` Не ангел ´

— Мистер Милкович, ишемический криз обычно бывает у пожилых людей или у наркоманов, однако поскольку анализы чисты и вы далеко не развалюха, в данном случае проблема связана с особенностями сосудов в вашем мозгу и остеохондрозом шейного отдела позвоночника. Как только больница получит деньги на МРТ вашей головы, мы проведём эту процедуру и проверим гипотезу об аномалии виллизиева круга, а пока могу с уверенностью сказать, что приступ в любой момент повторится, если впредь вы будете следить за своим здоровьем так же. Кстати, невезучие, упёртые трудоголики от этого умирают. В течение полугода вам предстоит реабилитация, и чего точно нельзя делать, так это поднимать что бы то ни было тяжелее семи фунтов, испытывать сильный стресс и посещать классический массаж. Плюс, по крайней мере в первый месяц после выписки, вам показано сопровождение, потому что вне дома вы легко можете потеряться. Вы будете из рук вон плохо ориентироваться в пространстве и воспринимать карты с простейшими маршрутами как китайскую грамоту. Как и сейчас, у вас будут нелады со зрением, иногда оно может и пропадать, но постепенно восстановится. Также вам не стоит резко вертеть шеей, то есть совсем никогда. Ну, и мы прописали вам кое-что от головокружения, тошноты и… Микки перестаёт слышать доктора, который всё что-то говорит и говорит. Сперва Микки кажется, будто его уши погружаются под воду, а потом он и вовсе проваливается в сон. Сегодня он не отказался бы полежать в ванне, может, даже с ароматической солью, хоть и не любитель долго плескаться. Микки из тех, кто предпочитает душ. Ополоснулся и побежал. Микки определённо пора бы протереть подмышки и не только их влажными салфетками или вроде того, почистить зубы щёткой с пастой вместо терзания их зубной нитью. Но он обменял бы это всё на сигарету. Микки так хочет курить, даже во сне, что готов в потёмках ползти к пакету со своими вещами, где наверняка есть пачка-другая и зажигалка, а потом нарушать строгий запрет на курение в палате и беспокоить людей на соседних койках! Он просыпается и уже ищет босой ногой тапок, когда кто-то хватает его за лодыжку тёплой рукой и возвращает в постель. — Что это ты удумал, черныш! — окончательно будит Микки знакомый голос. Йен зарекается контактировать с Микки чаще, чем это необходимо. Но сегодня, в Новый год, к Микки в интенсивную терапию не пускают маму и одного из его старших братьев, Игги. Кроме того, кто-то должен сообщить Микки, что его работодатель имеет какой-то хитрый договор со страховой компанией, отчего у него, вопреки ожиданиям от занимаемой должности, нет средств на лечение и реабилитацию. — Узнать такое тридцать первого декабря — радикальный пиздец! — цедит себе под нос Йен и сомневается, просвещать ли Микки на этот счёт так быстро или притормозить на пару дней, до его перевода в общую палату. Нервничать Микки вредно, а упоминание его начальницы, Клотильды Рэй, гарантирует по меньшей мере скачки давления у пациента Милковича, ведь именно скандал в офисе можно считать причиной госпитализации ценного сотрудника. Источник информации — Златан, принудительно выдавший Йену свои контакты, просивший сигнализировать ему обо всех событиях, происходящих с Микки в больнице, и при этом ни на треть секунды не флиртовавший с молодым, обольстительным медбратом Галлагером. «Он без ума от черныша, ясен-красен. Ещё и подходят друг другу, небось, у них есть будущее. А чё: шебутной Златан, уютный Микки. Инь и Ян, блядь, не иначе», — думает Йен и грустнеет. В канун семейных праздников он неизменно чувствует себя брошенным и тоскующим невесть по чему, будто он вдовец, хотя никогда не был не то что в браке, вообще в длительных моногамных отношениях, и все его экс-партнёры, насколько он знает, живы. Однако Йену неоткуда взять образец сколько-нибудь стабильной, гармоничной пары. Вероятно поэтому его подавляют торжественные застолья и предновогодний ажиотаж в супермаркетах. — Я типа пытался добраться до сиг, ты меня спалил. — признаётся Микки Йену, когда тот бережно укутывает его ногу в одеяло. — Только не нуди, что в моей ситуации это опасно. Я бы рискнул. Это же мои сосуды! Пожалуйста? Йен смотрит на Микки долгим, пристальным взглядом и не сразу находится с ответом. Между ними повисает неловкая пауза. Этот пациент обезоруживает Йена, и он недоумевает, почему. Если опустить такие факторы, как сексуальное тело и химическая совместимость, а формы и запах Микки превращают Йена в сказочного серого волка, капающего слюной на пол из незакрывающейся пасти, Йену хочется заботиться о Микки и узнавать его не только на ощупь. Притом, что Йена не назовёшь сочувствующим парнем, скорее он даже несколько жестокосердный человек, и это неудивительно, ведь он не старший и не младший ребёнок в многодетной семье из гетто, с достатком значительно ниже среднего, где всё подчинено выживанию. Его родственники черствы лишь потому, что им не до разговоров по душам. И пусть Йен получает поддержку от близких, в каком-то смысле он уверен, что есть спина-другая, за которой можно переждать бурю, но в кое-каких сражениях он, как ему кажется, одинок. К примеру, никто из шести детей Моники Галлагер, кроме Йена, не боится однажды сойти с ума, как матушка. Из-за биполярного расстройства матери Йен становится медиком, и в итоге у него не просто инопланетный почерк и чувство юмора не от мира сего, он принадлежит к особой касте людей. В конце концов, никто не способен быть обычным, зная, где у собеседника селезёнка, как она выглядит, зачем нужна и сколько в организме любого красавчика паразитов. Медикам трудно влюбляться. — Стесняешься, да, Микки? — предполагает Йен. — Ты ж в туалет намылился. Так я обязан тебя подмывать чуть что. По маленькому или по… — Я правда курить! — заливается краской Микки. — Хм, ну, могу принести айкос Дороти из урологии, может быть, это никого не напряжёт, — рассуждает Йен шёпотом. — Тогда уж сверни мне тряпку с кошачьими ссаками, разницы ноль, — закатывает глаза Микки. — Да я такого же мнения, — смеётся Йен. — Но это единственная доступная опция в помещении. Разве что… Хотя нет, аромат марихуаны нам тут не простят. — В другой раз? — кокетливо выдаёт Микки, подивившись собственной смелости. — Ага, не сегодня, — подхватывает настроение Йен. — А если мои сиги, только не здесь, — в сральне на этаже? — не сдаётся Микки. — Ты же не встаёшь, — прищуривается на настойчивого пациента Йен. Микки сникает. Ему прописан постельный режим, и даже в туалет он, сгорая от стыда, вынужден ходить под себя. — Ладно. Покуришь в сортире в форточку, страдалец, — решается Йен. — Тебе уже можно двигаться, если очень-очень вяленько и аккуратно, так, по стеночке. Тебя ж вот-вот переведут отсюда. На плечо моё обопрёшься, отведу тебя. — Скорее, отнесёшь. — пошатываясь, едва поднявшийся с койки Микки чуть не падает в объятия Йена. — Ну, надо будет, отнесу. Только после отбоя, ок? — уговаривает Микки Йен. Из-за приступа зрение Микки показывает ему мир то в виде мутного пятна, то таким, какой он есть, но разбитым на кусочки, как будто объектив расколот, однако временами Микки видит довольно чётко. Сейчас, например, судя по настенным часам, до отбоя сорок минут, поэтому Микки несказанно воодушевляется. Он радостно кивает, тем более, что Йен не спешит покинуть его. — Могу включить твой телефон и зачитать поздравления от родни или набрать для тебя кого. Диктуй пароль! — предлагает Йен. — И ты покопаешься у меня там? — настораживается Микки. — Хранишь свои голожопые фотки? — оживляется Йен, и Микки закусывает губу. — Видосы? У-у-у, Микки, негодник! Ой, ладно тебе, ты тут и так без трусов зажигаешь, под больничной-то ночнушкой! И возможно, я скоро стану свидетелем твоего общения с унитазом. Сиги сигами, но мы будем в туалете. — Короче, не нужен мне телефон! — выпаливает Микки. — Эй, я не собираюсь подглядывать, — объясняется Йен. — Подержу, если будешь заваливаться, — да, но не думай, что меня это заводит, я не такой. — А какой ты? — спрашивает Микки, сглатывая ком в горле. — Раз уж ты тут торчишь, выкладывай, почему ты не с кем-то, ну, кто тебе дорог? Зачем дежуришь в канун главного торжества? — Потому что праздники это мрак. Худшие из дней. — выдыхает Йен. — Да? — слабо удивляется Микки. Йен пожимает плечом и криво улыбается. — Расскажешь? — провоцирует Микки. — Если мы оба расскажем друг другу, — обещает Йен. Микки хочет принять условия сделки, ведь это дежурство Йена может быть и последним. Неизвестно, работает ли он тут на постоянной основе, или подменяет кого-то. Вряд ли этот добрый медбрат насмехается над Микки, поэтому ему, вроде как, нечего терять. Микки набирает в лёгкие побольше воздуха и соглашается. Если такому невероятному мужчине любопытна биография Микки, он не станет замыкаться в себе! Йен тоже считает, что стоит ловить момент. Микки явно нуждается во внимании. Пусть секс между ними под запретом, ничто не мешает им разговаривать. Тем более, как медик Йен, в некотором смысле, должен быть другом своим подопечным. Так Микки узнаёт, что Йен избегает праздничную суету из-за того, что, когда ему было пятнадцать, его мать пыталась совершить суицид в день благодарения, будучи в депрессивной фазе своего биполярного расстройства. А Йен знакомится с такой немаловажной героиней в жизни Микки Милковича, как госпожа Клотильда Рэй, и её ролью в злоключениях этого пациента. Микки не жалуется на начальницу, Йен читает между строк. Чтобы разрядить обстановку, Йен просит открыть тайну появления матерных татуировок на кистях рук застенчивого Микки, да ещё и нанесённых очевидно кустарным способом. — Твои первые? — уточняет Йен. — Других нет, — чешет бровь Микки и разглядывает синюшно-чёрные буквы на коже, которые он наколол себе сам, чтобы доказать отцу, что ему не слабо. «Въебу» написано на правой кисти и «тебе» — на левой. В ответ на откровение Микки Йен задирает верхнюю часть униформы и показывает свою тату, тоже невысокохудожественную. На рёбрах у него изображена хищная птица, держащая в когтистых лапах автомат. Дань тем безмятежным временам, когда Йен готовился к поступлению в военную академию, не помышлял о медицине и ещё не боялся генетической бомбы внутри себя. Йен замечает, что Микки растерян после спонтанного стриптиза собеседника, и, пока тот не опомнился, спрашивает о его первом поцелуе. Дебютный опыт Микки заставляет Йена покрыться мурашками, ведь первый поцелуй Микки шёл в комплекте с потерей девственности. — Ужасно, да? Пошлятина… — скорее утвердительно, чем вопросительно говорит Микки. — Да почему. Я вообще сперва отсосал однокласснику, а потом, через год учился целоваться с женатым боссом вдвое старше меня! — парирует Йен и не успевает устыдиться, так как Микки спасает его, никак не реагируя на только что высказанное признание в гомосексуальности и предосудительной связи. — Когда он кончал, — вкрадчиво говорит Микки. — Кусал меня сюда, как блядская акула! Микки указывает пальцем на переход шеи к ключице, и Йен тонет в желании прикоснуться к нему, потому что эти слова, вероятно, означают, что либо Микки и его партнёр занимались сексом лицом к лицу, либо Микки — пассив. — Чувак не мог не жрать меня, был повёрнут на этом, и, хотя мы были ровесниками, и он был ничего такой, я сбежал! — прикрывая робость болтливостью, договаривает Микки, пока Йен пытается контролировать пожар у себя между ног. Они оба молчат по пути в туалет в другом отделении, на том же этаже. Переваривают беседу и вслушиваются в свои ощущения от того, что фактически идут в обнимку. Курящий Микки — невыносимое зрелище для Йена! Ему отчаянно хочется отобрать у Микки сигарету и зацеловать эти губы, но вместо этого он задаёт следующий вопрос. — Как ты стал геем или би, официально? — Йену тут же приходит в голову острота и он не сдерживается. — Шумновато стонал, и тебя засекли родаки? Микки отворачивается от Йена. — Я не крикун и не би, — говорит Микки, доставая новую сигарету из пачки и подкуривая её. — Отдаю себе отчёт, где нахожусь. Батя гомофоб, каких мало. — А ты как обнаружил себя голубым — орал, как в лесу? — переводит тему Микки. — Не, я умею быть тихим, — отчего-то радостно отвечает Йен. — Когда растёшь в одной милипиздрической комнатке с двумя братьями, дрочишь так, чтобы муха жужжала громче! — Мне было семнадцать, — решает продолжить рассказ Микки. — Мы кое с кем переночевали в родительском доме, потому что все мои отчалили на ярмарку в Висконсин. Утром меня с тем пацаном встретил рано вернувшийся батя. Благо на улице, у ворот, иначе ему тоже были бы вилы. Он слинял, а я успел вынуть пирсинг, пока отец тащил меня в дом волоком и ебашил Глоком по затылку, приговаривая, что у него для моей пидорастической жопы есть подходящий кабель от старого телека. Микки прощупывает шишечки в мочках и хрящах ушей, оставшиеся от заросших проколов, и его взгляд как будто стеклянеет. — С тех пор я живу отдельно, — вымученно улыбается рассказчик. — Батя отрёкся от меня, то есть у него нет сына по имени Микки. — Ебать… мне очень жаль, — говорит Йен сквозь сжатые губы и не знает, куда себя деть, потому что даже если он немедленно линчует такого занимательного родителя Микки, это, по сути, ничего не изменит. — Так как ты признался всем? — спрашивает Микки. — О, я как-то ввечеру, мне было лет пятнадцать, вывалил это на старшую сестру, да и всё, — разводит руками Йен. — Она сказала, что в курсе и что я всё ещё в её чёрном списке. Саутсайд меня пощадил. — Ты тоже из Саутсайда? — присвистывает Микки и заглядывает в глаза Йену. — А сколько тебе сейчас? — Ага. Двадцать пять. Идём? — Йен подставляет плечо Микки и ведёт его обратно в постель. — Какой твой лучший Новый год? — спрашивает Йен чуть позже, сидя у койки Микки, когда они оба жуют принесённые Йеном сникерсы и дожидаются полуночи. — Не знаю, — делает вид, что задумывается Микки. — Мне нравится этот. — И мне, — сразу, без вопроса отвечает Йен.