Год тигра

      Мать Чу Ваньнина была кошкой. Вместо того, чтобы таскать его за шкирку зубами, она носила его на руках. И мыли его не шершавым языком, а в ванночке с резиновым крокодильчиком. Когда Чу Ваньнин вырос, его под дулом пистолета нельзя было заставить вылизываться. Поэтому еще ни один язык не касался тела Чу Ваньнина, даже его собственный. До этого вечера.       Не сказать, что Чу Ваньнин перепугался насмерть, но если бы его держали нежнее, точно сиганул бы на шкаф как есть, в человечьей форме. Мо Жань впился пальцами в его колено и старательно зализывал рану. Поначалу он был серьезен и полностью сосредоточен на деле, будто лечил Чу Ваньнина настоящим лекарством. Ни разу не скривился и даже плеваться не стал. Будто делать это естественно и не безобразно.       У Чу Ваньнина имелся личный рейтинг интимных прикосновений: от самых невообразимых, о которых даже мечтать не приходилось, до чужого дыхания на коже. Вылизывание стояло на третьем месте. Он сам никогда не стал бы лизать кого-то без разрешения, потому что вряд ли кому-то понравилось бы влажное прикосновение от некрасивого и старого оборотня. Тем более он не ожидал, что ему встретится человек, напрочь лишенный брезгливости. Однако реальность превзошла все его ожидания: Мо Жань касался языком не просто кожи, он зализывал безобразную рану. Отрывался от нее лишь чтобы восторженно сказать:       — Работает! Она правда затягивается!       Поначалу Мо Жань робко касался краев раны кончиком языка, и Чу Ваньнин был настолько шокирован, что даже протестовать не мог. Он был уверен: Мо Жань делает это из чувства вины. Наверняка решил, что раз сам выстрелил, сам должен зализать. Похоже, магия лука была согласна с Мо Жанем.       — Не больно? — спрашивал он и, не дожидаясь ответа, возвращался к процедуре.       Разумеется, к процедуре! Это как массаж простаты — стыдно и ни в коем случае не приятно. Чу Ваньнин понял, что момент упущен, все зашло слишком далеко, уже нельзя навалять Мо Жаню и выставить его вон. Пришлось делать вид, что так и надо, и судорожно придумывать происходящему пристойные названия и оправдания. Поднявшийся от прикосновений Мо Жаня жар оказался в разы ярче тупой боли в ране, и Чу Ваньнин почувствовал, что такими темпами выставит свое возбуждение напоказ.       — Еще немного, и совсем затянется! — Мо Жань погладил Чу Ваньнина широкой ладонью, чтобы успокоить.       «Гнусный провокатор! О каком покое вообще может идти речь, когда ты трогаешь меня?» — в отчаянии думал Чу Ваньнин.       Мо Жань все смелее прижимался ртом к ране, влажные звуки внизу явно говорили о том, что в ход пошел весь язык. Возбуждение нахлынуло волной, уши Чу Ваньнина горели, точно угли в печи. Он кусал губы, сжимал кулаки и впивался ногтями в ладонь, чтобы отрезвить взбесившееся тело. Бесполезно, все бесполезно.       — Как я раньше не догадался? — глухо прошептал Мо Жань.       «Главное не догадайся, как меня это возбуждает», — обреченно подумал Чу Ваньнин.       Потеряв всякий стыд и чувство самосохранения, Мо Жань действовал так, будто перед ним было вкуснейшее блюдо, и он жаждал впиться зубами и обглодать до кости, но был вынужден терпеть и мучить жертву губами и языком. Чу Ваньнин понял, что уже достаточно возбужден, чтобы испугать любого, кто опустит взгляд ниже пояса. Не помогали ни мысли о процедурах, ни страдальческие думы о том, насколько отвратителен учитель, который смеет возбуждаться из-за бывшего ученика. Мо Жань своим напором вытеснил все.       — Уже все? — хрипло спросил Чу Ваньнин и постарался напустить на себя надменный вид.       Мо Жань поднял на него темный голодный взгляд и сказал — влажными красными от процедуры губами сказал:       — Вроде да, — и глядя Чу Ваньнину в глаза, снова прижался губами к месту, где еще с утра была рана.       — Тогда заканчивай, — Чу Ваньнин хотел звучать грозно и сурово, но в итоге вышло что-то невнятное и жалобное.       Рана и правда рассосалась, как не бывало, и Мо Жань по этому поводу пришел в неописуемый восторг. Чу Ваньнин в спешке одевался и прикрывал свой позор, а из него тем временем лился бесконечный поток бреда про лук, магию и силу слюны.       — Не зря животные зализывают раны, — тараторил Мо Жань. — В слюне содержится куча полезных веществ. Я слышал, переваривание пищи начинается еще во рту…       «При чем тут переваривание пищи? Я тебе что, еда?» — Чу Ваньнин уже натянул штаны и соображал, как поскорее выпнуть умника за дверь и уединиться. Не соображалось вообще.       — Я в этом не очень разбираюсь…       «Не разбираешься — вот и заткнись!»       — …но в слюне вроде содержатся антибиотики. Может, они помогли?       — Да, в слюне есть лизоцим, Мо Жань. Не думаю, что он помог, но все равно спасибо, что за-зализал мне рану, — кровь в жилах Чу Ваньнина похолодела, когда он понял, что заикается.       Больше всего на свете хотелось зашить себе рот. Мо Жань странно отреагировал на эти слова: замер и уставился на Чу Ваньнина. Если раньше голова раскалывалась от трескотни, то теперь со всех сторон стала давить тишина. Или дело вовсе не в звуках? Может, в запахах или в температуре воздуха? Свет слишком приглушенный? Или яркий? То ли жарко, то ли холодно. Очень хочется чего-то, до смерти хочется, но хоть убей, Чу Ваньнин не понимает, что сделать, чтобы стало легче.       — Думаю, мне пора, — бодро сказал Мо Жань.       Прозвучало совершенно неискренне: Чу Ваньнин прекрасно понял, что уверенность Мо Жаня напускная. И нужна была для того, чтобы скрыть отвращение к старому учительскому телу. Как бы Чу Ваньнин себя ни обманывал, они оба понимали, что случившееся выходит за рамки даже дружеского общения. Мо Жань и вправду человек с большим сердцем, раз смог пойти на такие жертвы. Будь на месте Чу Ваньнина кто-нибудь вроде Жун Цзю — о, он прекрасно помнил это имя! — все вышло бы совсем иначе. Он почувствовал себя еще более омерзительным и непривлекательным, чем когда-либо, и больше всего на свете хотел, чтобы его оставили в покое.       Мо Жань потянулся было за курткой, но ему снова взбрела в голову какая-то дурь. Он вернулся и стал мучить Чу Ваньнина своим присутствием и дикой мимикой, которая явно свидетельствовала о том, что он очень хочет что-то сказать, но не получается.       «Ты немой? Или зубы слиплись от лизания? Рожай уже и выметайся!» — эти мысли Чу Ваньнин пытался передать суровым взглядом, но Мо Жань ни словом разродиться не смог.       Он поступил гораздо хуже — хотя куда уж хуже после позорного вылизывания? Мо Жань подошел к нему так близко, что стало видно узор на узкой радужке вокруг расплывшегося зрачка. А потом наклонился и быстрее, чем Чу Ваньнин сообразил, что происходит, потерся щекой о его щеку, точно кот. Чу Ваньнин от удивления дышать перестал и замер, как истукан. В своих эротических фантазиях он делал точно так же и часто представлял, как Мо Жань мог бы отреагировать. Но вот вышло наоборот, к такому его жизнь не готовила.       — Ты что делаешь?       — Прощаюсь, — Мо Жань сунулся потереться еще раз, но Чу Ваньнин остановил его, ткнув пальцем в лоб. — Пытаюсь говорить на твоем языке.       — Делай это ртом, — зашипел он и прикусил язык.       — Что делать?       Разумеется, Мо Жань понял, насколько двусмысленны эти слова и движения, особенно когда они так близко стоят, что чувствуют дыхание друг друга. Мысли в голове Чу Ваньнина смешались, и он жутко разозлился. Как Мо Жань смеет дразнить его? Разве не понимает, как жестоко давать надежду?       — Все равно ты попрощался неправильно, — огрызнулся Чу Ваньнин. — Поэтому говори словами через рот и не выпендривайся.       — А как правильно? — Мо Жань невинно захлопал глазами и снова попытался потереться о лицо Чу Ваньнина — на этот раз нацелился на лоб.       — Не знаю! Но это точно не прощание. Кошки так территорию метят, — вырвалось у Чу Ваньнина.       Он думал, что хуже быть не может, это дно, дальше падать некуда.       — Вот как. Думаю, я это и хотел сказать. Спасибо, что подсказал, — Мо Жань снова потерся щекой и на самое ухо прошептал: — Не хочу прощаться.       Тело Чу Ваньнина отреагировало гораздо быстрее и мгновенно налилось жаром, напряглось, точно пружина. Весь день он боялся и отталкивал Мо Жаня, и руки его устали слушать голос разума. Когда ум прояснился и собрался завести привычную песню «ты никому не понравишься, а Мо Жаню и подавно», уже оказалось поздно. Чу Ваньнин со вздохом потерся о щеку Мо Жаня в ответ и, похоже, снес тормоза — им обоим одновременно.       В фантазиях Мо Жань был нежным, потому что был лишен плоти, но настоящий Мо Жань оказался горячее лавы, весь из жестких жил и упругих мышц. Его можно было держать, прижимать к себе и ласкать как угодно, не боясь, что он растает мороком и исчезнет. Чу Ваньнин не понял, когда они перестали просто тереться друг о друга и в ход пошли языки. Мо Жань явно намеревался лизать лицо, как собака, но Чу Ваньнин обнаружил, что такое ему не по душе, и сам прижался ртом к его губам.       Только что под его языком была короткая щетина на подбородке Мо Жаня, и вот он оказался в глубине горячего, влажного и жадного рта, и от восторга не знал, куда деться. Чу Ваньнину хотелось, чтобы одежда исчезла, хотелось кусать, лизать, сжимать, сожрать. И крышу сносило от чувства, что Мо Жань хочет того же. Он всегда думал, что если и поцелует кого-нибудь в своей жизни, это будет неловкий позор. Да, думал всегда, а теперь думать перестал вообще. О каких мыслях речь, если ты и если тебя?       — Ваньнин, такой горячий котик, — шептал Мо Жань, увлекая его за собой. — Если бы я знал раньше. Сколько лет впустую!       Чу Ваньнин слабо понимал, о чем речь, но от низкого голоса и вибрации в груди плыл еще больше и тянулся к нему, точно рыбка за огоньком удильщика. Такой сладкий огонек в холодной темноте. Ешь меня, Мо Жань, только дай немного огня! Дай полюбоваться на тебя, дай!       Когда Чу Ваньнин нашел в себе силы отстраниться, они уже сидели на кровати — вернее, Мо Жань сидел, а Чу Ваньнин совершенно бесстыже устроился верхом на его коленях, пытался развести ноги еще шире, чтобы сильнее прижаться пахом к твердому животу. Лучше бы он на Мо Жаня не смотрел. Надо бы выключить свет, выколоть глаза, что угодно сделать, только бы не видеть его сейчас. Чу Ваньнин горел от желания: хотел снова припасть ртом к Мо Жаню и хотел отрастить усы с хвостом и дать отсюда деру в горы. Когда-то он думал, что если в его жизни и состоится близость, это точно будет милостыня, акт благотворительности, жертва от партнера. Только вот Мо Жань совершенно не походил на благотворителя. Он тяжело дышал, улыбался алыми от поцелуев губами, а его дикие глаза безумно сверкали.       — Золотце мое — ах! — Мо Жань мягко повел бедрами под Чу Ваньнином. — Как мне с тобой хорошо! Все равно, кто ты: человек, животное или фея — ты мне нужен любой. Я все сделаю, чтобы быть с тобой.       — Не болтай, — зашипел на него Чу Ваньнин.       Мо Жань покачал головой и любовно погладил его шею:       — Ну нет. Ты сказал, чтобы я делал это ртом. Тс-с-с! Я глупый человек, мне нельзя давать такие расплывчатые команды, — Мо Жань наклонился к уху Чу Ваньнина и прошептал: — Я же буду делать ртом, что захочу.       В подтверждение своих слов он обдал ухо горячим дыханием, обхватил губами мочку — и чувство было такое, будто где-то в ней хранились остатки здравого смысла, а Мо Жань раздавил их языком. Чу Ваньнин вцепился в его плечи, еще сильнее вжался в него всем телом — и с его губ сорвался тихий стон. От чего Мо Жань воодушевился еще больше. Только что он был в настроении перевести дыхание, но тут снова набросился на Чу Ваньнина с поцелуями.       Но Чу Ваньнин испугался. В фантазиях и снах все было под его контролем. Он делал, что хотел, и с ним делали только то, на что хватало воображения. И уж точно он не собирался издавать никаких странных звуков и выставлять себя дураком.       — Что-то не так? — Мо Жань заметил, что из гибкой лозы Чу Ваньнин превратился в бревно. — Неудобно?       Он погладил напряженные бедра Чу Ваньнина, пытаясь успокоить, но вышло только хуже. Тело Чу Ваньнина, безусловно, требовало прикосновений. Хотело прижиматься, тереться, жаждало ласк. Член стоял так, что пары движений хватило бы, чтобы кончить со звездами в глазах. Только вот туман вожделения в голове рассеялся, и Чу Ваньнин не мог больше наслаждаться процессом. Но и объяснить толком ничего не мог, потому что сам еще не понял, в чем дело. Он чуял что-то странное. Был тут какой-то подвох.       Не мог Мо Жань добровольно наброситься на него, звать золотцем, котиком и шептать, что давно об этом мечтал. Вряд ли он мечтал о поцелуях с Чу Ваньнином, сжимая упругую задницу Жун Цзю. От мысли об этом губы сами собой скривились.       — Устал? — спросил Мо Жань. — Голодный? Я могу что-нибудь приготовить, если хочешь.       Чу Ваньнину одинаково сильно хотелось и покусать Мо Жаня до крови, и кончить от его рук, но ничто из этого он не мог себе позволить. Если он сильно разозлится, то спугнет Мо Жаня и так и не узнает, в чем причина странного поведения.       — Приготовь, — сухо сказал Чу Ваньнин и вспомнил, что в самом деле давно не ел. Они правда поели, но вкуса еды Чу Ваньнин не почувствовал. Голова работала так, что пар чуть не шел из ушей. За день столько всего случилось.       Конечно, в первую очередь случился Мо Жань. Он и сейчас случался: трогал ногами под столом, пытался накормить с рук, и Чу Ваньнин кормился. Ему нравилось. Он жмурился от удовольствия и хотел вернуться обратно к Мо Жаню на колени и целовать его до потери пульса. Первый приступ подозрений прошел, и Чу Ваньнин снова начал терять бдительность.       Но кроме Мо Жаня сегодня случилось кое-что очень странное. Чу Ваньнин чуял, что не зря всплыли легенды об оборотнях, но считал так: везде, где чудится хитрый заговор, вероятней всего дело совсем в другом. Для заговора несколько человек должны собраться и заняться сложным общим делом. В рабочих чатах Чу Ваньнин видел, как коллеги собирались вместе пить пиво. Десять человек собралось, из них пятерых скосил гастрит, у двоих случились юбилеи двоюродных племянников. Из оставшихся троих вовремя пришли только двое, а третий опоздал на три часа. Его сидели и ждали, захламляя чат фотографиями пустых стаканов и тарелок с куриными костями. Если собраться пить пиво так сложно, то стать злодеями-заговорщиками — практически непосильная задача. По крайней мере для коллег Чу Ваньнина.       Так и вышло. Сегодня днем, пока съемки не закончились и Мо Жань не набросился на него с неожиданными открытиями, Чу Ваньнин пришел в дом, где жила съемочная группа. Принес лекарства и бумагу с рекомендациями, чтобы не говорить с Мо Жанем лично. Когда он переступил через порог, внутри дома уже раздавалось истошное жужжание. Видимо, кто-то из съемочной группы не взял с собой телефон. Тот вибрировал и катался по столу, и Чу Ваньнин проникся к нему жалостью. Он собирался уже отнести телефон на съемки, но взгляд зацепился за номер входящего звонка.       Обычно людям звонят известные личности. Например, дед Хуайцзуй или Сюэ-красавчик. С безымянных номеров звонят мошенники. Только этот номер Чу Ваньнин знал наизусть. Когда-то он был забит в память его собственного телефона и носил вполне определенное имя. И человек с этим именем никогда бы не опустился до того, чтобы трезвонить кому-то без перерыва.       Поддавшись порыву, Чу Ваньнин взял трубку и приложил телефон к уху, стараясь при этом не дышать. По другую сторону трубки тоже какое-то время царила тишина.       — Взял-таки, — знакомый голос звучал спокойно и холодно, будто не этот человек оставил кучу пропущенных вызовов. — Ну и где обещанные фотографии? Что молчишь?       Чу Ваньнин почувствовал себя очень неловко. Одно дело ответить на чужой звонок, но другое дело — ответить на чужой пятьдесят первый звонок. Он открыл было рот, чтобы представиться и объяснить, что владелец телефона на съемках, и так уж оказалось, что… Что? Но пока Чу Ваньнин подбирал слова, его собеседник не вытерпел:       — Отправь фотографию моего сына, и поживее. Не то я решу, что ты с ним что-то сделал. А впрочем… За эти два года я утомился играть в твою игру. Можешь уже ничего не отправлять. Надеюсь, ты найдешь последний ингредиент и засохнешь насмерть в попытке затолкать все и сразу в свою жадную глотку.       В трубке пошли гудки, а Чу Ваньнин все стоял с телефоном у уха. Он не знал, что у Цзян Си есть сын. И ему уж точно не пришло бы в голову, что кто-то из съемочной группы связан с семьей Цзян Си.