Убийца всё знает

Время проходит, как в тумане. Джесс помнит «Скорую», помнит, как пыталась спрашивать про Элис, про Патрика, когда ее закатывали на каталке в больницу, яркие лампы дневного света над головой. Помнит врачей, сменяющие друг друга лица перед глазами... Очнувшись, она моментально понимает, где находится. Узнает звуки: попискивание аппаратуры, голоса в коридоре, поскрипывание резиновых подошв по линолеумному полу... Узнает чувство грубых простыней у себя на коже. Она в больничной палате — голубая занавесочка ширмы задернута, отделяя ее от остальных пациентов. Слышит, как совсем рядом с ней скрипнул стул — кто-то сидящий на нем поменял позу. Там какой-то парень, некрупный, в черной куртке, потертых джинсах и больших тяжелых ботинках. Они примерно одного и того же возраста. — Кто вы? — спрашивает она. Голос у нее сиплый, горло дерет. — Как вы себя чувствуете, миссис Либерман? — Сама не пойму, — отвечает она. Но тут же все вспоминает, и волной накатывает страх. — Где Элис? Где моя дочь? — Она в реанимации, вместе с вашими родителями, — говорит парень. — Она здорово наглоталась дыма, и у нее была дыхательная недостаточность из-за отравления угарным газом. Но самое худшее уже позади, все с ней будет хорошо. Джесс пытается сесть, но очень кружится голова. — Мне нужно ее увидеть, — выдавливает она, но парень качает головой. — Не сейчас, миссис Либерман. Мне нужно поговорить с вами о том, как именно погиб ваш муж, прежде чем мы разрешим вам повидаться с дочерью. — Мой муж... — повторяет Джесс. — Так Патрик погиб? У парня хватает порядочности принять виноватый вид. — Простите... Я думал, вы в курсе. Пожарные обнаружили тело в гостевой спальне. Насколько я понимаю, это был ваш супруг? Джесс медленно кивает. Начинает плакать. Что, черт возьми, произошло? Как Патрик мог погибнуть? Он был там, просто был там же, где и она, — в их доме. Он сегодня собирался в Лондон. Кто-нибудь уже звонил ему на работу? Кто-нибудь разговаривал с его родителями? Надо ли ей... — Не могли бы вы рассказать мне про вчерашний вечер? — спокойно спрашивает парень. — Так вы из полиции! — С быстро забившимся сердцем она передергивается, стиснув зубы. Знакомая конвульсия тревоги. — Я не хочу с вами разговаривать. Он выпрямляется на стуле. Меряет ее взглядом. Все так же спокойно произносит: — Это все равно никуда не денется, Джессика. Чем раньше вы мне все расскажете, тем скорее мы все проясним и вы сможете увидеть дочь. — Проясним? О чем это вы? — Но тут она все сознает. Бросает на него яростный взгляд сквозь слезы. — Вы думаете, это моих рук дело? — Это был поджог. Кто-то намеренно устроил пожар. — Это не я! — Ну так расскажите мне, что произошло. — Парень делает паузу, и она чувствует, как он изучает ее лицо на предмет какой-то реакции. — Разве вы не хотите увидеть Элис, миссис Либерман? Она кивает. Да, хочет, больше всего на свете! Он передает ей бумажный платочек из стоящей на тумбочке коробочки, и она вытирает глаза, сморкается. Сопли на платочке черные от сажи. Джесс мотает головой. — Я вообще-то мало что помню, честно говоря. Я проснулась, учуяла дым. Вышла из своей спальни. Повсюду был огонь. Я схватила свою дочь и выбралась из дома единственным путем, который у меня оставался. — Вы вызвали пожарных? — Нет, не вызывала. — А почему? — Ну... я не знаю. — Действительно, почему она сразу не позвонила в «три девятки»? Ей просто не пришло в голову. В такой панике она могла думать только про дочь. — Почему вы с мужем спали в разных комнатах? — Ему рано утром надо было по делам. Он не хотел меня тревожить. Парень кивает, о чем-то размышляя. Выглядит он не так, как она ожидала бы от офицера полиции: молодой, задумчиво-хмурый, с короткими, прямыми волосами и чётким овалом лица. И еще она улавливает какой-то странный запах: не то чтобы неприятный, но немного затхлый, и вроде как слегка отдает соляркой или еще каким-то топливом. Это напоминает ей запахи гаража. — А в последнее время вы не замечали ничего странного? — Странного? — Кого-нибудь, кого вы раньше не замечали в вашем районе. Кто наблюдал бы за вами, за вашим домом... Ваш муж не упоминал чего-нибудь в этом роде? Джесс пытается припомнить. — Нет, вроде ничего такого в голову не приходит. — В вашем доме есть видеонаблюдение или сигнализация? Она мотает головой. — Жаль. Джесс замечает, что его взгляд перекидывается на ее левую руку, на прямые белесые линии, четко выделяющиеся на коже. Джесс поспешно натягивает одеяло, чтобы прикрыть их. — Датчики дыма, — отвечает она. — Они почему-то не сработали. Полицейский опять кивает. Джесс замечает, что он ничего не записывает, просто слушает, все с тем же хмурым видом. — Когда вы их в последний раз проверяли? — спрашивает он. Она не может припомнить. Открывает было рот и тут же закрывает его опять. Не знает, что еще ему сказать, чтобы он ей поверил. Но тут занавеску отдергивают вбок, и перед ними появляется еще один мужчина. Парень встает и пятится назад, как только замечает бейджик на шнурке и стетоскоп на шее мужчины. — Джесс! Прости, я примчался, как только узнал... Ты как? При долгожданном виде своего старого друга Джесс сразу испытывает облегчение. Врач поворачивается, словно только что заметив другого мужчину, стоящего возле кровати Джесс. — Тарталья, — представляется он, протягивая было руку, но парень уже уходит, опустив голову. Тарталья опять поворачивается к Джесс, присаживается на стул, на котором только что сидел детектив. Берет ее руки в свои. — Тарталья, ты уже видел Элис? — спрашивает она. — Да. Она очнулась, но все еще на кислороде, соображает плохо, с жуткой головной болью. — Он улыбается, но ей хорошо видны бессонная ночь и беспокойство у него на лице. — Реаниматологи тут — настоящие мастера своего дела. Она в хороших руках, лучше не найдешь. И я прекрасно знаю свою крестницу, она девочка сильная. Настоящий боец. — А мои мама с папой?.. — Они за ней присматривают. Джесс чувствует себя значительно лучше, зная, что ее родители сейчас рядом с дочерью. Она представляет себе свою маму, нежно гладящую Элис по волосам. Папу, который суетится вокруг, отслеживая каждую мелочь. — Так ты как? — мягко повторяет её друг. Его доброта опять вызывает у нее слезы, и он склоняется к ней, сжимает в крепких объятиях. Джесс приникает к нему. От него пахнет антисептиками и долгой ночью в больнице. Тарталья медленно отпускает ее. — Соболезную насчет Патрика, — произносит он. — Он был... он... И тут же умолкает, мрачно опустив уголки губ и прикрыв глаза. Она слабо улыбается другу, стиснув его руку. Тарталья делает глубокий вдох, берет себя в руки и вновь смотрит на нее. Джесс знает, что он гораздо сильней расстроен, чем сейчас показывает, но его профессионализм берет верх. — А они знают... — начинает было он, но она сразу же перебивает его: — Конечно же, знают, Тарталья! Это записано во всех моих медицинских карточках! — Произносит она это более резко, чем намеревалась, и сразу же ощущает укол вины. Следует пауза, и она знает, что он неотрывно смотрит на нее. Ей не нравится быть человеком, которого он сейчас перед собой видит. Слабым, больным. Жалким. Джесс опускает взгляд, все еще сжимая в кулаке сырой бумажный платочек. Замечает черноту у себя под ногтями, грязные разводы сажи, въевшиеся в кожу. — А кто это был? — наконец спрашивает Тарталья. — Полицейский. Обернувшись, он смотрит на дверь, в которую вышел полицейский, но в коридоре пусто. — Они не дают мне повидаться с Элис. Они думают, что я... — Голос Джесс сходит на нет, и Тарталья кивает с мрачным выражением на лице. — Знаю. Твоя мама мне уже сказала. — Присмотришь за ней, хорошо? — просит Джесс, ощущая, как начинают тяжелеть веки. Тело ее совершенно измотано, нуждается в энергии, чтобы оправиться. Его присутствие дарит ей покой. Он ее самый старый и лучший друг — с тех самых пор, как они познакомились в одной местной забегаловке во время учебы в университете. Тарталья тогда тусовался в компании разгульных студентов-медиков, по уши накачанных алкоголем и тестостероном, а Джесс тихо проводила вечер в компании подруг. И в самый разгар вечера, невнятно извинившись, он блеванул ей прямо на туфли. На следующий день — непонятно каким образом — он ее разыскал и вручил новенькую пару кроссовок. Это был совершенно неожиданный жест, хотя и полностью соответствующий тому, что на деле представлял собой Тарталья. Хорошо воспитанный, предупредительный, щедрый... Она с готовностью доверила бы ему даже собственную жизнь. И вот теперь доверяет ему жизнь своей дочери... Джесс закрывает глаза. — Обещаю, — слышит она голос друга, когда ее разум постепенно уплывает в никуда. *** Когда Джесс опять просыпается, в больничной палате значительно темнее. Она чувствует себя одурманенной, с трудом пытается сообразить, сколько прошло времени. Смотрит на стул рядом с кроватью. Тарталья обмяк на нем, голова его завалилась под неудобным углом, рыжие волосы спадают на лицо — он крепко спит. Он явно куда-то уходил и вернулся — под ногами у него сумка, через спинку стула перекинута куртка. Даже в присутствии верного друга она чувствует тоску и одиночество. Вспоминает про Патрика — про то, как они поссорились вчера вечером. О том, как разошлись по своим комнатам, даже не поцеловав друг друга на ночь... Джесс начинает плакать, судорожно всхлипывая. Все, чего ей сейчас хочется, — это увидеть мужа, обнять дочь. Элис потеряла отца. Ей следует сейчас быть рядом с ней. Да как они вообще могут думать. что она имеет ко всему этому хоть какое-то отношение? Но тут Джесс слышит за занавеской приглушенные голоса, прекращает плакать и изо всех сил вслушивается. Тон настойчивый. Обсуждают что-то важное. — Вот только то, что в датчиках дыма не оказалось батареек, вовсе не означает, что она убила своего мужа. Джесс узнает голос — это опять тот самый парень-детектив, говорит резко и раздраженно. — Но её отпечатки на лейке, в которую был налит керосин, — это о чем-то тебе говорит? — Женщина на сей раз, тон явно недовольный. — И у нее есть приводы, ты вообще читал ее досье? Ну естественно, не читал! Голова у Джесс идет кругом. Почему-то она до сих пор верит, что пожар был просто несчастным случаем. Что какая-то неисправность в проводке или поврежденная розетка вызвали искру. Но это?.. И они знают! О том, что произошло два года назад. Про то, что... — Я категорически не согласен. — Скарамучча, при всем должном уважении, мне совершенно насрать. Ты больше не работаешь в полиции. Это не твое дело. Тебе нельзя даже просто здесь находиться. Джесс поднимает голову и через узкий просвет в занавеске видит лицо той женщины. Губы поджаты, глаза смотрят в пол. Вид у нее такой, будто она с трудом сдерживается, чтобы не сказать еще сотню вещей в том же духе. — Ты спрашивала ее про сережку? — Серьезно, Скар, эта твоя версия... — Так спрашивала? — Эта сраная сережка не имеет абсолютно никакого отношения к другим делам! Это отдельное расследование. Мое расследование. Далеко не все связано между собой, как ты себе вообразил. — Пауза. Глубокий вдох, а потом долгий выдох. — Ну хорошо. Как только врач даст добро, мы арестуем ее и тогда сможем спросить. — А когда это произойдет? — Да хоть прямо сейчас, будь моя воля! Но она брякнулась с довольно большой высоты, и я не хочу, чтобы она окочурилась у меня в камере. — Парень собирается что-то сказать, но женщина его перебивает: — Серьезно, Скарамучча. Хватит уже. Держись подальше от моего подозреваемого, я тебя предупредила. Джесс слышит громкие шаги, когда женщина решительно уходит прочь, а потом быстро закрывает глаза, когда чья-то рука отдергивает занавеску. Она представляет, что там стоит тот самый парень, Скарамучча, — который, как выяснилось, никакой не детектив, который вроде как на ее стороне. Ждет каких-то вопросов от него, но потом слышит резкий выдох, занавеску опять задергивают на место, и звук его тяжелых ботинок стихает вдали. Опять открыв глаза, Джесс чувствует скопившиеся за ними слезы. Поднимает руки, опасливо трогая повязку. Смотрит на трубку капельницы, спускающуюся к руке. Она прикована к больничной койке, а эта женщина-детектив намерена арестовать ее — поскольку уверена, что она убила своего мужа и пыталась убить свою дочь! Дочь, которую ей не позволяют увидеть, которую она не может взять на руки, успокоить и сказать ей, что все будет хорошо. Какая же она после этого мать? Джесс может объяснить свои отпечатки пальцев — это наверняка ее собственная лейка, которую она уже миллион раз использовала в саду. Но керосин? Про это она ничего не знает. И да, она смотрела полицейские сериалы на «Нетфликсе» — в курсе, что раз у полиции есть версия, то только ей они и будут следовать. Они полностью зашорены, совершенно слепы к другим возможным вариантам. Ей уже доводилось иметь дело с полицейскими вроде этой женщины. Полицейскими с холодными, безразличными глазами, нацеленными на нее, и только на нее, и даже не думающих переместить их на кого-то еще. Джесс помнит, как ей заломили руки за спину. Помнит холодный металл у себя на запястьях, колючий гравий под щекой. Помнит чувство полнейшей беспомощности и свое полное убеждение, что она никогда не допустит, чтобы такое с ней когда-нибудь произошло еще раз. Во рту пересохло, язык шершаво ворочается во рту, так что Джесс тянется за стаканом, стоящим на тумбочке, отпивает из него. Вода противно теплая. Смотрит на Тарталью. Тот по-прежнему беспробудно спит, завалившись на бок. Джесс понимает, что ей придется сделать. И что ей придется сделать это прямо сейчас.