среди этой смертной нелюбви.

бог только знает, почему чонсона раньше раздражал тихий голос его возлюбленного. будто забитая в уголок мышка пищит, ей-богу. но голос его, колыбельной подобно, обволакивает уши старшего, заливает в них мед. особенно когда он становится слишком разговорчивым – только с ним, ни с кем другим – кладет голову чонсона себе на колени, перебирает крашеные прядки волос и тихонечко о чем-то болтает. громкие его друзья, громкий стафф, громкий сам пак. а санвон тихий и спокойный, живущий в своем сладком пряничном домике, сладкий пряничный мальчик. тихий и спокойный санвон сжался на заднем сиденье автомобиля, надеясь, что шумный водитель забудет про его существование. тихий и спокойный санвон, закрыв маской лицо и лишив себя возможности видеть дорогу перед собой, бесшумно просит ключи от номера отеля. у тихого и спокойного санвона на пороге номера, сразу после щелчка входной двери бабочки в животе проснулись. они вырываются наружу, пытаясь показаться, но хозяин держится. терпит. потом они встретились с другими бабочками. такими родными. от сладкого пряничного мальчика пытаются, кажется, кусочек отломить. позже синяки пойдут. но сладкий пряничный мальчик не сахарный, не развалится. – громче. – а...? – шумоизоляция. ничего не слышно. кричи, визжи, плачь. он становится громче. и как чонсон этим наслаждается. он бы все отдал за то, чтобы слышать его голос ежесекундно. как урсула у русалочки: голос его отобрать, себе оставить. бабочки обессиленно упали на пол – устали. а чонсон разминает младшему спину, поясницу, растирая ароматное массажное масло по телу. он снова тихо издает какие-то маленькие короткие звуки, тяжело дышит. – эй, пряня. спишь уже? – почему пряня? – бесшумно хихикает. – пряничками пахнешь, не чувствуешь? сладкий пряничный мальчик с каждым укусом все слаще. с каждым укусом тихий спокойный санвон все громче.