Год тигра

      В прошлом Мо Жань не стал бы соваться с вопросами. Он знал точно, что Чу Ваньнин — непримиримый противник сверхъестественного, тут и спрашивать не о чем. Наверное, именно поэтому Мо Жань воспылал желанием вести передачи. Не заведовать за кадром материальными вещами вроде камер, света и косметики, а рассказывать, прямо ртом говорить о вещах, противных Чу Ваньнину. Вот я, посмотри на меня! Видишь, чем я занимаюсь? И я вовсе не хочу привлечь твое внимание, занимаясь тем, что ты на дух не переносишь!       Повзрослев, он действительно проникся профессией, к тому же, был уверен, что Чу Ваньнин ни за что не станет смотреть их бредовые передачи. Теперь, запутавшись в легендах, суевериях и предчувствиях, Мо Жань понял, что мнение учителя для него по-прежнему важно.       «Вот я спрошу: «Чу-лаоши, как ты относишься к оборотням?» — думал он. — А он, конечно, скажет: «Пшел вон, мне некогда». Но у меня-то козырь в рукаве. Я сначала возьму его за руку, и только потом спрошу. И узнаю, верит он в них или нет».       Ответ Чу Ваньнина стал бы для Мо Жаня нерушимой истиной. В конце концов, учитель прожил тут два года, и знал наверняка, водятся ли в лесу тигры и насколько они настоящие. У деревенских Мо Жань пытался спрашивать, только они делали круглые глаза и переходили на другую сторону поселка. А потом еще пальцем на него показывали, и он по губам читал: «Любопытничает». Как в таких условиях Ши Мэю удалось добыть целый сюжет для передачи — большая загадка. Но Мо Жань не слишком удивлялся: где он, и где интеллигентный изящный Ши Мэй.       Сколько бы Мо Жань ни придумывал, с каким вопросом подкатить к Чу Ваньнину, возбужденный свежими образами и чувствами мозг скатывался к одному сценарию:       «Вот я спрошу: «Чу-лаоши, трахнемся?» А он, конечно, скажет: «Пшел вон, мне некогда». Но подумает: «Если с тобой, давай встретимся сейчас».       — Что за омерзительное выражение лица, — кисло сказал Сюэ Мэн.       Ши Мэй поднял взгляд от плана завтрашних съемок и спокойно посмотрел на них. Ни с того ни с сего Мо Жаню вдруг стало неуютно. Только что ему хотелось кричать о чем-то и бежать куда-то, но под внимательными взглядами товарищей он решил затаиться. Чу Ваньнин был его сокровищем, а мысли Чу Ваньнина — сокровищем сокровища.       «Вдруг кто-нибудь из них сможет прочитать мысли Чу Ваньнина в моей голове?» — ужаснулся он и стал от всех шарахаться.       — Хватит к Мо Жаню приставать, — сказал Ши Мэй. — Он чудит, потому что мечтает завтра стрельнуть из лука, но боится снова в духовную сущность попасть.       Сун Цютун громко фыркнула:       — Ну попроси у Наньгун Сы фуфайку собачью, маску на лицо, шапочку… Чтобы наверняка ничего от холода не свело. У меня вот от твоего сладкого личика зубы сводит, я же морду не крючу.       Ночью Мо Жань выскользнул на крыльцо, чтобы дернуть к дому на окраине, но за ним тенью выполз Сюэ Мэн. И вид у него был такой, будто он подозревал нечистое и вообще уже знал, что Мо Жань лыжи навострил в учительскую постель. Но дело оказалось в другом. Сюэ Мэн раскаивался:       — Знаешь, я о тебе такое подумал. Вслух сказать противно.       — Так не говори, — Мо Жань нахохлился: разговор с Чу Ваньнином, похоже, накрылся медным тазом.       — Я думал, ты… Ну раз уж ты… этот… В общем, по мужикам… А Чу-лаоши… Ну он, конечно, не такой! Но я думал, вдруг ты его шантажируешь или… принуждаешь…       — Ты идиот?       — Да, — закивал Сюэ Мэн.       — Вот иди отсюда!       Сюэ Мэн не ушел. Он твердо решил раскаяться до конца. Прощать оказалось бесполезно, он явно стремился к мордобою на почве раскаяния. Потому что Мо Жаню таких мерзостей по доброте душевной еще никто не говорил. Они полночи ходили с крыльца в прихожую и обратно: Мо Жань активно намекал, что желает, чтобы между ними вместо взаимопонимания была дверь. В итоге Сюэ Мэн так его умотал, что пришлось сдаться. Какая разница, что думает об оборотнях Чу Ваньнин? В любом случае это выдумка, и на все возможные вопросы у учителя мысль будет одна: «Когда ты уже уметешься отсюда?»       С утра тучи затянули небо, и пошел снег. А по плану им требовался красивый рассвет — для пущего символизма. Розовый — для нежности, с алым — чтобы подчеркнуть кровавость мероприятия, облака белоснежные — чтобы подчеркнуть невинность человечества в отчаянии. В итоге небо было серое — оказалось, к срачу.       — Снимем так, — сказал Мо Жань, отколупывая лед с камня, на который собирался залезть. — А в студии добавим графики.       — Мы сюда перлись, чтобы потом все на компе дорисовывать? — огрызнулась Сун Цютун.       — Может, снег еще неделю идти будет, — сказал Сюэ Мэн. — Нам тут неделю торчать? Вечно вас на чем-нибудь переклинит, и мы тратим кучу времени на кадр, который потом покромсают на монтаже.       — Да когда такое было?       — Всегда! — хором ответили Сюэ Мэн с Мо Жанем.       — Если будем снимать еще раз, придется доплачивать за аренду лука, — сказал Ши Мэй.       Он стал чаще облизывать губы, этот жест выдавал раздражение. Мо Жань удивился:       — Какую еще аренду? Мы и так за жилье платим!       — Лук теперь стоит тысячу в час. Пустить стрелу — еще тысяча, — Ши Мэй красноречиво посмотрел на шаманку, которая топталась в толпе зевак.       К своему удивлению, Мо Жань заметил рядом с ней Чу Ваньнина — тот что-то говорил ей на ухо, и вид у него был чрезвычайно суровый. Шаманка тревожилась и огрызалась. Наверняка Чу Ваньнин говорил ей: «Дерете с людей деньги ни за что, это мошенничество». А она: «Я дарю людям надежду». И так по кругу. Чу Ваньнин почувствовал на себе пристальный взгляд и повернулся к съемочной группе. Когда их взгляды встретились, в груди Мо Жаня будто сухостой подожгли: пламя взметнулось до небес, жаром опалило легкие. Он правда скучал и смотрел все выпуски? Думает ли Чу-лаоши о галстуках, когда смотрит на него? Правда ли хочет обнять и откусить ухо?       Распутать клубок мыслей Чу Ваньнина — задача не из легких. Но зачем что-то распутывать, если можно наслаждаться? Тем, что их чувства похожи. Примерно как крыло стрекозы похоже на крыло воробья. Наслаждаться тем, что Чу Ваньнин не ненавидит Мо Жаня настолько, что пришел на съемки, вот стоит и смотрит с неодобрением. Моргает как-то презрительно, и что с того? Такой он человек, его прекрасными глазами можно как угодно моргать.       Мо Жань охреневал от того, что образ, в который он был влюблен все эти годы, оказался насквозь фальшивым и плоским. Не человеком, а картинкой для будничной дрочки и подростковых обид. Сейчас в нескольких шагах от него стоял настоящий человек, и если бы Мо Жань знал раньше…       К мысли о том, насколько горяч Чу Ваньнин внутри, оказалось непросто привыкнуть. Мо Жань встретил Чу Ваньнина и решил, что тот похож на красивую гальку. Годы совершенствования, как волны, придали учителю безупречную форму. Ему никто не был нужен, особенно глуповатый пес Мо Жань. Чу Ваньнин из вежливости согласился учить их, из вежливости ходил к Сюэ Чжэнъюну на праздники — все, чтобы оставаться безупречной галькой без единой щербинки. Мо Жаню в голову не могло прийти, что перед ним не галька, а яйцо. Что под твердой безупречной скорлупой может таиться беззащитный птенец, которому, как и любому живому существу, нужно тепло. Птенец вероломно пробрался в сердце Мо Жаня и стал щекотать перышком изнутри, а осколки безупречной скорлупы впивались в мощную сердечную мышцу при каждом ударе.       Чу Ваньнин не удивился ни капли, когда Мо Жань первым разорвал зрительный контакт и нахмурился, глядя себе под ноги. Чего еще ожидать после безобразной сцены в купальне? Уродливая рана, уродливое тело, не прикрытое хлопковой броней. Всю ночь перевозбужденному от непривычной близости Чу Ваньнину снились кошмары. А после они ни разу не виделись, Мо Жань явно избегал его.       Будь его воля, Чу Ваньнин не стал бы приходить на съемки. Но дурное предчувствие гнало вон из дома. Оказалось, не зря. Съемочная группа снова пришла выпрашивать у шаманки лук, хотя, если верить Сюэ Мэну, уже отснятые кадры вышли замечательными. Шаманка не смогла напрямую отказать, но попыталась заломить цену за аренду лука. Ей в голову не могло прийти, что тысяча юаней для людей из города — не такие большие деньги.       Чу Ваньнин заходил к ней вечером и пытался уговорить, но тщетно.       — Я уже разрешила им, — прямо сказала она, и было видно, что ей просто лень лишний раз напрягаться.       — Скажите, что у вас было видение, — предложил Чу Ваньнин. — Скажите, если выстрелить из лука, всех ждет пять лет несчастья.       — Они меня заподозрят, и тогда мой сын…       Сын шаманки, который до сих пор сидел в комнате истуканом, вздернул нос:       — Знаете, как мама испугалась, когда лук сработал? У нее была натуральная истерика. Перестаньте на нее давить!       — Когда я приехала сюда с Гоуданем сорок лет назад, мне рассказали легенду о луке, — старая женщина любила рассказами о прошлом давить на жалость. — Помню, Гоудань хотел есть и лез мне за пазуху, а староста деревни, старый хрен, все болтал про чертов лук. Для наказания зверей, сказал. Что лишь особые люди могут стрелять из этого лука. Я тогда сразу вспомнила, о чем говорил мне покойный муж. Что кроме нелюдей есть и охотники на нелюдей. И их нужно бояться пуще всего. Я думаю, Мо Жань охотник. Он пришел за моим сыном!       Чу Ваньнин раздраженно вздохнул:       — По-моему, все указывает на то, что он пришел за мной, — он красноречиво посмотрел на раненую ногу. — А вы его подначивали и говорили, что тигру нужно голову оттяпать.       — Не говорила я такого, они все наврали.       От бессильной злости Чу Ваньнин скрипнул зубами. Он испробовал все, что мог. Лук и стрелы уничтожить было нельзя — эти реликвии хранились в доме старосты под семью замками, и если бы они пропали, Чу Ваньнина вынесли бы из деревни в гробу. Противостоять съемочной группе у шаманки не хватало духу, она до смерти боялась выдать своего Гоуданя. До года крысы еще далеко, а тигра можете как игольную подушечку стрелами утыкать!       Когда они только встретились, шаманка быстро догадалась, кто он такой, а Чу Ваньнин догадался, кто ее сын. Но взаимопонимания между ними никогда не было. Она ждала, что однажды утром после полнолуния найдет на подушке в постели сына одинокий крысиный хвост. Чу Ваньнин пытался объяснить ей, что хоть он и кошка, крысы — не его размер. Он говорил, что Гоуданю достаточно просто пережидать полнолуния в доме. В итоге Чу Ваньнин каждое полнолуние видел Гоуданя в лесу — тот рассекал крысиной рысью по лугам и полянкам, скакал с пня на пень и чувствовал себя абсолютно счастливой крысой. Лишь в этой форме он мог ушмыгнуть из любящих материнских объятий и быть самим собой.       Гоудань клялся, что не контролирует себя в крысиной форме, и очень хотел бы оставаться дома рядом с мамочкой, но инстинкты тянут в леса. Когда Чу Ваньнин слушал эту ересь, уши в трубочку сворачивались. Гоудань любил напиться, приползти к Чу Ваньнину в хижину и ныть, что из-за болезни у него не вышло поехать в город, получить образование и жениться, но на деле считал своим истинным «я» лишь крысиную форму.       И вот они стояли и смотрели, как Мо Жань берет в руки проклятый лук. У Гоуданя поджилки тряслись, Наньгун Сы смотрел в пустоту и мыслями был рядом с Е Ванси, а Чу Ваньнин рассматривал съемочную группу и размышлял, знает ли кто-нибудь из них или все это лишь совпадение?       — Тетушка шаманка, — крикнул Мо Жань, взгромоздившись на камень. — Нам интересно, сколько стоит аренда стрелы?       — Мы тут в кадре собираемся рассказать все про слезы уток-мандаринок, — сказал Сюэ Мэн. — И будем брать крупный план. Если обычную стрелу брать, не поверят. Может, у вас есть не реликвия, а просто стрела посимпати…       — Ты сдурел? Мы нищие, что ли? У нас на настоящую стрелу денег не хватит? — возмутилась Сун Цютун.       Шаманка, конечно, опять цену заломила, но настоящую тигриную стрелу все равно пришлось отдать. Когда стрела оказалась у Мо Жаня в руках, Чу Ваньнин нахмурился: в ухе зазвенело, и в одном глазу пошли темные пятна. Он с замиранием сердца смотрел, как бывший ученик вертит стрелу в пальцах, подкидывает в воздух. В конце концов его замутило, и чтобы успокоиться, Чу Ваньнин уставился на сугроб и стал представлять, как с упоением ест снег.       Пару дублей Мо Жань рассказывал жуткую историю про оборотней и демонстрировал лук со стрелой, но команде постоянно что-то не нравилось. Они жаловались, что рассвет не тот, прядка не так лежит, экспрессии не хватает, снег не так падает. Сам Мо Жань выглядел так, будто сейчас сам свалится с камня головой в сугроб, как мышкующая лиса. Он от раздражения то и дело терял маску профессионала и вскоре нецензурные ругательства стали проскакивать даже во время съемки.       — Просто охуенные перья утки, блядь, мандаринки, Сюэ Мэн! Сколько мне еще повторять эту ебанину? Пока все снежинки в кадре не полетят как надо? — ругался он, вытряхивая снег из воротника.       — Я поняла, чего не хватает! — воскликнула Сун Цютун. — Финальной экспрессии!       — Я уже понял!       — Нет, погоди. Ничего не выходит, потому что мы тебя послушали. Ты в последний момент сказал, что надо записать этот кусок и склеить с выстрелом, записанным в первый день. Я считаю, нужно выстрелить сейчас. К черту тот выстрел. Там свет другой и лицо у тебя другого цве…       — Ну так подкрутите цвета! Насыпь мне румян на лицо!       — Я согласен с Сун Цютун, — вмешался Ши Мэй. — Просто выстрели еще раз, в чем проблема?       Сердце в груди Чу Ваньнина покатилось, точно железный шар. Он понял, что к тому все и шло. Самый логичный сценарий: рассказ о гнете оборотней и реванше людей, а в качестве яркого акцента — стремительный выстрел без сшивок.       Если все сработает, как в прошлый раз, стрела может попасть в Чу Ваньнина прямо на глазах у всех. Все внутренности будто кипятком обварило от ужаса. Он поднял взгляд на Мо Жаня, но тот раздраженно вертел лук в руках, и смотрел в другую сторону. Если не остановить это сейчас, если стрела попадет в Чу Ваньнина, у него могут быть неприятности! А если стрела попадет в голову или в сердце? Чу Ваньнин умрет сразу, но Мо Жаня осудят за убий…       — Не получается, — громко сказал Мо Жань. — Вот в чем проблема.       — Что не получается? — Ши Мэй говорил спокойно, но на виске вздулась жилка.       — Натянуть тетиву не получается.       Мо Жань виновато пожал плечами и показал наглядно, что тетива не поддается, сколько бы он ни старался. Она трепетала, как туго натянутая струна, но не прогибалась, будто Мо Жань был не сильнее мышонка.       — Кажется, мои суперсилы иссякли.       — Сразу нельзя было сказать? — завопил Сюэ Мэн. — Мне еще первый дубль зашел, но эти двое сказали, что надо заставить тебя стрелять во что бы то ни стало. Мы лишний час на морозе проторчали!       Чу Ваньнин почувствовал, что ледяная земля под ногами стала мягче перины, ему безумно захотелось закрыть глаза и упасть куда-нибудь под куст умирать. Шаманка рядом бодро подскочила и заверещала:       — Тигр умер! Стрела не чует его! Кролик увидел предупреждение, и будущий год выйдет очень удачным! Ты давно не чуешь тигра, репортер Мо?       — С первого дня, — соврал Мо Жань, изо всех сил стараясь взглядом не искать Чу Ваньнина в толпе.       — Значит, он правда умер. Тогда и лук не сработает! Замечательно вышло!       — Да уж.       Адреналина в кровь выплеснулся целый океан, и Мо Жаня трясло. К счастью, его снова раздели для красоты, и дрожать можно было сколько влезет. Только что тетива собиралась поддаться ему так же легко, как в прошлый раз, и лук в руке лежал такой же теплый и влажный, как кожа Чу Ваньнина после купания. Мо Жань чуть с ума не сошел от страха, что надо снова стрелять. Пришлось разыграть спектакль, притвориться, что лук не работает, стрела не та, да провались в преисподнюю этот лук со стрелами! Провалитесь в преисподнюю все от Сюэ Мэна до шаманки с ее сыночком!       Сейчас Мо Жань знал, чего хочет, куда и к кому хочет, но съемки еще не закончились. Сюэ Мэн удовлетворен первым дублем из семи, но у них по плану еще пять сцен! Как дотерпеть до конца? Понял ли Чу Ваньнин? Знает ли Наньгун Сы? Кто еще в курсе? Может, он жалкий несмышленыш, который ничего не знает о том, как все работает в этом мире. Может, он пытался обмануть людей, для которых его трепыхания очевидны и смешны. Но что Мо Жань знал точно: пока проклятый лук в его руках, ни одна стрела не будет выпущена. Ни в Чу Ваньнина, ни в кого-либо еще.       Железная мотивация поскорее все закончить позволила ему проговорить текст без ошибок, почти все кадры вышли идеально, и спустя несколько часов Мо Жань был свободен. Чтобы не вызывать подозрений, он не торопясь поел со всеми, притворился расслабленным и довольным, хотя под столом нервно дергал ногой. У еды не было вкуса, у шуток пропала острота. После еды он чинно выкатился на улицу, будто не очень-то и хотел, и вообще его заставили.       К хижине Чу Ваньнина Мо Жань не бежал, и это стоило огромных усилий. Его распирало от чувств, от несказанных слов, от поразительных открытий, которыми хотелось поделиться с единственным, кто сможет понять. Но Чу Ваньнина дома не оказалось. Свет не горел, записок не было. В кадке для купания Мо Жань проверил — пусто и по-прежнему мало места.       В голову волной хлынули гадкие мысли: вдруг его сокровище застрелил кто-то другой? Вдруг Чу Ваньнин чем-то выдал себя во время съемок и теперь сидит в чьем-нибудь подвале?       «Ну нет, Мо Жань, — он прикусил язык. — Думай, с кем Чу Ваньнин постоянно якшается? Кто к нему приходит посреди ночи за дурацкими советами? Кто может знать все его секреты?»       В доме Наньгун Сы горел свет, над крышей поднимался дым, и изнутри слышались приглушенные голоса. Мо Жань толкнул дверь — и та не поддалась. Заперто средь бела дня? Чем они там занимаются?! Он нетерпеливо заколотил в дверь, точно ревнивый муж, прознавший об измене.       — Кто там? — изнутри послышался голос Чу Ваньнина.       «Они настолько близки, что он людям дверь открывает? Совсем стыд потеряли!» — взвился Мо Жань.       — Чу-лаоши, надо поговорить!       На фразы, сказанные подобным тоном, принято отвечать: «Мне не о чем с тобой разговаривать!» — и уходить, задрав нос. Но Чу Ваньнин на свою голову приоткрыл дверь и сделал шаг назад, пропуская Мо Жаня в темную прихожую.       — Только не ходи в комнату. Поговорим здесь, — сказал он.       Теперь Мо Жань почувствовал себя любовником, который заявился в дом раньше времени. Грудь тяжело вздымалась, глупая ревность сбила с толку, с мысли, как машина на шоссе сбивает барсука. Он был как сбитый барсук. Или белка. Наверное, белка. Мо Жань своей мощной фигурой в гигантской куртке с меховым воротником занимал почти всю крохотную прихожую, но все равно рядом с учителем ощущал себя жалким зверьком. Он стремился сюда с того момента, как все осознал, стоя под снегом с луком в руках. А теперь стоял и подыхал от жары и беспокойства.       — Тебе плохо? — подсказал Чу Ваньнин. — Где-то болит?       Мо Жань кивнул, замотал головой, вцепился в волосы и вздохнул:       — Я чувствую, где болит у тебя.       Холодная скорлупа Чу Ваньнина дрогнула, но устояла.       — Ничего у меня не болит. У тебя жар? — он протянул ко лбу Мо Жаня руку.       Терпеть провокации стало просто невозможно, Мо Жань кинулся вперед и стиснул Чу Ваньнина в крепких объятиях. Давным-давно, после выпуска из школы, тело учителя ощущалось совсем иначе. Тогда Мо Жаня вел чистый восторг, эйфория, любовь к своему успеху и расцветающая влюбленность. Теперь Мо Жаня трясло от страха потери, вело от огня в груди, от запаха, от звуков дыхания. Он сжимал Чу Ваньнина в руках, не давая тому вырваться, не щадя ни секунды. Не потому что подсмотрел во сне, а потому, что хотел именно так. Ему хотелось сдавить, принудить, вбить в Чу Ваньнина все, что он чувствовал. Почему Мо Жань мог украсть его чувства, но наоборот не работало? Тогда Чу Ваньнин понял бы все! Может, понял бы больше Мо Жаня. Он же такой умный!       — Пусти, — угрожающе зашипел мужчина в объятиях, и на сей раз мысли не расходились со словами. — Пусти меня.       Мо Жань уткнулся носом ему в шею и горячо зашептал:       — Я все понял, — он замотал головой. — То есть не понял ничего. Но ты мне нужен любым. Не знаю, кто ты: человек, настоящий зверь или оборотень, — Мо Жань ожидал, что на этих словах Чу Ваньнин замрет, но тот начал пуще прежнего вырываться. — Мне все равно, Чу Ваньнин. Не притворяйся, что тебе не больно.       — Я не притворяюсь, — прохрипел Чу Ваньнин. — Мне больно прямо сейчас. Пусти.       Ни слов, ни мыслей Мо Жань не слышал, он словно сломанная машина продолжал сдавливать Чу Ваньнина в объятиях и говорить вразнобой все, что заготовил, пока ждал встречи. В какой-то момент у Чу Ваньнина мелькнула мысль, что он так и умрет от удушья в объятиях мужчины, по которому сходит с ума. Он все слышал, он все понял и уже не собирался бежать — потому что выдохся, пытаясь вырваться на свободу.       Сколько Чу Ваньнин мечтал о том, что Мо Жань примет урода-оборотня и захочет быть рядом. Но даже в самых откровенных мечтах он не представлял, что Мо Жань будет душить его, что будет заливаться слезами и повторять, как скучал и как хочет быть вместе. Чу Ваньнин не понимал, что происходит, и каждая косточка в возбужденном теле гудела от страха.