✦
— Пахнет вкусно, — Джисон потирает в руках металлические палочки, и голодными глазами следит, как Минхо аккуратно расставляет на полу обжигающие миски с лапшой и ароматным бульоном. Сегодня у них снова ужин на балконе. — На вкус тоже вкусно, — парень откидывает упавшие на глаза отросшие волосы и мысленно оставляет пометку на завтра подстричься. — Не сомневаюсь. Джисон говорил правду. Всю неделю, что он прожил с Минхо, он только и делал, что восторгался его кулинарными способностями. Ну, и ещё он просто восхищался Минхо в свободное от еды время. — Тебе бы не механиком быть, а поваром, — ещё одну правду выдаёт Хан, облизываясь. Минхо присаживается рядом и беззлобно фыркает: — А как же твои слова «ой, хорошо, что ты механик, значит, можешь починить моё сердце»? — блондин с нежностью смотрит, как после сказанного Джисон краснеет. Такой густой румянец не под силу скрыть даже самой тёмной ночи. — Я шутил. «А лучше бы ты говорил серьёзно», — вздыхает Ли и хватается за палочки. Парней разделяет клубящийся пар от еды, трогать которую пока не стоит — опасно и горячо. От соседства с Джисоном, как оказалось, тоже очень жарко и временами запредельно опасно. Минхо обжигается каждое утро, просыпаясь раньше и исследуя по новой выученные наизусть черты лица. Появилась у парня и другая традиция — проверять на месте ли маленькая родинка на щеке, не исчезли ли мелкие шрамы, не поменялся ли взгляд его Ханни. Без этого уже никак. — Как день сегодня прошёл? — Минхо отвлекает друга от очевидного очередного самокопания и старается отвлечься сам, потому что начинает пахнуть жареным. Снова мысли ведут его не той дорогой. Магия ночи, не иначе. — Никак, — Хан дёргает плечами и всматривается вдаль. Верхушки аттракционов плохо видно — небо заволокло серыми плотными облаками. Соответственно, ни звёзд, ни Луны, ни красивых видов ночного города. — Мусор такой же мусор, а Чонин такой же Чонин… А у тебя? На часах время давно перевалило за два ночи. Джисон ушёл сегодня раньше обычного, Минхо почти до вечера не выползал из постели — ждал Хана, но тот нежданно-негаданно решил день свой посвятить разбитому Чонину, а не скучающему Минхо. День, как день. На работу парень уходил из пустой квартиры, надеясь, что когда вернётся, его обязательно будут ждать. Желание сбылось. — Крис ему так и не отвечает? — игнорируя встречный вопрос, интересуется Ли. И ему правда интересно, что там между Крисом и Чонином, и не мелькает ли прогресс на горизонте. Вместо ответа Джисон устало качает головой. Он за этот день слишком много говорил и выговорил. Неожиданно много, даже для себя. Обычно в разговорах вёл младший, ну потому что он тот ещё болтун. А сегодня, как и всю неделю до, Чонин был тише воды, и Джисона это расстраивало до крайней степени. Когда в привычной картине мира меняется одна деталь, всё остальное по какому-то чудному закону тоже меняется, заставляя изменяться и внутренний мир. — Я думаю, он скоро остынет, поймёт и отпустит, — Хан так не думал, потому что «погода» внутри младшего не изменилась за эти дни ни капельки. Слёзы так и держались на глазах, словно приклеенные намертво, а из рук продолжало валиться всё, за что бы тот не брался. — Но я всё равно… Я не понимаю, за что он с ним так? Чонин ведь не сделал ему ничего плохого. — Бывает, что больно делают и хорошим людям без причин. Взгляды пересекаются. Оба сейчас представили того, кого Минхо имел в виду. Но, несмотря на то, что все всё поняли, Джисон хлопает ресницами, создавая иллюзию, что он, как раз-таки, ни о чём не догадался. Отсюда и глупая улыбка выступила на лице, и плечи как-то сами собой сжались от неловкости. Джисону с Минхо комфортно, кто бы что не подумал, а вот с осознанием того, что он Минхо нравится как-то иначе — не очень. Так Хан и не решился признаться, что вспомнил… Потому что ни хера не уверен в том, что вспомнил именно то, что было на самом деле, а не свою очередную фантазию. Мечту. Зато молчанием своим он сам себя привёл за руку к тому, что и Минхо ему вроде как небезразличен. С этими мыслями тоже было некомфортно, ведь однажды Хан уже чувствовал нечто подобное к Принцу, а потом за ёбаную секунду его потерял. Терять больше не хотелось. — Наверное, нет таких, у кого всё хорошо, да? — парень продолжает хлопать глазами, заглядываясь на жемчуг в глазах напротив. А очень бы хотелось увидеть в зрачках полюбившийся кофе, но кто Джисон такой, чтобы лезть к другу со своими пожеланиями? День за днём он привыкает к Минхо, словно цветок к новой почве. О нём заботятся и ухаживают, потому-то он и цветёт на глазах — грязи в жизни больше нет. Изолировано. Мусор, конечно же, остался, но он не в счёт. Это ведь обязанность, которая уже и наказанием жестоким вовсе не кажется — полезное же дело делает, хоть и принудительно. А ещё, там где мусор, там Чонин… — Давай есть? — Минхо возвращает Джисона в реальность. Тот захлопывает рот, который по привычке снова открылся в минуту раздумий и кивает. Тишина города окутывает и расслабляет. Сегодня тепло, а от горячего бульона становится адски жарко. Хан в одной домашней футболке мученически продолжает тянуть лапшу в рот, обливаясь потом, а Минхо тарелку в сторону убирает и свою чёрную с себя стягивает. Он страдать не привык. Было тихо, а стало катастрофически глухо — вакуум. Вот-вот лапша грозится застрять в горле, потому что краем глаза Джисон видит чёткие рельефы, от которых собственное тело завистливо сжимается. Или дело не в зависти? «Не смотри… Не смотри… Не смотри…». Это не первый раз, когда Минхо спокойно оголяется перед другом, и это не первый и, наверное, не последний раз, когда Джисону умереть от смущения хочется. Вроде бы ничего такого, но опять же, будь они просто друзьями, голый торс воспринимался бы куда легче, наверное. Но он нравится Минхо, а тот вроде нравится ему самому… Это можно считать попыткой соблазнения или наглого издевательства? — Ты чего? — Минхо скромно улыбается, вновь удобно устраивая миску в руке. Со стороны похоже, что он очень сосредоточен на плавающих в бульоне овощах, но на деле его вниманием завладел вновь раскрасневшийся Джисон. — Наелся? Джисон готов без перерывов есть так всю жизнь всё, что бы ему не подсунули, лишь бы в такой компании и на полюбившемся балкончике. Лишь бы рядом с Минхо и только с ним. «Не смотри… Не смей…». — Эм… Лапши много, — Хан мнётся секунду-другую, вытирает тыльной стороной руки влажные губы и утыкается в тарелку, потому что больше взгляд приткнуть некуда. Это не лапши много, а слов у Джисона мало и смелости недостаточно. — Ну да, ты прав, — Минхо продолжает тихо посмеиваться, перебирая палочками еду, которая уже не интересна, а Джисон в этот момент поворачивается к нему, словно и не ожидал ответа вовсе, тем более такого странного. Брови его мило нахмурены, щёки надуты, родинка на месте — всё, как обычно привычно. — Ты знал, что если размотать рамён, то получится метров сорок длины. Это высота многоэтажки. Даже выше, чем этот дом. Парень палочками тычет в сторону стены, не стирая с губ ни следы бульона, ни довольной улыбки. «Красиво он блестит», — думает Джисон, обращая внимание и на капельки, слетевшие с палочки на округлое плечо, и на привлекательные губы, и на звёздную пыль в радужках серых глаз. «Не хочу отходить от тебя, даже наполовину рамёна», — про себя проговаривает Минхо, сглатывая неприлично громко. Теперь пришла его очередь окаменеть и будь прокляты эти непокидающие голову мысли о том, как страшно однажды проснуться без Джисона и как волнительно каждый раз отпускать его в этот мир одного. Минхо ни за что не признается в ревности — ей и не пахнет. Это обычный страх за человека, которого выделило сердце из миллионов других сердец. Случиться в жизни может всё, что угодно, и если сам Хан себе приключений на одно место не найдёт, то ему помогут — вылетевший пьяный на пешеходную дорогу или обычный кондиционер, слетевший с петель — любая внезапная хуйня может забрать Джисона у Минхо. — Если ты закончил, то давай уберём всё и пойдём спать? Вечер, а точнее ночь получилась несколько скомканной. Оба больше говорили сами с собой, без слов и эмоций на лице. Хотелось это остановить. Как минимум, этого страстно желал Минхо, а Джисон был с ним согласен. Они в такой же тишине и со своими мысленными монологами убрали посуду, закрыли балкон и улеглись спать по разным сторонам кровати. Молчание нарушило только взаимное «спокойной ночи». О снах спокойных в этом дуэте знал, наверное, только один Минхо. Джисон же, как и прежде ворочался, жался к другу, прилипая к голой спине, обвивая и руками и ногами мирно лежащее рядом тело. Было, конечно, удобно, но волнительно. Парня ни капли не возбуждала такая близость, а пугала в хорошем смысле. Хан так быстро, кажется, привык к нему, что поверить в удачу Минхо было крайне трудно. Как-то сказочно и неправдоподобно, что ли. А ещё его пугало и другое — он хотел Джисона, Ханни, но немного иначе. Ему не нужны были страстные поцелуи и уж тем более секс, ведь то признание Хана о хуёвых временах и омерзительных поступках до сих пор билось в подкорке, напоминая, что любой физический контакт может превратиться в трагедию. Минхо хотел обычных объятий, именно заобнимать изо всех сил, возможно, и до потери сознания. Но, зная пределы своей силы, этого-то Ли и боялся: не сдержится, перестарается и точно нанесёт своим порывом нежности вред Джисону. Ему нельзя делать больно. Никому не позволено вредить его Ханни. Не дождавшись утренних лучей, Минхо выпутывается из рук и ног друга, привычно рассматривает спящее чудо — всё на месте, всё в порядке. Джисон, улыбающийся на подушке, действительно в полном порядке. Кошмары кончились. Часы показывают семь утра. Пустая квартира сегодня кажется особенно унылой. За окном серость и мрак. Наверное будет дождь. На балконе ожидаемо прохладно, словно сентябрь захватил власть, но, несмотря на ветер и лёгкий туман, на бетонном квадратном метре всё так же хорошо, потому что тихо. Минхо обожает тишину, но на сегодня её, видимо, достаточно, решает судьба, потому что на звонок брата нельзя не ответить. Старший принял вызов сразу, чем явно удивил младшего. — Я думал, ты спишь, — слышно улыбается Феликс, вталкивая в ухо брату свою утреннюю хрипотцу. Минхо скучал все эти дни и по грубому голосу, и по несносному характеру мелкого. Он всегда будет скучать, переживать, думать о Феликсе, даже если тот в надёжных руках Со Чанбина. — Зачем тогда звонить? — старший тоже не жадничает и улыбается. — Чтобы разбудить и побесить, — во всю хохочет младший. — Ничего не меняется. — А что должно измениться? Минуя смех Феликса, слуха касается приятный фонк на фоне, тихое журчание воды и звуки жизни, которые подаёт Бин. «У них там идиллия». — Как ты? — вопросом на вопрос отвечает старший, заранее зная ответ. — Нормально. — Я рад. — А ты как? Джи не чудит? Всё нормально? «Чудит, всегда, но не так, как ты». — Нет, у нас всё хорошо. Вот и поговорили. Повисла пауза, которая не нравилась обоим — это всем нутром чувствовалось. Неизвестно, что было в голове у Феликса, но он хотя бы перестал язвить в сторону Джисона и перестал ревновать, а может, просто научился делать вид, что ему абсолютно похуй. — Ну, понятно… Ладно, мы сейчас завтракать будем… Тебе от Бинни привет. — Ему тоже привет, — с явной грустью в голосе «прощается» старший. — Может… — Передам. Пока-пока. И в гудках теряется вопрос: «может, увидимся сегодня или завтра, например?». Минхо скучает всеми силами, и теми же силами старается не лезть, ведь брат вроде как начал жить сам, без него. Стоит поддержать это стремление, дать время, но так же хочется и наплевать на всё — Минхо неожиданно для самого себя слишком болезненно переживает полезную обоим разлуку. О том, зачем брат звонил, старший не задумывается и тешит себя мыслью, что мелкий тоже просто скучает, и действительно решил по традиции задать настроение этому дню, забрав немного эмоций и энергии у другого для себя любимого. Время близится к восьми. Джисона пора будить, но Ли вместо этого неотрывно гипнотизирует экран телефона. Хочется это утро раскрасить ещё одним человеком. Минхо из рассказов Джисона знал, что Крис не отвечает Чонину ни на звонки, ни на сообщения, и вероятность того, что старший вдруг ответит Минхо, ничтожно мала. Шансов примерно ноль из ста. Стоит, наверное, проведать его, постучать в дверь, но злость не отпускает. Обида мешается с волнением и парень не знает что выбрать: с одной стороны, Минхо до сих пор зол на то, что руки Криса посмели дотронуться до ужасного прошлого младшего, и видеть старшего не хочется, а с другой… Он по-человечески понимает масштаб его горя от утраты и переживает. Что бы было с ним, если бы его близкий человек посмел лишить себя жизни? Минхо рад бы сказать, что постарался бы пережить это тяжёлое время и выжить, но сомнения есть. Их примерно сто из ста. Собраний больше нет, Криса в жизни парней тоже — все будто за день забыли то, что их связывало, а именно кто их объединял и с какой целью. Эта тишина, как затишье перед сокрушающей всё вокруг шквальной бурей, и не хочется сидеть на берегу, ожидая, пока волны и ветер снесут диким напором, не давая ни малейшего шанса на вдох и выдох. Есть ничтожная, но всё же возможность предотвратить катастрофу, но нужно для этого начать с себя, переступить через принципы и обиды в качестве первого шага. А стоит ли? Феликс бы порывов брата не понял и не оценил. Бин, скорее всего, промолчал бы, но стремление взмахнуть белым флагом поддержал бы. Минхо же пока не решил, ведь его совесть в лице, как раз-таки Феликса и Чанбина, разрывает его на две, отличные друг от друга, стороны. На бетонном полу заплясали чудом прорвавшиеся сквозь грозовые облака солнечные лучи. Парень пропустил этот волшебный момент, проморгал, но успел всё же вовремя прийти в себя, спасти себя от дуэли с совестью, когда вместе с бликами на балконе показался и Джисон, растирая остатки сна по помятому лицу. Минхо смотрит на друга снизу, словно на некое божество — по-другому не получается, и улыбается ленивой кошачьей улыбкой. Хан, вздыхая и охая, усаживается рядом, тут же приклеиваясь плечом к плечу. Утро оказалось хорошим. — Солнце тебе к лицу, — подшучивает Минхо, любуясь пятнами света, от которых Джисон морщится до смешного мило. Сам же он сидит в тени и единственное солнечное и тёплое, чем парень может похвастаться, не на лице, а в душе. Хан всё глаза разлепить не может, да и зачем? Чтобы ослепнуть в ту же секунду? Голова устраивается на тёплом плече, небесные волосы, которые бледнеют с каждым днём, приятно ласкают чужую шею, а пальцы Хана по традиции переплетаются с другими. У них этим утром тоже идиллия. Всегда. — Хочешь сегодня со мной? Ли теряется от этого вопроса. — Что именно хочу? Глаза цвета крепкого кофе бегают по горизонту, исследуя тучи — предвестники ливня. Мысли тоже бегают в голове, перебирая возможные варианты ответа. Минхо много чего хотел бы вместе с Ханни. — На отработку, а потом…— Хан зевает, и вместе с этим ещё ближе жмётся к другу, словно собирается снова уснуть с приятным теплом под боком. — Потом можем погулять вместе. — Хорошо, — рука Минхо перебегает от ладони к запястью и выше. Джисону такие жесты внимания нравились, он сам признавался. Долгое время он не позволял себя трогать никому и за все годы отчуждения он порядком истосковался по чужим рукам — по тем, которые точно больно делать не будут. Хёнджин однажды пробудил внутри этот тактильный голод, напомнил о приятном, а Минхо теперь утоляет его с большой охотой. — А ещё я бы хотел, чтобы ты мне с Чонином помог, потому что я… Я уже не знаю какими словами его поддерживать и успокаивать. Джисон, наверное, до конца дней своих будет в каждом пустом взгляде видеть ту грусть, которой был полон Хёнджин; ту, которая его погубила; именно ту, которая их разлучила. — А ещё, — тихо мурлыкает Хан всё, что не высказал вчера. — Я хочу найти Хённи. Я помню… Я вспомнил, что тот мужик из бара обещал мне с этим помочь. — Тот мужик из бара? — зубы Минхо сжались сами собой, а скулы за долю секунды окаменели. — Ага, он сказал, что… — Ханни, зачем? Не злило, что Джисон сам рвётся из своего стабильного состояния в нестабильное. Со смерти Хвана не так уж много времени прошло. Сказать, что Хан «пережил» потерю друга чуть легче, чем тот же Крис, язык не повернётся, ведь неизвестно, что и насколько глубоко он спрятал внутри себя. А Джисон точно что-то спрятал. Боль, например, тоску, и очень маловероятно, но вполне возможно, что и чувства к Хёнджину парень затолкал на самое дно. Когда будет хуёво — он достанет это «добро», чтобы чертям было чем пировать и демонам полакомиться. Вот это-то Минхо и ставило в тупик перед злостью. Слишком, блять, рано. Раны ещё не затянулись толком. Ну, а уже после этих переживаний шла злость на того мужика из бара за склонность к асоциальному поведению. — Я не знаю, Хо, но знаю, или чувствую, что Хённи бы хотел, чтобы я к нему иногда приходил, — «он просил не забывать его, помнить, и кто я такой, чтобы не сдержать обещание?». — И я очень хотел бы сделать это вместе с тобой. Тут Джисон глаза открывает, чтобы увидеть реакцию друга. Он чувствует, как тот напрягается, продолжая вопреки нежно поглаживать костяшками пальцев голые предплечья. Хан видит и дёргающийся кадык. До глаз, увы, таких кофейных и родных, его угол обзора не достаёт, поэтому приходится выпрямиться, чтобы ответ в них прочитать, прежде, чем услышать. А там оказалось невозмутимо темно. — Если не хочешь, я не буду заставлять. Ли знает, что Джисон не станет давить. Проблема Минхо заключалась в следующем: он хочет, правда, всем своим сердцем хочет быть рядом, а уж у могилы Хвана или в аду — без разницы. И он, кажется, даже готов рука об руку хоть на край света и прямо сейчас, поэтому он и улыбается немного натянуто, стараясь вспомнить, как делать это беззлобно и искренне, и соглашается, в конце концов. Вот так просто кивает, вверяя Джисону контроль над собой. Он хочет.✦
Пусть погода и выдалась отвратительной, но настроение Хана было до плохого хорошим. Из-за прогнозов синоптиков о надвигающемся к городу пиздеца в виде ливня и гроз, отработку решили отменить. От счастья прыгали все, за исключением Чонина, который сам по себе был хуже любой грозовой тучи, еле-еле сдерживающей истерику, застрявшую внутри. Джисон, как порядочный хён, пытался младшего разговорить. Опять. Чонин продолжал молчать и лишь коротко отвечать на отвлечённые темы бесцветными «да», «нет» и «не знаю». Контраст между тем солнечным парнем с яркими волосами, и между этим серым и понурым, с пеплом на голове, больно бил Джисона под дых. Хан узнавал в младшем себя, того, прежнего, загнанного и запуганного, с одним единственным желанием и целью — доползти до кровати, не так важно в каком состоянии, и просто уснуть со страхом о завтрашнем дне. Чонин ему помог, теперь пришла пора отдавать долг Джисону и постараться вернуть друга к жизни. Вернуть ему его законный свет. — Как там маленькие? — Джисон после пустого трёпа о погоде и природе, решил резко сменить вектор разговора на нечто более личное. Семья для Чонина, особенно сестрички и младший брат, были прежде любимой темой для «поболтать и поулыбаться». А сейчас? — Нормально, — спокойно отвечает младший, равнодушно рассматривая прохожих за толстым стеклом. В кофейне, куда Минхо их затащил, ярко пахло корицей и цитрусами. Видимо, свежая порция выпечки только-только упала на полки витрин. Младшему выть хотелось, потому что в кофейне должно пахнуть кофе и, может, сахаром ещё, но никак, блять, не апельсинами. Может он сошёл с ума? Может это конечная станция и дальше только галлюцинации и удары головой об стену? — Эй, — Хан накрывает ладонью резко задрожавшую бледную руку Чонина. Очень бы хотелось залезть в его голову, порядок навести и грустный мусор выкинуть, но Джисон не волшебник — ему такое не под силу. Да и зря он вообще в себя поверил, как способного оказать реальную помощь. Сам-то только недавно заговорил и перестал трястись от любого шороха, а вот Минхо… На него вся надежда. — Я спрашивал, не голодный ли ты, но… Ты вообще ешь? «Ты вообще здесь, Чонин-а? Вернись ко мне. Мне тебя не хватает». В свете софита, низко висящего над круглым столиком, где парни решили упасть, Джисон наблюдает, как на глазах Чонин не то бледнеет, не то болезненно сереет. Волосы, с которых смылась вся краска, теперь напоминали настоящую пыль с пятнами зеленоватой плесени, в глазах неестественные мутные разводы, а на щеках страшные впадины, словно перед ним сейчас скелет обтянутый кожей сидит, а не синоним «солнышка». Чонин на вопрос отвечает вялым кивком, но Джисон ему не верит. Руки чувствуют холод, который льётся по венам младшего, а вместо пульса находят едва ощутимое биение. Чонин не умирал, но выглядел слишком хрупким для здорового человека. Хану кажется, если он чуть сильнее сожмёт запястье друга, то тот сломается и отнюдь не в переносном смысле. — Чонин, я… Поговори с Минхо, пожалуйста. Я не знаю, как помочь тебе, а он… Он знает, — парень стреляет глазами в сторону длинной очереди, которую возглавляет сам Минхо, и выдыхает. Скоро он придёт. Осталось немного. — Он поможет, правда. Мне разговоры с ним помогают, и он… Он знал Криса дольше и может он как-то… Младший опускает голову и недовольно трясёт головой. Не нужно ему это. — Пожалуйста, Чонин-а, просто поговори. Я могу уйти и оставить вас, — Хан натягивает на губы самую невозможную улыбку, какая сейчас будет уместна, и с надеждой смотрит на потухшего друга — на то, что от него осталось. Джисон не очень-то осведомлён об отношениях Криса и младшего. Он знает, что встречались, спали, вроде как в симпатии друг другу признавались, и на этом всё. Куда-то дальше и глубже Хана не приглашали и вербальную экскурсию не проводили. — Минхо сказал, что Крис был близок с Хённи когда-то. Я думаю, он поэтому так сорвался и ему просто нужно время, слышишь? Нужно подождать… «Крис ведь правда хороший, но и хорошие, бывает, палку перегибают», — успокаивал себя старший. А ещё не озвученным осталось главное: «ты ни в чём не виноват». Возникший неожиданно Минхо с деревянным подносом в руках и тремя стаканами чего-то тёплого и кофейного, прервал мысли Джисона и оборвал его порыв к очередной бестолковой душещипательной речи. — С сиропом и сливками, — блондин ставит высокий картонный стакан прямо напротив Чонина и старательно аккуратно, подбирая каждое слово, пытается немного взбодрить расстроенного. — Бариста сказал, что эта смесь точно настроение поднимет, так что, если он меня обманул, мне придётся его придушить. Шутку оценил один Хан, с приоткрытым ртом одарив друга своим самым нежным взглядом. Минхо такое понравилось, и он натурально завис со вторым стаканом обжигающего напитка в руках. Сцена в лучших традициях романтических дорам, только единственный зритель, увы, в восторге не остался. — Вы противные, — подняв голову, буркнул младший, хватаясь губами за согнутую розовую трубочку. Джисон переводит взгляд с одного дорогого сердцу человека, на другого и ошарашено хлопает глазами. Лицо во истину такое, словно немой заговорил. Чудо. Хан снова смотрит на Минхо и с восхищением кивает — получилось. Целительные способности Ли Минхо начали действовать. — А ты унылый, — блондин ставит рядом с Ханом американо и свой стакан снимает с подноса, прежде чем сесть на свободный стул. — Но я же не жалуюсь. Чонин сверлит пустым взглядом старшего, видит, как тот удобно устроившись и откинувшись на спинку, сразу опускает левую руку, и мысленно дорисовывает себе картинку, как Джисон тоже опускает руку и их ладони приклеиваются намертво. Тошно. Стадия у него сейчас такая не принятия, а отвращения от всего того, что прежде доставляло радость. Чонин всегда старался жить чувствами, но они закончились. Пусто. И как теперь продолжать выживать? Ладони мокнут, но не от перепадов температур и не от волнения. Чонин вспоминает, как трогал когда-то Криса, как красиво его руки смотрелись на его теле и на карамельной коже, и с какой нежностью и аккуратностью он выцарапывал пальцами свои чувства, пока старший небрежно и страстно мял его на кровати, а потом в душевой… — Хочешь, мы сходим к нему? А если не откроет, то я выбью дверь, — Ли отпивает кофе, щурится от пара и наблюдает за другом Джисона. Тот был прав — Чонин выглядит как те, что в зоне риска — со дня на день исчезнет. — Зачем? — Поговорить, в лицо плюнуть или поцеловать. Выбирай сам, — парень беззаботно ведёт плечом и отворачивается к панорамному окну, за которым мракобесие какое-то и только. Минхо изо всех сил старается выглядеть отстранённым, словно ему особо дела до Криса нет, а уж до чужих сердечных дел — тем более. Но кого он обманывает? Страшно вдруг стало, что не отвечает и не открывает старый знакомый не из-за своей прихоти, а просто потому, что случилось что-то. Никто почему-то не подумал, что Крису вдруг башню может сорвать, и он если не напьётся до смерти, то найдёт её в чём-нибудь другом. — А если он… — словно мысли прочитав, Чонин смотрит на одного Минхо и только на него, явно с потухшей надеждой на что-то хорошее. — А если он тоже… Договорить не получается, потому что противная дрожь добралась в итоге и до губ. Хан выпутывает вторую руку из руки Минхо и тут же хватается за Чонина, как спасатель отчаянно хватается за утопающего. Младший начинает тонуть в слезах. Приплыли. — Чонин, послушай. Мы можем сейчас сидеть тут и надумывать всё, что угодно. Ты можешь накрутить себя, я могу и Ханни тоже, но какой смысл? — в голосе Минхо колоколом бьёт тревога. Испугался, честное слово, потому что ситуация выходит из-под контроля. — Мы можем сходить, проверить и убедиться, что Крис просто… — «эгоистичный кусок дерьма». — Что мы просто так переживали и с ним всё хорошо. — В-вы правда пойдёте? — младший давится всхлипами, утирая мокрые щёки о плечи. Серая чёлка нависает и скрывает покрасневшие глаза, но всё и так прекрасно слышится — больно, очень больно. — Конечно, — подключается Хан, не переставая унимать дрожь в руках обычными размеренными поглаживаниями. — Мы с тобой, слышишь? Всё будет… — Нет, не х-хочу, — из тихого плача Чонин переходит в режим рыдать и как можно громче. Люди оборачиваются, сотрудники кофейни не понимают происходящего, а один, так точно ахуевает под режущие слух звуки, ведь ему обещали не так давно шею свернуть, если расхваленный лавандовый раф не успокоит и настроение не подправит. — Не хочешь? Ну… Чонин, тише… — Джисон не справляется, косит глаза на Минхо, а тот недоумевает, что он сказал не так? — Всё, тише… Тихо, малыш. Всё хорошо… — Не хочу, — трясётся младший, уже не избавляясь от старых слёз, добавляя к ним новые. — Он… Он не хочет в-видеть… Я тоже не х-хочу… Самая страшная боль, пожалуй, ощущается не физически, увы. Когда в тебе никто не нуждается — это ранит сильнее, чем если бы тело переехала фура на максимальной скорости. Тогда больно лишь несколько секунд, а потом ничего — пусто и никак. Но когда целый мир, которым ты жил, отворачивается от тебя, тогда мучаешься иначе: продолжительно, и обязательно со зверскими следами на сердце. Чонин верил людям, всегда. Те подводили, бросали и хуй на него забивали, но он переживал, ведь никогда до Криса он никому не показывал себя настоящего. Те, другие, обижали или старались задеть за живое не Чонина, а его искусно созданную копию с другим наполнением. А вот Крис… Крис растоптал настоящего Чонина. Этот поломанный парень старался абстрагироваться, как и прежде, но не получалось. Дома он прятался в ванной, зажимал рот двумя руками и беззвучно кричал, потому что внутри горела обида, сжигая основательно все звуки, да и младшим не нужно слышать лишнего и переживать за брата. Родители закрывали глаза на то, что их старший снова сбегает из дома под ночь. Чонин врал, что останется у друга, у того самого Кристофера, с которым скоро-скоро их познакомит, а сам спал в подъезде на последнем этаже. Ну как спал… Он долгие часы кусал себя за рёбра ладоней или за запястья, стараясь отвлечься реальной болью, но, в конечном итоге, надолго его не хватало, и он сдавался, когда последние силы выходили. На заплёванном и холодном бетоне он просто дожидался рассвета, чтобы вернуться в квартиру, спрятаться в ванной и постараться смыть с себя очередную одинокую ночь. Плачь затянулся. Джисон тоже слезами заразился и синхронно ронял их вместе с другом. Один Минхо выглядел холодным и незаинтересованным, но это лишь внешне. Внутри он кричал громче Криса в тот день, когда они виделись в последний раз. Самым отборным матом парень сейчас крыл старшего за то, что он натворил — морально уничтожил мелкого. Минхо не ограничивается только этим, и ставит себя на место Криса, пытается поставить, и не понимает, блять, как можно оттолкнуть и обидеть то светлое, что ты любил. Крис ведь любил? Сам говорил, что Чонин для него неподдельный лучик света, весь такой настоящий, что на жизнь начинаешь смотреть по-другому под этим светом. «Так какого хуя, Крис?», — хотелось заорать и желательно в виноватые глаза цвета горького шоколада, «какого чёрта ты творишь? Ты потерял одного и хочешь лишиться другого?». Старый друг снова упал в глазах Минхо. Хорошим людям делают больно, да, но нельзя забывать кто эту боль «дарит» — не просто плохие, не злодеи какие-то из сказок и мультиков, нет. Настоящие, вполне себе реальные твари бездушные. Таким стал старший. Или всегда был таким? — Я вызову такси, — сквозь зубы выдыхает Ли, обращаясь ко всем сразу. — Останешься сегодня у нас дома.✦
— Уснул, — шумно вздыхает Хан, прикрывая балконную дверь, которая тихим скрипом отрезвляет Минхо. Обещанного ливня так и нет, но небо всё равно непривычно тёмное для шести вечера. Мрак не только заключён в тучах и пепельных цветах вокруг, но и внутри парня. Банально паршиво от того количества негатива, что вызвали слёзы Чонина, словно эти рыдания сорвали плотину внутри, которую Минхо стойко держал, а теперь удерживает на плаву уже себя, опасаясь, что если нырнёт в эту отравленную воду, то всплывёт не он, а кто-то другой. Теперь хотелось ворваться в жизнь старого доброго друга, чтобы не пожалеть и утешить, а определённо точно вылить на него всё дерьмо, которое плещется внутри. Крис заслужил. Джисон снова рядом, улыбается зачем-то вымученно, но искренне, и молчит, собираясь с мыслями. — Сейчас бы выпить, — как громом гремит это внезапное, но, наверное, вполне естественное желание. Минхо закипает по новой, а Джисон целиком и полностью сейчас в себе копается и не видит, что на лице друга ядовитым красным не горит, а полыхает. — И я бы выпил, наверное. Напился бы, как раньше, но у меня теперь есть ты, — тихий смешок немного затормаживает когти, которые Минхо уже готов был выпустить, пусть и не вполне отдавая себе в этом отчёт. — Ты лучше любого алкоголя, Хо. Ты… Хан резко поворачивается и ойкает, не ожидая, что Минхо, оказывается, очень-очень близко. Прохлада вечера больше не ощущается кожей. Теперь просто жарко, а ещё и горячее дыхание Минхо приятно обжигает щёку. К такому «огню» хочется тянуться, а не убегать от него. Хан снова тихо посмеивается, рисуя этими звуками явное недоумение во взгляде друга. А у того в глазах сейчас блестит всё: начиная от восхищения, заканчивая банальным облегчением. — Знаешь, я в тебе теряюсь, — родинка на щеке дрогнула. Скромная улыбка вышла за свои границы. Пока один молчит, второму очень хочется говорить и это в рамки нормы обоих точно не вписывалось. — Раньше я пил противный ром или виски, да что придётся, и тоже терялся. Мне нравилось то состояние, когда я не ощущал себя собой, а с тобой… Всё с тобой иначе, Хо. Я, вроде, всё тот же, но мне хорошо, — своими тёплыми словами Джисон оставляет такие же тёплые и мягкие следы на коже Минхо — на сердце и душе. Погода меняется. — Спасибо тебе. Хан на последних словах вздрагивает, почувствовав холодный укол кончиком носа. Этот лёд, которым иногда покрывается Минхо, тоже имеет свойство обжигать и всё так же неизменно приятно. Минхо слов найти не может, честное слово. Просто тупо всё забылось. Он и алфавит сейчас вряд ли бы смог озвучить. Ханни, его Ханни, превратил его в немую лужу. — Ещё не поздно и у меня… — Джисон снова неловко затыкает сам себя. Он никогда не избавится от привычки сомневаться в себе и в своих словах, конечно же. Даже Минхо тут ему не помощник. — Я… Я написал тому мужику утром и его зовут Чон Чонгук, прикольно, да? — Хан шмыгает носом, готовится заполнить молчание, которое непременно повиснет в воздухе, после того, что он скажет дальше. — Он правда юрист, представляешь? И он… Он пару минут назад скинул мне адрес. «Он помог», — блестит в ониксах Хана, «он обещал мне и не подвёл». Чувство благодарности сейчас рвётся наружу в виде незначительных капель слёз, которые отступили в миг, стоило только Минхо рот открыть: — И что? Хочешь сейчас? Хочет. Очень хочет, но молчит. Боится обидеть или обидеться, если друг его не поддержит. — Если ты не… — Хочу, Ханни. Я хочу с тобой и если нужно, я повторю это ещё тысячу раз, только не сомневайся, прошу. Сомнения — враг человеку. Минхо приходилось сомневаться, он знает этот вкус и ощущения после тоже ему знакомы: противно и вязко, да так, что есть шанс навсегда погрязнуть в этом надуманном и неважном. — Тогда ещё кое-что, — Джисон пальцами цепляется за руку Минхо, опуская голову явно с целью спрятать стыд, который совершенно точно выступит на лице. — Он… Чонгук хочет ещё раз со мной встретиться… Спокойно лежащая ладонь по своей прихоти сжимается в кулак, забирая в крепкий хват нежные пальчики Джисона. Ли не спрашивает зачем. Ему как-то похуй, с какой целью тот псих желает встречи с Джисоном, но в мыслях он всё же представляет повторение прошлого фестиваля: алкоголь, состояние не стояния, пьяная езда. А что ещё осталось за кадром? — Прежде чем ты что-то скажешь, послушай меня, ладно? — Хан вновь поднимает голову, как цветок с силой тянет свой бутон к теплу и свету, чтобы просто жить. — Я не буду пить, правда… Не хочу и всё. Мы с ним просто встретимся, я скажу ему спасибо и… — По телефону ему «спасибо» недостаточно? — Минхо очень не хочет звучать шипящим котом, но он звучит. — Он ведь помог мне. — И что? — Хо? — Ханни, пусть он хоть дважды юрист и трижды святой, он всё ещё… — «он может обидеть тебя, покалечить или чего хуже — убить неострожным словом». Минхо своей не ревностью сам не хотел калечить Джисона, но как-то же нужно было образумить и донести аккуратно и менее болезненно свои опасения. — Ты хочешь пойти к нему один? — Боже, да не съест он меня, не смотри так, — истеричный смешок слетает с губ. Минхо за секунду лица не поменял, к сожалению, и Хан нервно тянет нижнюю губу в рот, кусая её до боли и белых точек вокруг, чтобы точно не ляпнуть чего-то страшного. — Я могу переживать за тебя? — Можешь, — тут же кивает Хан, уловив оттепель и в светлых глазах и в нежном голосе. — Но не нужно, правда. Я ему верю и… Я бы хотел, чтобы ты верил мне. А ещё я бы вас познакомил, но потом… Виноватыми, влажными, почти щенячьими глазами, Джисон не моргая исследует лицо друга. Оно всё ещё близко, дыхание всё так же опаляет кожу, вызывая мурашки в других местах, скрытых от глаз. «Поцеловать тебя что ли, чтобы ты так не смотрел?». Хан облизнул губы, проверяя насколько они неприятно сухие и искусанные. Нет. С чего он вдруг решил, что Минхо будет этому рад? На горизонте мелькнула продолжительная вспышка, раскинув по небу электрические ветки. Бесспорно, было красиво, но и красивое бывает опасным. — Успеем до дождя? — игнорируя очередное мимолётное касание Минхо, Хан отворачивается к эклектическому свету, хватая глазами ещё одну молнию.✦
Стоять на земле, в которой лежат десятки, сотни и тысячи кем-то любимых и близких — пытка. Хан не чувствует свежего воздуха, зато отчётливо различает запах смерти и скорби. Он окружён ровными рядами серых безликих надгробий; в левой руке тепло другого — Минхо, в голову стреляет осознание, что у всего есть цена, и у времени в том числе. Пережить утрату — возможно, но жить с мыслью, что никогда, никогда больше не увидишь родных глаз и не услышишь радостный лёгкий смех родного и любимого — вот, что страшно и совершенно невозможно. Хван Хёнджин стал родным и жаль, что Джисон понял это поздно. Он был любимой душой, любимым другом и любимой «таблеткой». Их время прошло, но пока жив Джисон, будет жить и Хёнджин — самый нормальный из всех ненормальных. — Удивлён, что вы тут, как снег мне на голову, — потирает затылок смотритель кладбища, который представился вроде, но имя его ни Хан, ни Ли не запоминали. Зачем? Старик нервно посмеивается за спинами парней и Минхо из последних сил держится, чтобы не развернуться и грубо попрощаться. Он свой долг выполнил — проводил, можно и уходить, а не на нервы действовать своими комментариями. — Друг ваш? — продолжает хрипеть старикан, временами мокро покашливая в кулак. — Или братик чей? Хан вздрагивает от каждого слова. На территории хоть и горят редкие фонари, но мрак вокруг нагнетает, а вот такие личные ненужные вопросы выбивают почву из-под ног. Минхо крепче сжимает влажную ладонь и старается как можно тише дышать, чтобы Джисона лишний раз не пугать, хотя хочется, если честно, пыхтеть, как разогнавшийся паровоз. — Я чего спрашиваю-то, — снова лезет смотритель, подходя ближе. — Вы ж первые, это самое, по его душу пришли. У Хана ком из слёз и криков застревает в глотке, дёргая кадык. «Твоё адамово яблочко выглядит, как адамово сердечко», — однажды выдал Хёнджин, в одну из тихих и спокойных ночей на крыше. Хан не знал, что такое адамово яблоко, а Хёнджин не объяснил, а показал. Губами. «А ещё ты вкусный, Джисон-и». Хан тогда заливисто хохотал от щекотки и от этих глупых комплиментов, а сейчас хотелось колени в землю воткнуть перед каменной плитой и завыть истошно. Он думал, что готов и сможет спокойно вынести эти знакомые буквы, высеченные на холодном граните, но тяжело оказалось бегать глазами по имени, которое слишком часто срывалось с губ. Невыносимо было ещё и глазами впиваться в застывшие навсегда цифры, означающие дату смерти. Хёнджина больше нет. — Вы тут это, — старик снова шуршит ботинками по газону, но теперь, к счастью и облегчению, отдаляясь. — Не засиживайтесь, ага? Мы через час ворота закрываем. Мёртвым не нужна ни любовь, ни признание, ни, уж тем более слёзы. Это всё остаётся живым, тем, кто помнит. Тем, кто обещал не забывать. — Хённи… — Хан всхлипывает и, поддаваясь своему желанию, падает прямо напротив надгробия. — Хённи! Джисон никогда не будет готов принять то, что его души больше нет. Хёнджин был душой, правда. Так парень чувствовал, так подсказывало сердце, и это несправедливо, ужасно и нихуя не правильно хоронить душу раньше тела. Хотелось сорвать голос, кричать надрывно столько, сколько выдержит, но это никак, увы, не поможет — сделает хуже. «Не хочу прощаться», — смазано канючил Хёнджин уже другим вечером, «ты сейчас уйдёшь, забрав кусок моего сердца, а оно не бесконечное, душа моя». Тогда, на заднем сидении внедорожника было забавно слышать такое и волнительно до чёртиков. Хван всю дорогу до дома Джисона упрашивал поехать к нему во дворец, потому что Его Величеству, видите ли, надоело спать в обнимку с подушкой — разнообразия остро захотелось. Знал бы тогда Хан, что Хёнджин хоть и шутил, но всё же говорил правду — не спал он вовсе, а лишь пытал себя полудрёмой с кошмарами на пару. Если бы Джисон знал… Он поехал бы. Поздно об этом думать и жалеть об упущенных часах наедине друг с другом тоже, блять, поздно. Всё, Хёнджин ушёл, вырвав душу с корнями и забрав с собой на тот свет. И ведь не стыдно ему было. А Хан страдает теперь. Страдает, но понимает, а не винит. Минхо, застывший в шаге от скорчившегося и сжавшегося в комок друга, тоже страдал, но по-своему. Каждый стон — лезвием по сердцу. Именно так чувствовался его Ханни — сердцем. Минхо редко ошибался, и он рад, что и на этот раз он не ошибся — в Джисоне он не ошибся. Он почувствовал его боль если не с первого взгляда, то с первого вымолвленного слова точно. Дрожал тогда не голос незнакомого парня с синевой в волосах и лазурью на висках, нет. Тряслось и запиналось всё нутро загнанного в угол, без шанса и желания выбираться. Глядя на то, что осталось после Хвана, Минхо невольно прикрывает глаза, и про себя, едва губы размыкая, благодарит это недоразумение, за то, что смог когда-то помочь Джисону выбраться из этого проклятого угла и какую-никакую свободу показать. То, как нагло он разбил Хана потом, конечно, всё благородство перечёркивает, но не поблагодарить Минхо не может. А ещё оказалось трудно игнорировать пустоту вокруг могилы: ни цветов, ни фотографий — одно сплошное нихуя. К нему не приходили? Что значит, что они первые по его душу? Ну ладно Крис, он не знал, а родители? Он ведь не сирота? Минхо оглядывается и видит, что это не кладбище заброшенных могил, а одна могила, которая оказалась никому не нужна. Никому, кроме Джисона. Первая слеза скатывается быстро. Минхо даже понять не успевает, что плачет. Следом, по другой стороне, свою дорожку вниз прокладывает вторая солёная и блестящая. Смерть оказалась не страшна, а чертовски трагична. А для Хёнджина, размышляет Ли, трагедией являлась сама жизнь. Горько так, что уже не сердце ноет, а кости ломаются, выворачиваясь на все четыре стороны. Слёзы прибивают парня к земле. Это первый раз, когда он безвольно падает на колени, и, очень бы хотелось, чтобы это был последний. Как бы Минхо не относился к Принцу, смерть есть смерть и она рядом, она следом и по пятам за каждым. Хан продолжает стонать одно и то же имя, но уже заметно тише. Он не успокаивается, а просто связки его устали, отсюда и хрип, и жалостливые стоны через склеившиеся губы. Джисон не глядя находит руку Минхо и хватается, впиваясь ногтями в мраморную кожу. Он снова ледяной, а Джисон впервые такой смертельно холодный. Яркая вспышка, как под настроение, осветила кладбищенское поле. Хотелось бы ослепнуть, чтобы пустоту перед собой не видеть, как и не видеть гримасу на лице Джисона, сотканную из боли и страданий. Хан никогда не забудет и не отпустит Хёнджина из своего сердца и Минхо ловит себя на мысли, что рад этому. За раскатом грома и ещё одной вспышкой включается ливень. Он оказывается действительно тем быстрым, мощным и страшным, как и прогнозировали синоптики. Вода имеет свойство смывать и сейчас необходимо, чтобы капли смыли и унесли куда подальше всё это мрачное настроение с запахом гнили. Джисон уже не просто дрожит, а вовсю трясётся от холода. Секунда-другая, и он валится на бок, лицом падая на грудь Минхо. Свободной рукой тот начинает водить по мокрым волосам, наклоняется чуть ниже и ближе, стараясь это хрупкое, что дрожит в его руках, спрятать хотя бы от природных рыданий. Получается, но не идеально. На голубые пряди теперь падают слёзы самого Минхо. Хочется облегчения, хочется выплакать и выстрадать всё здесь и сейчас, чтобы после дышалось свободнее и жилось приятнее. А ещё хотелось отбелить образ Хвана в своей голове, ведь если его Ханни однажды доверился такому придурку, как Хёнджин, то значит, не такой он и придурок-то на самом деле. Минхо не жалел, что не узнал его раньше, но сейчас почему-то захотелось узнать о нём и «познакомиться», наконец-таки, с настоящим Принцем. Пока Джисон продолжал корчиться на груди Минхо, теряя счёт времени, ливень продолжал бить две живые души на мёртвом клочке земли. Мертвецки холодной рукой Хан держится за вновь горячую ладонь друга, вспоминая о другом — о том, у которого ладони были нечеловеческих размеров, и сам себя пытается успокоить. Не выходит. «Это любовная линия и если ей верить, то первая твоя любовь будет короткой, а вот вторая тянется до конца жизни», — слышится фантомный голос умершего. Хёнджин опять пробрался в голову, но теперь его голос такой громкий и чёткий, словно он тут, где-то рядом, примерно в одном шаге. Даже стук сердца Минхо не так отчётливо слышится, как прошлые бредни Хёнджина. «А что если это правда, а вовсе не бред?». Сам не понимая, что и зачем творит, Джисон притягивает ладонь Минхо почти к самому носу и вглядывается. Вот сверху ровная линия жизни на всю ширину, а ниже вроде любовная и тоже одна и тоже чёткая и ровная. Хан задирает подбородок и бегает чёрными глазами по ангельскому личику, явно выискивая ответ на свой вопрос, с которым научился засыпать и просыпаться: «Я правда тебе нравлюсь?». Минхо сейчас в прострации и по-другому его заторможенность и рассеянность называть никак нельзя. Он не видит, что Джисон скользит взглядом по его глазам, губам, ровному носу, не замечает и как Хан облизывается, застревая глазами на родинке. Он тупо не слышит, о чём его спрашивают и что от него хотят. — Хо! — почти кричит Хан, до синевы сжимая чужую руку. — Минхо! — А? Минхо «просыпается». Вот он мёд, который блестит в зрачках, вот он страх, который алеет на губах, вот она его любимая родинка — точно намеченная цель для желанного первого поцелуя, о котором приходится мечтать и молчать двадцать четыре на семь. Парень теперь всё видит и всё слышит. — Я тебе нравлюсь? Под музыку воды Ли Минхо ахуевает от услышанного. — Очень, — даже ни на секунду не задумывается и ещё кивает в подтверждении. Всё ещё не верится, что Джисон спрашивает о таком, но с ума Ли точно не сошел. — Слишком нравишься, Ханни. — А как?.. — Как самое лучшее, что подарила мне жизнь, — перекрикивает ливень Минхо, целуя глазами застывшее на лице Джисона недоумение. Он не верит? Не хочет верить? Это не тот ответ, который он ожидал? У парня нет более ярких и правдоподобных аргументов — только такая голая правда, и она, кажется, Хану не очень-то по нраву. — А… Ты любишь меня? Джисон будто в русскую рулетку играл, но вместо холостых патронов чёткие вопросы, к которым Минхо, по правде говоря, готов не был. Жизнь непредсказуема — ко всему быть абсолютно готовым невозможно, однако ответы всё же вылетают вперёд мыслей. Минхо уже осознал, что он чувствует, но не был уверен, что готов произнести эти слова вслух, ещё и предмету воздыхания. Внутри словно все скручивало и трепыхалось одновременно, в горле сухой ком, который не давал спокойно даже вздохнуть, не то что открыть рот и произнести одно единственное слово и быть честным по отношению к Джисону. Минхо действительно любит Джисона, как самое светлое и тёплое, что есть в этом мире. Ханни действительно в его глазах кажется невероятно волшебным и таким родным, что ли. И, если честно, язык у Ли не ворочается ни в сторону подтверждения, ни тем более в отрицание. Врать не хорошо — Минхо выучил это еще давным-давно и врать любимому человеку он тем более не хочет. Но этот страх, что всегда появляется в ответственные моменты и не дает спокойно решить проблемы или вопросы вселенского масштаба буквально душит. А вдруг Джисон не ответит взаимностью? Но сейчас, пока Хан настроен на разговор, пока он интересуется сам, Минхо нужно взять себя в руки, побороть внутреннюю дрожь и сказать всего одно слово, от которого будет зависеть его дальнейшая судьба. — Люблю. Хан всё ещё выглядит дико смущённым, да так, что забывает напрочь про улыбку, а она бы очень хорошо подошла к такому моменту признания. Легче стало бы точно, хотя… Они одни в окружении тысяч погибших душ. Какая нахуй романтика и счастливое лицо? — Ты мне дорог, — продолжает Ли, стараясь игнорировать странное выражение лица Хана. — И каждым сантиметром своего сердца я готов поклясться, что люблю тебя, Ханни. — Ты… Ты зачем так? — Тебя это пугает? — «а что если правда я его напугал этим и оттолкнул? Какой же ты дебил, Минхо…». — Я счастлив, — нарочно громко и чётко отвечает Джисон, перестав трястись, как лист на ветру. И Минхо верит этому хрупкому комочку в своих руках. С силой и особой нежностью он прижимает голову Хана к груди, а сам опускает губы на его макушку и тянет носом аромат дождя и моря, которым насквозь пропитан Джисон, любимый Ханни. — Я не знаю, что такое любовь, — бубнит в мокрую одежду Хан, увеличивая громкость голоса почти до максимума. — Но мне так хорошо с тобой, безопасно и… И очень хорошо, Мин… Я, получается, тоже тебя люблю? На Минхо накатывает смех, пусть и неуместный, возможно резкий и чрезмерно грубый, но он же, при всём при этом, самый честный. Нельзя не смеяться, нельзя не умиляться, когда Хан смотрит так и спрашивает подобное. Минхо не знает, любит ли его Джисон или путает это чувство с чем-то другим похожим. Не знает. Чувствует. — Если я тебя поцелую, ты будешь против? Минхо ощущает, как Джисон в бешеном темпе мотает головой и снова смеётся, но уже беззвучно. Долгожданное облегчение пришло и всего-то стоило достать из себя эти слова и дать их Хану. «Ну, раз нет, тогда я как минимум тебе нравлюсь, Ханни». Молнии больше не сверкали на небесном полотне, грома тоже не слышно, а дождевые капли не причиняли той физической боли, что прежде. но несмотря на все «улучшения», Хан от Минхо отлипать не хотел и не собирался. Шея порядком затекла, всё тело устало, и руки, которые продолжали держаться за другие руки, тоже неприятно ныли и намекали на неизбежные судороги. Плевать. Хан смотрит снизу и во всю разгоняет свои фантазии, словно хмурые тучи прогоняет с ясного неба. Ему уже не страшно, что Минхо может отвернуться, ведь он в прямом смысле слова видит, как тот «просит». Осторожно касаясь чужой, но до боли родной шеи, Хан медленно притягивает Минхо ближе к себе. Вот их носы снова встретились, но холод уже не чувствуется. Джисон ничего не чувствует, кроме непонятного голодного желания обычного поцелуя. Крупные капли падают со слипшихся светлых прядей на бледные щёки Хана. На это никто не думает отвлекаться. Один смотрит точно на губы — гипнотизирует, а второй взглядом молит не мучить больше и позволить коснуться себя. Скромная улыбка, как зелёный свет срывает Минхо тормоза и он уже втягивает в себя не только аромат Джисона, но и смакует его вкус. Борьба души и разума, не иначе. Ли не хочет спешить, по крайней мере, не хотел, до того, как сладость на его губах не появилась, а сейчас он себя просит сбавить темп, ведь Хан точно, уже точно, никуда не сбежит от него. Джисон сам напирает, выдыхая своё удовольствие в чужой рот, и с наслаждением путает свой язык с языком Минхо. Этот поцелуй был их первым, и он явно отличался от первого поцелуя с Хёнджином. Тот был изначально со вкусом тёплой нежности неизбежного расставания, а этот был с горячим обещанием как можно дольше и как можно счастливее. Веки у обоих были закрыты, но Джисон видел всю прелесть происходящего фантазиями на будущее, где будет так же хорошо, нет, ещё лучше, и поцелуи с Минхо будут ещё ласковее, ещё длительнее. Очень хотелось бы, чтобы хотя бы эти нарисованные мозгом мечтания стали реальностью. Разум победил и Минхо чуть замедлился, нежно исследуя мокрые губы Джисона, чередуя ленивые поцелуи с мягкими, игривыми покусываниями. Он был слишком счастлив в этот не очень-то радостный момент, тем более в такой мрачной атмосфере. Заставить себя быть серьёзнее — задача невыполнимая. Хан тоже посмеивается, когда носом водит по горячим, только что целовавшим его, губам. Минхо — это был, есть и будет синоним «тепла», оказавшись во власти которого однажды, уже не захочется от него отказываться. Это случилось. Они наконец-то попробовали друг друга. Можно теперь немного передохнуть, подумать и переварить, но стоило Джисону лишь первый звук имени Минхо простонать, как тот снова впивается в желаемое, двумя руками осторожно сжимая лицо Хана. Мало. Всегда будет необъяснимо мало. Минхо попеременно облизывает и обсасывает то верхнюю, то нижнюю губу, а Джисон расслабляется, отдавая себя всего этому порыву. Хан словно в нирване, а Минхо в самом настоящем раю — вот, какие ощущения у этих двоих, промокших насквозь, парней. Дождь, холод, смерть — всё это уже не кажется таким уж страшным. Поцелуй открыл другую истину: потерять то, что между ними завязалось в прочный узел этой ночью — вот, что действительно смертельно для одного и для второго. Необъяснимо. Факт. Поцелуй становится всё более отдалённым — нужен воздух, и борьба двух языков сходит на нет. Снова они дышат друг другом, делятся крупицами воздуха и снова прилипают друг к другу. Джисону капризно хочется показать, что и он не такой безвольной и тоже на кое-что способен. Приподнимаясь на одной руке чуть выше, он перехватывает инициативу и, напирая, быстро начинает исследовать обратную сторону гладких губ Минхо. Тот позволяет. Происходит самый настоящий диалог самих языков: они сталкиваются, путаются и ласкают, «объясняя» то, что никакими словами не разъяснить: наслаждение, благодарность и реальное растворение друг в друге. — Ханни, — Ли большими пальцами оглаживает кожу на лице Джисона, словно невидимые слёзы вытирает и больше не кричит, а шепчет, потому что знает — его услышат. — Можно я… Джисон хоть и замирает, но губ своих не убирает куда подальше, а застывает, утыкаясь точно в правый уголок любимой кошачьей улыбки. Он не спрашивает что можно, а просто ждёт, когда лёгкие друга снова наберут достаточное количество кислорода, чтобы вновь говорить связно без пугающей отдышки. — Можно? — палец останавливается прямо на маленьком пятнышке на лице. Хан туго соображает, пытаясь свои разбушевавшиеся гормоны унять, поэтому просто кивает, заведомо зная, что Минхо ничего плохого бы даже не подумал сотворить с ним. Минхо можно всё. Чуть отстраняясь, блондин сверкает глазами и смотрит в одну точку — на родинку. Кожа Джисона покрывается, впервые за вечер, мурашками. Стараясь мысли прочитать, Хан чуть склоняет голову вправо, но взгляд Минхо всё ещё перехватить не удаётся. Он под гипнозом и явно отчуждён от этого мира. Хан предпринимает попытку позвать, обратить на себя внимание и всё же спросить: «что можно? Что ты хотел?», но Минхо опережает и не тянет разрумяненное и неизменно мокрое от дождя лицо к себе, а сам тянется навстречу прекрасному. С замиранием сердца он мажет по родинке губами, не забывая при этом втягивать пропитанный Джисоном медовый воздух, а после коротко целует. Этот поцелуй и не должен был быть длинным и растянутым. Минхо словно точку поставил своим действием — ты мой. Точка. Всё. Джисон не волшебник, и он даже не учится этому ремеслу, но каким-то невообразимым прекрасным чудом он смог заставить себя полюбить. Не за что-то, а просто так, за то, наверное, что он дожил, несмотря на то, какие препятствия ставила перед ним жизнь. Судьба, не иначе, и Минхо счастлив, что его судьба вовсе не злодейка, и она лучше него самого знает, что ему необходимо. Кто ему необходим. Хан хмыкает, выискивая внутри подходящий комментарий, видимо, но забывается, вновь находя взглядом камень, ради которого они вместе сегодня пришли. «Ты был прав, Хённи», — Джисон улыбается сквозь брызнувшие слёзы, «я нашёл счастье. Ты снова подарил его мне… Ты был лучшим другом, а он станет моей лучшей любовью… Первой любовью». Странно было думать о жизни и любви на кладбище, как и странно радоваться и улыбаться, сидя рядом с могилой настоящей первой любви. Хан никого не станет обманывать и, если его спросят, любил ли он Хвана, он скажет своё твёрдое «да». Но любовь ведь безгранична и многогранна, и его любовь к Хёнджину не была похожа на то, что теплется внутри при одной мысли о Минхо, например. Любовь — просто чувство, такое же, как страх или волнение. Хёнджина Хан любил искренне и чисто, как хорошего человека, как покалеченную временем и людьми душу, как того, кто нуждался в этой самой любви, словно слепой нуждался в ярком свете, или глухой — в звуках этого мира. Джисон любил Хвана, и запомнил его первым светом, первым танцем и первой упавшей звездой, на которые прежде было как-то всё равно. Он будет любить своего сказочного Принца и дальше, как своего спасителя, настоящего героя и как того, кто был просто счастьем без всяких «если» и «но». Хёнджин был, Хёнджин останется, будет жить дальше, но уже внутри. Покойный друг, первая любовь, прямо сейчас обнимает сердце Джисона, утешая и успокаивая. Парень это чувствует и повторят то же самое, но с Минхо. Он прижимается к нему настолько близко, насколько позволяют законы физики. Минхо в ответных объятиях и лёгких поцелуях в висок, окружает их химией. Любить — это прекрасно. Когда с неба перестаёт лить, на горизонте даёт о себе знать тот противный старик с мощным фонарём в сморщенных руках. Он светит на парней, так и сидевших на грязной земле в глубоких лужах, кричит, что пора сваливать и они послушно поднимаются, не выпуская рук друг друга. Выходят за пределы кладбища они тоже крепко спутав пальцы. — Я вернусь, Хённи, не скучай, — Джисон оглядывается через плечо, не останавливаясь, и даёт беззвучное обещание, которое обязательно сдержит. — Не скучай так сильно, как я, ладно? Минхо не думает даже спрашивать, что там Джисон нашёптывает, спотыкаясь и пачкая без того грязные кроссовки. Он сам-то выглядит не лучше, да и мысли у него двигаются примерно в том же направлении. «Мы вернёмся к тебе, Хван. Не надейся, что мы от тебя отстанем». Остановившись у невысокого строения из рыжего кирпича, которое когда-то было автобусной остановкой, Минхо лезет в карман и с хлюпающими звуками вытягивает телефон. — Не сдох? — устало тянет Джисон, стоящий позади и удобно устроивший подбородок на скользком от влаги плече. — Это же не Самсунг, — посмеиваясь отвечает Ли и тут же тыкает на приложение такси. — Семь минут. — Семь? — растягивая вопрос в хитрой улыбке, Джисон обходит парня и встаёт уже перед ним лицом к лицу. — Тогда поцелуешь меня ещё раз семь? — А может один, но семиминутный? — Время теряешь… — наигранно вздыхает Хан, обрывая себя, и занимая припухшими губами Минхо. Джисон начинает привыкать к таким внезапным моментам. А вот от внезапных звонков, которые отвлекают Минхо, он бы с большим удовольствием отказался. Ли не глядя принимает вызов, ожидая услышать там голос водителя с вежливым предупреждением о том, что он подъезжает, но слышит он другой голос. — Мин? — сквозь шум машин, глухие басы, очевидно, какого-то ночного клуба, и сквозь сжатые губы, Минхо различает сдавленный голос Бина. — Да, говори, — «а лучше молчи…». Минхо за секунду оцепенел, потому что Чанбин просто так не звонит, тем более так поздно, и уж точно он просто так тяжело вздыхать не будет. — Ликс сбежал от меня… Опять… — Куда? — Без понятия, — динамик трещит от раскалённого воздуха по ту сторону телефона. — И я за ним больше не побегу, Мин. Ты меня прости, но я не хочу… — Бин, где? Где ты и… — Я пытался, но с меня хватит. «Пиздец», — скрипит на зубах парня. «Полный пиздец».