Год тигра

      Мо Жань спал весь день. Жар спадал и вновь поднимался дважды, а Чу Ваньнин будил больного, чтобы влить между растрескавшихся губ сладкий бульон. Обычно врач Чу Ваньнин не касался пациентов голыми руками. Между ними всегда был обезличивающий слой нитрила или латекса, который превращал прикосновения в диагностику, рецепторы осязания — в детекторы.       Он бы и сейчас с радостью запихнул себя в латекс, чтобы отгородиться от чувств, снова стать прибором для лечения. Но Чу Ваньнин чувствовал, видел, что Мо Жань вспотел, и получал от наблюдений извращенное удовольствие. Врачу таким заниматься не положено. Он поднимал ему голову, чтобы поднести к бледным губам пиалу с жирным бульоном, зарывался пальцами во влажные волосы на затылке и дышал глубже, пытаясь уловить запах разгоряченного лихорадкой тела. Пить у Мо Жаня толком не получалось, а Чу Ваньнин торопился, поэтому пролил часть мимо рта. Пришлось вытирать влагу с шеи и ключиц, залезать полотенцем под ворот футболки и читать про себя мантру: «Я-врач-я-врач-я-врач».       Слава небесам, он врач и у него есть отличный повод склониться поближе и изучить каждую ресничку. Ему правда кто-то говорил, что редкие ресницы — плохой прогностический признак. Но по этой части Мо Жань был хорошо одарен: и ресницы, и брови у него что надо. Он весь хорош до невозможности.       Мо Жань слишком хорош, это человек другого вида. Он молод, горяч, полон жизни и стремлений, от его улыбки сердце плавится и дыхание перехватывает. В общем, шансов никаких. Чу Ваньнин видел — случайно, и лучше бы это развидеть, — каких мужчин любит Мо Жань. Раскованных, легких на подъем, с женственными чертами. Такие рождены для ласк и интимного шепота. Чу Ваньнин не был привычен к прикосновениям и бежал от них, как таракан бежит от света. И ему редко хотелось кого-то трогать. В младшем возрасте он был уверен, что люди вокруг притворяются, будто им нравится обниматься и целоваться. Став старше, Чу Ваньнин прочитал, что на самом деле это не так, и от чужих прикосновений гормоны удовольствия бьют фонтаном. Он тогда приехал к деду на каникулы и сказал:       — Было бы рациональней, если бы ты приучил меня к объятиям. Вот здесь в статье сказано, что…       Так начался его первый бунт против родительской фигуры. Они с дедом прошли испытание достойно и помирились, но осадочек остался. Потому что дед решил обнять Чу Ваньнина на прощание, а тот от неловкости хотел сквозь землю провалиться. Он явно не заслужил внимание, а выклянчил его.       С тех пор Чу Ваньнин старался мимикрировать, как мог. Но к тому времени все его знакомые уже выучили, что он шарахается от чужих рук. Кто-то принимал такое поведение на свой счет и считал, будто Чу Ваньнин брезгует. Он не брезговал, просто находился на крайне низком уровне тактильного развития. Все кругом были гребаными Тьюрингами и Эйнштейнами в прикосновениях, пока Чу Ваньнин застрял на простейших арифметических операциях и путал минус с плюсом.       Никакой проблемы бы не было, он так и прожил бы всю жизнь без сложных действий, если бы Мо Жань не вырос таким. Каким именно? Таким, что хотелось его не только слагать и вычитать.       Тем вечером, когда Мо Жань одиноко потел в постели Чу Ваньнина, бегущий от касаний таракан решил совершить преступление против морали и отправился в банную пристройку. Он нагрел побольше воды и стал заливать ее в кадку для купания тонкой струйкой. Так же самогонщики переливают товар в тару, пока за стенкой спит полицейский.       Раньше Чу Ваньнин и не подозревал, что при раздевании может расцветать сладость в груди и под языком. Верхний халат, за ним нижний. В заполненной паром банной пристройке воздух стал настолько густым и липким, что Чу Ваньнину чудились невесомые прикосновения, от которых вставали дыбом волоски по всему телу. Все потому что Мо Жань за дверью. Бестолковый, жаркий и бесстыже открытый другим людям. Нет, не так. Просто бесстыжий.       Чу Ваньнин залез в горячую воду, тепло медленно стало заползать под кожу, прогревая каждый мускул под ней. С момента знакомства он чуял подвох, знал, что в Мо Жане что-то не так. Будто встретил человека, у которого все ногти одинаковые от большого пальца до мизинца. Таких людей не бывает: у каждого ногтя своя форма, свой размер и свои изъяны. Оказалось, ногти накладные. Да, основа настоящая и пальцы тоже. Но сверху лежит слой полимерного обмана.       Этим фокусам Мо Жань явно научился в приюте. Он носил маски перед всеми, чтобы выжить, и умело их менял. Со старшими один, с младшими другой, с преподавателями и смотрителями третий, с дядей и тетей четвертый... Примерно один и тот же, но никогда не искренний до конца. Все люди такие, думал Чу Ваньнин, пока не стал свидетелем странной сцены недалеко от дома Сюэ.       Он приехал на праздник и предвкушал встречу. Его подсознание уже было без ума от Мо Жаня и хотело брать из него корень, возводить в степень и находить предел. Сознание собиралось придерживаться тактики «пришел, увидел, расстроился, ушел».       Тогда у дома Сюэ Мо Жань обнимал не его, а другого. Мужчину. Они то ли ссорились, то ли спаривались не раздеваясь — кажется, все и сразу. Тот мужчина выпрашивал у Мо Жаня знакомство с семьей.       — Ты же не думаешь, что я какая-то блядь, — шипел незнакомец. — Раз ты отказываешься, значит не уважаешь меня.       В его персиковых глазах ясно читалась беспринципность с половой распущенностью. Судя по тому, как смело он схватил Мо Жаня за талию и притянул к себе, мужчина явно знал толк в плотских страстях. Нижние половины их тел слились.       Чу Ваньнин спрятался за углом и подслушивал, сжав челюсти до скрипа в зубах.       — Может, ты не блядь, — Мо Жань говорил низко, с хрипотцой, от которой ноги Чу Ваньнина мгновенно стали ватными. — Но твой сладкий рот не предел моих мечтаний. Если тебе что-то не нравится, я не держу.       — Что насчет моей тугой дырки? Она стоит того, чтобы пригласить меня?       Чу Ваньнин выдохнул и не мог вдохнуть обратно. Пауза затянулась, и он испугался, что ссора закончилась и Мо Жань может его обнаружить. Вернее, обнаружить, что теперь Чу Ваньнин в курсе, какое лицо скрывает маска любящего племянника и бестолкового ученика. Но лучше бы он не заглядывал за угол.       — Жун Цзю, твоя дырка стоит лишь того, чтобы ее трахнуть. Ты лучше ответь, что собираешься спиздить из дома моего дяди, раз так рвешься туда?       Рукой Мо Жань скользнул по бедру незнакомца и сжал его упругую задницу. Чу Ваньнин настолько был увлечен вуайеризмом, что собственной кожей почувствовал уверенное прикосновение. В груди разливалась странная горечь. Потом Жун Цзю прижался ртом к губам Мо Жаня и пытался засунуть ему язык в глотку. Ластился, как течная сука, а Чу Ваньнин стоял и смотрел. Думал, что это стыд и позор, но не мог понять, кому из них троих нужно стыдиться. И не знал, чего больше хочет: откусить себе язык от ревности или вылизать Мо Жаня с ног до головы. Это было первое желание: вылизать.       Чу Ваньнин в кадке с горячей водой закрыл глаза и скользнул глубже под воду. Фантазия рисовала рядом Мо Жаня, которого можно притянуть к себе за волосы и облизать. Провести языком от подбородка по челюсти до самого уха, вдохнуть запах пота на загривке. Он ясно помнил этот запах, потому что вчера тащил Мо Жаня за шкирку через лес и дышал совсем рядом с его шеей. Мо Жань из фантазий не будет смеяться над его звериными повадками, ему будет все равно, чем его ласкают. В его глазах вместо вежливого темного зеркала — горячий огонь, его лицо не скрыто маской, и на нем отражается жестокое нетерпение и голод.       Обычные люди трогают друг друга руками, и руки Мо Жаня исключительно хороши: сильные и загорелые. Если бы Чу Ваньнин мог подавить страх прикосновений, он подставился бы под ласки, потерся бы щекой о плечо, уткнулся бы носом в мощную шею. Представляя вместо своих ладоней ладони Мо Жаня, он провел ими от шеи вниз по влажной коже груди, обнял себя руками так крепко, что дышать стало тяжело. Так люди обнимают друг друга по-настоящему, а не из вежливости? Когда хотят быть рядом, когда хотят разделить с кем-то жар своей души.       Не ослабляя хватки одной руки, впившись ногтями в ребра спины, вторую Чу Ваньнин опустил ниже и обхватил ладонью полутвердый член. Представлять, что Мо Жань обнимает его со спины и ласкает рукой, оказалось особенно сладко. Чу Ваньнин беззвучно ахнул и поджал пальцы на ногах от наслаждения, продолжая трогать себя.       Мо Жань помирал от жары. Он очнулся, когда за окном уже стемнело, температура спала, а Чу Ваньнин снова куда-то сбежал. При том, что тут человек в постели помирает! В основном от того, что шерсть подштанников невыносимо колет жопу и ляжки через термобелье. Одно дело скакать в этой утепляющей капусте по лесу, но совсем другое — валяться в постели рядом с печью. Мо Жань вылез из-под кучи одеял и с превеликим удовольствием стянул с ног шерстяное орудие пыток. Кожа задышала живительной прохладой, будто ее ментоловой пастой намазали.       Снова завалившись на пахнущую Чу Ваньнином постель, Мо Жань умиротворенно прикрыл глаза и собрался спокойно спать дальше. Только в охлажденном бедре появился призрак боли, а в нос прокрался влажный воздух. Он осел в легких, впитался в кровь и разнес по всему телу удивительный, абсурдный и полный ярких чувств сон. Им с Чу Ваньнином удалось поместиться в купальную кадку вдвоем. Мо Жань никак не мог понять, где чьи руки и кто кому дрочит. В чем он точно был уверен: они думали друг о друге и упивались удовольствием от прикосновений. Возбуждение от ласк было таким же реальным, как липнущий к коже пар и запах Чу Ваньнина.       Но проснулся Мо Жань не от душного оргазма, а от резкой боли в бедре — с него будто рывком содрали кожу, и старая рана заныла с новой силой. В реальности нога осталась нетронута, но боль не ушла вместе со сном. Мо Жаню срочно требовался нормальный врач, чтобы выяснить, откуда взялись эти чувства. Куда мог свалить безупречный доктор Чу Ваньнин, пока его бывший ученик мучается на смертном одре от эротических снов? Не успел Мо Жань всерьез разозлиться, как в голову пришла неожиданная догадка. Ему только что снилось, как они моются вдвоем. Вдруг это вещий сон?       Чу Ваньнин и правда оказался в банной пристройке — едва одетый, с полотенцем на плечах и мокрыми волосами. Очевидно, он не стал дожидаться, пока Мо Жань проспится и соизволит удовлетворить его половые аппетиты. Поза у него была пугающе неестественная — он весь скрючился, будто кошка в разгаре вылизывания.       — Чу-лаоши, помощь нужна? — бодро спросил Мо Жань.       От неожиданности Чу Ваньнин выронил какую-то склянку, и та покатилась по полу, извергая на мокрые доски жидкость густого жабного цвета. По пристройке потянулся резкий травяной запах.       — Ч-что ты здесь делаешь? — нервно спросил Чу-лаоши и попытался прикрыться везде и сразу.       Только теперь Мо Жань заметил, что Чу Ваньнин стоит перед ним не в шортах, а в нижнем белье. Вечно скрытая бесформенными тряпками талия оказалась тонкой — такой, что захотелось измерить ее ладонями. И ноги у него были просто…       — Откуда у тебя такая жуть? — ахнул Мо Жань.       — Какая? — огрызнулся Чу Ваньнин, будто весь состоял из тысячи разных жутей и жаждал конкретики.       — На бедре. Тебя кто-то укусил? Ты на гвоздь сел? Как ты с этим моешься?       — Клею водонепроницаемый пластырь, — Чу Ваньнин кивнул на окровавленный лоскуток на табуретке.       — Ты вообще врач? Как можно так с собой обращаться?       — Мо Жань, иди отсюда. Это не твое дело.       Мо Жань хотел было ляпнуть, что буквально только что чувствовал лютую боль в том же самом бедре, и с него кожу сдирали, будто… пластырь.       — На что уставился? — Чу Ваньнин гневно сверкнул глазами.       Интуиция Мо Жаня завертелась в голове волчком. Готовый ответ в голову никак не лез, потому что через весь мозг тянулся гигантский транспарант: «Чу Ваньнин перед тобой в одних трусах! Смотри, какие розовые соски! Один в один как тигриный нос вчера ночью! Сделай с ним что-нибудь!»       — Дай я помогу, — сказал он Чу Ваньнину и сглотнул густую слюну. — Ты так скрутился, что сейчас позвоночник сломаешь.       — Я сам могу.       Но Мо Жань будто оглох. Он подхватил с пола склянку с лекарством и опустился на колени перед Чу Ваньнином. Насколько прекрасен был возвышающийся над ним мужчина, настолько же уродливой оказалась рана. Сплошные корки и неаккуратно зашитая плоть, покрытая остатками мази и крови. Похоже, Чу Ваньнин зашивал рану сам. Мо Жань представил, как игла вонзается в плоть, как за ней тянется нить, как дрожащие от боли пальцы вяжут узлы…       — Это же очень больно, — растерянно пробормотал он и погладил большим пальцем покрасневшую от водонепроницаемого пластыря кожу.       Ему нестерпимо захотелось прижаться к ней губами.       — Вовсе нет, — фыркнул Чу Ваньнин, но его голос в голове Мо Жаня сказал:       «Очень больно».       Именно поэтому Мо Жань вечно ничего не понимал! Потому что святой Чу-лаоши думал и чувствовал одно, а говорил другое! Удобное для других, правильное, никому на хрен не нужное! Всем известно, что забота о больном и теплое слово — это одно из важнейших лекарств. Так почему Чу Ваньнин, такой охуительно пиздатый доктор, никому не позволял о себе заботиться и вечно притворялся, будто ему все равно? Будто он дикий зверь в лесу, и его съедят, если он покажет слабость.       — Лечить будешь или нет? — недовольно проворчал дикий зверь.       «Зачем он так сильно сжал пальцы?»       Мо Жань обнаружил, что от переживаний сжал бедро Чу Ваньнина до красных пятен. Стоило ему ослабить хватку и потянуться за ватными дисками в коробке на табурете, как посыпались новые жалобы:       «Он слишком близко, я не выдержу».       — Можно быстрее?       «Кажется, огонь в очаге слабый, тут холодно».       От чужих мыслей в голове творился полный кавардак, Мо Жань себя не слышал. Только он возмутился про себя, что тут вовсе не холодно, как заметил, что Чу Ваньнин стоит весь покрытый гусиной кожей. Не дрожит, бровью не ведет, терпит и холод, и присутствие Мо Жаня. Тупая боль снова забурилась в ногу, и по коже побежал чужой холодок.       Когда Мо Жань принялся обрабатывать рану, между строгими инструкциями, которые Чу Ваньнин говорил вслух, просочились мысли:       «У Мо Жаня руки грубоваты для репортера».       Только Мо Жань испугался, что где-то делает больно, как мелькнула следующая мысль:       «Замечательно».       Чу Ваньнин думал без единой ноты сарказма. Что тогда «замечательно»? Что Мо Жань неуклюжая псина с сосисками вместо пальцев? Что от такой обработки швы разойдутся?       Мало того, что руки грубоваты, так еще и мозг оказался туповат. Сосредоточиться на ране отчаянно не получалось. Чу Ваньнин продолжал грубить вслух, но думал странные вещи и чувствовал столько всего сразу, что Мо Жань удивлялся, как того до сих пор не разорвало. Нравилось ему прикосновение к раненому бедру или нет — величайшая загадка природы. К дыханию Мо Жаня на влажной коже он тоже оказался неравнодушен, но неизвестно, с каким знаком. На фоне тупой боли ощущалось то сильнейшее желание вырваться, то горячее умиротворение, точно Чу Ваньнин был кошкой, а Мо Жань имел наглость гладить его беззащитный мягкий живот. Чужие чувства, за которыми удавалось подсмотреть через прикосновение, балансировали на тонкой грани между «сейчас раздеру проклятую руку когтями до мяса» и «ублажай меня десять тысяч лет». Рваные мысли ясности не вносили.       Например, когда Мо Жань приступил к бинтованию, Чу Ваньнин заметил у него на лбу прыщ и подумал:       «Хочу выдавить».       Проносились и мысли о влажных прядках Мо Жаня, и о его густых ресницах, была обрубленная мысль о губах.       Если раньше Мо Жаня трясло от желания залезть в голову Чу Ваньнина, теперь ему хотелось как можно скорее вынырнуть из этого хаоса. Казалось, что его бывший учитель двинулся головой. Невозможно столько чувствовать одновременно и думать о Мо Жане такое… Такое безумно человеческое и обычное! К счастью, вскоре в голове Чу Ваньнина просветлело:       «Наньгун Сы!»       Мо Жань обнаружил, что почти оглох от шума крови в ушах и проворонил момент, когда хлопнула входная дверь.       — Чу-лаоши, — громко позвал Наньгун Сы. — Вы дома? Опять сбежали? Мы же договорились, что вы под домашним арестом.       — Я не соглашался, — ответил ему Чу Ваньнин привычным прохладным тоном. — Что-то срочное?       — Да нет, просто думал, вы не спите, — от этой фразы Мо Жань напрягся.       «От домашнего ареста до связывания один шаг! Они спят вместе?!» — подумал он, представил, как выгибается привязанный к кровати Чу Ваньнин и… икнул.       Все это время Чу Ваньнин был как натянутая струна, поэтому отреагировал мгновенно: зажал Мо Жаню рот ладонью и одними губами сказал:       — Прекращай!       В ответ Мо Жань выпучил глаза и замотал головой. Сейчас лишь мгновенная смерть могла разлучить его с икотой. Да и что с того? Пусть любовничек Чу Ваньнина знает, что его зазноба сейчас в купальне не один.       — Я хотел поговорить о Ванси, — вновь заговорил Наньгун Сы, будто и не слышал предсмертного бульканья за дверью.       — С ней что-то не так?       «Ладно если блохи, как в прошлый раз, — ясно подумал Чу Ваньнин. — А если серьезная травма? Как же Мо Жань некстати заявился сюда! Для Наньгун Сы это очень болезненная тема, и крайне безответственно с моей стороны говорить с ним о Е Ванси в присутствии посторонних».       Пока он это думал, его руки действовали независимо от головы: одной он душил Мо Жаня, чтобы тот не икал, а второй искал ковшик в ящике, а потом стал набирать прохладную воду из скважины. Перемещаясь по небольшой пристройке, он таскал Мо Жаня за собой, как барашка на привязи.       — С Ванси все хорошо, — судя по звуку, Наньгун Сы прислонился к двери спиной. — Но она все дольше остается в этой форме и все хуже контролирует себя. Это нормально? Вы-то уже вернулись.       «Еще не хватало, чтобы Мо Жань узнал!» — ужаснулся Чу Ваньнин, а ртом сказал:       — Такое бывает, пять дней — в пределах нормы. Я сегодня устал, — на этой фразе Мо Жань сдавленно икнул. — Давай обсудим все завтра вместе с Ванси. Она наверняка тоже переживает.       «И еще больше она переживает из-за того, что переживаешь ты!»       — Хорошо, мы тогда зайдем с утра, — вздохнул Наньгун Сы. — Спокойной ночи. Когда входная дверь тихо хлопнула, Чу Ваньнин выпустил Мо Жаня из жарких объятий и вручил ему ковшик:       — Пей. Всю ночь икать собрался?       Он явно был раздражен. Настолько, что совершенно забыл о наготе. Мо Жань тем временем никак не мог успокоиться. Кажется, с любым серьезным даром приходит не большая ответственность, а гигантский нечеловеческий жопосверлящий геморрой. Он раньше не понимал, как к нему относится Чу Ваньнин, и теперь понятней не стало. И если в прошлом он придумал себе непримиримую вражду между ними и запретил себе любые поползновения в сторону горячего учителя, теперь дела обстояли иначе. Из тайфуна мыслей в голове Чу Ваньнина он сделал один замечательный вывод: рядом с ним человек из плоти и крови. Возможно, немного диковатый и скрытный, когда дело касалось его собственных чувств и желаний. Но он живой, горячий и явно расположен к бывшему ученику.       Жадно глотая воду из ковша, Мо Жань продолжал икать и размышлять. Он пробовал пить стоя, сидя на табуретке, сидя на корточках, даже вниз головой — ничего не помогло! Наконец он надулся как рыба-луна, вода чуть в носу не клокотала.       — Все, я больше не могу, — Мо Жань протянул ковшик.       Их с Чу Ваньнином пальцы соприкоснулись, и он услышал такое, что икоту как рукой сняло.