runaway psychiatric kashmars, under a warm moon.

Он пришел в себя на полу той самой комнаты. Тело немилосердно болело, мышцы отказывались подчиняться, в ушах звенело. Казалось он слышит жуткий, звериный рев. Он застонал, попытался поднять голову, но не смог. Рев в ушах нарастал, набирал силу. Вскоре Ваня понял, что может разобрать слова. — Ублюдки! Что вы творите! — раскатами грома разносился по помещению грубый, рычащий голос капитана Лоурена. — Инструкция! Тупорылые мрази! Кто-то поднял его голову, без лишних слов приподнял веко, посветил в глаз фонариком. Голову пронзила вспышкой боли. Иван дернулся, застонал. — Живой, — произнес голос Фишера. — Приведите его в сознание и отправьте на санобработку. — Я, конечно не врач, но может быть можно обойтись и без этого? — с сомнением в голосе произнес Лоурен. — Он только что из больницы, едва ли успел сильно запачкаться пока ехал в грузовике. — Он валяется на полу, — презрительным тоном потянул заместитель главврача. — Отряхнем, — хохотнул капитан. — Пусть полежит пару минут и отправим его в камеру. Он и так на ногах еле стоял, когда его сюда вели. Несколько мгновений прошли в тишине. Ваня решил было, что его оставили в покое, но он не слышал удалившихся шагов и не рискнул открыть глаза. Какая-то часть его панически вопила о том, что санитарную обработку он может не пережить. — Черт с ним, — произнес голос доктора Фишера. — Пусть валяется. Придет в себя, выдадите ему форму и отведите в блок С. Мони слышал, как скрипнули по грубому полу кожаные подошв ботинок врача. Услышал, как шаги удаляются. Где-то щёлкнул выключатель, и он остался один в полумраке и тишине, наполненном запахом пыли и ощущением пережитого страха. Лёжа с закрытыми глазами, пытался разобраться в том искаженном, уродливом видении, которое возникло в его сознании. Чудовища, запах дыма и палёной плоти, хохот, крики, кровь. Это ведь была его кровь. Он был уверен в этом. Его насиловали, пытали, рвали на куски. Но кто это был? Монстры. Нет, монстров не существует. Это были люди. Ужасные, жестокие, но вполне реальные. Он понятия не имел за что они так поступили с ним. И не представлял, как ему удалось от них спастись. Его жизнь была ужасна. Он был преступником, нарушал закон, ввиду убийств и наркотических веществ. Может быть он тоже мучил людей? Неужели случившееся с ним это наказание за то, что он творил? Его глаза наполнились слезами. Он заплакал, беззвучно и горько. Неужели он действительно такое чудовище? Ему не хотелось в это верить. Он не чувствовал себя жестоким, злым, ненавидящим весь мир монстром. Ему было больно, одиноко и очень страшно. Разве чудовища могут бояться или чувствовать себя несчастными и одинокими? Слезы теплые, соленые, текли по бледным щекам, не думая иссякать. Он даже не пытался успокоиться, перестать думать о боли, представлять ужасы, которые ему пришлось сотворить, пережить и которые ждали его в ближайшем будущем. Его снова будут мучить, пытать, презирать, ненавидеть за то чего он не помнит. За то, что его память стёрла, уничтожила. Ни один человек не протянет ему руку помощи. Он заперт в аду, абсолютно один. И весь мир настроен против него. В гостиной царил полумрак. Поленья в камине успели превратиться в угли, неярко сияющие оттенками алого. Прошлый Иван Мони, будто совсем другой, сидел в кресле возле камина, пил дешёвое пиво, курил, глядя прямо перед собой и абсолютно ничего не замечая вокруг. Он не помнил откуда взялась последняя пачка сигарет, как и бутылка пива и свежая газета. В какой-то момент он выходил из прянечного дома, бесцельно шатался по мокрым, ночным улицам пока не окоченел от холода. Но, вроде бы, это было пару месяцев назад. Хотя, он не стал бы полагаться на свою память. В последнее время она все чаще его подводила. Дни и ночи сливались в янтарное, пропахшее дымом и спиртом марево. Все чаще в голову лезли мысли о шприце с лекарством от мучительных воспоминаний. Один укол и все закончится. Не будет больше томительной, жгучей боли в груди, мучительных воспоминаний, которые приходили всякий раз, стоило ему вынырнуть из алкогольного беспамятства. Сны стали слишком мучительными. В них то и дело возникало бледное, заплаканное лицо. Слышались сладостные стоны и пронзительные крики боли, звучали слова, которых он не мог разобрать. Иногда сны менялись, превращаясь в бесконечную гонку. Он видел крупную фигуру, окутанную изумрудно-зеленым сиянием, удаляющуюся прочь по прямой как лезвие ножа дороге. Иван кричал что было сил, звал, умолял, но все было тщетно. Фигура ни на секунду не замедляла шага, не оборачивалась. Он бросался за ней, бежал так быстро как мог, но не приближался даже на шаг. Рвался вперёд, падал, захлебываясь криком. После этих снов он просыпался в слезах, измученный, усталый, разбитый. Проще было перестать спать. Довести себя до предела, до головной боли, до помрачения рассудка, падать в беспамятство, в темноту, только бы не видеть полных боли глаз, не читать по губам «мистер Донх… Пожалуйста…» Никто, никогда, ни при каких обстоятельствах не мог назвать мистера Донха трусом. Убийцей — конечно. Тварью без чувства сочувствия — бесспорно. Садистом, чудовищем, злодеем, монстром — да, да, тысячи раз, да! Но не трусом. Он ничего не боялся. Он, Пугало, повелевал страхами, управлял ими, упивался чужими кошмарами, лелеял их, взращивал, сеял щедрой рукой. Как вышло, что они обернулись против него? Почему он допустил это? Искать виновного было бессмысленно. Он смотрел на Ивана из любой отражающей поверхности. Неизвестно откуда взялась бутылка, но его это ничуть не беспокоило. Даже если там не пиво, а яд, беспокоиться уже поздно. Ваня сделал глоток из полупустой тары. Горькое пламя обожгло горло. Крепкое дерьмо! С первой полосы газеты скалился мэр Рэм. Заголовок, набранный огромным шрифтом, гласил: «Новые Меры Старого Мэра! Попытка реанимировать труп или новая реформа полиции?» Мони даже не потрудился ознакомиться с содержимым статьи, окинул взглядом заголовок и швырнул газету в камин. Бумага вспыхнула от жара углей. Языки пламени высоко взметнулись, окатив Ваню волной тепла и света. Через миг от нее остался только пепел. По времени сейчас Ваня исчез с первых полос около 9 месяцев назад. Сначала невозможно было пройти мимо газетного киоска, чтобы не наткнуться на его лицо. «Прянечный пророк пойман!», «Полиция выясняет подробности нападения на людей!», «Новый маньяк, охотящийся за плохими ребятами или криминальные разборки между старыми психами?», «Иван Мони потерял память? Шокирующие подробности! Эксклюзивные фотографии! Интервью с капитаном Лоуреном Генри!» и ещё тонны и тонны бессмысленной белиберды. Сначала Демастер как одержимые скупал все газеты подряд. Каждый новый снимок, каждая заметка были засмотрены им до дыр. Газеты плодили чушь. Безбожно перевирали факты из биографии Ивана, путали даты и места преступлений, выдавали за чистую монету интервью с какими-то фриками, называвшими себя «старыми знакомыми» или «бывшими друзьям и» Мони. Нашли даже какую-то девицу, заявившую, что у нее был роман с ним и она растит его ребенка. Мусолили сплетни и слухи, чем доводили Демастера, который все это читал, до исступления. После этого он прекратил коллекционировать этот мусор. Единственным плюсом всей этой шумихи было то, что журналисты накопали где-то целую коллекцию детских и юношеских фотографий «будущего безумного маньяка» и Демастер мог убедиться, что с самого детства Иван был очаровательным и невинным как ангелочек. Глядя на чёрно-белые фото, напечатанные на тонкой бумаге, он испытывал такое сильное, болезненное жжение в груди, что едва мог дышать. В тот же день Демастер сжёг газеты. Телевизионщики не отставали от писак из жёлтой прессы, осаждали больницу днём и ночью. Каждое ток-шоу разродились по меньшей мере одной серией о «Новой Загадке Ивана Мони0». Большинство телевизионных экспертов ни на секунду не сомневались в том, что потеря памяти всего лишь хитроумный трюк и строили теории о целях, которых он стремился достичь. Зато, среди этого мусора и лживых психологических портретов, созданных профанами, попадались кадры, снятые камерами видеонаблюдения и полицейские отчёты. Ваня был очарователен в своей беспечности, надменен, агрессивен, красовался, насмехался над всем и вся. Всякий раз, глядя на него, Демастер не мог сдержать улыбку. Вина преследовала его днем и ночью, разъедала мысли, поселилась в груди, пустила корни, насадила на острые, стеклянные шипы сердце. Грызла его изнутри, заставляла ненавидеть себя за то, что допустил все это, ту самую Нику Кайл за то, что она так спокойно ушла, снова себя за то, что не защитил единственного дорогого человека. Он проклинал себя, за трусость и жестокость, проклинал Донха за самонадеянность и любовь к самопожертвованию, снова Нику за нерасторопность и опять себя за все сразу. Вдруг, Иван пропал из газет. О нем будто все забыли в один миг. Статьи с первых полос переместились в раздел криминальной хроники, а потом и вовсе исчезли. Последняя заметка едва ли содержала десяток строчек. «Иван Мони, более известный как Прянечный пророк под номером 2, в ближайшее время будет переведен в лечебницу для психически больных преступников «Аркхер». Точная дата перевода не разглашается в целях обеспечения безопасности». О чьей именно безопасности шла речь, в статье не уточнялось. Но так или иначе, последняя статья появилась больше недели назад. Наверняка Ваню уже перевезли в Аркхер. Там за толстыми стенами лечебницы, в окружении медицинского персонала, под присмотром, он будет в безопасности. Ему помогут. Несмотря на то, что сам Демастер терпеть не мог врачей Аркхера, он не мог не признать того, что среди них есть неплохие специалисты. — Как долго ты собираешься себя сидеть? Ника. Она выглядела непривычно, женственно, не сексуально, скорее миловидно. Темные волосы, убраны с лица широким ободком, глаза и губы чуть подкрашены, на щеках нежный, персиковый румянец. На ней было светло розовое, прямое платье по колено, скромное, но не дешевое дерьмо из масс-маркета и бежевый кардиган с крупными пуговицами. На ногах изящные лодочки на низком каблуке, в руках сумочка. — Я наблюдаю эту картину целый месяц, — произнесла она. — Может пора уже прекратить? Он повернул голову, смерил ее тяжёлым, злым взглядом. Сука надменная, зря он всё-таки спас её из пожара. Надо было толкнуть прямо в огонь. — Какое тебе до меня дело? — осведомился он. — Или ты получаешь удовольствие, глядя на то как низко я пал? — Конечно, — Ника презрительно фыркнула, улыбаясь. — Умираю от восторга всякий раз, приходя в твой гараж. Ведь так приятно наблюдать за тем, как ты превращается в проспиртованный кусок дерьма. Ее глаза сверкали в тусклом свете ничуть не меньшей злобой, чем глаза самого Демастера. Голос звучал яростно и слегка надрывно. Ее тон задел его, как и упоминание о том, что Ваня натворил тогда в том подвале. Она винила в произошедшем Демастера, ненавидела его за случившееся, презирала за слабость. Но едва ли ее презрение было так же велико как его собственное. — Можешь не приходить, — скупо бросил он. — Тебе здесь не рады. — Я пришла в последний раз. Поверь, мне ничуть не нравится здесь находится. Но я решила, что ты захочешь знать — Ивана увезли в Аркхер сегодня днём. Я виделась с ним, у него амнезия, он забыл последний год своей жизни. Абсолютно ничего не помнит. Демастер ощутил, как похолодело у него внутри. Словно пламя, распаленное крепким алкоголем в секунду, превратилось в лёд. Год?! Неужели все настолько плохо? Он надеялся, что препарат сотрёт недели, может быть месяцы, но никак не год. Получается, в Аркхер отправили ни в чем не повинного парня, почти мальчишку. — Ник, — его голос сорвался. — Пожалуйста, скажи, что ты шутишь. Она вперила в него полный ненависти взгляд. Оскалилась, став похожей на дикую кошку. — Похоже, что я шучу? Демастер не отреагировал на ее выпад. Он все ещё пытался осознать, поверить в истинность, реальность случившегося. Своими руками он разрушил личность человека которого любил. Уничтожил, разорвал на куски его сознание. Даже при том, что его побуждения были наилучшими, при том, что он хотел защитить Ивана от боли и безумия, то что он сделал было за гранью добра и зла. — Что же я наделал? — прошептал он. — Это не важно. Лучше скажи, возможно ли вернуть все как было? Демастер поднял голову, чтобы посмотреть на Нику. Его покрасневшие, воспаленные глаза медленно наполнялись слезами. Женщина, которая всего минуту назад прожигала его полным ненависти взглядом, тихо охнула и сникла. — Неужели нет ни единого шанса? — еле слышно спросила она, подходя ближе и присаживаясь на соседнюю кровать. — Я не знаю. Признание собственного бессилия, демонстрация неуверенности, далась ему нелегко. В груди саднило, по позвоночнику пробежала холодная волна. Он ощущал лёгкую дурноту, никак не связанную с выпитым сегодня вином. Секундное проявление слабости, длившееся по его ощущениям, целую вечность, тронуло женщину. Она вздохнула, тяжело и горестно, но сдержала рвущиеся наружу слезы. — Мы обязательно что-нибудь придумаем, — произнесла Ника, нежно беря его за руку. — Главное не отчаиваться. Демастер посмотрел на нее и заставил себя кивнуть. Глаза женщины сияли, и несмотря на тень печали, не успевшую ещё оставить ее лицо, она казалась очаровательной, всепрощающей, милостивой богиней. Ей хотелось верить, и он решил поддаться этому чувству.