Королева Кассандра

Очнуться. Прийти в чувство, опомниться. Такой набор слов мандариновыми чернилами Лукреция вписывала в дневник ежедневно. Буквы играли в салочки на строчках блокнота. Перепрыгивали, менялись местами, собирались в кашу. Психолог просил ее делать записи. Даже если слова не разобрать, а смысл предложений терялся в усыпанной сверкающими звездами стеклянной ручке, нужно все равно записывать. Она не могла писать правду. Да, и назвать правдой то, что хотелось выложить на лист было сложно. Через сито просеивала каждый звук. В результате мысли длинною в час сокращались до пяти минут оставляя после себя неразборчивый письменный след. Пластырь. Бежевая полоска на смуглой коже Луки. Ладони Лукреции чесались. Хотелось оторвать, оголить скулу, надавить на рану, спрятанную под лечебной тканью. Почувствовать горечь чужой боли под пальцами. Но она лишь сильнее сжимала кулаки. Острые ногти вонзались в ладошки. Полумесяца рассекали нежную кожу. “Делай вдох, считая до четырех, задерживай дыхание и выдыхай, считая до четырех”, говорила мадам Клейтон. Пластинка с ее словами падала на граммофон, острая игла впивалась в речь, заставляя слова крутиться. Лукреция пыталась следовать учению. Приводить себя в норму, но нахальная улыбка с припухшей губой, должно быть ночью он понес чуть больший ущерб чем рассечённая скула, и спокойствие Луки вызывали в ней раздражение. Братец не был из числа честных людей. Он любил рассказывать о своих похождениях. В шлейфе ночи, проведенной за пределами дома, Лука врывался в жизнь Лукреции со сказочными песнопениями. Но сегодня все было не так. Он приехал утром, чтобы довести ее до урока живописи. Не присоединился к семье за завтраком, не обсудил с матерью ее новый репортаж и даже не раздражал папу неправильными и глупыми ответами на кроссворд. Машину вел тихо, спокойно и без музыки. В катафалках и то бывает веселее. Там люди плачут, глядя на тело усопшего. А тут и плакать было не из-за чего. Хотя хотелось. Молочные дома с бурыми крышами отражали солнце. Дорога плавилась, жар пробирался в машину. Воздух становился тяжелее, гуще. Пар окутывал Лукрецию. Заползая под слои ее платья, скворча об раскаленную кожу. Капли пота тут же высыхали стягивающими пятнами. Стеклянный куб сжимал Лукрецию со всех сторон. Обжигающей тишиной разрезая ее сознание. Мотыльком, сгорающим в языках пламени, она плавилась под зноем самодовольства распирающего Луку. Даже солнце не было сегодня его соперником. Разноэтажные домики из белого камня сменились василькового цвета небом, утопающим в море. Полами танцовщиц фламенко лазурные воды рассыпались меловой пеной по песку. Лука нажал на кнопку, а следом на другую. Крыша автомобиля сложилась, смущенно прячась в багажнике. Ветер хлынул в машину. Цунами прохлады с ароматом морской соли. С тихим шипением жар отступал прочь, проигрывая сражение, но не завершая войну. Легкая музыка, неожиданно заигравшая, закручивала гнетущую тишину в шарик. Надувшийся, плотный и лопнувший от особенно громких нот. − Что делала вечером? - Он приспустил очки. “Явно что-то менее веселое, чем ты”, хотелось ответить Лукреции. Ей была непонятна эта пытка. Интонация брата не вносила ясности. Стрелка на компасе его слов без остановки скользила от севера к югу. Слова Луки были маслом. Мягкие и размазанные острым ножом по затуманенному сознанию сестрицы. Но в мелькнувшем строгом взгляде небесных глаз не было нежности. Он смотрел жаром и болью от полуденного песка на ступнях. Он пытался показать, что не знает о том, как Лукреция вчера сбегала к соседке. Залезая по не закрепленной лестнице на второй этаж чужого дома, предавая мешочек с лекарствами, о пропаже которых мама обязательно узнает. И про то, что она, в карамельных лучах рассвета, вновь вскарабкивалась по деревянной лестнице вверх, чтобы спрятать сорванную из папиного сада винную розу в оконной раме. − Рисовала? - Скорее спрашивая, а не отвечая произнесла девушка. Лука недоверчиво кивнул. Сжал губы в тонкую полосу. Он не был доволен ответом. Его тишина и спокойствие были сигналом тревоги, готовности напасть. Ласки не издают звуков, передвигаются бесшумно и юрко прячутся в траве. Для Луки такое поведение было нормальным. − И что? - Они свернули к пляжной парковке. Если честно, Лукреция не была уверена в том, что сегодня они рисуют на пленэре. Но видимо дни спутались в ее голове. А если она спутала расписание, то возможно рисунок, который она хотела бы выдать за вчерашний, был сделан пару дней назад и уже знаком Луке. Но краем глаза она заметила спасение. Старый синий джип мистера Дэвида припарковался недалеко от них. Но и от глаз Луки пожилой учитель не скрылся. Он обожал этого старичка. Седовласый, округлый мистер Дэвид был тем еще параноиком. А как он задорно взвизгивал, когда его пугали. Во времена собственной учебы Лука со своими друзьями множество раз проверяли особенность преподавателя. Старый профессор был отвлекающим маневром, и эта роль ему подходила. Хоть он о ней и не просил. Лука пропустил язык между зубами. Негромкий смешок. Отстегнул ремень безопасности и громко крикнул. − Доброе утро, мистер Дэвид! - Для усиления неожиданности Лука вдарил по гудку. Мирно шедший преподаватель дернулся. Потрепанный этюдник выпал из его рук. − Ганзалез! Тебе пора бы уже повзрослеть! - Выругался старый художник, поприветствовав нарушителя спокойства кивком. − И я по вам скучал, - Лука выбрался из машины. Обогнув авто, принялся доставать сумки Лукреции. Его воспитали хорошо. Помогать сестренке во всем. Даже если она сама не просит о помощи, ну или не знает о том, что эта самая помощь ей необходима. А если есть зрители, то быть джентльменом - вдвойне приятно. Ему нравится образ агнца божьего, но Лукреция видела, как эта маска спадает в один миг. − Бери пример с сестры. Она славная, - Мистер Дэвид покивал головой, подтверждая свои собственные слова, - И не треплет без дела. − Вы не знаете о ее длинном языке? - Лука вопросительно выгнул бровь. От двусмысленности сказанной фразы, щеки Лукреции зарумянились.