Год тигра

      Чу Ваньнин стоял в мрачном холодном подвале и не чувствовал под ногами земли. Тем временем Мо Жань говорил ему какие-то слова, пытался хватать за руки, просил не убегать. Но как убежать, если земли под ногами нет?       — Я ничего не понял из того, что ты только что сказал, — заявил Чу Ваньнин. — Признайся честно: это дурацкая шутка? Вроде купания в ледяной воде?       Нутром он понимал, что чтение мыслей могло бы объяснить удивительную чуткость Мо Жаня и его внезапные теплые чувства. Но верить в то, что кто-то залез к нему в голову и прочитал самые гадкие и постыдные мысли, совершенно не хотелось. Чу Ваньнин с надеждой посмотрел на Мо Жаня, но тот лишь покачал головой. От яркого света ручного фонаря и густой подвальной темноты его чувства утратили полутона и проступали на лице ярче черных букв на белой бумаге.       — Я признаюсь честно: это не шутка, — серьезно сказал Мо Жань. — Я решил никогда тебе не рассказывать, но ты сейчас спросил, и я подумал, что лучше так.       — Лучше бы не рассказывал.       — В этом нет ничего такого.       — Ох, Мо Жань, неужели у меня в голове правда ничего такого? — зло процедил Чу Ваньнин.       Паническую пустоту в груди стала заполнять белая ярость.       — Слушай, это не так просто, как в фильмах. Не было такого, что я касался тебя и видел чистые мысли…       «Значит, видел грязные?» — подумал Чу Ваньнин, но прикусил язык, потому что знал — умных мыслей в его голове сейчас нет. А помолчит — сойдет за умного.       — Не было ясного голоса или субтитров, тебя нельзя было поставить на паузу или на повтор. Человеческая голова вообще такая помойка из всего…       «Значит, в моей голове один мусор?»       — Там и слова, и чувства, и воспоминания, и сны, вообще все подряд. Иногда была полная пустота, когда ты запрещал себе о чем-то думать и что-то чувствовать. Если бы не вся эта история с луком, я бы так и не понял, что ты оборотень. В моей голове ни капли не проще. Я часто не знаю, как поступить, и чувствую одновременно кучу всего, не могу ни в чем разобраться. А когда я касался тебя, чувств и непонятных мыслей становилось вдвое больше.       — Ты не всегда читал? Только когда касался меня? — Чу Ваньнин вздохнул с облегчением, а потом прикусил губу и чуть не заскулил от унижения.       Он помнил, что стоило им прикоснуться друг к другу, как мозг расплавлялся в жидкую кашу. Там точно были непристойные желания, недостойные мысли, отвратительные мечты. Но Мо Жань не собирался его щадить.       — Ты не хочешь знать, что я видел в твоей голове, — сказал он. — Но я скажу. Я много разного там видел, и одну вещь очень ясно понял. Когда дело касается чувств, твои дела и мысли очень сильно расходятся. Говоришь, что сладко, думаешь, что горько. Говоришь, что не больно, а про себя думаешь, что невыносимо.       Сердце Чу Ваньнина только что горело от гнева, но от этих слов сжалось, стало вязким, липким и морщинистым. Худшего обвинения он в жизни не слышал. Что самое омерзительное, Мо Жань был кругом прав. И вдруг стало так грустно, что захотелось сквозь землю провалиться.       — Не смотри так, — взмолился Мо Жань и порывисто обнял одеревеневшего Чу Ваньнина. — Знаю, я предатель. Я твой злейший враг. Вероломное чудовище. Я поэтому целых два года потерял. Думал, что твоя голова работает так же, как моя.       — Два года?       — Я тогда уже сходил с ума по тебе. Ты так спорил со мной, так огрызался, а в последнюю встречу мы так поссорились, что я был уверен: ты меня ненавидишь. Но когда мы встретились здесь, я с первого прикосновения понял, что это не так.       — Как — не так?       — Не так, как я ожидал, — Мо Жань в самоубийственном порыве потерся носом об ухо Чу Ваньнина. — Я понял, что ты никогда не скажешь мне, как скучал. Не признаешься, что смотрел все выпуски моей передачи.       — Я не смотрел, — зашипел Чу Ваньнин и вырвался из объятий, чтобы испепелить наглеца взглядом.       — Вот видишь? Ты смотрел. Я знаю, что ты смотрел. Ты знаешь, что я знаю, что ты смотрел. Все все знают, в том числе и то, что ты вслух никогда не признаешься. А это даже не вершина айсберга. Это крошечная льдинка на его вершине.       В голосе Мо Жаня чудилась неприятная горечь, и от нее Чу Ваньнину стало всерьез не по себе. Он всегда знал, что плохо сходится с людьми — да что уж тут, никак с ними не сходится. Нечего было начинать, нечего было надеяться. Мо Жань, видимо, узнал, что Чу Ваньнин неравнодушен к нему, и решил заняться благотворительностью. Стоит признать, у него отлично вышло притвориться влюбленным в человека, который никогда не был достоин любви.       — Прочитал пару мыслей и решил, что все понял? — сурово спросил Чу Ваньнин. — Что ты от меня хочешь? Чтобы я изменился? Стал нормальным? — он сделал шаг к Мо Жаню и упрямо задрал подбородок. — У меня для тебя плохие новости. Так что заканчивай этот спектакль.       — Какой еще спектакль?       Но Чу Ваньнин решил, что разговор окончен и молча пошел к выходу из подвала. Только в дурацких романтических историях герои меняются ради возлюбленных. Чаще всего это значит, что их изъяны были следствием лени и распущенности. История заканчивается поцелуем или свадьбой, но за кадром лень возвращается, а вместе с ней и тот изъян, от которого герой волшебным образом исцелился во имя любви.       Изъян Чу Ваньнина мешал ему не только любить, но и просто жить среди людей. На наследственную замкнутость и скрытность наложилось воспитание деда, проблемы во время полнолуния — и вышел он. Всю жизнь Чу Ваньнин с грехом пополам старался подстроиться под окружающих. Это случилось не на той неделе, когда Мо Жань снова ворвался в его жизнь, не пять лет назад, когда они встретились впервые. Но долгая и упорная работа над собой дала очень скудные плоды. Если саженец магнолии посадить в Гуанчжоу, через пару лет он зацветет, но в вечной мерзлоте магнолия не зацветет никогда, сколько ни старайся.       — Чу Ваньнин, стой, — Мо Жань быстро догнал его. — Я вообще не то имел в виду.       — Не желаю ничего слышать, — Чу Ваньнин чувствовал себя ничтожным и жалким, боялся, что Мо Жань это заметит — или уже заметил, пока читал мысли.       Наверху под лунным светом стало еще сложнее прятать отчаяние. Если бы Мо Жань продолжил нести чушь, было бы легче, но тот шел рядом молча и изучал Чу Ваньнина взглядом, будто задался целью довести его до белого каления. Поднявшийся из колодца туман осел инеем, и трава льдисто захрустела под ногами. Чу Ваньнин вновь продрог до костей. Он ожидал, что Мо Жань зайдет за ним в комнату, но тот встал у дверей как вкопанный и смотрел с порога. Его взгляд был темным и тяжелым, почти злым — он злился на Чу Ваньнина, но не мог укусить. Не из чувства вины, а по какой-то еще причине.       — Заходи, — равнодушно бросил Чу Ваньнин. — Если не хочешь замерзнуть насмерть.       Ноздри Мо Жаня гневно дрогнули, но он покорно разулся и зашел в комнату. На полу в беспорядке валялись одеяла и подушки — еще с тех пор, когда единственной проблемой между ними казалась несовместимость в постели.       Говорить они начали одновременно:       — Спи, где хочешь.       — Твоя голова правда работает совсем по-другому.       — Тебе не надоело? — огрызнулся Чу Ваньнин.       — Для меня это не проблема, — упрямо сказал Мо Жань и в подтверждение пнул ни в чем не повинную подушку.       — Оно и видно.       — Хорошо, — юноша гневно поджал губы и подошел вплотную. — Предупреждаю, сейчас будет запрещенный прием.       — Хуже несанкционированного чтения мыслей? — оскалился Чу Ваньнин. — А может, ты и сейчас в моей голове торчишь?       — Если бы ты мог залезть мне в голову, то прекратил бы нести чушь, — Мо Жань покачал головой. — С чего ты взял, что мне понравится, если ты изменишься? Я тебя полюбил таким, какой ты есть, — он уверенно сжал плечи Чу Ваньнина. — Я люблю тебя за то, что ты другой.       — Это против правил, — вырвалось у Чу Ваньнина.       Но Мо Жань не расстроился и не обиделся, просто кивнул и погладил его за ухом. Не полез с поцелуями, не стал ничего говорить, просто согласился. Пальцы Мо Жаня жгли кожу, а слова и молчание растревожили сердце. Чу Ваньнин выучил сотню адекватных реакций на человеческие слова и научился правильно их применять. С каждым годом промахов и пробелов становилось все меньше, но в том, что касалось нежных чувств, Чу Ваньнин был катастрофически плох. Он знал, что принято радоваться, знал, что любовь — это что-то счастливое и светлое, но от признания Мо Жаня стало тяжко на душе, а глаза будто налились свинцом. И как он ни старался, уголки губ опускались все ниже, и он был благодарен Мо Жаню, когда тот притянул его к себе в объятия.       С каждым новым шагом навстречу друг другу вместе с вышиной любви ему открывалась и глубина страха. И чем выше в небеса поднимается вершина, тем ближе к аду дно пропасти, в которую можно упасть. У Чу Ваньнина от страха и радости рядом с Мо Жанем захватило дух, и он вернул объятие с двойной страстью, на минуту забыв, из-за чего они так яростно сцепились и почему не хотели уступать друг другу.       — Дождь пошел, — сказал Мо Жань, когда они улеглись обратно.       Снова сплелись руками и ногами. Прежде боялись коснуться друг друга, а теперь напротив боялись расцепиться. По крыше и правда забарабанили крупные капли. Хорошо, что Чу Ваньнин вовремя успел размякнуть, иначе их ждал бы град с куриное яйцо. Он все еще был смертельно смущен и обижен — не каждый день тебе говорят, что ковырялись в твоих мозгах. И не каждый день признаются в любви во время ссоры. А еще... Что гораздо хуже признания в любви, Мо Жань прочел его мысли и все равно остался рядом. Горькое томление уже разлилось по телу, Чу Ваньнин знал, что проиграл откровенности Мо Жаня и его упрямству. Проиграл, но не простил.       — Я придумал, — пробормотал Мо Жань.       Чу Ваньнин заглянул ему в лицо и убедился, что его ждет очередное открытие. Может, похуже чтения мыслей. Неужели Мо Жань решил, что дно нужно пробить во что бы то ни стало?       — Ты уверен, что хочешь сказать это сейчас? — угрожающе прошептал он.       — Это гениальная идея. Тебе понравится. Я придумал, как решить нашу проблему.       — Вернуться назад во времени и не читать мои мысли.       — То есть не трогать тебя? — Мо Жань фыркнул. — Невозможно. Выше моих сил.       С этими словами он обхватил лицо Чу Ваньнина ладонями и потянулся за поцелуем, но вовремя опомнился и все-таки коснулся губами лба. Смачно и дюжину раз подряд — так, что кожа на лбу загорелась.       — Но ты все равно послушай. Логика тут есть, — глаза Мо Жаня загорелись пуще прежнего. — Есть все-таки проблема в том, что ты кот…       — Я человек, — с этими словами Чу Ваньнин пнул Мо Жаня под одеялом.       — Да нет же, я не о твоей личности, а о твоих половых инстинктах.       Этот человек, кажется, всерьез решил вызвать на свою голову град размером с баскетбольный мяч и каждой фразой приближал свое изгнание из рая.       — Не желаю обсуждать с тобой свои половые инстинкты, — Чу Ваньнин оттолкнул Мо Жаня и отвернулся.       — Ты терся об меня, как кошка. Не хочешь теперь попробовать… — Мо Жань запнулся, когда Чу Ваньнин зло зыркнул на него через плечо. — Не хочешь прикусить мне холку?       — Ты псих! — выпалил Чу Ваньнин. — Держись от меня подальше.       — Я серьезно, — еле слышно прошептал Мо Жань. — По-моему, это было бы дико сексуально.       Да, Чу Ваньнин представил, и все внутри свело от сладкого предвкушения. Но от возбуждения он только сильнее разозлился. Каков наглец!       — Еще слово — и ты отправишься искать себе дико сексуальных партнеров в лесу, Мо Жань, — прошипел он и накрылся одеялом с головой.       Из упрямства он пролежал так очень долго и чуть не задохнулся, а когда высунул нос наружу, Мо Жань уже дрых без задних ног. Ну конечно, признался, очистил совесть, скинул с больной головы на здоровую.       «Отдай ему должное, Чу Ваньнин, — подумал он про себя, изучая привлекательный профиль. — Ты бы ни за что в таком не признался. Еще бы трогал его почем зря, чтобы лишний раз подсмотреть мыслишки».       Чу Ваньнин покивал, а потом вдруг снова вспыхнул: но что же он такое увидел, что стал предлагать дурацкие игры с прикусыванием холки? Как назло, Мо Жань повернулся к нему спиной, одеяло сползло с его шеи, и та белела теперь в темноте, зазывая прикоснуться к коже и проверить, насколько она теплая. Рот Чу Ваньнина мгновенно наполнился слюной, а глаза увлажнились от злости на себя. Он чувствовал себя грязным, потому что Мо Жань знал, беспринципным, потому что не мог долго обижаться. «Я люблю тебя за то, что ты другой», так сказал Мо Жань. Обидно, наверное, в ответ на признание в любви получать тычки, пинки и испепеляющие взгляды. Все потому, что Чу Ваньнин не знает цены этим словам.       Он был дикарем, которому на голову свалилась гора алмазов. В его глазах все прозрачные камни были дешевым и хрупким кварцем, не стоящим внимания. Все слова, которые он слышал в своей жизни, были не дороже кварца. Дикарь Чу Ваньнин не знал, что алмаз прочнее всего на свете, что, огранив его, можно получить бриллиант чище слезы и ярче звездного света.       «Как долго ты сможешь выносить меня?» — с грустью подумал Чу Ваньнин и подполз поближе к Мо Жаню.       Чуткий нос уже уловил запах теплой кожи. Чу Ваньнин прижался сухим поцелуем к позвонку у основания шеи Мо Жаня, и губы снова скривились от невыносимой печали и чувства вины. Все скоро кончится, кончится, кончится…       — Я все хотел спросить у тебя, — раздался в тишине голос Мо Жаня, и Чу Ваньнин вздрогнул, точно пойманный вор. — Ты сказал, что оборотням сложно создавать семьи. Что стало с твоей семьей?       Пока Мо Жань читал мысли, он понял еще одну вещь, о которой не посмел сказать вслух: Чу Ваньнин считает, что недостоин любви. Мама обожала Мо Жаня в детстве, согрела лучами своей любви на всю долгую жизнь, и он не грустил, когда его не любили. Он недоумевал и злился. Разве можно его такого не любить? Да кто вы вообще такие, чтобы не любить Мо Жаня, псы поганые? Поэтому, столкнувшись с безнадежной тоской Чу Ваньнина, он растерялся. Может, если он узнает, что же произошло с ним в детстве, сможет лучше его понять?       — Не успел прочитать в моей голове? — недовольно прошептал Чу Ваньнин, и от его влажного дыхания волоски на шее встали дыбом.       — Ты об этом не думал.       Чу Ваньнин долго не отвечал, и Мо Жань уж было решил, что тот притворился спящим, чтобы не развивать больную тему. Очевидно, для него семейный вопрос был очень сложным.       — Не хочу говорить об этом, — сказал он после долгих раздумий.       Голос его звучал пусто и легко, сразу было понятно, что Чу Ваньнин абсолютно не искренен. Снова отдалился, снова не доверяет. При мысли об этом сердце Мо Жаня похолодело от обиды. Он собрался было отвернуться, но тут ледяная волна отступила, и в голову прокралась здравая мысль:       «Это же Чу Ваньнин. Если речь о чувствах, у него не получается говорить, даже если он хочет. Доверие тут вообще ни при чем. Если бы он не хотел говорить, сказал бы сразу».       — Хочешь, я ему накостыляю? — предложил Мо Жань. — Тому, кто тебя обидел?       Чу Ваньнин фыркнул в ответ:       — Я уже.       — Правда? Вот прямо пинка дал?       — Пожилым нельзя давать пинка, — послышался учительский тон.       — Дед или бабка?       — Дед. Отец ему не рассказал, что женился на настоящей тигрице. И однажды в детстве мне не дали лекарство в полнолуние.       История, наверное, была очень грустной, но Мо Жань против воли так и прыснул от смеха:       — О нет.       — О да. Мама лежала в больнице, отец уехал в командировку, со мной сидела няня. Она отвернулась, чтобы разогреть смесь. А потом нашла в колыбельке полосатого и усатого котенка. Ей не понравилось.       — Ну и зря. У тебя шикарные усы, — в подтверждение Мо Жань погладил большим пальцем верхнюю губу Чу Ваньнина. — Ты мне очень понравился в форме, э-э… котенка.       — То-то ты выдирался, орал и норовил сбежать.       — Просто не верил своему счастью. Ну что няня сделала?       Чу Ваньнин расслабился. Рассказывать историю у него выходило лучше, чем описывать чувства, а Мо Жань глупыми комментариями не давал его переживаниям вылезти наружу.       — Няня сначала обзвонила всех своих подружек, и только под утро позвонила деду. Так, мол, и так, ребенку пять месяцев, вылез из колыбельки, подложил котенка и спрятался. Вундеркинд растет.       — И где она неправа? Ты вполне мог, с твоими-то мозгами.       — Дед не был согласен и собирался сдать няню полиции за то, что она убила и съела единственного внука. Фантазия у деда всегда была отменная. Полиция приехала на рассвете, как раз когда я превратился обратно.       — И дед видел?       — Да, своими глазами. В тот же день он забрал меня у родителей, потому что решил, что меня неправильно кормили, слишком долго держали у электроприборов и ставили не те прививки. Даже когда ему все объяснили, он не отдал меня обратно.       — Ты с ними общаешься сейчас? С родителями? — Мо Жань, не задумываясь, прижал Чу Ваньнина к себе и погладил по волосам.       Тот не дрожал и не плакал, но плечи его напряглись.       — Они очень скоро умерли. В школе я считал, это из-за того, что меня забрали. Обижался на деда, но ни слова ему не говорил.       Пока Чу Ваньнин говорил резковато, но было заметно, что эту проблему он уже прожил. Когда-то эта история была как сломанная нога — кровь кругом, кости наружу, боль невообразимая, а теперь кости срослись, кожа затянулась. И перелом давал о себе знать лишь в дождь, когда кость начинала ныть. У каждого есть такая сломанная нога. А то и две, или три.       — Так вы что, помирились? — удивился Мо Жань, когда дослушал историю до конца.       — Думаю, да. Я просто вырос и понял, что он человек, а не всесильный бог. Это не значит, что он прав. Но значит, что ему можно ошибаться. Не значит, что я принял все и понял. Но иногда, когда мы разговаривали, у меня появлялось очень странное чувство…       Чу Ваньнин завис, видимо, пытаясь подобрать слова, и Мо Жань попытался ему подсказать:       — Будто тебе его жаль?       — Не совсем. Жаль, но не только его. Вообще всех нас жаль: и его, и родителей, и меня тоже.       По неосторожности Мо Жань заглянул Чу Ваньнину в глаза и чуть не задохнулся от прилива нежности. Тот смотрел, вскинув брови — то ли от растерянности, то ли от удивления. И от этого лицо его показалось удивительно молодым. Совсем нетрудно было представить его маленьким ребенком, которого разлучили с мамой. Как в одном человеке могли уживаться строгий учитель, брошенный ребенок, бестолковый повар, диковатый тигр и горячее золотце Мо Жаня?       — Ты такой странный, — вырвалось у Мо Жаня. — Жалеешь того, кто устроил тебе адское детство.       — Чувствуешь, как земля гудит? — серьезно прошептал Чу Ваньнин, но на деле никакого гула не было, только дождь по крыше стучал.       — Колодец до сих пор булькает?       — Да нет же! — мужчина раздраженно цокнул языком. — Время несется вперед со страшной скоростью. Люди приходят в твою жизнь и уходят так внезапно, что ты не успеваешь сказать им ничего из того, что ты хотел бы им сказать. И с этим ничего нельзя поделать. Жизнь несется вперед, мне некогда думать о детстве, некогда обижаться на человека, который вырастил меня. Иначе я ничего не успею.       Мо Жань все еще не понимал, но Чу Ваньнин был очень взволнован, будто пытался поделиться с ним каким-то особенным чувством. Кажется, даже если бы была возможность залезть к нему в голову, Мо Жань все равно ничего бы не понял.       — А что ты хочешь успеть? — спросил он.       — Все, — Чу Ваньнин нахмурился так, будто объяснял очевидные вещи. — Смотри, у тебя есть план — то, чего ты хочешь. Из ста процентов руки у тебя дойдут в лучшем случае до тридцати процентов дел. Из этих тридцати процентов ты сможешь успешно завершить в лучшем случае половину…       — Все, все! — Мо Жань сел на кровати. — Я все понял! Но так же нельзя! Нужно злиться на людей, которые обижают тебя! Нельзя всех так быстро прощать из-за каких-то планов!       — А я быстро никого не прощаю, — Чу Ваньнин тоже сел.       — Ну слушай. Ты вот буквально полчаса назад простил мне чтение твоих мыслей.       — Не прощал. Но это в планах.       — В планах?! — воскликнул Мо Жань. — Какие у тебя еще на меня планы?       Чу Ваньнин смотрел гордо и прямо держал спину, а тут вдруг смущенно отвел взгляд и поджал губы.       — В любом случае, если бы я не собирался тебя прощать, просто перестал бы с тобой разговаривать. Насовсем. Но я не знаю, что ты должен сделать, чтобы я не захотел тебя прощать.       — Я устал, — заявил Мо Жань. — Как ты вообще можешь такое говорить — насовсем? Уже почти утро, как я усну после такого? Стой, не говори ничего. Ничего не хочу слышать.       Он плюхнулся обратно на кровать, отвернулся и накрылся одеялом с головой, точно капризный ребенок.       «Обиделся», — понял Чу Ваньнин, так и застыв с несказанными словами в глотке.       Кажется, из-за откровений о семье его понесло, и он сказанул лишнего. Наверно, не стоит рассказывать людям, что ты их еще не простил, если они думали иначе? Ему еще учиться и учиться. Засыпать сейчас было нельзя — нужно было срочно загладить вину.       — Мо Жань, — позвал Чу Ваньнин и стащил с его головы одеяло.       Даже взъерошенные волосы на затылке Мо Жаня топорщились с обидой. Бессонная ночь подходила к концу, и оба они устали от внезапных откровений. Все это друг о друге полагается узнавать за месяц, год, но не за одну ночь. Сегодня они будто наверстали упущенное за долгие годы глупой разлуки. Вот о чем думал Чу Ваньнин, когда снова прижался губами к шее Мо Жаня. Никакое из чувств сегодня не оказалось сильнее желания быть рядом с ним, будто короткая алая нить и правда соединила их сердца и причиняла боль, стоило им отдалиться друг от друга.       Чу Ваньнин обнял Мо Жаня со спины и прижался к шее губами еще сильней, так, что почувствовал давление зубами. Стоило ему уловить запах теплой медовой кожи, и десны зачесались от желания впиться в жесткую плоть на холке.       — П-погоди, — вздохнул Мо Жань, и вместо обиды в его голосе послышался душный жар. — Я не в том настроении, чтобы останавливаться.       Вместо ответа Чу Ваньнин приоткрыл рот и прикусил кожу — сильнее, чем собирался, слабее, чем хотел. От неожиданности Мо Жань прерывисто вздохнул и дернулся. Закинув руку назад, он вцепился Чу Ваньнину в волосы, а тот, в восторге от побежавшего под кожей искрящего жара, укусил еще раз. Его тело горело от желания прижаться еще, и он переплелся с ним ногами.       — М-м, — юноша коротко простонал, вибрации его голоса отозвались в груди. — Ты в шаге от огромной ошибки, Чу Ваньнин. Ты что, не знаешь, какой после ссоры может быть секс?       — Нет, — честно ответил Чу Ваньнин, вновь ошарашенный прямолинейностью.       Он рта не успел закрыть, как Мо Жань опрокинул его на обе лопатки, выбив дыхание из легких. Глаза его блестели абсолютно безумно.       — Я хотел предложить попробовать по-всякому, — сказал юноша. — Но ты так охуенен, что на всякое моего терпения не хватит. Предлагаю жребий. Выберем что-нибудь одно из пяти… Нет, десяти пунктов.       Чу Ваньнин нахмурился. Он не подозревал, что может быть так много вариантов. Мо Жань это все сразу хотел сделать и просто пожалел его? Вот уж жалости ему ничьей точно не надо. Упрямо выдохнув, он ответил:       — Выбираю все десять, — и обвил руками шею Мо Жаня, чтобы притянуть его для поцелуя и покончить с неловкими разговорами.       Мо Жань уперся, как осел, которого пригласили позаседать на живодерне, мощная шея напряглась так, что жилы вздулись под кожей, хотя Чу Ваньнин не так уж сильно тянул его на себя. И кого этот бестолковый человек собирался обмануть? Они внизу так плотно переплелись телами, что Чу Ваньнин мог в прямом эфире наблюдать, как Мо Жань твердеет, и сам умирал от стыда и от любого трения чувствовал между ног сладкое томление.       — Ты не выдержишь десять, — выдохнул Мо Жань, опустив взгляд на его губы.       Столько голода было в его глазах, что Чу Ваньнин не вытерпел и сам поднялся ему навстречу, впился поцелуем в губы и пропал. Раньше ему было хорошо, когда они ласкали друг друга губами и сплетались языками, но теперь им больше не удавалось сохранять человеческий облик. Они с Мо Жанем задыхались от жадности, терлись друг о друга, забыв о том, что можно снять одежду. Чу Ваньнин сначала думал, что его хватит надолго, что это нескончаемое наслаждение навсегда — но очень быстро все тело будто погрузилось в горячую воду, стало слабым и чувствительным. Каждый поцелуй Мо Жаня, каждое движение бедер, каждая ласка сильной руки, вкус его кожи на языке, звук его дыхания и влажных поцелуев, — что угодно могло низвергнуть Чу Ваньнина в пропасть. Было похоже на неотвратимое превращение в зверя, даже руки так же задрожали, и чтобы не упасть, он вцепился пальцами в волосы Мо Жаня, зубами впился в плечо и с низким рыком кончил.       По всему телу разлилась сладкая тяжесть, его будто с двойной силой притянуло к земле, и веки налились свинцом. Ни шевелиться не хотелось, ни думать — ослепительно белая чистота захватила сознание. Поэтому Чу Ваньнин далеко не сразу понял, что Мо Жань рядом с ним хоть и замер, стараясь не прикасаться, но все еще напряжен и возбужден — остался на той стороне. Когда Чу Ваньнин сфокусировал на нем взгляд и недовольно нахмурился, юноша сказал с деланым спокойствием:       — Все в порядке. Спать хочется, да?       — Ты идиот? — спросил Чу Ваньнин.       Не дожидаясь ответа, он опрокинул одеревеневшего Мо Жаня на обе лопатки и просунул колено между его ног, стараясь игнорировать липкую влагу в собственных штанах. Юноша под ним застонал, хищно дернув верхней губой. Чу Ваньнин благодарил небеса за возможность наблюдать за ним, будучи в чистом сознании. Срочно требовалось отомстить за то, что в его голове кое-кто сидел как у себя дома. Нужно было срочно что-то с ним сделать, чтобы он тоже потерял голову, тоже дрожал и извивался от наслаждения. Надо сначала выпытать у Мо Жаня, что там у него были за десять вариантов.       — Тебе не нужно, — прошипел Мо Жань. — Я могу сам.       «Точно!» — не успев больше ничего подумать, Чу Ваньнин выдал:       — Тогда покажи мне, как ты это сам делаешь.       — Что? — опешил Мо Жань. — Показать тебе, как я дрочу?       Последнее слово прозвучало как гром среди ясного неба. Чу Ваньнин уже представил себе, как Мо Жань будет трогать себя прямо перед ним, и от одной мысли рот наполнился слюной, а под кожей снова зажегся знакомый жар. Удивительно, как одно слово может испоганить атмосферу. Ладно, чего он ожидал? Это же Мо Жань. Он мог бы сказать что-нибудь вроде «показать тебе, как я ебу свой кулак?»       — Показывай, — сухо сказал Чу Ваньнин.       Глядя ему в глаза, Мо Жань послушно запустил руку в штаны, губы его скривились от наслаждения, длинные ресницы дрогнули. Да, вид был безусловно горячим, но пока не удовлетворительным: в штанах происходило какое-то движение, и дыхание Мо Жаня участилось, но Чу Ваньнин жаждал конкретики.       — Спусти штаны, — распорядился он и для удобства оседлал его бедра.       Мо Жань свободной рукой схватился за его колено и прошептал:       — Спусти сам, — в его темных глазах появился недобрый блеск.       На секунду Чу Ваньнин замер в нерешительности, но потом обеими руками потянулся к поясу ночных штанов и коснулся пальцами талии. Футболка Мо Жаня задралась до ребер, захотелось снять с него вообще всю одежду, спрятать и никогда не отдавать. Загоревшись этой мыслью, Чу Ваньнин потянул пояс штанов вниз и спустил их до середины бедер вместе с трусами. Мо Жань при этом так прогнулся под ним, что во рту пересохло. В полумраке не было видно деталей, но сразу стало ясно: размер и правда незаурядный. Мо Жань перестал ласкать себя и сжал блестящий от смазки член у основания.       — А теперь приподнимись, — приказал он, от низкого хриплого голоса волосы на затылке встали дыбом, и Чу Ваньнин послушно напряг бедра, чтобы слегка приподняться.       Синхронно с этим движением Мо Жань провел кулаком вверх по члену и приласкал пальцем головку. Ошарашенный Чу Ваньнин сел обратно — и кулак тоже опустился к животу.       «Он представляет, что я… Будто это не его рука, а…» — догадался он.       Непривычно и странно было думать о таком, но Мо Жаню очевидно нравилось, его глаза опасно блестели, и губы он облизывал так, что Чу Ваньнину стало трудно дышать и захотелось скулить. Главное не думать о том, что Мо Жань себе представляет, и все будет в порядке. По всем законам физики этот гигантский член не поместится в кишках Чу Ваньнина, это неразрешимая задача. Но как-то же он решал ее с другими? С Жун Цзю?       — Что-то не так? — нахмурился Мо Жань, ласково погладив его по напряженному бедру.       — Да, — вырвалось у Чу Ваньнина.       Он был ошарашен любовью, страхом, обидой, ревностью, возбуждением — всем одновременно.       — Не нравится?       Чу Ваньнин покачал головой. Ему было стыдно за задержку — Мо Жань и так уже давно возбужден, а тут еще он со своими сомнениями. Чтобы мыслить яснее, он отвел глаза от лица юноши, на котором отразилась целая гамма эмоций от нетерпения и желания до разочарования и жалости. Но когда Мо Жань пошевелился под ним, видимо, чтобы вылезти, Чу Ваньнин клацнул зубами и вцепился в его руку:       — Стоять. Я думаю. Терпи еще пятнадцать секунд.       — Почему пятнадцать? — рассмеялся Мо Жань и откинулся обратно на подушку.       — Уже двадцать пять.       Когда двадцать пять секунд истекли, Чу Ваньнин был готов. Наверное, с тех пор, как он подслушал тот разговор и узнал, что Мо Жаню нравится спать с мужчинами, его не оставляла мысль о такой любви. Разумеется, он не собирался прямо сейчас садиться на кол и помирать от разрыва кишок, но чтобы поддержать фантазию Мо Жаня, чтобы насладиться этим вместе, нельзя было успокаивать себя мыслями вроде «ну таким я уж точно никогда не займусь». Нужно было думать «как жаль, что приходится притворяться», «в следующий раз сделаем по-настоящему, и будет еще лучше».       — Дай руки, — сказал Чу Ваньнин и закатил глаза, когда Мо Жань принялся вытирать о простыню испачканную в смазке ладонь. — Вытер бы об меня. Ты хоть в курсе, как сложно тут стирать постельное белье?       Мо Жань собрался было по привычке фыркнуть, как всегда делал, когда его отчитывали, но тут до него дошел смысл сказанного, и он послушно протянул руки к Чу Ваньнину, чтобы схватить под измятой футболкой за талию.       «Ничего страшного. Он почти как у меня», — соврал себе Чу Ваньнин и коснулся пальцами головки внушительного члена.       — Твою мать, — зашипел под ним Мо Жань и подкинул бедра ему навстречу. — Чу Ваньнин будет мне дрочить, поверить не могу.       Поначалу выходило отвратительно: никак не получалось нормально ухватиться, потому что Мо Жань под ним шипел и с такой силой дергал на себя, что Чу Ваньнин чувствовал себя тореадором верхом на норовистом быке. Но когда они оба успокоились и нашли общий темп, он оценил гениальность своей идеи. Чу Ваньнин позволил Мо Жаню контролировать свое тело, и когда сильные руки поднимали его вверх, сам он скользил кулаком по члену до самой головки. Когда Мо Жань опускал его себе на бедра и толкался вверх, Чу Ваньнин обеими руками сжимал его член, как будто и правда обхватывал его своим телом. Хотя двух ладоней тут явно было недостаточно.       — Погоди, — Мо Жань под ним задыхался. — Плюнь на ладонь. А то сотрешь мне хуй, как мне тебя трахать потом?       «Сотрется — может, легче пройдет», — подумал Чу Ваньнин и послушно поднес руку к лицу — у него под языком от роскошных видов и горячих ласковых ладоней скопилось столько слюны, что несчастному члену Мо Жаня уменьшение точно не грозило.       — Не-ет, — простонал Мо Жань, когда Чу Ваньнин дернул крыльями носа, принюхиваясь к влажной ладони.       Сложно вытравить из себя сущность зверя, особенно когда творится что-то невообразимо первобытное, не имеющее отношения ни к правилам, ни к морали человеческого мира. Когда Чу Ваньнин широко лизнул языком раскрытую ладонь, Мо Жань вцепился пальцами в его талию, но отворачиваться или зажмуриваться не стал. Он смотрел дикими блестящими глазами, замерев, точно хищник перед прыжком. Рядом с Мо Жанем было невозможно не возбудиться вновь, и когда Чу Ваньнин вновь приласкал его скользкой от слюны ладонью, он представил, как ласкает себя, и судорожно вздохнул. Правда хотелось дотронуться до себя, но там была липкая грязь, и с Мо Жанем попробуй управься одной рукой. Он всхлипнул от разочарования и непроизвольно качнул бедрами.       — Вот черт, — прошипел Мо Жань. — Ну все, Ваньнин, ты правда нарвался.       В следующее мгновение Чу Ваньнин оказался распростертым на сбитом одеяле — Мо Жань навалился на него сверху между широко разведенных ног, вжался твердым членом в живот — и разочарованно застонал. Ему не пришлось объяснять, в чем дело. Чу Ваньнин с силой отпихнул его от себя, и принялся стягивать с него одежду. Они оба с ума сходили от желания прижаться друг к другу обнаженной кожей, поэтому раздевали друг друга очень долго, путаясь в руках и ногах, прерываясь на жаркие поцелуи и хаотичные ласки. Наконец, когда вся одежда была сослана куда-то в дальние углы комнаты, Мо Жань снова подмял Чу Ваньнина под себя.       — Как по ощущениям? — выдохнул он, но когда Чу Ваньнин непонимающе нахмурился, приняв это за оскорбление личности и достоинства, спешно добавил: — Я уже почти. Хочешь, отсосу тебе, чтобы мы вместе кончили?       Чу Ваньнин покачал головой и сморщил нос. Не то чтобы не хотелось, просто ему еще привыкать и привыкать к тому, что все его плотские желания зовутся какими-то словами.       — Еще долго. Вместе, — он сделал паузу вместо слово «кончим», — в следующий раз.       — Хорошо, — Мо Жань коварно улыбнулся, и на щеках у него проступили ямочки. — Следующий раз по расписанию сразу после пятиминутного перерыва.       Спорить Чу Ваньнин не стал, выспаться сегодня ему было не дано. Поймав губами новый поцелуй, он снова опустил руку между их телами и сразу задал быстрый темп. Но Мо Жаню, кажется, было еще далеко до «почти». Или он что-то делал не так? Разорвав поцелуй, Чу Ваньнин собрался было спросить, все ли в порядке, но в его освободившийся рот тут же скользнули солоноватые на вкус пальцы. Он вспыхнул от стыда и замер, уставившись на Мо Жаня широко распахнутыми глазами.       — Оближи, — сдавленно попросил Мо Жань. — Больно не будет.       Чу Ваньнин не понял. Кажется, это его реплика. Ведь во рту зубы, и он может укусить. Но сейчас его мозг был затуманен вожделением, и объяснений Мо Жаня оказалось достаточно. Опустив ресницы, он послушно обхватил пальцы губами и обвел их языком, и еще раз, прижал к небу, и провел языком между пальцами, и неуклюже прикусил. Он вспомнил о том, что собирался довести Мо Жаня рукой до оргазма, лишь когда юноша с низким стоном толкнулся в его кулак.       — Как же я хочу тебя трахнуть, — прошипел он. — Если не трахну, умру.       Встретившись с его безумным взглядом, Чу Ваньнин от удивления втянул его пальцы глубже в рот. Его собственный член уже давно терся, зажатый между их телами, и он задевал себя рукой, пока ласкал Мо Жаня. Снова хотелось кончить, и когда юноша вынул пальцы из его рта, Чу Ваньнин тихо застонал.       — Хорошо, Ваньнин, — Мо Жань ласково прикусил его за ухо, по-прежнему толкаясь в кулак. — Сейчас, сейчас. Еще чуть-чуть.       С этими словами он дернул Чу Ваньнина наверх, чтобы тот оседлал его колени, одной ладонью обхватил их обоих, а второй…       — Что ты делаешь? — удивился ошалевший Чу Ваньнин и вцепился свободной рукой в его плечо, чтобы не упасть обратно.       — Я же сказал, это не больно. Ах…       Мо Жань скользнул мокрыми от слюны пальцами между напряженных ягодиц Чу Ваньнина, и, не прерывая совместной дрочки, коснулся внизу сжатого кольца мышц. Прикосновение вышло прохладным, но… интересным. Тусклым на фоне жадных прикосновений к члену, но многообещающим и, кажется, еще более постыдным.       «Расслабься», — сказал себе Чу Ваньнин и тут же услышал низкий голос над ухом:       — Расслабься, Ваньнин. Не сегодня.       «Обманщик. Мы и совместный оргазм откладывали на следующий раз».       — Делай, как умеешь, — сказал он вслух.       Усилием воли он заставил себя расслабиться и тут же недовольно зашипел: Мо Жань уж точно терпеть не собирался, и вогнал внутрь него палец целиком до самых костяшек.       — Тихо, тихо, — Мо Жань поцеловал его в висок и приласкал рукой так, что от удовольствия пальцы на ногах поджались. — Если не хочешь, остановимся на одной фаланге.       — На одной?! — вырвалось у Чу Ваньнина.       Он-то думал, уже все, а это только первая фаланга! Мо Жань неправильно понял его возмущение и решил не задерживать процесс.       — Теперь я буду учить тебя. Научу, как сделать себе охуенно хорошо.       Он показательно надавил пальцем спереди на уретру, заставив Чу Ваньнина вздрогнуть от наслаждения, а второй рукой погрузился в него еще больше. Теперь по ощущениям туда вошло десять пальцев один за другим. Чтобы отвлечься, Чу Ваньнин принялся целовать напряженную шею Мо Жаня, и в какой-то момент поймал себя на том, что сам покачивается на нем верхом — то ли навстречу кулаку, то ли в попытке насадиться.       Тем временем Мо Жань уже потерял человеческий облик и не мог контролировать ни одну из своих рук. Целовал Чу Ваньнина в губы, в ухо, в шею, пытался ласкать и здесь, и там, но выходило рвано и хаотично, и чтобы наконец подвести его к концу, пришлось взять управление на себя. Переплестись с ним пальцами поверх прижатых друг к другу членов, задать четкий и быстрый ритм — такой, что сбежать или отложить уже не получится. Когда Мо Жань перестал целоваться, Чу Ваньнин понял: вот оно, сейчас!       — А-ах! Золотце мое, когда… нибудь… — стонал Мо Жань, пряди волос прилипли к мокрому от пота лбу, приподнятые брови сошлись над переносицей. — Я трахну тебя… Так, что ты ни с кем не сможешь. Только со мной!       Он выглядел так, что захотелось снова впиться ему зубами в холку и прижаться членом сзади. И стоило Чу Ваньнину подумать об этом, как внутри разлилось новое наслаждение, незнакомое и странное, такое же сильное, как и прежде, но другое. Но подумать ему не дали — Мо Жань заметил, как исказилось от удовольствия его лицо, и снова опрокинул на спину.       Что происходило дальше и в каком порядке, Чу Ваньнин уже не запомнил. Мо Жань кончил, излившись ему на живот, Мо Жань взял его в свой горячий и влажный рот и так ласкал его языком, что хотелось умереть. Мо Жань трахал его пальцем и мучил, касаясь внутри чего-то инфернально чувствительного. Он был везде и сразу, и чтобы не провалиться сквозь матрас, сквозь пол, сквозь землю к самому центру земли, Чу Ваньнин вцепился в его волосы и стонал в голос. А когда он кончил, дрожа и пылая от мучительного удовольствия, на него сверху обрушился… ливень. Мо Жань сделал ему так хорошо, что крыша не выдержала и все-таки улетела прочь, теряя черепицу.       Им пришлось спасать из-под дождя одеяла и матрасы и выскребать из углов одежду. К тому времени уже рассвело, и тусклый белый свет пролился в комнату вместе с дождем, и для Чу Ваньнина самой сложной задачей было не умереть от стыда.       — Спи, — зашипел он, когда они улеглись в сухой комнате, и Мо Жань снова стал его щупать. — Еще неизвестно, вернется крыша или нет. Что ты будешь делать, если весь дом решит улететь?       — Если мы с тобой будем вместе, я согласен.       Сил разговаривать у Чу Ваньнина не осталось. Он уже не так молод, чтобы спокойно переносить столько бессонных ночей подряд.       Проснулся Чу Ваньнин от жуткой боли — с него будто кто-то пытался скальп содрать. Он вцепился в руку обидчика, который пытался выволочь его из-под одеяла за волосы. Комнату сотрясали дикие вопли:       — Ах ты гадина! Что ты сделала с моим братом?! Почему он лежит как дохлый?