runaway psychiatric kashmars, under a warm moon.

Когда за ним пришли охранники, Ваня смерил их безучастным, пустым взглядом. Ему выдали белье, больничную одежду и обувь: мягкие тапочки, оранжевые штаны на резинке и светло оранжевую кофту. Он оделся и побрел за охранниками по бесконечным коридорам. Сумрак безраздельно властвовал над этим местом. Высокие потолки старинных галерей тонули в чернильной темноте, болотно-зеленые стены казались грязными, заляпанными темнотой. Покрытые линолеумом полы щерились трещинами, казавшимися бездонными провалами. Лампы гудели в высоте, но их ржавый свет не разгонял тени, а лишь подчеркивал их безграничную власть. В полумраке оранжевый комплект светился особенно ярко, привлекая внимание. Иван чувствовал себя тупой мишенью, на которую устремлены все взгляды. Идя по коридору, мимо бесконечных рядов затенённых клеток, он ощущал на себе взгляды. Они острыми иглами вгрызались в кожу, вызывая зуд и смутное беспокойство. Охранники, сопровождавшие его, отстали на полшага, о чем-то негромко переговариваясь. Они явно чувствовали себя хозяевами положения и не испытывали ни малейшего беспокойства. Впереди замаячили тяжёлые двойные двери, разделяющие блок на две неравных части. Ваня подошёл к ним, остановился, ожидая пока охрана произведет все необходимые действия для перехода. — Эй, Мони! — окликнул его чей-то дребезжащий голос. Иван обернулся. Невысокий, тощий человечек с абсолютно лысой головой и изуродованным ожогами лицом, стоял возле решетки. Его маленькие, глубоко посаженные, темные глазки странно бегали. — Правда, что у тебя весь грудак в ожогах? — проскрежетал человечек. Охранники казалось не заметили его появления. Один пытался совладать с магнитным замком, тихо ругаясь на херово работающую технику. Второй, беззвучно посмеивался над попытками напарника отпереть двери. Оба не обращали внимания на странного обожженного человека или не считали его достаточно опасным, чтобы реагировать на него. У него не было уверенности, что ему можно разговаривать с этим странным человеком. Но в вопросе вроде бы не было ничего особенного. Он просто был странным сам по себе. Рассудив, что с него не убудет, Ваня осторожно кивнул. Человечек мгновенно оживился, прижался уродливым, обожжённым лицом к решетке. Глаза его засияли. — Покажи, — прохрипел человечек. — Что? — непонимающе пробормотал Мони. — Покажи. Ну… Человечек выгнул спину, прижавшись тощим животом к решетке, засунув руку за резинку штанов и совершая торопливые возвратно-поступательные движения. Ваня не сразу сообразил, что именно он наблюдает. Волна омерзения накатила на него. — Ты что делаешь?! Его возмущенный, испуганный крик достиг ушей охранников. Те дружно обернулись, их лица исказились от отвращения. — Это ещё что такое?! Тот охранник, что стоял ближе к решетке, грохнул телескопической дубинкой по прутьям. — Светлячок, ёб твою мать! — рявкнул он. — Совсем обезумел дрочер грёбаный! Человечек отскочил от решетки, замер на границе света и тени. Продемонстрировал охраннику средний палец правой руки. Левая не переставала орудовать в штанах. — Жалко тебе? Жалко?! — не то возмущённо, не то плаксиво заверещал он. Охранник схватил Ивана за плечо, толкнул в успевшую уже распахнуться дверь. — Шевелись давай. Чего встал? Ноги не слушались. Ваня споткнулся, едва не упал. Омерзение, которое он испытал при виде этого изуродованного, жадно, торопливо тискающего свой член человека, не поддавалось пониманию. Казалось бы, ничего страшного не произошло, но почему внутри все будто обледенело, во рту неприятный, горький привкус. Этот образ всколыхнул что-то темное, отвратительное в глубине его памяти. Оно оставалось неопределенным, смутным, на уровне ощущений. Как лёгкая тошнота, вызванная дурным запахом. Он медленно плелся по коридору, пока не уткнулся в очередную тяжёлую дверь. Рядом с ней было небольшое окошко, забранное решеткой. В окошке маячил низкорослый, круглолицый мужчина с круглой головой и обвислыми щеками. На нем была такая же оранжевая арестантская роба, как и на Ване, только на несколько размеров больше. Рядом с пациентом стоял охранник, крупный, смуглокожий мужчина лет сорока с крупным, крючковатым носом. — Номер, — пророкотал мужик в робе, оглядывая Мони круглыми глазами. Тот растерялся. Никто не говорил ему ни о каком номере. Он повернулся к охранникам, но те, похоже, не собирались приходить к нему на помощь. А лезть к ним с вопросами было страшновато. — Номер! — повысил голос толстяк в робе. — Номер! — Отдохни Мэттью, с этим я сам справлюсь, — крючконосый охранник хлопнул толстяка по плечу и тот послушно посторонился. Охранник подошёл к окошечку, взглянул сквозь сетку на Ваню и улыбнулся. В его улыбке прослеживалось что-то хитрое, слегка лживое. — Ааа, — протянул он. — Мистер Иван, добро пожаловать домой. Мони непонимающе смотрел на него. Человек сиял такой доброжелательной улыбкой, что от нее становилось не по себе. Чрезмерное радушие в таком месте как Аркхер дурно пахло. Охранник немного подождал, будто надеялся на ответ, потом потёр ладони. — Ладненько, — протянул он. — Обеспечим вас самым необходимым. Он нырнул куда-то под стойку, достал небольшую стопку белья, плюхнул ее перед окошком. — Набор постельного белья — один, — бормотал охранник. — полотенце — одно, зубная щетка — одна, паста мятная — одна, мыло — одно. Перечисляя он складывал предметы поверх тряпок. Щетка была упакована в бумажный пакет с перфорацией и у Вани на секунду сложилось впечатление, что ею кто-то пользовался до него. Паста оказалась самой дешёвой в мягкой пластиковой тубе, без защитной фольги и крышки. Кусок мыла был до того позорно мал, что напоминал обмылок. — Ваш номер пять тысяч двенадцать, — охранник сделал пометку в толстой тетради. — Новый комплект сможете получить через три недели. Мони с сомнением смотрел на блекло-серое постельное белье. Оно казалось таким ветхим, что от малейшего прикосновения норовило расползтись на лоскуты. Охранник заметил нерешительность пациента и осклабился. — Если вам необходимо что-то ещё, помимо стандартного набора, можете ознакомиться с прайсом, — негромко произнес он и толкнул через щель в решетке небольшой кусочек картона, исписанный мелким почерком с обеих сторон. Ваня изучил прайс и недоверчиво покачал головой. Если до того он ещё сомневался, то теперь был уверен, напускное радушие воняет подставой. Чего только не было в ассортименте этого местечка. Помимо всевозможной ерунды, гигиенических принадлежностей, грязных журналов и аж четырех видов фастфуда, в прайсе значились и потенциально опасные вещи вроде карманного зеркала, бритвы и зажигалки. Сама по себе возможность протащить подобные вещи на территорию больницы казалась сомнительной. Не менее сомнительно было, что их оставят владельцу после обыска камеры. Цены поражали неприступностью. Даже самые безобидные, ходовые товары были такими дорогими, что оставалось только удивляться. Неужели есть спрос на грязные журналы по сотне баксов за штуку? — Спасибо, конечно, но у меня нет денег, — произнес Мони, отталкивая картонку. — На этот случай у нас есть фонд взаимопомощи, — оскалился охранник. — Можете выбрать чтонибудь на сотню, а потом возместите, когда обживетесь. Даже будучи неискушенным в таких вопросах Иван почувствовал угрозу. Он не провел в блоке и часа, а его уже пытаются выставить на деньги. Ему стало не по себе от такой перспективы. — Нет, спасибо, — произнес он. — Обойдусь. Охранник перестал улыбаться, вид у него сделался мрачный и суровый. Он наклонился к окошку и тихо прошипел, глядя на Ваню прищуренными, злыми глазами. — Совсем спятил, пророчек блять? Бери пока дают и не выебывайся. Щеки Вани вспыхнули. Всякий раз, когда он слышал это прозвище, его охватывал невообразимый стыд. Он чувствовал себя самозванцем, стыдился этого ощущения и того образа, который запечатлелся в головах других людей и собственного несоответствия с ним. Он, Иван Мони, не желал, чтобы его ассоциировали с преступником. Он не такой. — Эй, Марти, — один из сопровождающих Вани охранников окликнул смуглого. — Долго ты там ещё? — Мы уже закончили, — произнес Иван, выдергивая из рук охранника потрепанный комплект белья. — Спасибо. — Пожалеешь, — прошипел ему Марти. Ваня лишь дёрнул плечом. Возможно, он действительно пожалеет, что не взял подачку. А может быть и нет. Это уже не важно. Охранники отперли очередные тяжёлые двери и ввели его в блок С. Возможно, в те времена, которых он не помнил, ему уже приходилось бывать в тюрьме. Нынешний Ваня был шокирован и испуган открывавшийся ему картиной. Помещение, стены которого были выложены из темно коричневого кирпича, было похоже на виварий. Множество камер темных и мрачных, были размещены в три ряда, создавая два длинных коридора уложенных грязно-серым кафелем. Освещение было представлено длинными, плоскими желтоватыми лампами на потолке. Блеклая разметка тянулись на полу. Расстояние от линий до решеток чуть больше вытянутой руки. Стены в камерах, как и пол и даже потолок выкрашены краской грязно-бурого цвета. Внутри спартанская обстановка: кровать, унитаз, раковина, полка на стене. Все максимально открыто, никакого личного пространства, но обитателей это, казалось, совсем не беспокоило. Проходя мимо, Ваня всеми силами старался не пялиться, но взгляд то и дело цеплялся за яркие оранжевые пятна. Их пустые, ввалившиеся глаза следили за ним, провожали его взглядами, холодными и яростными, насмешливыми и злобными. Некоторые пялились молча, другие выкрикивали ядовитые приветствия или оскорбления. С каждым шагом Иван все сильнее вжимал голову в плечи, прижимал к груди свои нехитрые пожитки. Наконец, его путь закончился у пустой камеры. Охранник отпер дверь, Ваня зашёл и дверь за его спиной захлопнулась. Он слышал негромкие голоса и позвякивание ключей, охранники неторопливо удалялись, предоставив его самому себе. Когда звуки затихли вдалеке, страшное чувство одиночества, потерянности навалилось на Ваню. Его затрясло, руки и ноги превратились в лёд. Слезы задрожали на ресницах, и комната начала двоиться, расплываться. Больше всего хотелось свернуться в комок и разрыдаться в голос. Страх впился в горло костяной рукой, сдавил так, что дышать стало невозможно. Он задыхался, хрипел, глотая горячие, соленые слезы, пока голова не начала кружиться. Постельное белье и немудреное имущество посыпалось во все стороны. В голове было также пусто и темно как в крохотной камере. В груди пылал маленький, раскалённый уголёк. С каждым вдохом он все сильнее разгорался, увеличивался в размерах, пока не заполнил собой все вокруг. Мони, едва передвигая ноги, добрел до узкой койки, лег, закрыл лицо ладонями и беззвучно завыл. Даже боль в теле отступила, шарахнулась перепуганным зайцем в темноту при виде бескрайнего, всепоглощающего ужаса, рвущегося из его души. Он подтянул колени к груди и рыдал пока совсем не лишился сил. Но даже когда слез не осталось, когда от беззвучного крика заболело горло, когда в голове начала безумным тамом стучать кровь, ему не стало легче. Сколько бы не пытался он выплеснуть накопившееся внутри напряжение, его не становилось меньше. Оно росло и росло пока не затопило его и не пожрало целиком.