То, что даже не снилось

Когда Итер просыпается, Сказителя рядом нет. И это странно. Это как с непрекращающимся шумом — сначала он ужасно бесит, потом ты почти перестаёшь его замечать, потом он пропадает, и на тебя падает оглушительная тишина. Вокруг Итера тихо и пусто. Утро ещё слишком раннее серо-бесцветное, только-только начинает оживать рынок, Паймон ещё спит. Итер смотрит на то, как из курильницы медленно поднимается сладковатый дым. Мир кажется медленным и распадающимся на отдельные фрагменты. Курильница, дым и сладкий запах неразрывно связаны между собой, но в восприятии Итера существуют как бы отдельно, ему не хватает чего-то критически важного, чтобы воспринимать мир как единое целое. Ему не хватает сна. Стоило бы снова выпить кофе, но ему уже не помогает, да и все наперебой твердят, что слишком много — вредно. Но обратно уснуть нельзя, потому что Итера из сна буквально выгнали. Будто дверь перед носом захлопнули, повесив табличку «занято». Паймон тоже просыпается, трёт глаза кулачком, смотрит на Итера нечётким взглядом. А потом вдруг, как-то разом взбодрившись, подлетает к Итеру, тревожно заглядывает в глаза, осторожно касаясь плеча: — Тебе плохо? Сказитель сделал что-то плохое? Ух, я ему сейчас!.. — Паймон грозно оглядывается, надеясь вычислить Сказителя. — Его здесь нет, — отвечает Итер бесцветным голосом. — Ты его прогнал?! — интонация Паймон весело прыгает вверх, вместе с настроением, она мгновенно переключается на радостное волнение. — Он меня прогнал. И снова падает. Паймон сникает. Потом задумывается. Недоумевает и чешет голову. — Это как? Итер качает головой. Это «я не знаю». Это «я не могу сейчас думать». Это «я сейчас не могу не думать о другом». О взгляде его. Когда он спрашивал «почему?» не убил, подхватил, закрыл. Когда Сказитель спрашивал, его глаза говорили. Слишком много всего сразу, сбивчиво, судорожно, путано, быстро-быстро. Итеру нужно время, чтобы прокрутить этот взгляд в голове, словно запечатлённый на кинокамеру из Фонтейна, замедлить, расшифровать. Там непонимание, злость, раздражение, боль и ещё что-то, мелькнувшее всего на мгновение. Итер не хочет понимать, что это. Ему не нужно об этом знать. Как и ещё многое о Сказителе. Но он знает. Потому что иногда, время от времени, Сказитель забывает вести себя как сволочь и начинает быть… собой? Итер не стал бы делать таких заявлений, потому что он как раз-таки уверен, что Сказитель сволочь — это его истинная суть. Но иногда он начинает просто быть. Он разглядывает фрукт, который Итер срывает, и спрашивает: — Ты серьёзно собираешься это есть? — и в вопросе интереса больше, чем брезгливости. — Не в сыром виде. Его используют как приправу. — Выглядит странно и несъедобно. — Фиалковая дыня тоже выглядит странно и несъедобно, но вы в Иназуме её почти везде добавляете. — Никогда не пробовал. — Серьёзно? Ты в Иназуме сколько прожил? Лет триста? И ни разу не попробовал? — Нет, — отрезает резко, тоном «этот глупый разговор окончен», а потом спустя больше минуты молчания вдруг спрашивает: — Она вкусная? Фиалковая дыня? — Смотря как приготовить, мне в целом нравится. — М-м, — тянет задумчиво, глядя куда-то вдаль. — Вы что говорите о еде? — тут же радостно встревает Паймон. — Я знаю сто три блюда из фиалковой дыни! И начинает перечислять. Сказитель, как ни странно, просто слушает. Возможно, это ещё один способ свести Итера с ума. Или. — Ты правда позвал кошку её кошачьим именем, и она пошла к тебе на руки? К совершенно незнакомому человеку? — в голосе Сказителя совершенно неприкрытое удивление, хотя Итер ждал совсем иного. Он ждал, что Сказитель обольёт его тонной презрения за то, что Итер возится с какими-то потерявшимися кошками. «Я внушаю доверие?» — думает Итер. — Внушать доверие не так уж и сложно. Ты не понял, что я Предвестник Фатуи, когда увидел впервые. «Я подумал, что ты немного подозрительный. Не такой хороший, каким хочешь казаться». — Это ты сейчас так говоришь, — фыркает Сказитель, — а тогда ты поверил мне, это было видно по твоему глупому лицу. Но кошки должны быть умнее и осторожнее. «Значит, я правда внушаю доверие, — пожимает плечом Итер и спрашивает, сам не зная зачем: — Любишь кошек?» — Что? Нет, конечно. Я ни к чему не испытываю эмоциональной привязанности. Я вообще не испытываю эмоций. «Кроме обиды и презрения, выращенных специально для меня. Это, получается, в каком-то смысле тоже эмоциональная привязанность». Сказитель смотрит настолько убийственным взглядом, что под ним должно плавиться железо и крошиться алмазы. А Итер под ним улыбается самой милой своей улыбкой. Но Сказитель всё же любит кошек. Итер это понимает по тому, как он иногда их разглядывает, думая, что Итер не видит. Собак же, наоборот, боится. Это Итер понимает, когда одна из них вдруг решает их всех облаять. Сказитель дёргается в совершенно искреннем испуге. Итер делает вид, что не заметил. Ещё ему не нравятся подземные пространства. Когда Итер забирается в какую-нибудь пещеру, Сказитель всегда становится особенно дёрганым и раздражительным. Он весь сжимается, едва заслышав звук падающего камня, шепчет зло (и испуганно): «Из-за того, что ты сюда полез, нас всех завалит и мы останемся тут навечно». А вот на открытых пространствах, где много неба и воздуха, он, наоборот, становится спокойнее, даже будто перестаёт быть ядовитым. Ещё ему нравится разглядывать неизвестные музыкальные инструменты и механизмы. Если он не знает, как что-то работает, обязательно укажет на это рукой и прикажет Итеру объяснить. Иногда он смотрит, как люди танцуют. Просто зависает рядом бесплотным призраком и смотрит. Итер, по неизвестной ему причине, тут же придумывает миллион причин, почему ему нужно задержаться здесь, совершенно не замечая заинтересованности Сказителя. В общем, за те две с половиной недели, что Сказитель живёт в его голове, Итер узнаёт о нём больше, чем хотел. Нет, лучше сказать так: всё, что он знает о Сказителе, он знает против воли. Потому что он правда не хочет. Всеми силами сопротивляется. Отпихивается от этого знания руками и ногами. Он не хочет видеть в Сказителе кого-то, кроме бессердечного чудовища. Но всё то, что он знает против воли, заставляет его… — Если кто-то говорит о себе, как о чистом листе, которому придаёт смысл лишь то, что его заполняет, как он на самом деле к себе относится? — спрашивает Итер. Паймон задумывается, чуть покачиваясь в воздухе вверх-вниз. — Он очень жесток к себе и совсем себя не ценит, — отвечает она после нескольких минут раздумий. — Если он поступает плохо, это оправдывает его? — Нет, — Паймон мотает головой без раздумий. Раньше бы Итер ответил так же легко, а теперь… «А теперь мне мешает то, что я знаю против воли. То, что я знаю о тебе».