✦
Нормально и вполне естественно быть одиноким или временами чувствовать одиночество даже в толпе людей. Но знать, что это ёбанное одиночество — следствие своих же собственных неправильно сделанных шагов — мучительно. Такое уничтожающее и выжигающее изнутри всё чувство обычной виной не обозвать. Феликс бы точно поспорил и настоял на своём: у него забрали, его обделили, его обманули, и причём несправедливо, а несправедливость усиливает любые чувства, превращая их в кошмар. Ночь, которую он провёл на улице в вынужденном одиночестве, сменило ясное утро. Люди начали выползать из домов и квартир, машины замелькали на дорогах, жизнь начала кипеть под ранними лучами Солнца. Жаль, что «погода» внутри самого Феликса сегодня пасмурная, а жизнь, кажется, вовсе остановилась. Ну, а смысл? Парень тихо стучит в дверь знакомой квартиры с уверенностью, что ему откроют. Хотелось бы, чтобы его ещё обняли и к сердцу прижали, но если дадут хотя бы шанс объясниться, то и этого будет вполне достаточно. А если и этого не позволят… Нет, Ли младший был уверен, что Чанбин из тех, кто может рубить сгоряча, но когда остынет, тогда обязательно выслушает с холодной головой. А слушать было что. За все часы, тянущиеся резиной, Феликс смог нужные слова в предложения сложить, чтобы правильно объясниться и извиниться в конце концов. Он однажды сказал старшему, точнее дал своё чистосердечное признание, что без него странным образом все цвета в мире исчезали, да и сам мир казался неинтересным. От своих слов Феликс не отказывается, потому что после недавнего «прощания» с Чанбином вновь пришлось этот пиздец в полной мере ощутить. Про это как раз он и собирается ему рассказывать. Проходит меньше минуты после попытки «достучаться». Старший открывает дверь слишком быстро, словно у порога ждал, и мысль эта не может не греть промёрзшего до костей парня, и на лице его сейчас только поэтому засияла улыбка, а вот на лице Чанбина ничего не светится. Он наоборот губы свои сжимает, видимо, чтобы сразу не послать в известное всем место — героически держится, но наград и медалей не ждёт за это. — Ты не спал? — первое, что решается спросить младший, сжимая в карманах пиджака заледенелые пальцы. Они сейчас как два незнакомца, случайно встретившиеся по велению судьбы. Неловко, очень неловко ощущать всем нутром эту тяжёлую ауру. — Что тебе нужно? — голос Бина тихий, почти прозрачный, а на лице всё так же без изменений — эмоций ноль. — За вещами? За прощением. Феликс явился только за этим. У него было достаточно времени, чтобы прокрутить эту сумбурную ночь на повторе во всех деталях и отметить все моменты, где он споткнулся, а где ошибся Чанбин. Но пересилив свою гордость, об ошибках старшего парень решил умолчать — потом как-нибудь припомнит. Сейчас же нужно объяснить, вытащить из себя всё, о чём он так старательно избегал говорить и просто-напросто извиниться. Ему нужно примирение. — Я поговорить хотел, — Феликс прикрывает глаза устало и представляет, как убого наверняка выглядит со стороны: мокрый, помятый, лохматый, заплаканный… Вид его точно на пять звёзд не тянет. — Давай ты молча заберёшь вещи и на этом всё, — Бин отходит, позволяя своему бывшему солнышку пройти в квартиру, которую ещё вчера Феликс мог считать своим домом — местом, где любят и ждут. Сейчас же младший себя ощущает гостем, и это он только порог переступил. Скидывать обувь парень не спешит — сумка, стоящая прямо у двери всё желание отбивает. — Это… — Феликс растерянно хлопает глазами, не зная, какой из множества вопросов стоит задать в первую очередь. В мыслях правда крутится: «это, блять, что?», «это мои вещи?», «это серьёзно мои вещи?», «это конец?», «это так ты решил меня бросить?». — Бин, пожалуйста, — непонятно о чём и зачем просит младший, после порядком долгого вздоха старшего. Чанбин тоже ночь не спал, и до жути устал, но тут не в недостатке сил и энергии дело. Тут другое… — Забирай вещи, Ликс. Он откровенно устал от этого слезливого взгляда, от которого всё внутри болезненно скручивается и размокает. Феликс умеет давить на жалость, и прямо сейчас этим же и занимается. Чанбин ожидал этого, знал, что будет совсем не просто эту чёртову точку поставить. Он чувствовал, что любимый будет солёными слезами и пустыми обещаниями стирать финал их истории. Он всё это знал, но подготовился, накинув на себя некое подобие брони из воспоминаний вчерашнего вечера. Он не забудет, сохранит всё в мрачных красках, чтобы в переломные моменты самого себя не сломать. «Он не обещал любить… Он не любит… Он не сможет». — Пожалуйста, — Феликс начинает дрожать, обняв себя кое-как за плечи. — Бин, пожалуйста, выслушай… — Я уже послушал, — «и мне хватило». — Тебе вызвать такси? Ты к Минхо поедешь? Старший действительно утыкается в телефон, насильно отрывая взгляд от трясущихся потрескавшихся губ с оттенком вина. — Прости меня. От этой фразы парень ловко «уворачивается», прикрыв глаза и вслушиваясь в шум крови в ушах, а не в это бесполезное «прости». Поздно. — Чанбин, — Феликс во всю хлюпает носом, втягивая в себя собравшиеся слёзы. — Я виноват… Но не бросай… Не бросай меня, пожалуйста. Жалко, очень жалко слышать подобные слова. Сразу возникает ощущение едкой грязи на душе. — Я не бросаю тебя, — Со каждое слово из себя достаёт через силу, хотя с языка так и рвались упрёки, но это было бы бесполезным расходованием воздуха — до Феликса бы не дошло. Объяснения Чанбина, кстати, тоже до блондина доходить не спешили. — А это? — младший слабо пинает сумку и сводит брови на переносице. Запоздалая злость просыпается. — Ты меня выгоняешь! — Я хочу закончить… — Что? — Феликс выкрикивает, перебивая, и сам пугается своего же скрипучего голоса. — Послушай меня, — старший вновь шлёт мысленно на хуй чувство собственного достоинства, и подходит к Феликсу, который трястись начал кажется в разы быстрее, но не для того чтобы обнять, а чтобы банально его услышали. — Я желаю тебе счастья, но со мной ты счастлив не будешь, — голос Бина тихий, можно даже сказать нежный и успокаивающий, хотя внутри всё кричит и бесится не на шутку. — Я любил тебя и люблю, но ты меня — нет, и никогда не сможешь. Ты был прав, Ликс, я навязал тебе эти отношения, разрушил дружбу, и я виноват, только я. И раз всё началось из-за меня, то мне это и заканчивать. — Но Чанбин… — младший тоже делает один маленький неосторожный шаг вперёд. — Дай мне ещё один шанс, пожалуйста. После Феликс решается на ещё один «шаг» — откровенно глупый и лишний — он пытается поцеловать старшего, но тот как был холодной скалой, таким неприступным и остался, лишь лицо своё отвернул, чтобы до Феликса дошло — он опоздал. — Бин, я ведь… Я пытался и я хочу… Чёрт, то что ты видел и то, что я наговорил — ничего не значило, потому что я правда начал влюбляться в тебя и… И я просто разозлился, когда увидел тебя с той сукой, — в больших глазах застыли крупные капли слёз, вот-вот готовые сорваться со слипшихся ресниц. — Прости меня, прошу, я обещаю, что… — Феликс, не надо, — Бин останавливает его с явным раздражением. — Сказать можно всё, что угодно, но вот сделать… Не надо ничего мне обещать, ладно? Ты пытался, и я тоже пытался, но это ни к чему, понимаешь? Мы с тобой говорим на разных языках и не понимаем друг друга. Всё зря. Чанбин в очередной раз устало выдыхает, после того как протараторил это всё едва ли не на одном дыхании. Он озвучил правду. Да, возможно Феликс тоже чувствовал к нему что-то, ведь несмотря на то, что он такой по натуре колючий и дикий, он всё же не бесчувственный и беспринципный. Но эти мелочи меркнут, рассеваются и пеплом разлетаются, потому что для Чанбина любовь — это внимание, забота и время вместе, а для Феликса… До сих пор остаётся загадкой что же для Ли младшего значит любовь и в чём она проявляется. В боли? В унижениях? В бурных скандалах, которым конца и края не видно? — Значит, твои слова… — Я не отказываюсь от своих слов, — в этот раз перебивает старший, желая закончить разговор как можно скорее, а может и наоборот, Бину ничего не хочется подводить к концу, и только поэтому он рот закрыть никак не может. Он ведь любит, всё ещё любит, но приходится притворяться и «играть», в первую очередь, во благо младшего. Ему так будет лучше — без него. — Если тебе нужна будет помощь, то я помогу. Можешь рассчитывать на меня. Ты мне всё ещё друг, Ликс. Всегда был. Я не уверен, что тебе теперь моя дружба нужна, но я… — Ты мне нужен, — стонет Феликс, затыкая старшего уже не попыткой поцеловать, а обнять. Это у него получилось, и вот он рыдает теперь прямо в грудь, обвивая крепкую талию Чанбина холодными руками. Он не хочет прощаться, не готов расставаться друзьями, потому что в его картине мира у него ещё есть шанс всё исправить. Никогда не поздно, так ведь? — Я… Это всё алкоголь… Прости… — каждый громкий всхлип сопровождается горячими слезами. Футболка быстро намокает и противно прилипает к телу. Не зная куда деть свои руки, Чанбин растерянно разводит их в стороны, боясь «обжечься» своим солнцем. В голове, как по орбите крутится одно и тоже желание — простить. — Меня все бросали и я… Я так боялся, что и ты… Ты тоже меня бросишь, — Феликс во всю давится рыданиями, прижимаясь ещё ближе. Очень мокро и очень жарко. Губы старшего белеют от той силы, с которой он сжимает их. А ещё он чувствует, как откуда-то из глубины его души поднимаются собственные слёзы с привкусом сожаления. Надо простить. Надо успокоить. Надо попробовать ещё раз. — Тот парень тоже бросил… Он выбросил меня из окна, и ты… Ты же не такой, Бинни, — дрожащие пальчики сминают футболку, неаккуратно бегают по спине, выискивая новые места, за которые можно зацепиться. — Не бросай, пожалуйста, не бросай меня… Феликс за ночь успел подготовить речь, полную объяснений и красивых извинений, но сейчас, когда справа от него стоит собранная сумка с вещами, а на лице Чанбина ни один мускул не дёргается от его слов, все доводы понять его и простить исчезли. Остались лишь кошмары прошлого и пустые обрывки из слов в свою защиту, которые даже договорить получается с большим трудом. — Полюби сначала себя, — это всё, что может ответить на эту истерику старший. Веры в то, что Феликс прислушается вообще нет, да и полюбить себя бывает порой сложнее, чем кого-либо другого. Это Со Чанбин знает не понаслышке. — Пожалуйста, — Феликс давит басом и почти кричит, утыкаясь губами в то место, где под рёбрами ускоренно бьётся сердце его друга. — Нам нужно время, Ликс-и, — Бин делает шаг назад, но Феликс его не отпускает. Он делает второй, уже хватая за плечи младшего, и несильно отталкивает от себя и от греха подальше. — Разберись со своими страхами, пойми, чего ты хочешь и как ты хочешь жить, а потом мы можем поговорить. — Но… — Ликс, я тоже тебя прошу, пожалуйста, уйди, — каждое слово болью отдаёт в сердце. — Я может и боец, но я не спасатель. Хотя, — впервые парень позволяет губам расслабиться и изогнуться в подобии улыбки. — Ты первый, кто смог меня победить. За свою спортивную карьеру парня никто и никогда не клал лицом на маты. Последний, решающий удар всегда оставался за ним. И вот оно — первое поражение Со Чанбина, пусть и вне ринга, а в реальной жизни. Неприятно и до крайней степени обидно. Любовь ведь не соревнование, и в отношениях не должно быть проигравших, но это были, видимо, даже не отношения, раз теперь приходится принимать поражение, пусть и стоя на своих двоих. — Я не хочу, — продолжает выть младший, закрывая лицо ладонями. Звук от этого становится ещё громче, а слезливый вой слышится вдвойне жалостливей. — Не хочу, не хочу… Под эти звуки из комнаты в безразмерной розовой футболке и с неаккуратным пучком на голове появляется Чэвон. Феликс её не видит, но на звук чужого противного голоса он убирает руки от лица и распахивает глаза на максимум. — Доброе утро, чудовище, — блондинка закидывает на шею Бина руку, приподнимается на носочках и довольно громко чмокает стоящего неподвижно в щёку. Всё произошло за секунду — слишком быстро, но Феликс увидел, уловил и понял, что только что случилось. — Ты? — Пока, чудовище, — шлёпая босыми ногами по полу, девушка порхнула в сторону кухни, вновь оставляя двоих парней одних. Секунда — и её нет. Можно было бы списать это всё на паршивую галлюцинацию, но свою реальность Чэвон подтвердила, хлопнув дверцей холодильника. Секунда. Две. Три. Слышится шум воды из крана. Младший неверяще смотрит на старшего, пытаясь рассмотреть в нём хоть что-то, кроме тотального безразличия, но ничего не видит. Лёд. — Ты… Ты с ней? Всхлипы и рыдания прекратились. Из мокрой тряпки он вмиг превратился в такой же холодный кусок льда, мышцы на лице загрубели, желваки заходили, а ногти сами собой впились в кожу. — Поэтому да? Из-за неё это всё? — парень снова пинает ни в чём неповинную сумку. — Ликс, — старший закатывает глаза. Пиздецки устал. — Я ведь объяснил. — Как ты там сказал? Слова ничего не значат, да? Сказать можно всё, что угодно? Новая обида овладевает разумом, захватывает под свой контроль и тело Феликса. Он сжимает волосы, тянет их и бесконтрольно смеётся, заглушая шум с кухни своими звуками. Звуками разбитого себя. — Я не нужен тебе, и всё, что ты говорил и обещал — ложь. «Неправда», — мысль выражается угрюмой гримасой на лице старшего. «Я никогда не обманывал тебя». Но несмотря на все мысленные протесты, в свою защиту Со ничего не говорит. Внутри на удивление не пусто, а слишком много всего и сразу. От этого и тяжело, потому что в этой куче много лишнего, много мусора и крайне много желания здесь и сейчас заткнуть Феликса, переубедить его и доказать, что он всё ещё занимает первое место не только в его жизни, но и в сердце. Вылечиться будет действительно тяжело, потому что лечиться не хочется. — Пусть я и не умею любить, — давится смехом, похожим на очередной противный стон, Феликс и медленно отходит спиной к двери. — Зато я всегда был честным… Я реальный, а не идеальный, а вот ты… Пошёл ты сам к чёрту! Чанбин словно перед обрывом стоял, готовый сделать шаг в пропасть. Бегство Феликса его спасло от собственной погибели. Сумка так и осталась покоиться у стены, а в воздухе ещё витали тёплые ароматы его солнца. — Хотел как лучше, а получилась хуйня, — горько усмехается парень, закрывая дверь. Он даже не стал прислушиваться действительно ли младший убежал, или стоит где-то на этаж ниже и ждёт, что его догонят. Не похуй, вообще нет, но так правильно. Чанбин рациональный до мозга костей, и пусть многие поспорили бы, назвали бы его слепым романтиком, но он таким является лишь от части. Очень, очень малой части. Разум его сильнее чувств — только так он и выживает. Только это его и уберегает. — Ну и зачем? — Чанбин заходит на залитую Солнцем кухню, и сразу падает на стул. Чэвон во всю суетится у плиты, отгоняя пар от того, что жарится в сковороде, и не сразу отвечает. Может ей нужно время чтобы придумать правдоподобный ответ, который устроил бы хозяина этой квартиры и этой прекрасной сковородки, к которой ничего не прилипает, а может ей просто нечего сказать в своё оправдание. Скинув мелко нарезанный бекон с доски, девушка наконец оборачивается, сложив руки на груди. — Я же слышала, что ты сдаёшься. Он бы не отстал. Такие, как он, не понимают, — улыбка, которой она добавила света в и так достаточно освещённую кухню, заразила и Чанбина. — И да, я оказалась права — он маленький манипулятор. «Она права. Опять она права». — Но целовать было не обязательно, — Чанбин прячет лицо и эту дурацкую улыбку, которой не должно быть на его лице, за упавшими серыми прядями. — А тебе не всё равно, что он там подумает? «Нет». — Всё равно. — Врешь. — Вру. — Вот поэтому я и спасла твою нежную задницу, — снова девушка занимает себя тем, что шкварчит на плите. — Не знаю, любишь ли ты омлет, но в холодильнике у тебя ничего другого я не нашла. — Люблю, — кивает парень, поворачиваясь лицом к окну. Каких-то несколько часов назад было хмуро, серо, дождливо, но теперь за стеклом очень даже ярко. На губах осталась сладость от произнесённого вслух последнего слова. Любит… «Если после того погодного пиздеца светит Солнце и птицы поют, то может и мы сможем? Может у нас так получится?». — Если ты не против, я ещё зелёный лук добавлю, — быстро проговаривает блондинка. — Хотя я уже добавила, так что будь не против, пожалуйста. Приятный тихий смех расползается по кухне. Забота девушки и её «танцы» у плиты отвлекают от унылых размышлений о прекрасном и потерянном — о любимом, всегда любимом, солнышке. «Хватит. С меня реально хватит». Старший задвигает вопросы, на которые ответа нет, куда подальше, и удобнее устраивается за столом. Ждёт завтрак. Разлив кипяток в кружки, Чэвон ставит чай на стол, следом тарелки и приборы, а после садится сама, но не напротив, а рядом. Всё ещё чувствуется вчерашняя поддержка, и это приятно до чёртиков. Чанбин невольно снова улыбается, и благодарит за это. За всё говорит «спасибо». — Ты не спал, да? — попробовав приготовленное, девушка довольно мурчит, как настоящая кошка, и взглядом торопит старшего попробовать её «шедевр». На вопрос Бин несколько раз кивает, не задавая при этом встречный: «как она догадалась?». Очевидно, Чэвон не стереотипная блондинка. Та же одежда выдала парня, а ещё неестественные тени под глазами «рассказали» о его проигрыше бессоннице. — А я вот выспалась. Диван у тебя мягкий, как облако, — поулыбавшись и прожевав ещё один кусок жареных взбитых яиц, девушка возвращает на лицо серьёзность. — Ты как вообще? На это тоже парень молча отвечает, пожав плечами, и не потому что рот его сейчас полон вкусной еды, а потому что слов нет, чтобы описать своё состояние. — Могу с вопросами не приставать, — осторожничает девушка, отпивая горячий чай. — Я тебя плохо знаю, поэтому ты скажи как с тобой правильно? «Ну какая она прекрасная», — нечто во всё горло кричит в голове. Чанбин снова растягивает губы до предела. — Будь собой, но с вопросами да, лучше повременить. — Ладно, — просьба Бина никак девушку не задела. Та даже в лице не переменилась, словно ей всё равно, но Чэвон далеко не похуй. — Могу своим дерьмом тебя отвлечь, хочешь? Очень. Чанбин вчера прямо-таки мечтал об этом. И вот это утро преподнесло ему хотя бы один приятный сюрприз. Жизнь продолжается. — Если ты не против, — глаза неосознанно впиваются в кукольную шею девушки. Волосы собраны, поэтому шрам видно довольно хорошо. Нагло не пялиться не получается. Чэвон продолжает сидеть с лицом «мне на всё плевать», но движения её при этом стали более резкими. Она чувствует, что на неё смотрят и увы, ей не любуются. Это не может не задевать. — Это сделал мой бывший, — Чэвон шумно сглатывает, и убирает вилку подальше. Теперь её руки заняты кружкой. — Он был моим первым и единственным, но, увы, не принцем. Чанбин тоже ставит голод на паузу и отодвигает тарелку. Всё внимание он дарит Чэвон. — Мы были вместе ещё со школы, потом вместе поступили в один институт, и всё было так прекрасно. Мне все говорили, что мы идеальная пара, — начало предсказуемо грустной истории девушка украсила своими тихими смешками и улыбкой, обнажающей ряд зубов. Дальше будет не до этого. — А потом он начал распускать руки. Сначала была пощёчина, потом он ударил меня в живот… Спросишь, почему я не ушла сразу? — девушка поднимает глаза на своего слушателя, который ничего не отвечает, но с волнением и явным интересом ждёт продолжения, и снова вымученно улыбается своему прошлому — себе в прошлом. — Всё эта ебанутая любовь виновата. Он бил, потом красиво извинялся, таскал букеты, клялся, что случайно и такого больше не повторится, а я дура верила, ведь любила его. Я даже никому не рассказывала о том, что он себе позволяет, только подругам, но те тоже меня убеждали, что стоит простить, а потом… Левой рукой парень легонько касается запястья Чэвон, ждёт разрешения, и только после берёт её ручку в свою, и сжимает. Она вчера поддерживала его именно так, и кто Чанбин такой, чтобы не отплатить той же монетой? — Потом, на последнем курсе, мы стали жить вместе. Он перестал злиться по любому поводу, больше не трогал меня… Кричал, конечно, иногда и психовал, но не бил, и я подумала, что сейчас как заживём счастливо, быт обустроим и всё такое… Он тоже этого хотел, и мы даже о детях начали разговаривать… А потом он сорвался… Больше губ та широкая улыбка не касалась. — Последней каплей, как бы смешно не было, стали капли масла. Чанбин снова проскользнул взглядом по сморщенным светлым пятнам на коже. Девушка же неосознанно, а может и вполне себе намеренно прикрыла свободной ладонью шрам, который про себя считала страшным уродством. — Он готовил ужин, и мы о чём-то спорили… Я даже не вспомню уже, о чём и зачем… Он кинул в меня кастрюлю с маслом, — в момент, когда от этих слов Чанбин дёрнулся, Чэвон резко замолчала. Печаль в её глазах заблестела, но слёз она так и не показала. — Я увернулась, но масло всё же попало на спину. Я если честно не помню подробности, но хорошо помню, что я рванула со всех ног… Босиком добежала до ближайшей больницы, представляешь? Тут снова послышался тихий смех. Чэвон снова позволила себе улыбнуться. — Мне было очень больно, у меня горела спина, и видимо из-за адреналина я не до конца понимала, что случилось, но главное, что я добежала, а потом упала прямо в холле. Парень неустанно поглаживал Чэвон, временами хмурился и зубами скрипел, но не перебивал. Нельзя. Чэвон смотрела на его безмолвную «поддержку» и по-своему скромно улыбалась в перерывах между рассказом. Впрочем, паузы эти не были долгими. Создавалось впечатление, что ей хотелось побыстрее выпалить всё, и продолжить дальше завтракать или ворчать по поводу утреннего инцидента. Что же на самом деле в голове этой девушки, для Чанбина оставалось загадкой. — Когда очнулась вся в бинтах, рядом были мама и папа. Они не поверили, что я сама упала на плиту и получила так много ожогов… На спине не осталось живого места… — снова тяжёлая пауза. — Пришлось всё рассказать. — Вы наказали его? — каждая новая информация всё сильнее раздувала внутри парня гнев огромным опахалом, но поглаживания всё ещё оставались осторожными, а тон голоса мягкими. — Ну… Мы конечно написали заявление в полицию, и ему выписали штраф и судом запретили приближаться ко мне, только он всё равно преследовал. Тогда родители решили переехать в другой район, — очередная «передышка». — Я бросила учёбу, не выходила из дома, потому что боялась… Чанбин с пониманием кивнул. — Я боялась, что увижу его, услышу все эти песни про «люблю и жить без тебя не могу» и сломаюсь. На это тоже парень кивнул. Ситуации в чём-то похожи, и не трудно себя поставить на место сломленной девушки. — Родители меня поддерживали, отдали очень много денег на мою реабилитацию и на терапию, и примерно после года этой «тюрьмы», я решила, что смогу, что готова вернуться в мир. Восстановиться на учёбу оказалось не так-то просто, поэтому я пошла работать, чтобы денег подкопить, ну и родителям как-то помочь… Чэвон замолкает, теперь уже надолго и вовсю терзает нижнюю губу. — Помнишь, что я рассказывала на собрании? Парень не помнил, к своему стыду, потому что не слушал. Его тогда занимал Феликс со своими психами, и печальная новость о смерти Принца. — Повторишь? — Чанбин просит, при этом неловко жмёт плечами, стараясь искренне показать настолько ему неудобно от собственной просьбы. — Да не, не буду. Я тогда соврала. Не обо всём, конечно, но… Чэвон больше улыбками не светила. Видимо, она подобралась к переломному моменту, хотя… Разве ожоги на теле от рук любимого человека это не самое жуткое? — Даже не знаю, откуда начать: с начала или уже с конца, — блондинка всерьёз задумалась, нахмурилась, а Чанбин продолжал покорно ждать. Ему и эта тишина в компании девушки в кайф. — Ладно. Я тебе сказала, что мне эти сборища алкоголиков не нужны, и это чистая правда. Я не алкоголичка, и нет у меня никакой зависимости, потому что воспитали меня так… Мама и папа вели трезвый образ жизни, и спиртное я видела только в рекламе по телеку. Парень мой тоже равнодушным к этому делу был, поэтому я даже не тянулась попробовать пиво или макколли. Даже на выпускном соком давилась, но вот… — Если не хочешь, можешь не рассказывать. Видно, что с каждым предложением говорить Чэвон всё труднее. Поэтому Бин её и останавливает. Интерес его никуда не денется, он может подождать, но Чэвон протестующе мотает головой и продолжает: — Я напилась лишь однажды… Я устроилась работать в цветочный рядом с домом. Работа эта мне нравилась — вообще не трудная, и платили хорошо, но вот владелец… Он любил пошло шутить, но считал это флиртом, не более, и вот однажды после закрытия, он перешёл от слов к делу, и прижал меня к стене. Неловкость Чанбина сменилась злостью и обидой за то, что не вымерли ещё такие подонки. Под подробный рассказ Чэвон о том, где оказались руки этого уёбка, и как ей удалось отбиться и сбежать, парня сотрясало отвращение к этому миру. Как люди приходят к насилию? Почему порядочность и уважение — исключение, а не правило? Почему, сука, в мире столько кошмарной несправедливости? — Я не хотела идти домой в таком состоянии, поэтому я купила бренди и закрылась в машине. Я рассчитывала просто отключиться и уснуть, но тут сюрприз… Я правда не ожидала, что алкоголь творит такое с людьми, — воздух снова стал теплее от внезапного смеха девушки. — Я сорвалась и решила отомстить этому мудаку, въехала на скорости в его лавку, чтобы и он что-то потерял… Да чтобы, блять, понял где он прокололся. «Удивительная». — И вот потом я вырубилась, — с гордостью закончила девушка, вставая со стула для того, чтобы в остывший чай добавить горячей воды. Про Чанбина она тоже не забыла, хотя он к своему так и не притронулся. — А потом проснулась в участке. Рядом обоссаные бомжи и этот мудила по ту сторону решётки. Ты бы слышал, как он орал и что он кричал… Чэвон согнулась от смеха, и Бин тоже подхватил, хотя ему вообще не смешно. Ему страшно от этой повсеместной бесчеловечности. — И что? — Ну, этот лысеющий придурок требовал, чтобы меня упекли в тюрьму до конца жизни, представляешь? Он бы ещё на стул попросил меня посадить, — ещё одной порцией смеха Чэвон сглаживала острые шипы, которые внутри Чанбина вылезли. — Мы с ним поговорили тет-а-тет, и я ему на ушко шепнула, что это он может легко сесть за попытку изнасилования. Сошлись мы на том, что я ему ничего не должна, а вот по суду я обязана была посещать эти собрания для алкоголиков. — Мда, — больше слов у Бина не было. Безусловно, он бы мог крикнуть «пиздец» или «несправедливо», но сдержался. — Да всё нормально. Адвокат давил на то, что я просто не справилась с управлением, поэтому мне повезло, что меня реально за решётку не отправили, — Чэвон вновь села рядом, тут же доверив свою тёплую руку парню. — Плюс гандон тот не стал требовать возмещение ущерба, и благодаря решению суда я вот с тобой познакомилась… Всё очень-очень хорошо вышло. От позитива Чэвон Чанбину самому хотелось пару плюсов добавить к истории, но злость всё ещё сверлила рассудок. Ему не до поисков радостей в мелочах, увы. Не остыл он ещё. — Ну, а ты? — девушка сжимает руку старшего и сладко улыбается, глядя ему в глаза. — Ты тоже по суду должен с реальными алкашами тусить? — Ага, только за этим не следит никто, так что всё равно: хожу я куда-то или нет. — Повезло. А мне вот нужно бумаги какие-то таскать каждый месяц. Есть уже не хотелось, а вот так сидеть и болтать хотелось как можно дольше, да хоть все дни напролёт. Чэвон продолжала отвлекать своими кусочками из жизни, в которых она решила снять с себя костюм вечной жертвы и кроме обязательных посещений АА, она решила время уделить и курсам по самообороне. А ещё она неплохо натренировала себя доставать газовый баллончик за три секунды. Всё это девушка в красках рассказывала сквозь смех, но с понятным блеском в глазах — ей всегда будет страшно. Чэвон оказалась не просто невероятной, сильной и по-настоящему храброй, но и понимающей. После затянувшегося завтрака и своих личных драм в качестве десерта, она не стала ковыряться в трагедиях Чанбина, а предложила занять время и отогнать первые признаки неминуемой депрессии какой-нибудь хорошей дорамой, и обязательно с криминалом и драками, потому что… На хуй эту любовь и лишние слёзы туда же. Но сидя на диване перед экраном в окружении подушек, которые источали аромат леса и диких цветов, Бин всё равно уронил пару слёз, и дело было не в сюжете. Каждая слеза была о нём самом, о Феликсе, о Чэвон, о всех тех, кого Чанбин даже не знал — об обиженных и униженных несправедливостью жизни. Горько. Гадко. Мокро. — Ты не один, слышишь? — Чэвон была рядом, прилипнув щекой к плечу парня, и наверняка видела сорвавшиеся слёзы. — Пока тебе будет нужно, я буду с тобой, здоровяк.✦
Минхо места себе не находил. Ему мало было ночных часов на ногах с телефоном в руках. Сейчас уже полдень, а он всё пытается дозвониться до брата, наматывая круги по квартире, и не теряя надежды, что получится. Парень тупо загонял себя. Джисон ночью тоже, давая Минхо небольшой и необходимый отдых, звонил Ли младшему, но под утро организм его сдался, он задремал, а сейчас стоит вот босиком на залитом горячим Солнцем кусочке бетона и корит себя. Ему не стыдно, что он проспал отработку в парке, но вот на то, что он оставил Ли старшего одного в такой ситуации ему было далеко не плевать. — Он хотя бы доступен? — Гудки есть, — вздыхает блондин. — Ответа нет. — Может Грею позвонить? — Он тоже не отвечает, — Минхо свешивает обречённо голову, локтями упираясь в ржавые перила и просто дышит. Нельзя панике поддаваться, нельзя накручивать себя и тратить не бесконечные нервы на пустые домыслы. Нельзя, но не получается. Дышать становится всё труднее. — Никто мне не отвечает. Джисон может лишь растерянно хлопать глазами, наблюдая, как напрягается Минхо с каждым новым вздохом, и как он сжимается, выдыхая, словно ему физически больно это делать. Хан Джисон понятия не имеет, что мысли его верные — Минхо больно, он реально страдает от того, что горло его сейчас сжимается вопреки всем попыткам глотать кислород. Он задыхается, а в лёгких по всем ощущениям хрустит битое стекло. — Я… Я могу чем-то помочь? — Хан так и стоит столбом, исследуя выгнутую спину Минхо. Хорошо, что он сейчас кривого от острой боли лица не видит — испугался бы наверняка. — Обними меня, — тихая просьба едва не теряется в звуках улицы. — Пожалуйста. Минхо правда едва ли не на последнем издыхании просит Джисона о простом объятии. В глазах начинает темнеть и он знает, что за этим следует — он обязательно упадёт в страшную темноту, теряясь в пространстве и времени. — Ханни… Собственное имя выводит Джисона из некоего оцепенения. Он не витал в облаках, а просто ушёл в свои мысли, чтобы придумать, как или где они могут найти Феликса. Но вот голос Минхо его возвращает в реальность. Джисон обнимает со спины, ощущая щекой острые позвонки парня, он слышит хрипы внутри и осторожными поглаживаниями старается их прогнать. Это работает. Не сразу, но Минхо становится легче, ведь он чувствует рядом другую жизнь, и цепляется за ускользающую реальность. Не верится, что теперь у него есть он — Хан Джисон — его собственное лекарство. Они так и не поговорили о том, что произошло на кладбище — тупо времени не нашли, но разве это так важно? Может и не нужны слова? Может можно просто чувствовать и обниматься без лишних объяснений? Все эти вопросы тоже удерживают парня «на плаву». Джисон рядом, и всё вроде как хорошо. Осталось брата найти, убедиться, что он в порядке, и можно нырять в неизведанное море под названием «Хан Джисон» с головой. Само «море» в момент короткой близости тоже вопросами себя терзает. Джисону интересны все грани Минхо, и он хочет изучить и выучить человека, к которому сердце рвётся, но в то же время, его пугает этот интерес. Не ошибся ли? Не зря ли он так быстро привык к хорошему, зная наверняка, что за белой полосой неминуемо последует чёрная? Не запутался ли он в своих чувствах, разбираться в которых страшно. Хан всю жизнь этого избегал, не хотел копошиться во всём этом и узнавать себя настоящего. Время пришло? Так внезапно? Парни стояли обнявшись довольно долго, но и этого времени казалось недостаточно. Джисону было мало Минхо, а тому хотелось большего — хотелось отвлечься медовыми губами. Минхо и прежде ощущал Хана сладким, различал аромат сахара или карамели в те короткие моменты наедине, но с недавних пор он ещё и «распробовал» насколько оказался прав. Джисон — самый настоящий мёд в его горькой жизни. Хан Джисон — десерт после отвратительной пищи. Его Ханни — сладкая таблетка. — Ты не голодный? — Джисон уже без осторожности и какого-либо стеснения почти лежит расслабленно на спине Минхо и улыбается, ощущая на своей щеке танцы солнечных зайчиков. — Нет, а ты? — Я бы поел. Может, сходим куда-нибудь? Минута молчания сказала о многом. Джисон замялся и внутренне сжался. Это было глупое предложение, и сам Хан дурак самый настоящий, раз подумал, что Минхо отодвинет поиски Феликса и со спокойной душой пойдёт есть с ним полюбившийся обоим рамён. Придурок, не иначе. — Я собираюсь домой, — Минхо аккуратно, словно с хрупким стеклом дело имеет, скидывает руки Джисона с себя и разворачивается, упираясь теперь поясницей в металлическое ограждение. Глаза в глаза. — Надеюсь, Ликс там. — Мне пойти с тобой? — задавая вопрос, Джисон едва касается своими губами сухие губы Минхо. Улыбаться хочется; в настоящих кофейных глазах утонуть хочется; стоять так всю жизнь и дышать одним воздухом хочется… Но не все «хочу» должны исполняться по волшебству — этот урок Джисон усвоил. «Нельзя сейчас отвлекаться на свои желания». Минхо облизывается, проверяя насколько его губы колючие и потрескавшиеся, прежде чем своё предложение озвучить: — Может, с другом время проведёшь? Очень трудно было предлагать такое, ведь хочется буквально прилипнуть к Джисону, и никуда без него. Никогда. Но, в то же время, знакомить Хана со своей семейкой желания нет. Неизвестно как его сегодня встретят, ведь уезд старшего сына сопровождался криками и скандалами, и вряд ли родители остыли, и вряд ли отец понял и принял выбор Минхо за такой недолгий срок. Да даже если они и успокоились, Джисону всё равно незачем видеть тот ад, в котором Минхо закалялся долгие годы. Парень согласился время своё потратить на Чонина, а Минхо тем временем, тратил свои нервы, выжидая подходящий момент постучать в дверь родного гнезда. Минуты шли, а смелость всё опаздывала. Вытащить руки из карманов серой кофты и всё же постучать его побудили звуки ругани на пару этажей выше. Быть свидетелем убийства или избиения в планы Минхо сегодня не входило, поэтому он в быстром темпе барабанит по дереву, и замирает в ожидании. Встречает его мама — никого другого он и не ожидал увидеть. Если отец дома, то с любимого дивана он не поднимется ради гостей, хоть званных, хоть незваных. Ему на себя-то глубоко похуй, какое ему дело до других людей? Какое ему дело до не родного сына? — Хо? — женщина в знакомой домашней футболке и в старых заляпанных плюшевых штанах касается пальцами губ, словно не имя сына только что произнесла, а скверное слово из своего словарного запаса достала. — Привет, ма. Женщина кивает сыну, намекая заходить и поскорее. Её ушей тоже коснулись довольно жуткие крики и звуки ударов в исполнении нелюбимых соседей, а слух Минхо уловил понятные причитания и знакомые ворчания на этот счёт. Вроде всё, как и прежде, словно и не сбегал он отсюда. Стены в квартире такие же белые, полы блестят от чистоты, и даже радио на кухне настроено на ту же волну. Но в радостных чувствах и ностальгии захлебнуться почему-то не хотелось. Стоило лишь вспомнить, как всё светлое темнело, а всё чистое пачкалось в моменты запоя родителей, так радоваться хотелось своей желанной свободе. — Ты одна? Вдоволь насмотревшись по сторонам, Минхо переводит взгляд на маму и дарит ей улыбку любящего сына. Он знает, что и она его любит, но в их семье о таком говорить в привычку не вошло. «Любили» вслух по праздникам, когда торт в комнату заносили, или после скандалов, когда приходилось заходить в комнату сыновей с аптечкой. Только на такой «тихой» любви старший сын и дотянул до своих лет, наверное. — Отец за рыбой ушёл, скоро должен вернуться, — женщина так и стояла, прижав пальцы к губам. Её видимо как раз приступ ностальгии и накрыл с головой. — Проходи, скоро обедать будем. — Спасибо, но я ненадолго, — втянув домашний воздух, и убедившись, что спиртом или чем-то более плачевным не пахнет, парень косится в сторону закрытой двери в их комнату. — Ликс тут? — Феликс? А должен? Неизвестно, как младшего провожали родители, но наверняка менее «феерично». Первый залп салюта всегда громче последующих. По грустной полуулыбке и по тоске в глазах, Минхо увидел, что мама и по Феликсу скучает. — Не должен, но он вчера не вернулся вечером, и я подумал, что он ночевал здесь, — сын привык врать, ему и сейчас это даётся легко. Сказать правду и сдать брата со всей его подноготной — роскошь на грани предательства. — Так он не приходил? Не звонил тебе? — Нет, — женщина качает головой и растерянно потирает руками. На тёмные зрачки накатывается несвоевременный блеск. — У вас всё хорошо? «Да будь ты проклят, раз тебе чужой угол дороже родного дома», — вспомнился внезапно пьяный ор отца напоследок. «Может я правда проклят?». — Мы в порядке, ма, не переживай. — Тогда… — женщина теперь трёт ладони о штаны и часто моргает. Нервы. — Может… Заглядывайте к нам почаще, Хо. Мы ведь скучаем. А вот и слёзы человека, подарившего ему жизнь. Неприятно видеть, как они бегут по коже прозрачными ручьями. Зачем она сейчас плачет? Сын с укором смотрит на мать, раздумывая, что бы ответить на это предложение. Реально задумывается, потому что обижать не хочется, но и «заглядывать почаще» не тянет. — Он тоже скучает, — добавляет ложку дёгтя женщина в ставшую медовой жизнь сына. — Правда, Хо, он сожалеет. Сомнения на этот счёт есть и они не маленькие. Даже если отец и правда решит взять свои слова назад, то всё это пройдёт без громких извинений и примирительных разговоров. Просто и сухо, как факт, который доказательств не требует и не более того. — Прости его, — продолжает мать, читая на лице своего ребёнка явное замешательство. Перед старшим сыном никто никогда не извинялся. Отец бил, ломал его, но никогда, блять, после избитый ребёнок не слышал слова «прости» или элементарного «мне жаль, я погорячился». И даже сейчас молит о прощении не глава семейства, а его правая рука — мама, которая так над сыновьями не издевалась, но и чего-то плохого в избиениях не видела. Воспитание же, с мальчиками по другому нельзя. — Всё нормально, — Минхо отбивается самым универсальным ответом. — Вам стоит поговорить, сынок, — сквозь редкие слёзы улыбается женщина, увидев в словах сына подобие зелёного света. — Приходите на ужин, я ваш любимый нэнмён приготовлю. На душе теплело. Минхо хочет домой, хочет быть рядом с мамой, но прочная стена из обиды на неродного отца мешает. — Мы тоже скучаем, ма, так что как-нибудь зайдём, — сын тоже радует улыбкой, и она совершенно точно не фальшивая, а вот его дальнейшие слова с явным налётом лжи. — Мне на работу пора… Если Ликс придёт сюда, напиши мне, пожалуйста. Или лучше позвони… Сразу позвони, ладно? — Хорошо, — женщина быстро оказывается рядом, прижимает к груди своё родное, жарко дышит в ухо, причитая о том, какие её мальчики взрослые и самостоятельные. Внутри старшего сына что-то надломилось. — Пусть всё у вас будет хорошо… — стирая остатки слёз, в конце выдаёт мама, ещё сильнее сжимая Минхо в объятиях. — У нас уже всё хорошо, — совсем тихо отвечает парень, поглаживая костлявую спину родного человека. Любимого. Внутреннее чутьё подсказывает, что он порядком задержался. В любую секунду дверь может открыться и на пороге он увидит отца. Тогда все приятные сахарные чувства от родного дома растают, превратятся в противную липкую кашу. Этого не хочется. Нужно скорее ноги уносить отсюда. — Ну всё, мне правда пора. — Не забывайте про нас, ладно? Вопрос трогает какие-то струны внутри, и нервы натягивает до вибраций. Жалко маму, ведь она здесь одна с человеком, который осознанно тянет её на дно, и причём довольно давно. — Ладно, — уже приоткрыв дверь, парень оборачивается, чтобы сказать главное, перед тем как опять оставить её на недели или даже долгие месяцы. — Мы тебя любим, мам. Минхо покидал дом, с тяжестью внутри. Ничего в знакомых стенах у него не ёкнуло, кроме обычной обиды. Бывали времена, когда парню просто страшно было идти домой, потому что выходные, потому что папа будет пить, и мама вместе с ним. Он боялся боли, как огня, но потом привык. Всего-то пару дней в месяц потерпеть, а потом всё будет хорошо. И действительно же было что-то хорошее. В здравом уме и в трезвой памяти отец брал сыновей на рыбалку, учил старшего как правильно обращаться с удочками, а с Феликсом мастерил воздушного змея. Мама частенько приносила домой коробку разных пирожных, и они всей семьёй за одним столом запивали смех и радость крепким чаем. Отец и книги заставлял читать умные-заумные с малых лет, чтобы «придурками пустоголовыми» не выросли, а к осени мама всегда вязала свитера с кроликами, потому что дети её «настоящие пушистые зайчики». Зла в семье было меньше, чем добра, но и эти крупицы смогли подпортить жизнь и одному и второму ребёнку. Рыжий котёнок, которого старший после школы, одним весенним днём, подобрал у соседнего подъезда и трёх дней в этом доме не прожил. Отец не просто перепил, а настоящую «белку поймал», когда решил швырнуть хрупкое создание в стену, приняв, очевидно, этот пушистый комочек за что-то иноземное. Феликс на утро увидел только тёмные пятнышки на стене, а Минхо эту кровь полночи смывал, пока рядом лежало мёртвое тельце, завёрнутое в старую футболку из которой он давно вырос. А перед выпускным Ли младшего из школы, например, отец ушёл в недельный запой, поэтому на торжественном вручении аттестата, одноклассники, учителя и другие родители лицезрели желтушную рвоту, «наслаждались» хриплыми матами и натянуто улыбались на общей фотографии рядом с источником всех неприятностей и зловоний. Было стыдно и страшно. Минхо сегодня сюда пришёл за братом, а ушёл со странными чувствами. Он словно через мясорубку прошёл, хотя нигде ничего вроде не болело. Душа если только. Причины любить отца, пусть и не родного, однозначно имелись, но парень его всей душой ненавидел. Тяжело ему было от того, как несправедливо прошли его детские годы, и как рано он повзрослел, а ещё оказалось странно… Странно, было говорить маме «люблю». Язык кололо от этого слова, но чувство некоего облегчения всё сгладило. В том же подвешенном состоянии, когда не знаешь: смеяться или плакать, Минхо на своих двоих дошёл до ещё одной знакомой двери. Сюда он точно за помощью пришёл, и здесь ему точно помогут, но сначала он как следует врежет Крису за затянувшийся игнор, и за Чонина тоже вмажет, а потом они сядут за стол переговоров и вместе подумают, где Феликса искать. Они уже такое проходили, сидели несколько месяцев назад и обзванивали полицейские участки и больницы. Хочется верить, что и в этот раз они быстро справятся. Блондин аккуратно стучит, боясь много лишнего шума создавать — район всё же приличный, а дом по всем меркам элитный. Один неверный звук или неправильный шаг, и охрана быстро выведет нарушителя покоя далеко за пределы территории. Тихо. Минхо ухом припадает к двери, старается уловить по ту сторону любые звуки жизни. Глухая тишина. Это бесит. Он снова стучит, но чуть быстрее и настойчивее. А вот это от страха. «А не поздно ли? А что если и он?». Думать о ещё одной оборванной жизни было страшно, но эта назойливая мысль не давала покоя и вбивалась словно гвоздём в черепную коробку с каждым последующим стуком. Минхо гнал кровавые фантазии подальше, стараясь доверять рациональной части своего мышления. Всё должно наладиться. Они все со всем справятся. Взволнованный стук становится сильнее.