Год тигра

      Чу Ваньнин страдал повышенной чувствительностью к чужим прикосновениям. В детстве он был как кузнечик. Тронешь его, а он — прыг! — и затерялся в траве. Любое вторжение в личное пространство нервировало, и ему инстинктивно хотелось убегать или шипеть. Но Чу Ваньнин не мог. Внешние проявления звериной натуры дед строго запрещал. Приходилось сжимать губы, чтобы ненароком не показать клыки, и молчать, чтобы шипение не вырвалось само собой. Стоило кому приблизиться, он сжимался, хмурился и не шел на контакт. Пока дети кругом носились и щупали друг друга, Чу Ваньнина никто не щупал, потому что все дорожили щупальцами.       Мо Жань щупальцами явно не дорожил. Руки вокруг тела еще можно было терпеть — они давили, но не раздражали. Но вот от влажного дыхания в шею становилось щекотно. Да еще Мо Жань все ниже склонялся губами к коже, не переставая говорить — от этого в груди Чу Ваньнина разгорался жар стыда и сильнейшее желание лизаться и тереться всем телом. Хотелось вцепиться зубами в загривок Мо Жаня, уволочь жертву в самый темный угол и зализать с головы до ног — разумеется, до смерти, потому что человек, видевший истинное лицо зверя, не должен остаться в живых.       Ни единому слову Мо Жаня он не поверил. Если бывший ученик каким-то чудом догадался, что Чу Ваньнин оборотень, чего он потребует за молчание? И почему не брезгует трогать? Почему не боится, что его съедят?       Чу Ваньнин извернулся и со всей силы укусил Мо Жаня — не нежно, как всегда хотел, а больно-пребольно. Тот схватился за ухо, глухо застонал и отстранился, но далеко оттолкнуть его все равно не удалось. Они все еще дышали одним воздухом, и Чу Ваньнину приходилось поднимать голову, чтобы смотреть ему в глаза.       — Больно, — растерянно пробормотал Мо Жань, уставившись на Чу Ваньнина так, будто впервые видел.       — Я же сказал, прекрати.       Чу Ваньнин не подозревал, как выглядит со стороны — раскрасневшийся от борьбы и взъерошенный. Тяжело дышал и дико смотрел, вцепившись в меховой воротник Мо Жаня — не поймешь, оттолкнуть хочет или притянуть.       В этот момент Чу Ваньнин почуял, что атмосфера поменялась. Воздух стал какой-то трескучий. Хотя удушающее объятие кончилось, Чу Ваньнин все еще чувствовал спиной чужие фантомные руки. Он нервно облизнулся, и Мо Жань сделал то же самое, опустив взгляд куда-то ниже глаз Чу Ваньнина. Никто и никогда не смотрел на него так. Мо Жань слегка опустил длинные ресницы, влажные губы дрогнули и приоткрылись, и все лицо стало притягательно хищным. Вот-вот прыгнет.       Ситуация выходила непривычной и волнующей. Чу Ваньнин в жизни с таким не сталкивался, поэтому от страха перед неизвестным решил, что самое время для превентивной атаки:       — Что значит, ты все понял? Что ты понял?       Они стояли друг напротив друга как два глухих токующих тетерева. Чтобы передача информации состоялась, требовалось срочно снизить давление крови в голове.       — Я же все рассказал, — ответил Мо Жань.       — Думаешь, слух от удушья улучшается? Я ни слова не понял.       — Извини, я не хотел. Я думал, ты убежишь.       — Засунь себе свои извинения, — Чу Ваньнин яростно встряхнул Мо Жаня за воротник. — Что ты слышал, когда и где?       — Я не совсем слышал…       Мо Жань положил ладони поверх сжатых кулаков Чу Ваньнина, чтобы ослабить хватку, но тут же их отдернул. Его будто током ударило от прикосновения.       — Кому ты рассказал?       — Нико…       — Чу-лаоши, где вы там застря… А, Мо Жань, — Наньгун Сы скривился, заметив в прихожей незваного гостя. — Я собирался готовить обед и кормить Ва… вас, в общем.       — Сходи спроси, не изменилось ли мнение насчет Мо Жаня, — скомандовал Чу Ваньнин.       — У кого? Какое мнение?       — Ты понял, у кого. Иди спрашивай. Жду ответ через минуту.       Мо Жань вообще не понимал, что происходит: между ними, в этом доме, в этой деревне. Он мог бы подсмотреть мысли, но сердце сжималось при виде паникующего Чу Ваньнина. Только последний мерзавец станет лезть ему в голову в такой момент. Пока они стояли в прихожей и никак не могли ни слова родить, Наньгун Сы успел сбегать в дом и принес в клюве ответ:       — Она сказала, что Мо Жань пахнет… нет, я не могу это вслух произнести. В общем, она одобряет.       «Что? Я пахну? Меня кто-то вонючкой назвал?» — возмутился Мо Жань.       Ему как никогда захотелось сунуть нос под мышку и убедиться, что дезодорант не подвел. Неужели он правда не заметил, что воняет, и полез обниматься? Мастер пикапа.       — Идем внутрь, — сказал Чу Ваньнин. — Расскажешь всем, что узнал и откуда.       Кому — всем? Вообще-то Мо Жань торопился сюда, чтобы объясниться с одним Чу Ваньнином. Он боялся, что кто-то ему навредит, переживал из-за сна, который недавно подсмотрел. Чу Ваньнин ужасно боялся, что его станут считать чудовищем. И Мо Жань спешил доказать ему, что все не так. Если бы Чу Ваньнин превращался в дождевого червя, он сделал бы ему лучшую на свете земляную норку. Если бы Чу Ваньнин становился саранчой, Мо Жань построил бы ему теплицу с сытными колосками пшеницы. Если бы он становился страусом, Мо Жань вывез бы его в Африку побегать. Если бы… Если бы Мо Жань успел все нормально рассказать до того, как сюда приперся Наньгун Сы. Пришлось идти за Чу Ваньнином в дом, чтобы сказать все совсем другими словами.       Единственная комната в доме была перегорожена ширмой с простеньким узором из бамбуковых побегов. Сначала они попали в ту часть, которая отдаленно напоминала кухню, но больше походила на склад древней посуды, а потом прошли дальше за ширму. Почти все место там занимала гигантская кровать с льняным балдахином, на которой полулежала молодая женщина с пряжей в руках. Хотя глаза женщины показались Мо Жаню смутно знакомыми, он точно знал, что никогда не встречал ее среди деревенских жителей.       — Давно не виделись, Мо Жань, — поздоровалась женщина и потянула воздух носом.       Мо Жань сразу понял: это она назвала его вонючкой.       — Я тебя не знаю, — он сложил руки на груди и вздернул подбородок.       — Громкое заявление для человека, который носит штаны из моей шерсти. Закрой рот, подходи и садись.       Рот-то Мо Жань закрыл, но ноги от удивления будто в пол вросли, и Чу Ваньнину пришлось пнуть его, чтобы он сдвинулся с места.       — Т-ты что, делаешь из себя штаны? — выдохнул он.       — И не только я, — она метнула загадочный взгляд в сторону Чу Ваньнина. — Давай знакомиться. Меня зовут Е Ванси, я собака. Чу-лаоши, ваша очередь.       — Мо Жань сказал, что все понял. Пусть сам расскажет, кто я, — насупился Чу Ваньнин.       Мо Жань касался его рук в прихожей и знал, как Чу Ваньнину страшно оставаться с ним наедине. Внезапное появление Наньгун Сы стало его спасением, но похоже, он уже жалел, что согласился собрать консилиум. Чу Ваньнин настолько преуспел в сокрытии своей истинной сущности, что у него скорее язык отвалится, чем признание выйдет изо рта. Он выглядел настолько потерянным, что Мо Жань совершенно не представлял, с чего начать. В результате разозлился и атаковал того, кто подвернулся под руку.       — А ты что за животное? — выпалил он в лицо Наньгун Сы.       — Так я тебе и сказал!       — А-Сы, не путай Мо Жаня, — сказала Е Ванси. — Вы с ним оба люди, не надо ссориться.       — В том-то и дело! — Наньгун Сы злобно уставился на Мо Жаня. — Он человек, а ведет себя как пс!.. Я хотел сказать, псусь. То есть гусь!       — Как кто-о?!       Обсуждать столь деликатный вопрос всем вместе — страшная ошибка, это Мо Жань понял с первой секунды. Они с Наньгун Сы так крупно погрызлись, что будничная ругань с Сюэ Мэном показалась легкой разминкой. Мо Жань еще ничего не успел рассказать, а его уже записали в предатели, браконьеры и живодеры, подозревали во всех смертных грехах, грозились утопить в реке и прижать сверху валуном. Очумевший Чу Ваньнин миротворцем выступать не желал, а Е Ванси пожимала плечами и повторяла: «Им нужно выпустить пар. Когда-нибудь они поймут, что переживают об одном и том же». Наконец, когда силы сторон иссякли, наступило время обеда. За обедом никто не говорил, но Мо Жань с Наньгун Сы продолжали весьма гневно чавкать. После еды все умиротворенно расположились в креслах, и настало время конструктивного диалога.       — Догадался я очень просто, — сказал Мо Жань. — После выстрела мне было дико больно. Потом я увидел, что у Чу-лаоши рана точно в том же месте…       Он встретился взглядом с Чу Ваньнином и понял, что сболтнул лишнего. Все в комнате знали: чтобы увидеть рану, нужно застать раненого без штанов. Такая картина не укладывалась в мировоззрение Наньгун Сы, и тот начал было возмущаться:       — Ты что, подглядывал за Чу-лаоши?       Е Ванси дернула Наньгун Сы за рукав и одними губами произнесла:       — Укушу.       Новый виток скандала был пресечен на корню. Но Чу Ваньнин все равно выглядел крайне униженным, и Мо Жань занервничал:       — Больше ничего я не видел. И рану я увидел случайно. Больше ничего, только…       — Все уже поняли, — прошипел Чу Ваньнин. — Дальше.       — Дальше… — Мо Жань закусил губу, чтобы не вспоминать, о чем тогда думал полураздетый и влажный после купания Чу-лаоши. — Мы видели в лесу кровь и тигриные следы, но я был уверен, что они поддельные. Тигров в этих краях осталась пара десятков, и почти все живут в национальном парке. Там у них полно добычи, нет нужды соваться сюда к людям. Я думал, шаманка налила бычьей крови, и бедро болит от холода. А потом я встретил настоящего тигра в лесу.       Верхняя губа Чу Ваньнина хищно дрогнула. Похоже, он все больше жалел, что не обсудил этот вопрос с Мо Жанем наедине, пока была такая возможность.       — Спасибо, что спас меня, — Мо Жань сглотнул, вспомнив, как его волокли по земле, будто котенка-переростка.       — Ты идиот.       — После того случая я поверил, что мог попасть стрелой в тигра, и что между нами есть какая-то мистическая связь. Потом я увидел рану, а на следующий день все стали говорить об оборотнях. И я понял, что стреляли-то мы в полнолуние, как раз когда оборотни принимают звериную форму. Я подумал, что мог подстрелить человека, и ему было очень больно, а потом вспомнил о Чу-лаоши, которому тоже было очень больно…       — Я же сказал, что нормально, — огрызнулся Чу Ваньнин.       Мо Жаня осенило, когда он стоял на камне с луком и стрелой в руках. Тогда он увидел в толпе Чу Ваньнина, и сначала пришла мысль, что он не сможет жить без него. Не сможет уехать и расстаться ни на два года, ни на два дня. Неужели нельзя было раньше, без всякого чтения мыслей понять, насколько Чу Ваньнин горячий внутри?       — Если бы я догадался позже, мог бы и выстрелить, — глухо сказал Мо Жань. — До меня дошло на втором дубле.       К горлу ни с того ни с сего подкатили слезы, и он замолчал.       — Стой, — сказал Наньгун Сы. — Ты же сказал, что лук не работает.       — Я соврал.       — Вот как, — удивился Чу Ваньнин, глаза у него стали совсем дикие, прямо как у тигра в лесу.       Все впали в уныние от мысли, что сегодняшний день мог закончиться вовсе не так мирно. Е Ванси уронила руки с пряжей на колени и вздохнула:       — Нам очень повезло. В первый день, когда Мо Жаню удалось выстрелить, все пытались повторить за ним. И ни у кого не вышло. Знаешь, почему?       Мо Жань прочистил горло и предположил:       — Ши Мэй сказал, кроме оборотней были еще охотники. Видимо, мои предки охотились на оборотней.       — Ши Мэй сказал? — с подозрением проворчал Наньгун Сы. — Не знаю, откуда вы взяли эти дикие легенды, да только правды в них чуть.       — Выходит, дело в другом? — с облегчением вздохнул Мо Жань.       Истории любви между охотником и жертвой весьма романтичны и популярны у женщин, только он не желал такой романтики. Но Наньгун Сы неопределенно пожал плечами:       — Охотником мог стать любой человек, способный держать в руках лук. Для охоты на оборотней достаточно лишь магических стрел, вымоченных в крови оборотня. Но лук можно брать любой. Что, в целом, логично. Оборотней было много, и чтобы их истребить, требовалось много луков.       — Лук из двенадцати жил уникален, второго такого в мире нет, — добавил Чу Ваньнин.       — Он только для жертвоприношения?       — Вроде того, — буркнул Чу Ваньнин.       Е Ванси отчего-то очень развеселилась.       — Что вы его путаете, Чу-лаоши? Не было никаких массовых жертвоприношений. Хотя времечко правда было дикое. Люди друг друга замечательно убивали направо и налево. И нет ничего умней, чем свалить убийство надоевшей жены на чудаков, которые каждое полнолуние бегают по лесу без штанов.       — Оборотни, конечно, не святые, — добавил Чу Ваньнин. — Мы с Ванси долго принимали лекарство, чтобы не обращаться. Хоть превращения и повлияли на нас, мы остаемся людьми даже в звериной шкуре. Но есть оборотни, которые ведут полудикую жизнь. Например, Гоуданю нравится быть крысой, поэтому он никогда не будет пить никаких лекарств. Знала бы госпожа шаманка, сколько у нее внуков на самом деле!       — Гоудань — крыса? — ахнул Мо Жань. — И его мамаша тоже?       — Нет, она человек, — тут Е Ванси нахмурилась, подбирая слова. — И это подводит нас к следующему вопросу. У оборотней есть… проблема с размножением. Вот, например, дети Гоуданя стопроцентные крысы.       — Это как?       Мо Жань понял, что уже ничего не понимает. Ему казалось, оборотничество передается через укусы, может, через секс. Он даже морально приготовился бегать по лесу с хвостом наголо после ночи любви. А тут оказалось, что оборотни еще и размножаются, и шаманка крысиная прапрапрапрабабка. Сумасшедший дом.       — Вот Гоудань соблазняет крысу, — Е Ванси принялась с энтузиазмом обсуждать механику крысиного размножения. — Несчастная крыса не очень умна, поэтому ведется на его обещания и соглашается стать матерью его детей. На следующий день крыса беременна, а Гоудань уже человек и не несет никакой ответственности за ночь любви. Крыса вынашивает крысят три недели, за это время луна не успевает подействовать на них, они рождаются и живут как крысы. Если беременность дольше месяца, зародыши не переживают первого обращения и погибают. Утроба зверя не может дать достаточно питания человеческому зародышу. Потому не существует оборотня, который может на одну ночь в месяц обращаться человеком.       — Печальная история. А как родилась ты? И как родился Чу-лаоши?       — Мы полукровки. Наполовину люди, наполовину оборотни. Кровь разбавляется уже тысячи лет, но ген оборотня очень силен. Чистокровных оборотней не было до тех пор, пока не изобрели лекарство, которое позволяет нам не обращаться в полнолуние.       — О, я понял! — воскликнул Мо Жань, и все подскочили от неожиданности. — Если мать — оборотень, дети погибают, когда она обращается зверем. Если бы ты захотела завести детей, тебе пришлось бы девять месяцев пить лекарство.       Повисла неловкая пауза, и Мо Жань понял, что снова сморозил какую-то глупость. Чу Ваньнин смотрел на него как на предателя родины, а Наньгун Сы так сжал челюсти, что чуть зубы себе не раскрошил.       — Ты все правильно сказал, — вздохнула Е Ванси. — Таков план. Поэтому мы здесь. Чу-лаоши хочет дальше работать в городе, мы с А-Сы собираемся завести детей.       — Вы с ним?..       Наньгун Сы и Е Ванси синхронно кивнули. Такого он не ожидал. Он думал, Наньгун Сы — высокомерный прыщ, а оказалось, что у него жена — собака.       Когда Мо Жань собирался поговорить с Чу Ваньнином о своих открытиях, он думал, все прояснится. Чу Ваньнин признается, что балуется превращением в большого полосатого кота, обрадуется, что Мо Жаню все равно, и с этого момента можно будет сплестись в экстазе. Только вот Чу Ваньнин ни капельки не расслабился, да еще Мо Жаню накидали полную панамку новых загадок. Вроде что-то прояснилось, но чем больше он узнавал, тем больше вопросов вылезало. Когда он уже опух от новой информации, оборотни и Наньгун Сы решили оставить его в покое.       К тому времени на улице уже стемнело, снег как зарядил с утра, так и шел не переставая. Чу Ваньнин пошел к себе, а Мо Жань, у которого голова трещала от новой информации, увязался за ним.       — Выходит, если Ванси будет пить лекарство девять месяцев, она сможет завести детей. Но они будут оборотнями. И что с ними делать?       Хотя на улице почти никого не было, Мо Жань говорил шепотом, потому что боялся выдать огромную тайну.       — В таком случае ребенок раз в месяц будет обращаться животным на одну ночь. Но если мать пьет лекарство, оно будет передаваться с грудным молоком, и ребенок будет в порядке.       — Ладно Ванси в курсе, что она собака, но если оборотень — муж? А жена не знала? Вот она слышит писк из колыбельки, говорит: «Дорогой, принеси мне малютку Чжаня». А ей на руки поросенка кладут. И муж говорит: «Забыл предупредить, я так-то тот еще кабан». И ей пофиг будет, что он большой спец по поиску трюфелей и у него куча заказов от ресторанов европейской кухни. «Все это богатство, Юаньюань, вот этим пятачком заработано! Какой еще развод?» Но она все равно бросит мужа и детей-поросей и свалит в закат.       — Если врать, и не такое бывает, — согласился Чу Ваньнин, но выдуманная кабанья семья его почему-то не развеселила.       Они встали на пороге его дома, и ни один не спешил прощаться. Мо Жань судорожно придумывал повод зайти в дом и даже рот открыл, чтобы кое-что предложить, но Чу Ваньнин его опередил:       — Это не так смешно, как кажется, — сказал он, опустив густые ресницы.       Мо Жаню вдруг стало очень стыдно:       — Извини. Людям не понять, как это трудно.       Вместо того, чтобы попытаться понять чувства Чу Ваньнина, он думал только о себе. Распушил хвост. Думал, что Чу Ваньнин должен принять его в объятия, в постель, в жизнь — и все лишь за то, что ему все равно. «Я принимаю тебя таким, какой ты есть, люби меня за это сейчас же!»       — Нет, — зло сказал Чу Ваньнин. — Мы не отдельный вид, а просто люди с особой болезнью, которая передается генетически.       Мо Жань понял, что опять налажал. Как же трудно говорить с людьми, когда вскрывается их большая тайна. Они кидаются и бросаются, точно загнанные в угол звери.       — Извини, я еще не привык, — вздохнул он.       — Это я был неправ, — Чу Ваньнин прочистил горло. — Слишком резко сказал. Я злюсь не на тебя.       — А на кого?       Лицо бывшего учителя в полумраке показалось Мо Жаню совсем юным.       — Да так. Каждый раз думаю, что понял и простил. Но когда всплывает эта тема… Забудь.       Чу Ваньнин взялся за ручку двери, а Мо Жань испугался, что его прогоняют, и загородил ему путь.       — Хочешь, мы можем об этом поговорить. Я постараюсь понять.       — Тут говорить не о чем, — ответил Чу Ваньнин и тихо добавил: — Иди домой.       — Стой. Я хочу помочь, — вырвалось у Мо Жаня.       — Не думай, что раз обо всем догадался…       — Неважно, оборотень ты или нет, но рану надо обработать. Может, на душе тебе легче не станет, но дай хоть повязку сменить.       Губы Чу Ваньнина уже сложились, чтобы дать решительный отказ, но Мо Жань оказался быстрее. Он затащил бывшего учителя в дом, выскочил из сапог и расстегнул куртку так резво, что чуть собачку на молнии не сломал.       — Где аптечка? — спросил Мо Жань, уже намыливая руки у раковины.       Судя по звукам за спиной, Чу Ваньнин был в ярости: каждый его шаг мог проломить пол, он чем-то гремел и швырялся. Поворачиваться к нему было страшно. Когда Мо Жань вычистил всю грязь из-под ногтей и оглядел поле боя, стало ясно: аптечка тут везде. Он и забыл, какой у Чу Ваньнина дома срач. Хозяин помойки смотрел на него, точно тигр, заметивший у своего гнезда надоедливую тупую мартышку.       Мо Жаню стало интересно: он правда так сильно злится или дело в том, что он смущен, но на самом деле очень хочет, чтобы о нем позаботились? Или все сразу? Наверное, если бы он правда не хотел, то выставил бы Мо Жаня вон?       — Шевелись, — отрывисто сказал Чу Ваньнин. — Я спать хочу.       Значит, хочет! Не спать, а чтобы Мо Жань его лечил, чтобы был рядом, чтобы трогал и… Без и, Мо Жань.       На этот раз обстановка была совершенно другой. И свет горел ярче, и Мо Жань думал о том, какие слова успел сказать, пока душил Чу Ваньнина на пороге дома Наньгун Сы. Успел он признаться в чувствах или нет? Слышал ли его Чу Ваньнин? Можно было уточнить, но вместо этого Мо Жань сказал:       — Штаны не снимешь?       — Подготовь все, тогда сниму, — похоже, Чу Ваньнин находился на стадии торга.       Он жаждал торговаться, чтобы сократить время обнаженки до минимума. Мо Жань не протестовал, потому что ему было бы тяжело держать себя в руках. Особенно после всех подсмотренных снов, мыслей и чувств.       Обычно для обработки таких ран пациенты ложатся на живот, но Чу Ваньнин и так чувствовал себя уязвимым, когда спустил штаны с подштанниками до колен. Мо Жань узнал об этом, коснувшись его бедра, чтобы снять пластырь. Еще он знал, что Чу Ваньнину нравится, и знал, почему Чу Ваньнин даже не думал сделать шаг навстречу. От этого на душе становилось и горько, и сладко, и невообразимо волнительно. Что может быть волнительней, чем Чу Ваньнин, который хочет покориться, но ни за что этого не сделает?       Раньше Мо Жань доверял ему. В юности, когда они ели за одним столом в доме дяди, а Мо Жаня распирало от вожделения, достаточно было представить, что подумал бы о нем педант Чу-лаоши, и стояк как ветром сдувало. Настоящая, а не воображаемая голова Чу Ваньнина оказалась полна провокационных мыслей — какую ни поймаешь, жар поднимается в мозгах, в сердце, в штанах, везде. Мо Жань весь загорался и глотал слюну так часто, что язык высыхал.       — Что застыл? — недовольно спросил Чу Ваньнин. — Мазать не будешь?       — Буду, — растерянно ответил Мо Жань.       Как можно говорить такое вслух и параллельно думать: «Хочу вылизать его виски»?       За все время, пока Мо Жань касался его, Чу Ваньнин ни разу не подумал ничего вроде «трахни меня» или «вот бы он мне отсосал». В его фантазиях не было ни секса, ни поцелуев — по крайней мере, в виде слов. Так-то Мо Жань чувствовал, что все тело под его пальцами горело от желания и страха. Однако в голове Чу Ваньнина роилось катастрофически много мыслей о том, что можно делать языком и зубами. Похоже, фетиш был продиктован кошачьими инстинктами, и Мо Жаня распирало от любопытства, как Чу Ваньнин привык заниматься любовью? Как он любит? Неужели он делал это лишь в теле тигра, как крыса Гоудань? Если так, могут возникнуть проблемы.       — Ты там заснул?       Мо Жань моргнул и обнаружил, что до сих пор пялится на уродливую рану. Чу Ваньнин разозлился:       — Ты во мне еще одну дырку проделаешь!       — Прости, я правда не хотел, — пробормотал Мо Жань. — Я не знал, что это ты. Не знал, что лук вообще выстрелит и в кого-то попадет. Я не знал.       «Лучше еще стрелу получить, чем терпеть твою жалость», — подумал Чу Ваньнин.       Как он не понимает, что не в жалости дело! Мо Жань тут не потому, что жалеет его, не из-за чувства вины. Он рядом, потому что хочет быть здесь, и все. Но словам Чу Ваньнин все равно не поверил бы. Поэтому Мо Жань, недолго думая, прижался к безобразной ране губами.       Его чуть не снесло потоком чужих мыслей, а сердце в груди взбесилось и возжелало стучать сразу за двоих.       — Ты сдурел? Что ты творишь?! Мо Жань, ты больной?       Чу Ваньнин с силой оттолкнул его голову от себя, и подумывал о том, чтобы вывернуться из рук. В нем боролись страх и любопытство, здравый смысл и желание лизаться.       — Как ты не понимаешь? — в отчаянии сказал Мо Жань. — Ты достоин самого лучшего. Не надо постоянно терпеть и думать, что ты чего-то не…       — Я и так тебя терплю, — огрызнулся он. — И терпение мое на исходе. Выкинешь такое еще раз, и я…       — Блядь, Чу Ваньнин!       — Продолжишь — и я тебе рот с мылом помою!       — Да нет же, смотри! Рана стала меньше!       Как раз с того края, где только что были губы Мо Жаня, рана начала затягиваться: кожа порозовела и стянулась, корочки отпали. На контрасте с мокнущей дырой, которая никак не желала заживать, разница была особенно заметна.       «Неужели это из-за того, что лук особый? — удивился Чу Ваньнин. — В легендах о таком не говорилось. Может, частью ритуала было зализывание раны?»       Мо Жань поднял взгляд и снова сглотнул. Кажется, он понял, как показать Чу Ваньнину, что его хотят до потери пульса.