился. Ну, мало ли… — И мы так и сидели до рассвета на той же лавке, представляешь? Я вообще-то шутил, когда предлагал ему такое. Не думал, что он согласится, а он остался, — Чонин всё радостнее и громче подходит к финалу своей ночной сказки. — И тогда я посыпался, хён. Вот, честное слово, я до сих пор помню его запах и вкус. Он был… Он на вкус, как виски, и это было потрясающе. — Ты же не пьёшь, Чонин-а. — И что? Какой виски на вкус и запах я знаю.       Хану было неловко спрашивать что вообще его друг делал на другом конце города в такой поздний час, поэтому предположил, что снова дома беды с башкой у родителей, вот он и взял себе очередной «мини-отпуск», но… «На другом конце города, блять… Там же рядом мой клуб и это вообще не лучшее место для прогулок…». — Слушай, — Хан проверяет уведомления, которых нет, и смотрит на время. — У меня собрание через три часа и я подумал предложить тебе пойти со мной. — Чего? — Чонин, конечно, наслышан о встречах друга, и, судя по его рассказам, там довольно-таки весело, но почему он предлагает ему пойти с ним? Он ведь не алкоголик. — Ты подумал, что я пьяный был? — Нет, я подумал, что тебе неплохо было обзавестись «нормальной семьёй», — Джисон рисует кривые кавычки прямо перед лицом друга и мило хлопает глазками для убедительности. — Там не только можно про зависимости поныть, но и просто поныть, чтобы полегчало, — Хан с надеждой смотрит в глаза другу и видит, что тот колеблется. — А ещё там есть два старых алкаша с которых поржать можно… О, и Грей, то есть, Чанбин… Он тоже забавный, — Джисон сейчас в своей голове вспоминает всех «никому ненужных», и губы сами собой тянутся всё шире и шире. — А ещё там Феликс прикольный. Правда, он часто с Хённи ругается и иногда пугает своими выкриками, но к этому можно привыкнуть. А ещё… — Я понял, — Чонин кладёт руку на плечо друга и похлопывает, прося, видимо, перестать тараторить и передохнуть. — Все там славные и прикольные, но я-то не такой. — Ты так думаешь, — щёки Хана подпрыгивают вверх, и Чонин рефлекторно начинает тискать эти мягкие «подушки» и тыкать куда придётся, а Хан в ответ принимается считать рёбра младшего. Оба громко смеются и слышат постороннее ворчание от проходящих мимо бабуль и дедуль, но друг от друга не отходят, и лишь ускоряются в своих «пытках». — Ну всё, всё, — Чонин откашливает последний смешок и выдыхает. — Уговорил. — Да я же молчал, — таким же язвительно-уважительным тоном отвечает парень. — Твои пальцы сказали всё за тебя, — младший запускает руки под футболку и наигранно противно стонет, когда ощупывает места, где его щекотал Джисон. — Ты сломал мне рёбра, кажется. — Вот об этом сегодня всем и расскажешь, идёт? — Хан тянет раскрытую ладонь к Чонину и тот, не раздумывая, жмёт её и довольно крепко. Теперь стонет Джисон от этой силы нечеловеческой, и он явно не притворяется.       Прежде чем оказаться на знакомом разбитом крыльце заброшенного здания, Хан успел не только сообщений пятнадцать отправить Хвану, но и несколько раз позвонить, а потом на него снизошло озарение — он ведь вчера выбросил телефон и, когда они уходили, Принц его не забирал. С надеждой, что его друг уже внутри, он дёргает на себя дверь и залетает мухой, но одновременно с этим, вся надежда застать тут Принца вылетает за дверь с той же молниеносной скоростью. — Блять, — Хан сказал это не громко, но эхо пустого помещения быстро донесло сказанное до ушей Кима, Грея и Криса. Последний тоже повторил за парнем, но его «блять» было намеренно громким. — Бля-я-я, — за спиной Джисона друг тоже протянул всеми любимое слово и, судя по звукам, вышел на улицу. Или выбежал. Тут Джисон уже не разбирался, потому что отвлёкся на Криса, который выбежал вслед за Чонином.       «Блять, что происходит?».       Мягкая приветственная улыбка Чанбина уже не производила на Джисона того эффекта, что раньше, зато привычное ворчание Господина Кима бесило так же, если не больше.       Хан оглядывается, видит, что Чонин о чём-то, вроде миленько, болтает с Крисом и решает занять место, не дожидаясь друга. А какого друга? Он ждал Хёнджина, он хотел увидеть его сегодня трезвым, язвительным и улыбчивым, как и до этого, но, наверное, придётся передумать. Хан стоит какое-то время и выбирает куда сесть: занять привычное место рядом с «троном» Его Величества или сесть на стул, который до сих пор оставляет ему Минхо. Джисон выбирает первый вариант, потому что надежда, хоть и улетучилась, но не умерла. Вернётся она, вернётся и друг. Но в дверном проёме оказываются Крис и Чонин, и Ким выдаёт новую порцию никому ненужного мнения. — Чё вы такие голубые-то все? — он противно морщит лицо, хлопает сам себе и неприлично тычет грязным пальцем в сторону младшего. У Джисона подкипает всё внутри. Он-то рассказывал другу какие здесь все прикольные, и непонятно, как отреагирует Чонин на подъёбы этой старой больной обезьяны в майке. — Разве сегодня гей парад? — Я тебе сейчас синяк радужный на лице оставлю и начнём праздновать, — Бинни громко отбил кулаком по ладони и следом этот же кулак он пригрозил Киму затолкать в зад, если тот не заткнётся.       Крис мягко подтолкнул стоявшего и глупо улыбающегося Чонина к стулу рядом со своим, и оба молча заняли места. Джисон был слишком занят мыслями о Хёнджине, чтобы обратить внимание на розовый румянец на лице друга и на явное недоумение, вылепленное смущением на лице старшего. — Вроде ты говорил, что у нас новенькая девушка, — Грей откидывает тёмно-серые пряди и давит улыбку в сторону Криса и новенького. — Меня зовут Грей или Чанбин. Как тебе удобней. — А я Йени, — беззаботно отвечает парень, и Джисон снова пропускает самое интересное: Крис от этого прозвища вздрагивает, Чонин глаза косит на старшего и хихикает, а Чанбин прыскает, потому что он, как раз-таки увидел этот шок в глазах главного и, кажется, всё понял. Если присмотреться, хотя, можно было и не присматриваться, то по влюблённым глазам парня, спрятанным под прядями нежно-голубого цвета, можно было прочитать многое. Например, что он знаком с Крисом и, пожалуй, близко знаком. Так Чанбин временами смотрит на Феликса, он «своего» узнает издалека. А Джисону похуй как-то. Он и очередные колкости Кима не слышит, потому что отвлекается на написание очередного длинного текста Хёнджину. Он не замечает, как в помещение заходит Феликс, снова во всём чёрном, не видит его дружеских объятий с Крисом, и уж точно пропускает недовольное лицо Чонина. Он даже не обратил внимание, когда рядом с ним кто-то сел и тихо позвал. Вообще всё равно на всё и всех.       Сообщение отправлено и Крис, как раз в этот момент, хлопает в ладоши, призывая всех обратить на себя внимание. И тут-то Джисон рот разевает, потому что справа от него сидит Минхо. На секунду, нет, на долю секунды Джисон пугается этой перемены, а потом расслабляется, ведь нет ничего такого в том, что Ангел небесный решил сменить «облако» и перебраться поближе к Джисону. Ведь нет же?       Пока Крис рассказывал дурацкие правила и представлял всех собравшихся Чонину, Джисон неотрывно смотрел в жемчужные глаза, вместо того, чтобы удивляться тому, как быстро эти двое спелись. Кому-то могло показаться, что парни общались без слов, просто обменивались мыслями и поэтому иногда щурили глаза или поднимали уголки губ, но на деле же, Джисон откровенно любовался другом, а тот разглядывал новыми глазами Джисона. Влюблёнными глазами. Чанбин и тут молодец, он и в этих двоих себя узнал. Чонин с энтузиазмом, которого, наверное, здесь не было ни у кого, представляется, рассказывает о себе довольно долго и про Хана упоминает — вот, его причина будучи не алкоголиком явиться в это логово зависимых. — Вы же тут типа всем поддержу оказываете? — Чонин хлопает ресницами и обращается не ко всем, а именно к тому, кто вчера крепко держал его за волосы и заставлял давиться внушительных размеров удовольствием быстрыми и резкими толчками. — Тут ещё и на руках могут подержать, — шутит Грей и глазами бегает от одной недо-парочки к другой. Он видит, что Минхо и Джисон уже не пялятся друг на друга, а смотрят вперёд, на Чонина или Криса, но вот руки… Руки этих двоих склеились.       Феликс тоже подшучивает в такт Чанбину и обстановка, кажется, воистину дружеская, семейная.       «Хёнджина не хватает». Опять подумав о друге, Хан невольно дёргает рукой и Минхо по своим причинам сжимает ладонь парня в ответ. Между одним и вторым стулом расстояние небольшое, но места оказалось вполне достаточно, чтобы спрятать комок из пальцев от чужих глаз. Но Грей-то не чужой, да? Он свой и ещё какой родной.       Хан пусть всеми мыслями и застрял на одном единственном человеке, про Чонина он тоже не забыл. Он видит, что друг чувствует себя здесь вполне комфортно, болтает привычно много и не устаёт улыбаться. Если честно, Джисон в недоумении от того, как много, как часто и как долго младший может тянуть эту улыбку. Кажется, это такое простое действие, но попробуйте растянуть губы против своей воли, особенно, когда душа плачет и ей не до показных эмоций радости. Это невозможно! А у Чонина получалось всегда.       А ещё у друга получилось весь эфир собой заполнить и времени для других «историй слушателей» попросту не осталось. Ким пытался раз вставить свои пять копеек про жену, работу и ненавистную жизнь, но его быстренько заткнула очередная череда шуток Феликса, Чанбина, Чонина и, сюрприз, Криса. Старший сегодня сам на себя не похож, и дело тут вообще не в мешках под глазами и неприлично помятой одежде. Джисон, если честно, и думать не хотел, что не так с Вожаком, ведь у него голова занята другим. Другими. Минхо как-то подвинул мысли о Принце, тихо спросив: «как ты, Ханни?». А действительно, как он? Пришлось хорошенько напрячь извилины, чтобы не выдать в ответ какую-нибудь хуйню, типа: «всё хорошо, но я места себе не нахожу из-за Хённи, которого ты, кстати, несправедливо обвинил в убийстве» или «ой, всё супер, только почему-то я смотрю на твоё лицо и оно мне до одури нравится, представляешь?». Но вишенкой на торте, пожалуй, легла последняя мысль — «я хочу тебя поцеловать, Минхо. Мне теперь интересно какой ты на вкус».       Гормоны играли на нервах, нервы сражались с разумом, который спорил с сердцем Джисона, а внутреннее «Я» что-то там подпевало всему этому безобразию внутри. Было чувство нереального отупения. Наверное, поэтому, Хан не понял, когда закончилось собрание и почему Чанбин бегает у противоположной стены с Феликсом на спине. — Ханни? — Минхо чуть подаётся вперёд и снова тихо и плавно зовёт его. Таким шёпотом можно лечить, от такого голоса запросто можно умереть, захлебнувшись слюнями либо от зависти, либо от желания слушать его бесконечно долго. Всю жизнь и ещё два годика впридачу. — Что? — Джисон тоже шепчет, но ему не нравится, как он звучит. Его собственный голос схож с шуршащей фольгой или ободранным мусорным пакетом, шелестящим от порывов ветра, но никак не приятной тканью, легко способной вызывать мурашки с первых секунд. — Я спросил, как ты?       Они единственные остались сидеть в импровизированном кругу. Крис с Чонином вышли сразу же за угрюмым Кимом, Феликс теперь не катается на Чанбине, а убегает от него и от его угроз посадить его на плечи, а вот Минхо по-прежнему рядом, и руки их всё ещё греются одна о другую. — Я не знаю, как я, — предельно честный ответ. — Мне хочется сказать, что хорошо, потому что мне правда хорошо, — «я таю от твоей горячей ладони. Неужели ты не ощущаешь?». — Но я переживаю за Хённи. — Я понял, — Минхо кивает и как-то грустно у него это выходит. Точь-в-точь, как вчера. — Кстати, прости за вчерашнее, я… Я перегнул и сорвался на тебя…       Джисон не стал обвинять друга после собственных извинений. Он потом придумает, как помирить этих двоих или просто поделится с Минхо тем, что ему рассказал Хёнджин. Но это потом, а пока парень продолжает растекаться от удовольствия слушать ангельский голос и перебивать он его не собирается. Всё потом. — Всё в порядке, — блондин отвечает быстро, словно он знал, что разговор зайдёт именно в эту степь и он готовился, ответы заучивал заранее. — Это я должен извиниться, что напугал тебя и разозлил. Я этого не хотел.       Хан подпрыгивает от неожиданного громкого крика Феликса, которого всё-таки догнали и устроили на широких плечах, а Минхо на эту реакцию тихо хмыкает и ещё крепче пальцами «обнимает» ладонь Джисона. — Ты всё ещё боишься? — Я просто не привык к резким звукам, — зачем-то оправдывается парень. — Я не об этом, — сладкий голос приманивает глаза Хана к чужим губам. Минхо не только звучит красиво, но и говорит подобающе. Его верхняя губа чуть приподнята и Джисон, при столь тщательном изучении подмечает, что у парня явно выделяются два передних зуба и это открытие наводит Джисона на мысль, что никакой Минхо не кот, а самый настоящий кролик. — Помнишь, что я тебе сказал во время нашей первой прогулки? — Страх — это болезнь, — неуверенно начал Джисон. — И у любой болезни есть свои видимые признаки, — а Минхо уверенно закончил вместе с парнем ту мысль. — А ещё от любой болезни есть своё лекарство.       Джисон снова понял Минхо, как и каждый вечер, точнее, каждую ночь привык понимать его слова и принимать их близко к сердцу. Он снова намекает на заботу и Джисону рассмеяться хочется, честное слово. Все знают о пустоте в душе, все понимают, как бывает больно даже, порой, от одного неосторожного слова, но никто так и не может объяснить где именно болит. Откуда можно вырвать эту чёртову душу, чтобы перестала мучить и терзать своими воспалениями? Неужели Минхо реально знает, как помочь? «А надо ли?». — Всё хорошо, Мин, правда, — Джисон подкрепляет свои слова второй рукой, которой обхватывает их долгий «союз» потных ладоней, и довольно искренне улыбается, потому что верит сам себе. — Всё хорошо, спасибо.       Минхо в эту секунду хочется быть не нежным и обходительным, а настойчивым и упрямым, ведь он же видит, как подрагивают губы Хана, и ждёт момента, когда упадёт первая слеза. Он парень терпеливый, вот и выжидает удобный момент снова обнять его, как вчера, и почувствовать то, что чувствовал лёжа с парнем на мягкой траве. Ему нужно убедиться, что он не ошибся, что он не идиот и сердце его действительно рвётся к Джисону.       Хан прерывает зрительный контакт и как-то слишком небрежно освобождает руки. Теперь они заняты телефоном и вот, вот она слеза, которую Минхо ждал, но обнять парня он не успевает, потому что тот подскакивает, как ужаленный, и невнятно прощаясь несётся в сторону открытой двери.       «Оставаться без тебя, оказывается, опасно для жизни».       Джисон оставляет Минхо в недоумении, не прощается ни с Феликсом, ни с Чанбином. Он даже в сторону обнимающихся Чонина и Криса головы не повернул. Смотрел только вперёд, боясь споткнуться. Сообщение Хёнджина и фото их любимой крыши как-то заставили понервничать и ускориться. Джисон давно привык к подобным шуткам, но, вспоминая вчерашнее состояние друга, любая шутка может оказаться не шуткой, а трагедией. И если это было очередное тупое приглашение попить кофе наверху и полюбоваться закатом, то Хёнджин сегодня поедет домой облитым не кровью, а американо без молока, сливок и прочей херни.       Дорогу он знал наизусть, как и сокращённые пути через дворы и переулки, поэтому добежал до знакомого здания за рекордно короткое время. Чутьё или любопытство заставило поднять голову и поседеть. Определённо, после такого, на голове где-то да должен появиться хоть один седой волосок. Хёнджин с бутылкой чего-то на краю крыши вытанцовывает нечто похожее на балетную партию. Сердце в пятки, ноги в руки и Джисон ставит новый рекорд — пятнадцать этажей он преодолевает со скоростью света, если не быстрее.       «Блять, блять, блять».       А ведь ему с самого утра было неспокойно. Джисон, как чувствовал, что ночными слезами дело не кончится, и он ожидал, конечно, что Хёнджин напьётся, но танцевать на крыше? Пьяным? Такого предсказать и предугадать не смог бы даже великий Нострадамус. — Хённи, — Джисон сгибается, упирая руки в колени, и хрипло зовёт друга, а тот, сукин сын, ещё и песни поёт, не слышит. — Хван, блять…       Дыхание у Джисона сейчас, как у загнанной лошади, только после забегов животным полагается сахарок, а Хана ждёт остановка сердца, не иначе. Он кое-как пересекает крышу, стараясь не упасть обессилено на колени, и встаёт напротив друга. — Хёнджин! — О, моё сокровище, — Принц, стоя на одной ноге, запрокидывает голову, неаккуратно вливая в себя последние капли виски и с тихим «ой» бросает бутылку вниз. Хан в два шага подбегает к краю и успевает помолиться на неизвестном ему языке, чтобы обошлось без жертв и эта стеклянная тара никому голову там не пробила. Всё и правда обошлось, но вот нервов потраченных уже не вернуть. — Я знал, что придёшь именно ты. — Слезай, быстро, — Джисон хватает Хёнджина за запястье, сжимает с силой и тянет на себя. — Фу, как грубо, — Хван спрыгивает с поребрика и тут же виснет на шее Джисона. — Но я всё равно тебе рад, мой хороший. — Что происходит? Какого чёрта ты напился? — А что мне ещё делать?       Хван отстраняется чуть пошатываясь и в том же непонятном танце делает реверанс, прежде чем сесть по-турецки. Джисон тоже опускается напротив, но как обычный, нормальный человек. — Почему ты не отвечал мне весь день? — Хан всё внимание отдаёт Хёнджину, который и сидя продолжает плавно качать головой и двигать руками в такт музыке, которая звучит только в его нетрезвой голове и именно сейчас, в этот совсем не волшебный миг, на него снизошло новое озарение — как же противно будучи трезвым, находиться рядом с пьяным человеком. Джисон ещё раз задаёт тот же вопрос, а Хван бесит очередным игнором. Они сейчас не на одной волне, они с разных планет и говорят на разных языках. — Хёнджин! — Мне нравится, как ты зовёшь меня, — Принц очаровательно улыбается и тянет свои руки к другу. Джисон не игнорирует и хватает его ладони. Видимо, кожа ещё помнит нежность и теплоту рук Минхо, поэтому от непривычно ледяных рук друга Хан ёжится, но не выпускает их. Нельзя. — Хённи, что происходит? — конечно, можно было и не спрашивать. Родители, которые были родителями только по бумагам, разводятся, на сына как было плевать, так и будет — в этом сомнений нет, но было такое чувство, что это далеко не всё, это лишь верхушка айсберга, которая беспокоит Принца. Джисон хочет, чтобы Хёнджин всё это высказал ему, чтобы он облегчил душу и внутри освободилось место для чего-то нового, приятного и хорошего. — Ничего необычного. — Где ты был? — вопросы в голове Хана генерировались слишком быстро, а вот ответы Хёнджин выдавать не спешил и продолжал бесить молчанием. — Почему не отвечал? Что… Почему ты сорвался? Мы же договаривались не пить больше в одного! — Я ещё не срывался, — снова дурацкая улыбочка красуется на благородном лице, а глаза всё такие же стеклянные, совсем неживые. — Хёнджин! — Да что?       Ничего? Всё и сразу? Что должен ответить Хан? Как ему вытянуть друга на разговор? Ведь сам же Хёнджин и научил его говорить, чтобы было легче, избавляться от внутреннего дерьма, не бояться. Но, как это часто бывает, ученик превзошёл своего учителя. Джисон говорить-то научился, а вот Хван перестал говорить. Вообще. Оба молчат под вой машин где-то внизу, под крики людей и скрип открывающихся и закрывающихся дверей магазинов. Жизнь кипит на улицах города, а на одной единственной крыше, одного чёртового дома две жизни замерли. — Хённи, — Джисон смягчается, когда видит, как внезапно тускнеет его друг. — Прошу, скажи что происходит? Как мне… Что мне сделать для тебя? — Я всё уже сделал, — Хван отвечает как-то мрачно и брови сводит подобающе своему тону. — Что? Что ты сделал? — «напиться, конечно, это подвиг. Браво!». — Хёнджин!       Джисон не перестанет звать Хвана, не устанет повторять его имя, если только это и способно возвращать парня в реальность. Выражение лица у того, скажем так, нечитаемое, а именно что-то между «думаю о великом» и «умру через минуту». Становится уже не по себе и тишина вместо ответов заставляет злиться. — Поговори же со мной, — голос Джисона дрогнул. Получилось не требование, а самая обычная мольба. — Прошу тебя, расскажи… — Где я был? — Хёнджин смотрит на Хана, но на самом деле взгляд его рассеян и смотрит он сквозь него, словно нет тут никакого Джисона, дрожащий голос мерещится и тёплые руки это всего лишь рядовая галлюцинация. — Я был дома и сжигал свои вещи, — Хёнджин в настоящем трансе. Это немного пугает, но если он вспоминает и говорит, то Джисон предпочитает молча слушать и тихо ликовать этой маленькой победе. «Достучался». — Потом я помню, что отец кричал и я думал, что он зол на меня, но… Он отчитывал горничную. Он прошёл мимо и ничего мне не сказал, представляешь? — лицо мрачнеет и все оставшиеся краски уходят: губы бледнеют на глазах, даже тёмные глаза больше не кажутся такими тёмными и блестящими, они блёкнут после каждого «воспоминания». — Мамы не было и я опустошил её личный бар… А потом я пришёл сюда и ты тоже пришёл.       Хван оживает на последних словах и теперь смотрит точно в глаза другу, его Сердцу Океана, его самому дорогому украшению жизни. — Я сжёг не всё, кстати, — Хёнджин забирает свои руки и лезет во внутренний карман пиджака, а после протягивает Хану небольшую коробку, отделанную чёрным бархатом. — Это не предложение руки и сердца, не бойся.       Хан коробку забрал, но открывать не спешил. Он пытался угадать, что мог подарить ему Хёнджин? Какое-нибудь дорогое кольцо, как раз было бы в его стиле, но то, что лежало внутри, было лёгким, почти невесомым. «Возможно, там вообще ничего нет и вот это точно похоже на Хённи». — Дай угадаю, — Джисон перекидывает коробочку с правой руки в левую и хитро щурится. — Там ничего? Ты даришь мне воображение? — Я дарю тебе красоту, моя прелесть.       От этих слов, конечно, сердце подпрыгнуло и держать своё любопытство в узде Хан просто больше не мог. Он медленно открывает подарок, а там… Бабочка? — Это Морфо, что с какого-то там древнего языка переводится, как «красивая», — пока Хан глупо моргает и рассматривает мёртвую красоту, Хёнджин вполне себе жизнерадостно хвастается своими познаниями, подперев голову кулаками. — Мне подарил её один старик, когда мы отдыхали на островах. Я лежал на песке и почему-то плакал… Это было давно, поэтому я не помню, что меня тогда расстроило. И вот этот старик сел рядом, протянул пачку сигарет и сказал, что это принесёт счастье. — Сигареты? Счастье? — Да нет же, — Хёнджин смеялся вместе с Джисоном и теперь «голоса улиц» на фоне стали едва различимыми. Теперь только их звуки и были важны, снова они одни в этом мире, снова смеются в унисон, свесив голову, как в старые добрые и трезвые дни. — В пачке была эта бабочка. — И ты решил подарить мне это счастье? — Я в такие штуки не верю, Джисон-и. Но когда я сгребал вещи и нашёл эту бабочку, я сразу подумал о тебе. Она такая же сапфирово-синяя и такая же красивая, как и ты. — А ещё она мёртвая, — Хан любовался переливами чешуек, что под разными углами действительно меняли цвет с ярко-голубого, до благородного цвета индиго. — А ты у нас живее всех живых?       Безобидная, на первый взгляд, шутка задела что-то живое внутри. Фактически, Джисон ещё какой живой, но внутри давно умер и сгнил. Мёртвый изнутри. Ходячий труп. А сколько ещё таких людей вокруг? — Для меня счастья в этом мире нет, но вот у тебя ещё есть шанс его найти. — Почему ты решил, что для тебя нет счастья? — Джисону кажется странным, что Хёнджин вот так просто говорит об этом. Да, понятие счастья очень растяжимое и у каждого оно своё, но неужели у Хвана оно так недостижимо, что можно ставить на нём крест? — Вот если покажешь мне порно, которое смотришь, тогда я и отвечу на этот вопрос, — Хёнджин играет бровями, а Джисон от такого заявление чуть не закашлялся. — Эй! Мы о просмотре не договаривались! Ты просил рассказать! — возмущению Хана не было предела. У него и рассказать-то язык не поворачивался, а показать он тем более не сможет. — Пока не покажешь, я ничего не расскажу, — смех Хёнджина мягко ласкал уши Джисона и парень даже как-то сдулся весь. Это ведь его Хённи, что от него ещё можно было ожидать? Вопрос с порно парень выпытывал с самого начала, только смелости у Джисона так и не нашлось, чтобы рассказать о таком даже сейчас, когда он, казалось бы, уже немного лучше понимает себя. — Но я правда хочу, чтобы ты был счастлив. Самым счастливым из всех. — Спасибо, Хённи, — Хан убирает коробочку в сторону и бросается на шею другу. Он сразу прячет свои слёзы в блестящих волосах Хвана и старается дышать реже, чтобы все эмоции не вылились из него за раз. Но Хёнджин всё равно слышит, как парень всхлипывает и шмыгает носом попеременно. — Не плачь, моя радость, — Хёнджин гладит Хана по спине, успокаивает, как может, хотя сам тоже еле держится, чтобы не пролить свои, собравшиеся в уголках глаз, слёзы. — Соплями подавишься. — И тогда точно умру, — хихикает Джисон и кутается в запахах спирта и ванили. — Так… Так значит тебе самому счастье не нужно?       Джисон тоже пытается шутить, как умеет, но это всё разве смешно? Кто будет отказываться от таких талисманов, обещающих нечто хорошее? Хан, пусть всему подобному и многообещающему нечто туманное тоже не доверяет, но поверить всё же хочет. Ему бы не помешала белая полоса на дороге жизни. — Мне оно больше ни к чему. Так что проехали.       На этом слёзы Джисона не кончились. Хёнджин чуть протрезвел и стал более разговорчивым. Он теперь в подробностях рассказал о бессонной ночи и об испорченном грязью завтраке, которую лили родители друг другу в уши, и сыну заодно. Джисон кивал временами, смахивал слёзы, а Хёнджин в эти короткие паузы поглядывал в телефон, словно ждал чего-то или кого-то. Стоило повернуть голову чуть правее и Джисон бы увидел, что тот телефон, который Хёнджин пафосно выкинул вчера, всё ещё на месте и греется в розоватых лучах уходящего Солнца. Это небесное светило так красиво сегодня раскрасило небо в бледно-оранжевые и розовые цвета, что все разговоры о грустном тоже скрашивались. Ощущения пребывания в волшебной сказке не было, но слёз со временем стало меньше. А когда Солнце село и загорелись первые звёзды, Хан с облегчением выдохнул, потому что время слёз закончилось. И он, и Хёнджин выплакали, кажется, всё. Ну, и высказали, пожалуй, тоже всё. — Ты знал, что звёзды, перед тем, как упасть, ярко вспыхивают? — голос Хвана был таким тихим, но Джисон слышал его довольно чётко, словно он звучит прямо в его голове. — Не знал. — Теперь знаешь, — одна рука привычно держит вторую руку и пальчики нежно проходятся по коже. — А угадай, зачем они это делают?       Хан на минуту задумался. Снова они вернулись к любимым философским вопросам. — Наверное, они взрываются? Вот мы и видим вспышку. — Нет, — Хёнджин кладёт голову на плечо Джисона и это тоже так привычно, так до боли знакомо, что кажется, это какой-то день сурка. Хан представляет, что после посиделки на крыше, они привычно пойдут в кофейню через две улицы, Хёнджин нальёт полстакана ванильного сиропа и будет пересчитывать кубики льда, а сам он будет глотать горячий горький американо и во рту всё равно будет сладко, потому что не важно что ты пьёшь, главное — с кем. — Ну, просвети меня. — Они загораются перед падением, чтобы напомнить, что между жизнью и смертью всего один шаг, короткий миг… Вспышка, понимаешь? — Джисон не понимал, но улыбался этим рассуждениям. — И вот они висят на небе, а потом, перед своей смертью, они ослепляют, чтобы напоследок показать себя и намекнуть нам жить ярко. — И давно ты в астрономы заделался? — Астрономом я был вчера, — вяло ухмыляется Хёнджин. Ночь без сна, хуй знает какое количество алкоголя внутри, и обычная усталость, кажется, разморили парня. — А сегодня я буду для тебя астрологом. — Хочешь предсказать моё будущее? — Джисон тоже устал, но от другого. Он заебался быть грустным. Кажется, именно в таком подавленном состоянии он тратит больше всего энергии, а Хёнджин всегда заряжал его, подпитывал, но, увы, его личная батарейка тоже села. — Если ты в это веришь, то… — Вообще-то не верю. — Вот и хорошо, — Хёнджин резко хватает руку Джисона и с умным видом во мраке ночи вглядывается в ладонь, царапая каждую линию острым ногтем. — Так будет веселее. — По рукам гадают хироманты, дурак, — наблюдать за другом смешно. Именно из-за такого детского, порой глупого поведения Хёнджина, Хан забывает о своих личных головняках, о матери, которая «похоронила» живого сына, о зудящей временами жажде спиртного, да и о прочих гадостях жизни, которые Джисон коллекционирует. — Да какая разница? — Большая, — Джисон упрямится тоже по-детски, но руки не забирает, ведь ждёт с интересом продолжения этого шоу. — Большая — это моя любовь к тебе, а всё остальное значения не имеет.       Джисон бы пропустил этот комментарий мимо ушей, но не смог. «Он любит меня?». Честное слово, даже в самых банальных и сопливых дорамах главные герои не расплываются в такой улыбке, какая сейчас появилась на лице парня. «А вдруг он шутит?». Он ведь и правда мог шутить и если Джисон сейчас откроет рот, то выставит себя полным идиотом. Влюблённым идиотом? Почему-то все размышления о чувствах к Хёнджину Джисон всегда отодвигал. Те напирали, и довольно-таки часто, но Хан их прогонял, отвлекался. За мыслями о сказочном Принце всегда тянулись мысли о Минхо, и это не странно, нет. Ведь и один и второй сейчас были ему самыми близкими, родными и уютными. Даже плюшевый Чонин с ними рядом не стоял и в голове не крутился. А зря, наверное. — Итак, — Хёнджин отвлекает от раздумий, в которые Джисон погрузился с головой, и просит посмотреть на ладонь. — Видишь эту линию? — Хан кивает пару раз. — Это линия жизни и, судя по всему, жить ты будешь долго… — И счастливо? — Джисон перебивает и мило хохочет, а подаренный талисман, тем временем, греет его сердце в левом нагрудном кармане серой джинсовой куртки. — Ну, тут уж сам разбирайся, — Хёнджин проводит по нижней параллельной линии и ласково проходится по ней пальцем несколько раз. — А это любовная линия и если ей верить, то первая твоя любовь будет короткой, а вот вторая тянется до конца жизни. — Что? — Джисон наклоняется вперёд и видит, что и правда линия разветвляется в самом начале. Баловство, которым «кормил» его Хёнджин, уже ерундой не кажется. «А что, если это правда?».       Лицо Хёнджина сейчас так близко, что Джисон снова вдыхает последствия алкогольного срыва, а во рту становится сладко от приторного парфюма друга. Снова его тянет поцеловать и, уже без разрешений и позволений Его Величества, Хан опускает свои губы на тёплый лоб парня. Если он и правда испытывает любовь к Хёнджину, то ему такое по вкусу, он не против и очень даже за, ведь ему хорошо и это главное.       Рука Хвана касается шеи друга, а затем ложится на щеку. Джисон знает, что будет дальше и все его ожидания оправдываются. Сначала большой палец медленно проходится по выступающей скуловой косточке, а потом и язык также плавно и не спеша ласкает его губы. Это было похоже на некий ритуал перед тем, как разомкнуть губы и выдохнуть в чужой рот то, что всё никак не получается сказать словами. Про гадание оба забывают, точнее, парни забываются в долгом поцелуе, который сопровождается жадными покусываниями от Джисона и тихими стонами от Хёнджина.       Неполная Луна уже значительно сдвинулась вправо, а эти двое всё никак не могли оторваться друг от друга. Но всё хорошее когда-то кончается и после того, как Хан почувствовал вкус соли на языке, он отстранился. Было довольно-таки жарко, внутри горело желание большего, но внезапные слёзы друга всё в миг остудили. — Я что-то сделал не так? — Ты всё делаешь так, сердце моё, — Хёнджин тяжело дышит и не ясно от накатывающей волны слёз или от получасового марафона поцелуев. — Слишком всё так… — Прости, — Джисон выпрямляет спину и снова принимается греть руки Хёнджина, от которых так и веет могильным холодом. — Тебе, вообще-то, не нужно извиняться, — несмотря на заботу друга, Хёнджин руки забирает и встаёт. — Но если ты настаиваешь, то я прощу, — глаза полны озорства и всё тех же застывших кристалликов соли. — Если потанцуешь со мной.       Джисон, конечно же, поднимается следом, но танцевать он не будет. Не умеет. — Я приглашаю, — Принц во всей красе кланяется, подавая руку вперёд и ждёт, что друг примет это приглашение, но Хан устал, да и какие танцы, когда у него в штанах всё колом, а причина его эрекции опять обливается слезами о чём-то своём? — Давай без этого… Поздно уже… — Считай, что это твой подарок на мой День рождения. — А у тебя он сегодня? — недоумение сменяется волнением. — Нет, но лучше отпраздновать его раньше, чем никогда, — Хван почти пищит, когда Джисон всё же кладёт свою руку поверх раскрытой ладони, и в тот же миг они прижимаются друг к другу, соединяя кончики носов и лбы вместе. Руки Хана висят на плечах друга, а его, тем временем, ощупывают узкую талию и мягко оглаживают спину. Хёнджин еле шепчет что-то про дурман в голове и про кошмары, которые мучают его, а Хан плавно двигается в такт ему вокруг своей оси и вслушивается, ведь этот бархатный шёпот и есть его музыка, под которую танцует и душа. — Мне холодно, Джисон, и я пытаюсь согреть своё сердце словами. Я поэтому такой болтливый и… И плачу, блять, опять. — Я понимаю тебя, — парень тоже говорит тихо, чтобы всю эту сказочную атмосферу от первого в жизни танца не проебать. — Это плохо. Я не хочу, чтобы ты понимал такое. — Но, увы, — Хан плавно ведёт плечом и устраивает подбородок на плече друга. Теперь он тоже обнимает Хёнджина за талию и сам себя ощущает таким маленьким рядом с ним, совсем ничтожным и нереальным. — Мне тоже снились кошмары, даже при солнечном свете, и я тоже боялся засыпать и… И я долго мучил себя. — И что тебе помогло?       Губы Хёнджина едва касаются уха Джисона, но мурашки по телу бегут, и бегут от самой шеи до кончиков пальцев ног. И это уже второй раз, замечает Хан. — Алкоголь и помогал.       Теперь перед глазами Хана совсем не ночные виды города с высоты птичьего полёта, а те самые кошмары, те грязные руки, которые закрывали его рот и грубо мяли лицо. Он видит перед собой того, первого, который сначала делал больно, а потом прижимал к груди и извинялся. «Давай не будем говорить маме, ведь она расстроится, если я расскажу ей, что ты не хотел меня целовать. Мы ведь семья, Сони, мы должны любить друг друга и любовь она именно такая, ты понял? Или мне показать тебе ещё раз?». Картинка меняется, первое воспоминание меркнет и теперь Джисон видит второго, который тихо прокрался в его комнату одной «прекрасной» ночью, навалился сверху и «показал любовь» ещё больнее, чем первый. «Ты хороший мальчик, и если будешь себя хорошо вести, то в другой раз я научу тебя кое-чему другому, идёт? Только не говори маме, малыш, иначе она расстроится».       Снова глаза щиплет от слёз, снова больно. Никто не хотел расстраивать маму, но зато на чувства Джисона всем было плевать. «Хёнджину не плевать, ему не всё равно». До этого дня Хан не думал, что когда-нибудь его страшное прошлое коснётся чужих ушей, но внутри всё кричало рассказать. И в том же медленном танце под лунным софитом, Джисон поделился своими «кошмарами» наяву, как до этого сделал сам Хван. Сколько они так стояли в странном танце, напоминающем самые тесные объятия? Ни один ни второй точно ответить бы не смогли, потому что когда они вместе, такого понятия как время просто не существует. А на горизонте, тем временем, где-то далеко-далеко появляется первая серо-голубая полоска, которая тянет за собой утро, новый день и новые возможные сожаления. — Ты сильный, — почти по слогам проговаривает Хван и гладит сразу двумя руками сапфировую голову. — Ты самый сильный, Джисон.       Хан в это не верил. Это не может быть правдой, но и Хёнджин ещё ни разу его не обманул. По понятным причинам друг теперь выглядел максимально поникшим, а что, собственно, Джисон ожидал, вываливая на другого то, что сам еле переживал? — Мне стало легче, — Джисон поднимает уголки губ вверх и быстро целует друга в нос. Пусть это станет их привычкой, ведь в этом действии, пожалуй, ещё больше нежности, чем в любых словах благодарности. — Ну вот видишь, ещё немного и счастье постучится к тебе, — впервые за долгое время Хёнджин отходит в сторону, снова проверяет телефон и, как и вчера, с безразличным видом кидает его в сторону. Видимо, менять телефоны каждый день тоже войдёт в привычку Его Сиятельства. — Пообещай мне быть счастливым, Джисон-и. Пообещай, больше не ломаться. И что бы не происходило, помни — ты герой, настоящий герой для меня. — Ну что ты несёшь? — Джисон посмеивается и обнимает себя руками, а может вспоминает, как тепло было обнимать Хвана и фантазирует его в своих руках. Опять. — Я бы хотел быть для кого-то героем. Хотя бы для одного единственного человека… — Хёнджин медленно отдаляется, устроив руки в карманах брюк. Он вышагивает, обращая свои глаза к звёздам и чему-то хмурится, и Джисон снова хихикает себе под нос, потому что вид у друга, как у скучающего художника, который смотрит на прекрасное, но не видит красоты. — Даже один человек, это очень много, поверь. И зря ты смеёшься. — Но ты герой для меня, Хённи. — Нет, у меня другая роль, — Хван на пятках разворачивается и теперь смотрит прямо на друга. Между ними довольно приличное расстояние, но они прекрасно видят друг друга и слышат. — Я для всех разочарование, поэтому не приписывай мне лишних титулов.       «Хёнджин такой Хёнджин».       Ночь была долгой и прямо-таки насыщенной. У Джисона уже все силы кончились, поэтому он снова садится на крышу, пока Хван разгуливает у края и философствует о себе любимом. Хан прикрывает глаза и ложится на спину, мечтая уснуть прямо здесь, но обязательно рядом должен быть Хёнджин. Со всеми мыслями он разберётся завтра, сейчас голова совершенно пустая, там лишь тихим эхом повторяются слова, которые говорит Принц звёздам-слушателям. — А расставание всегда даёт нам больше, чем забирает, и это самая ужасная правда, которая открылась мне недавно… Ладно, это я только что придумал… Так вот… — Хан уже в пограничье между сном и реальностью, но друга рядом всё ещё нет, его ладонь никто не сжимает, а очень бы хотелось, и Джисон последние крупицы энергии тратит на то, чтобы разлепить глаза, снова сесть и позвать это «радио» сюда, под бок. — Хённи? — …И ведь так обидно, что нельзя жизнь исправить. Притушить печали и прибавить контраста в жизни. Я бы так хотел выкрутить все настройки на максимум и просто почувствовать, наконец, что такое быть счастливым… — Хёнджин!       Парень вообще не обращает на голос никакого внимания. Он полностью ушёл в свой внутренний монолог с собой или диалог со своими демонами, и Хана это задевает. Он, конечно, умиляется, рассматривая спину бормочущего друга, но ещё он начинает беспокоиться, когда Хёнджин опять запрыгивает на невысокий выступ и странно покачивается, глядя вниз. — Хёнджин? — Ты не пообещал мне быть счастливым, — Хван грациозно поворачивается и явно с укором смотрит на друга. Ну, Джисон сонными глазами слабо различает эмоции на лице парня, но по голосу слышно, что он недоволен. — Обещаю, — а вот по голосу Хана можно понять, что ещё секунда-две и он свалится мёртвым сном. — Я тебе верю, — Хван опять поворачивается спиной. — А ещё пообещай мне любить себя также сильно, как я любил тебя. — Обещаю, — на автомате повторяет Джисон. Он сейчас всё, что угодно готов пообещать за хотя бы час здорового, крепкого сна. И он цепляется за плывущую реальность, мечтая дождаться момента, когда опустит голову на грудь друга и снова в нос забьётся терпкая ваниль. — Иди сюда, Хённи. — И, пожалуйста, не забывай меня… — голос совсем тихий, или это Джисон уже одной ногой в своих снах. — Хотя бы ты помни меня, моя прелесть.       Когда становится совсем тихо, а где-то вдали на фоне слышится рёв мотора байка, Джисон вздрагивает. Кажется, прошло секунд пять, а может и пять часов с того момента, как голос Хёнджина ласкал слух. Всё так туманно и нереально. Парень смотрит туда, где на фоне предрассветного неба чётко выделяется силуэт Принца и Джисон, зевая, коротко улыбается этому герою на страже порядка. Ещё одна улыбка так и просится показать себя, и Хан сладко тянет губы, потакая этому желанию, но потом эта же улыбка в миг испаряется, потому что стоило Джисону моргнуть и протереть глаза холодными пальцами, как Хёнджин исчезает.       «Ты знал, что звёзды, перед тем, как упасть, ярко вспыхивают? Они загораются перед падением, чтобы напомнить, что между жизнью и смертью всего один шаг, короткий миг… Вспышка, понимаешь?»