habitual.

у пети иногда случались бзики. бзики, когда трогали его ребёнка, бзики, когда выводили из себя его мужа, бзики когда лезли в его личную жизнь со своим ебучим ненужным мнением. или в целом – абсолютно любым проявлением лишнего внимания. петя ненавидел, когда что-то инородное и неприятное касалось его семьи даже если человек никогда не имел ввиду ничего плохого. он всё равно, сука, полез, а значит виноват. петя не любил гостей в их в квартире, ненавидел рассказывать что-то, что знать было разрешено только ему, и чистосердечно презирал людей, вертящих на хую эти негласные правила. петя уважал границы частной жизни, казалось, даже больше, чем закон. о чём однажды необдуманно честно признался судье на судебном заседании в свои чуть больше двадцати двух. знал, что ничего не будет, знал что отец давно за всё заплатил, всем-всем-всем сторонам очередной аварии около кремля. краснеющему от стыда юре наверняка было смешно слышать это от человека, коим являлся петя, на тот момент, достаточный промежуток времени своей жизни. но пете было похуй где, с кем, когда: он пятнадцать минут назад кайфанул в туалете московского районного суда и мельком вспомнил, как в пятнадцать лет, ровно раз в неделю, отец в обязательном порядке обыскивал его комнату. ящики, постель, шкаф, все тетрадки и теоретически возможные нычки. после обнаружения в телефоне переписки в романтический уклон, о боже, с мальчиком, он усилил свой контроль раз в сто. ну конечно, представить только – с мальчиком, с настоящими, ужасно безморальными разговорами о кеках, лолах, с плоскими пошляцкими шутками и поцелуями за гаражами в выхино. невыспавшийся и разбитый петя всё это время терпеливо ждал в столовой, тупо уставившись в свежую глазунью на тарелке. слушая дизморали мамы о том, какой должен быть человек, какие внутренние установки должен иметь и к чему в жизни стремиться, петя думал. с расцветающими под рукавами футболки бутонами фиолетово-красных синяков, думал обо всём на свете, лишь бы не об улыбающихся таблах в зимней шапке матери. он не должен, он и так днище. – папа-а-а, ку-у-ушать! кушать! высоко задрав голову и хлопая грязными ладошками по хрупкому, с ножек до самой середки, изрисованному надписями разного цвета, журнальному столику у дивана, костик дует губы. видно, как быстро крутятся шестерёнки в его маленькой голове, пока он раздумывает, что бы такого сделать, чтобы на него обратили внимание. быстро сориентировавшись, он отодвигает со стола в сторону всю в громадных кляксах раскраску и, пыхтя, старается ловко забраться на него коленками. так, как делал это с прошлым, хотя прекрасно знал, что нельзя. петя уверен, что и сейчас знает, но порой.. забывает в погоне за дикими желаниями. например, поесть любимой «пухлой» лапши, которую вечно делали у них в садике. игорь в магазине, не дай боже соврать, точно около часа пытался найти этого сорта макароны. и ведь нашёл – макфа обычная, макаронные трубочки вида букатини. петя не зря молился, не сами они её катают, а закупаются тем, что и в обычном супермаркете можно найти. с тем же рецептом куриного суфле подобное не проканало. – кость, – петя смотрит на него не строго, просто серьёзно и совсем чуточку рассеянно. усталость выдают лишь тени синяков под глазами да явно появившееся за сегодняшний день пятно чёрной краски на вороте насыщенно-жёлтой солнечной футболки. вместе с кругленьким столовым подносом прямо около носа, стараясь при этом не уронить ни тарелку, ни хлеб, ни стакан с трубочкой, он ждёт, пока сын слезет обратно на пол. и костя правда слезает; дует нижнюю губу, выдавливает из себя слёзы (не выходит), но слезает, сложив ручки на груди. обиделся. смотри, мол, я сам ангел, ну чего, прямо ни секундочки на столе нельзя ногами постоять что ли? петя, глянув на него, склоняется над столиком, свободной рукой сдвигая в сторону костино сегодняшнее творчество, аккуратно, стараясь не испортить все его линии да палочки пикассовское изображение на листике альбома с котятами холсте. невольно вдыхая легкий аромат жжёных покрышек и акварели, витающий в воздухе, хазин кидает взгляд на открытую, полдня точно, форточку. запах разбавленных красок в мутной детской неразливайке, безусловно, переносил в детство, прямо на уроки изо к самой доброй учительнице зое анваровне, но всё же не хотелось бы, чтобы костя надышался этой ебаниной. и так целый день только и делает, что пальцы в ней купает. надо окно нормально открыть. – котёнушек, не надо на папу обижаться. можно ведь дождаться еды спокойно, разве нет? – хазин привычно задаёт ребёнку вопрос, стараясь понять, почему конкретно эти нетерпеливые истерики сегодня. вчера были из-за неправильной формы кубиков, а позавчера от того, что в сыре были слишком большие дырки. про приехавшее такси не того цвета, какого он хотел, говорить, вероятно, не стоит. – нет. твёрдое и непоколебимое. – объясни мне. пожалуйста, – он ставит на стол тарелку с тёплой куриной лапшой, рядом кладет кусочек вкусного свежего хлебушка и стакан с бабушкиным переданным компотом. ох уж эта бабушка, вечно на ораву насуёт под подмышки, а им всем в туалет по десять раз за ночь бегать. – кушать хочется. очень-очень-очень хочется, а терпеть не хочется! – сопит его козявка, переставая стоять в своей насупленной позе, и вместо этого приподнимая бровки, интересуясь тем, что отец начинает расставлять на столике. костя знает что – обязательно что-то вкусненькое, не как в саду. в саду это может быть противная свёкла или рыба, или даже тыквенная каша.. фу, какая гадость! – но ты ведь знаешь, что мне нужно было сначала приготовить супчик, чтобы ты его поел. и я торопился как мог, честно, кость. сам видел. – петя тянется к дивану за небольшой плоской подушкой, кидая её на пол, предположив, что сесть сын захочет именно туда. рыщет глазами по части комнаты, заглядывает за диван, под стол и даже приподнимает детский альбом в поиске упаковки влажных салфеток, которые оставил где-то здесь утром. знал, что костян целый день может просидеть за рисованием. если бы не садик, конечно. – а куда ты дел салфетки? надо же ручки протереть. костик внимательно смотрит на папу, обдумывая его слова, быстро-быстро хлопая ресничками. в первую очередь, про лапшишовый супчик на обед, а во вторую уже о запропастившихся непонятно куда салфетках. вспомнив, он моментально кидает взгляд под диван, разворачиваясь к нему и сначала садясь на корточки, а потом укладываясь удобно на бочок. мальчик указывает пальчиком точно в невысокую щель между диваном и полом, прищурив один глаз, видимо, чтобы лучше видеть. петя даже не удивляется. молча чешет лоб, подходя к махине и двумя руками приподнимая его. совсем немного, чтобы костя смог схватить краешек упаковки с огромной надписью «антибактериальные» своими крохотными пальчиками и с улыбкой прижать к груди под шумный грохот дивана. да, упаковку, всю пыльную, грязную и не то чтобы айс сочетающуюся с этой неебически довольной моськой сверху. петя не удивляется, опять. он с этим чудным ребёнком вообще мало удивлялся, чаще всего безмолвно охеревал от жизни и не понимал, от кого в нём столько этой кроткой обыкновенной непосредственности. от игоря, может? петя ведь таким не был. был эмоциональным, громким, постоянно смешащим взрослых своей рассеянной неуклюжестью. другим, совсем не таким. соответственно, точно от игоря. только его порода может в погоне за мухой, без сомнений, с мухобойкой рассыпать все сырные шарики на пол, а потом собрать их обратно в пачку и съесть со словами о том, что пять минут они не полежали. петя с ужасом старался не думать о том, что уже вечером будет лежать с этим человеком в одной кровати. а когда он на следующий же день после того, как они съехались, в неимении рабочей стиралки прокипятил в чайнике носки, пообещав всё потом с содой и моющим средством помыть? петя купил новый чайник, красивый и с подсветкой, на следующее утро, специально перед работой заехав в ситилинк. думая, с другой стороны, можно ли всё это считать не идиотизмом чистой воды, а именно непосредственностью – вопрос сложный. игорь идиотом не был, но время от времени оказываясь рядом с ним у коренастого и седого в свои сорок травмотолога, хотелось подумать совсем об обратном. мальчик теперь не торопит и не мешает, лишь поглядывает одним глазком на струящийся из детской тарелочки пар. терпеливо ждёт, пока петя вытирает его ладошки, с нажимом стараясь оттереть давно высохшую краску. жирным таким мазком, не жалея, точно прямо пальцем ковырнутую из белой ячейки. петя не ругает и не запрещает никогда, дитё же мир изучает, а это удовольствие дорогое, знаете ли. но будь живой их бедная стиралка, наверняка давно захотела бы повеситься. – я книжечку хочу, – совсем не очевидно и не намекающе проговаривает вдруг костик в полутишине квартиры и протирает одной, уже чистой рукой, глазки. трёт и трёт, жмурясь слегка недовольно и скуксивая носик. спать хочет — быстро понимает петя по его начинающим слипаться векам и, не думая, моментально начиная действовать активнеее. голодный и сонный костя это комбо похуже, чем просто голодный костя. а учитывая время и темп, в котором они неспеша двигаются, лечь на дневной ещё до прихода грома не получится. петя по-папски мягонько целует его в лобик, когда заканчивает, и встаёт с корточек, направляясь в сторону кухни. костик следит за ним, по-тихому привычно вытирая влагу с ручек о серые штанишки и с лёгким усилием забираясь на мягкий край дивана. – и что же за книжечка? в магазине увидел? – выкидывает петя несколько грязных салфеток в мусорное ведро под раковиной, возвращаясь к устроившемуся, ну вот совсем неудобно для обеда, косте и пододвигая из-за этого журнальный столик к ним поближе. – бери ложечку. или вилкой хочешь? – уточняет он на всякий случай, уже сев с ним рядом, но после отрицательного мотания головы наконец-то окончательно расслабляется. петя не знает этот редкий случай, когда взрослым мальчикам хочется поесть самолётиками, или же классика действительно самостоятельного приёма пищи. с грязным ртом, столом, засратой куриным бульоном футболкой. не потому что костя реально не умеет, а в большей степени из-за того, что есть аккуратно редко бывает интересно. особый кайф это всасывать ртом лапшинку за лапшинкой, громко шморкая и улыбаясь так, словно ему самую крутую игрушку на свете подарили. но когда взрослый мальчик неуверенно берёт рукой ложку и начинает ковыряться в тарелке, согнувшись пополам из-за разницы в высоте со столом (да, именно поэтому сел он совсем неудобно), мужчина с улыбкой понимает, что день сегодня особый, и, подогнув одну ногу под себя, сам берёт тёплую мисочку с супом на колени. – на видео показывали. там про смешариков, там крошик и ёжик на ней.. – уже с удовольствием пережёвывая вторую ложку своего обеда, делится с ним малыш, со сложно описуемым восторгом роняя изо рта зеленушку. петя убирает всё это ложкой быстрее, чем костик увидит. укроп – главный его враг, случайно добавленный петей во время готовки. замотался, нарезал, кинул и только после осознал масштаб скандала, если заметит. – можно купим? пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, можно? можно, папуль? – да можно-можно, кость. – петька смеётся с него по-доброму, вытирая пальцем с уголков рта оранжевый жирок, но при этом стараясь не запачкать личико ещё больше из-за его ёрзаний на месте. – можно, конечно. ты только покажи мне, где ты это нашёл, ладно? а то ни я, ни папка не сыщики и не ясновидящие, ещё не то купим. да? – всё ещё улыбается он, вынимая изо рта сына очередную подчистую съеденную ложку супа с вермишелью и зачёрпывая из миски новую. петя указывает на хлеб, напоминая надкусывать корочку. – сыщики. – костик слушает папин совет, но хмурится с лёгким замешательством. ему не смешно, ни капельки. ведь его папа полицейский, оба его папы полицейские. они вообще всё на свете могут найти. не то что какие-то книжечки с крошем и ёжиком, но и живых людей! они сами рассказывали, и даже в телевизоре он с ними репортажи видел несколько раз. – вы самые хорошие сыщики в мире.. – бубнит неразборчиво костя, указательным пальчиком ковыряя на кожаном диване кнопку-пуговицу, понуро опуская голову вниз. но уже через пару мгновений гордо поднимая её вверх, устремляя при этом взгляд строго на петю. не на тарелку, не на обои, а на петю. видно, как мальчик напрягается, всё еще дожёвывая свой варёный сладкий картофель, готовый однако сейчас прямо-таки горой пойти за отстаивание своей точки зрения, чистейшей правды, как ему кажется. ждёт от отца ответа, возможно даже возражений и несогласия. но хазин молчит, даже не зная, как правильно интерпретировать свою реакцию на это. порадоваться из-за того, что собственный ребёнок считает его, твою мать, примером для подражания? или попытаться рассказать, что их с игорем вклад не так велик, как кажется? что их сын в данный период жизни не может осознать весь масштаб творящегося в мире криминала, преступлений и правонарушений, а ступая от этого, не может и увидеть насколько мало они для этого мира делают? даже для его родного петербурга ака города построенного на болотах. ака города, в котором он родился и растёт. город, который остаётся его самым-самым сердечно любимым даже после тех нескольких других, которые он видел вживую. серый и вечно мокрый «эспэбэ» выигрывал даже у филосовских разговоров сейшельских местных жителей, прямо на улочках делящихся истиной о том, что все их пляжи — само произведение искусства (это являлось правдой). они были там в июне прошлого года и, честно говоря, петя за многие московско-питерские дождливые лета успел позабыть какого это – слушать тишь вод индийского океана. лежать на мягком белёсом песочке, пока где-то на фоне кто-то нарочито пугал заливисто смеющего ребёнка тем, что с его плеч тот однажды всё-таки свалится, если продолжит так крутиться. петя впервые оказался на настоящем семейном отдыхе, о котором вечно пишут все цветастые брошюрки в турагентствах или рассказывают в надоедливой рекламе в перерывах между сериями сериалов. петя впервые ощутил себя нужным в этом, порой убивающем своей температурой, тепле далёкого острова. потому что орали под пальмами игорь с костяном. и сосиски на гриле тогда сгорели тоже из-за них. – ..! к слову, об игоре. никогда не берущем свои ключи от дома игоре. – нет. – петя запрещает этим возбужденно-радостным глазам сразу. стойко не дёргаясь с места, несмотря на трели железной пташки-домофона, скармливает ребёнку последнюю оставшуюся макаронину с ложки, вытирая ею же подбородочек. – но там.. – жалости в тоне сына, приглушённом из-за еды во рту, нет предела. там же папа! его папа! с работы вернулся, папа его! всё в его непозволительно возмущённом взгляде кричало и орало изо всех сил что-то вроде: поймите же, тут нельзя медлить. ни в коем случае. – костя, жуй. – настаивает петя, приподнимая его ладошку с зажатым в ней кусочком хлебушка к губам, дожидаясь, пока мальчик и его закинет в рот. – сначала прожуй. никуда он не убежит от тебя. – честно-честно обещает, оставляя пустую миску на столике и беря вместо неё розовый компот в стакане. от стеклянной трубочки, всей в мультяшных бананчиках и малинках, косте явно становится немного не до вернувшегося с работы отца. ну, в какой-то супер-пупер маленькой степени, естественно. честно-честно. папа ведь правда никуда не уйдёт, а кисленько-сладкий бабин компот это дело святое!

* * *

мягкий женский голос стелился из мигающей алисы нежными неторопливыми нотами и напевал, всё так же неторопливо напевал, капая слогами на уши: «разреши мне быть ближе, разреши мне дотронуться до лепестка белой вишни, что упал в твои волосы.. до каждой царапины, до каждой ноющей раны, и, до того что внутри болит...». петя правда ощущает себя в сопливеньком клипе расфорсившейся песни популярного репера, утопая в его серо-голубой радужке напротив точно в двух самых важных в жизни бриллиантах. в возрастных морщинках около глаз, в улыбке сытого кота рядом с коровьим выменем и доящей бурёнку дояркой; в любовных, до ужаса любовных, касаниях рук на талии, плавно скользящим к бёдрам и прижимающих их к себе таким ласковым движением, что у пети внутри все бабочки вместе с их куколками дохнут. словно в первый раз, когда не было всех огромных лет вместе, когда есть только очень странный и долготекущий вечер с купленным в магните противным коробочным вином, больше положенного, конечно же, привлекательным громом и его робким предложением, уткнувшись в кепку, потанцевать под тихую музыку за окном. петино сердце тогда точно что-то почувствовало, от страха и смущения заколотившись рокерским барабаном. ощутило, что петя не захочет больше ни с кем вести себя как пятнадцатилетний дурак. а может дело было в выпитом пойле? «хочется быть к тебе ближе, и лепестком белым вишни затеряться в кармане рубашки, затеряться с тобою в париже, и не найтись никогда..». в приглушённых музыкой смеющих словах их маленькому ребёнку, тоже желающему потанцевать вместе с ними. как и всегда, без этого комка вода совсем не освятится. петя не дышит, когда чувствует мягкий и влажный, настолько, чёрт возьми этого здорoвoго обормота, обходительный поцелуй губы в губы, вовремя отвёрнутый от сына. петя, наверное, редко его так обнимал. тесно прижимая к себе всеми силами, нагибая, чтобы постараться опоясать каждый участок тела, и ощутить всю вселенскую защиту, и защитить, его такого большого и до глупого опрометчивого, одновременно. – мне в обед тёть лена звонила, сказала что на выходных они петрушку со свёклой будут на даче сажать. чтобы внука чётко в вечер пятницы привезли, – тонет в громовском приглушённом тоне. в поцелуе около уха, в шею и в плавных покачиваниях из стороны в сторону. петя, вообще-то, размеренно дышит, но после обыденного вопроса почему-то фыркает ему в кадык, расплавляясь сильнее шоколада на солнце или сыра на свовородке. – а что такого? мы потом в воскресенье приедем за ним, поможем. ну, максимум в понедельник уже от них заберём, – сжимая его ладошку в своей высоко над головой, игорь продолжает двигаться в такт будто смеющейся над ними музыкой. сил ускоряться в угоду тревожным тонкам в ней не существует так же, как и желания сейчас выныривать из их небольшого пузыря. пока ребёнка нет в комнате, пока он ушел к себе по делам, пока они могут побыть вдвоём, и диво, не в комнате для допроса рядом с очередным отмороженным, который жену избил и хотел отделаться штрафом. когда они в последний раз могли вот так спокойно побыть вдвоём? – да? – с новым неторопливым поцелуем петя ощущает, как начинает опускаться к паркету, хотя никаких усилий для этого не предпринимал. игорь, поддерживая его под талию, прижимается так тесно и безо всякой субординации, что сам не замечает, как тянет хазина к полу. ни мотив песни, ни слова не намекают на грациозный жест «паузу» как в страстном аргентинском танго, однако ни его, ни петю это совсем не волнует. – и чем же мы будем заниматься двое суток одни в квартире? в шахматы играть? – он сквозь предовольную лыбу ловит громовскую смущённую, в усы, усмешку и сцеловывает её мигом, боясь упустить. игорь улыбался меньше, чем другие люди. это могли заметить даже случайные знакомые, обычно обязательно тыкающие в это пальцем. петя сам был такой когда они впервые встретились, а потом шутил на недо-свиданиях и пытался как-то уколоть, играя своим мразотством как мог. потому что просто привык получать реакцию от людей исключительно этим способом. петя уже пять лет на таблетках и теперь старается ловить его улыбку щенка-переростка постоянно. игорёк ведь так красиво улыбается. – не дождёшься, кис, – причмокивая в поцелуе чужими губами, гром ставит петю снова твёрдо на ноги, утыкаясь носом в шею. – не-а, не буду я больше с тобой играть. – совсем неудобно наклонившись к нему и крепко обнимая, он продолжает прицеловывать теперь петькины плечи сквозь футболку. петя смеётся ему на ухо, запуская пальцы в тёмные кудряши, после кондиционера всегда закручивающиеся больше обычного. он замечал и очаровывался этим как в первый раз. – игорь, для меня ты будешь чемпионом, даже если снова останешься в одних носках и с единственным белым коником в руках. – целуя грома в макушку, петя вздыхает, почёсывая ладонью под его суровой мужицкой, совсем не чувствительной, конечно, лопаткой. игорь чертыхается от нужного жеста и почему-то чересчур долго смотрит пете в глаза. костя маячит где-то около дверного проема с грузовичком – видно периферическим зрением. пете не нужны слова, чтобы в заливе солнышка в их прохладной квартире увидеть то, как игорь каждый раз гордится им при очередной победе. в каждом их маленьком домашнем матче около окна, купаясь в точно таких же солнечных лучах, внимании друг друга, и обязательно с одинаковыми кружками горячего шоколадного несквика в руках. главное, чтобы костик не узнал этот папский секрет.