Азизе
— Ханым?.. — Эсма тронула ее за плечо, протягивая при этом стакан воды и таблетку от головной боли. — Вот, выпейте, вам сразу лучше станет! Азизе отстранила ее руку и покачала головой: — Не надо, оставь, Эсма, не хочу. Само пройдет, не суетись ты Аллаха ради! Эсма, коротко вздохнув, поставила стакан на прикроватный столик и обеспокоенно посмотрела на свою хозяйку: — Но как же, — проговорила она, — ведь вы же… — Ты лучше иди к сыну, Эсма, — перебила ее Азизе, — а то проснется, увидит, что тебя нет, и испугается. Фырат боялся темноты и потому спокойно засыпал только если мать была рядом с ним. Азизе об этом, разумеется, знала и потому всегда отпускала свою помощницу в назначенный час, дабы та могла спокойно уложить сынишку спать. Кстати сказать, Али тоже боялся темноты, когда был совсем маленьким. Азизе оставляла в его комнате включенный ночник и сидела рядом, пока он не уснет, а Али всякий раз просил, чтобы мама никуда не уходила до самого утра. Нихат иногда недовольно кривился, мол, чего ради она «растит из мальчишки слюнтяя и нытика», но на него не стоило обращать внимания. Собственно, этим его потуги в воспитании сыновей обычно и ограничивались. Пока они были маленькими, он говорил, что это не его дело, ими должна заниматься мать, ну, а когда подросли, то стали сторониться и побаиваться отца, который возникал в их жизни лишь тогда, когда у него на то «выдавалось достаточно свободного времени». Правда, в большей степени это относилось к Мехмету и Али, а вот Ахмет, напротив, всегда смотрел на отца широко распахнутыми глазами, полными восхищения и безграничного обожания. Он старался подражать ему во всем: походке, жестах, манере держаться, и, становясь старше, Ахмет делался все больше похожим на Нихата. Он точно так же любил крутить на пальце брелок с ключами от машины, бросал со всего размаха сразу три кубика сахара в полный стакан с чаем, разбрызгивая его на скатерть (никакие уговоры и нравоучения не помогли отучить его от этой идиотской привычки, от которой Азизе вечно передергивало). Да Ахмет даже бранные слова произносит точь-в-точь как Нихат с теми же самыми интонациями и с точно таким же выражением брезгливого пренебрежения на лице. Манеру сорить деньгами и таскаться по притонам, кстати сказать, он тоже перенял от отца. Впрочем, тут удивительного было мало, в последние полтора года Нихат вовсе не скрывал, где и как он проводит свой, так сказать, досуг. Он это даже специально выставлял напоказ, думая, вероятно, что сделает ей больно, и она станет страдать, когда узнает, что муж напропалую развлекается с непотребными девками. Или же пытался таким образом устыдить ее, лишний раз укорить: вот, мол, до чего ты меня довела, полюбуйся, Азизе ханым. Но ей было совершенно все равно, тем более что на тот момент она с ним перестала даже разговаривать, ну, разве что при детях за ужином они с мужем обменивались ничего не значащими фразами. Или беседовали исключительно о делах семейного предприятия, большую часть которых, кстати сказать, Нихат с превеликой радостью скинул на нее, освободив тем самым себе еще больше времени «для души», как он частенько повторял. Видя обожание Ахмета, Нихат баловал его, с ним единственным он, пожалуй, бывал иногда действительно любящим отцом. Что же касается Мехмета, то и он вслед за братом поначалу старался угодить Нихату, чтобы получить от него свою порцию отцовской любви и гордости. Но отец зачастую прежде, чем похвалить, делал ему замечание, мол, он мог бы справиться быстрее и лучше. Или же вовсе ругался на него, что тот не ценит своего отца, иначе не стал бы пренебрегать его подарками. Помнится, Нихат подарил им с Ахметом новые велосипеды, и мальчики затеяли кататься наперегонки. Ахмет держался на велосипеде лучше брата, он с легкостью обогнал его, а вот Мехмет упал, велосипед же, к несчастью, сломался. Нихат вместо того, чтобы утешить и подбодрить сына, отвесил ему затрещину, сказав, что покуда Мехмет будет таким неуклюжим, подарков ему больше не видать. Со всеми несправедливыми обидами Мехмет, разумеется, тут же шел за утешением к матери, а вскоре, ему, кажется, лет одиннадцать-двенадцать тогда было, он перестал вслед за Ахметом бегать хвостом за отцом, стараясь заслужить от него похвалу и поощрение. Чем старше Мехмет становился, тем более отдалялся от Нихата, за что тот не преминул упрекнуть Азизе, дескать, именно она во всем виновата и своими нежностями окончательно испортила мальчишку. Что же до младшего сына, то Али он всегда больше был привязан к матери. Да и вообще, он уродился самым уравновешенным и послушным из всех троих. Али единственный из ее сыновей понимал слово «нет» с первого раза и не принимался требовать объяснений, почему нельзя, а главное — что сделать для того, чтобы стало можно. Он один, казалось, не унаследовал отцовскую злопамятность и вспыльчивость, коих, впрочем, чего греха таить, и у нее самой хватало с избытком. Если его братьям случалось ссориться между собой, Али обычно пытался успокоить и примирить их. А если мать вдруг начинала сердиться, то тут же старался перевести все в шутку, и иной раз ему это превосходно удавалось. Да, конечно, вступив в переходный возраст, он, как и большинство подростков, принялся вести себя так, чтобы, как ему казалось, выглядеть взрослым и самостоятельным, пытался подстраиваться под своих приятелей и, конечно же, старших братьев. Но это все напускное и непременно пройдет, как только он станет старше. Азизе вышла на террасу, постояла какое-то время, глядя в ночное, усеянное звездами небо, а после вернулась к себе, села в кресло и закрыла глаза. Вот к чему она вдруг вспомнила на ночь глядя о Нихате? Видно, до конца дней своих от него не отделаться. Да, стоит признать: она очень многим обязана мужу, и за многое ему благодарна. Может быть даже, кто знает, веди он себя иначе, однажды Азизе сумела бы полюбить его. По-другому, не так, как когда-то любила… того, чье имя она вот уже много лет не произносит даже в мыслях, но — полюбила бы. Увы, Нихат сам, своими руками уничтожил все хорошее, что было. Даже то немногое не смог сберечь… Что ж, сам во всем виноват!***
Азизе до сих пор, бывает, просыпается от кошмара, который донимает ее уже не один десяток лет. Она совсем одна посреди бушующего пламени, задыхаясь от дыма, бежит по извилистым коридорам. Ей нужно успеть: найти своего ребенка и вытащить его из огня, спасти. Она слышит громкий плач, зовет сына, умоляет потерпеть еще чуть-чуть, ведь мама здесь, она уже идет к нему. Где-то в самой дальней комнате она наконец замечает колыбельку и кидается к ней со всех ног. Во сне Азизе всякий раз успевала: брала малыша на руки, плача при этом от радости, прижимала к груди и шептала, что теперь все будет в порядке. С сыном на руках она шла к выходу сквозь по-прежнему бушующий огонь, но он самым удивительным образом не касался ни ее, ни ребенка. «Смотри, сынок, — говорила она сыну, выйдя на улицу, прямо на цветущий луг, — все хорошо, не бойся, мама спасла тебя, она рядом… Мы теперь всегда будем вместе!» Просыпаясь, Азизе лежала, не в силах сдержать слез, потому что этот сон закончился. А вот в реальности все было иначе… Она знала, что ей нужно во что бы то ни стало найти и спасти своего сына. Не обращая внимания на крики брата, который твердил, что ей нельзя туда, она погибнет, Азизе все равно ринулась прямо в огонь. Она хорошо помнила, как прямо перед ней рухнула горящая балка, а потом — резкий удар, боль и собственный крик. Когда же она пришла в себя в больнице, то ей сказали, что все кончено. У нее больше не было семьи. Не было сына… А тот, кого она ждала, и на кого молилась, просто взял и бросил ее. Пришел к выводу, что она — недостойна стать частью его древнего рода, и потому отныне их больше ничего не связывает. Она всерьез думала наложить на себя руки, но ее остановила младшая сестра. Она приходила к ней, садилась рядом, осторожно гладила по голове и шептала: «Ты только не уходи! Не бросай меня, сестра, ты слышишь, ты ведь меня не бросишь?» Азизе была должна помочь своей сестре, ведь если та останется совсем одна, то попросту не выживет… И тогда Азизе приняла решение начать новую жизнь, в которой не будет места пережитым горестям, а самое главное — тому, кто с такой легкостью, походя растоптал ее счастье. Она отказалась даже от своего прежнего имени, дабы ничего уже не связывало ее с прошлым. Оставаться там, где произошла трагедия, Азизе не могла, да и новую работу найти там не получилось, поэтому пришлось перебираться в Мидьят. Там ее взяли в дом Асланбеев, помогать на кухне и убирать в доме. Впрочем, ей было все равно, она надеялась скопить как можно скорее денег, дабы им с сестрой хватило на переезд в другой город. Как можно дальше, думала она, где все будет иное, и ничто не станет напоминать о том, что произошло. На знаки внимания хозяйского сына она поначалу не обращала внимания, очень долго делала вид, что не понимает, чего ради он старается украдкой коснуться ее пальцев, расточает комплименты, постоянно попадается ей на глаза. Однажды он заговорил с ней, спросил, почему она все время молчит и почти никогда не улыбается. — Вы станете еще прекраснее, я уверен! — сказал он. — У меня слишком мало поводов для веселья, Нихат бей, — отозвалась она. — Если бы вы мне подсказали, как найти этот повод, я бы сделал все возможное. Только ради того, чтобы увидеть, как эти прекрасные глаза заблестят от радости! Она невольно улыбнулась уголками губ и тихо произнесла: — Боюсь, Нихат бей, это будет трудно. Поскольку я и сама не знаю. — Но я очень упрям, дорогая Азизе, и не сдамся, имейте это в виду! Сначала Нихат помог ее младшей сестре поступить в школу, сказав, чтобы о деньгах они не думали. Потом подарил ей серебряный кулон с сапфиром, сказав, что ему просто хочется сделать так, чтобы «такая красивая девушка стала еще краше». Когда же он заметил, как Азизе мучается от часто донимавших ее тогда болей (в больнице предупреждали, что спина будет болеть, потому что там какое-то смещение, или что-то в этом роде), то отвез к хорошему врачу, который действительно помог ей. А однажды он решился поговорить по душам: — Я не пытаюсь лезть вам в душу, Азизе, поймите, — сказал он, — но просто… Я же вижу, вас что-то мучает. И я не о телесных ранах, я говорю о душевной боли! Вы можете мне полностью доверять… — Я вам очень благодарна, Нихат бей, — ответила она, — но не сейчас. Простите меня! В итоге она все же не выдержала и рассказала ему. Разумеется, всей правды не открыла, это было бы слишком, но поведала о том, что случилась беда, и на пожаре погибла вся ее семья. Плакать при нем она не решалась да и не хотела показывать свою слабость, но он тем не менее сказал, что ей следует держаться, ведь жить-то как-то надо. А еще через некоторое время он объяснился ей в любви: — Я никогда прежде не встречал женщины прекрасней вас, Азизе! — Вы шутите, Нихат бей? — недоверчиво усмехнулась она. — Неужели я могу показаться прекрасной со всеми… ранами, о которых вы меня не так давно спрашивали? — Вы будете прекрасной всегда, Азизе! — воскликнул он, сжав ее ладони. — Если бы вы только позволили мне… восхищаться вами, я бы доказал это! — прошептал он, целуя кончики ее пальцев. В ответ она лишь молча покачала головой. Нихат, впрочем, не оставлял попыток и не отступался. Он уверял, что стоит ей только согласиться, и он «весь мир бросит к ее ногам», а там, глядишь, и она полюбит его хоть немного. Хорошенько все обдумав, она решила уступить. В конце концов, если он говорит, что хочет попытаться сделать ее счастливой, то почему бы не воспользоваться шансом. Да и отец его, стоит сказать, отчего-то благоволил к ней. Он был тогда уже очень болен, и постоянно сокрушался, что ему несколько боязно оставлять все нажитое в руках единственного сына, потому что тот совсем не ценит то, что имеет, и может с легкостью все промотать, да и на дочь надежды мало, поскольку она — точная копия своего старшего брата. — А ты, дочка, кажешься мне вполне разумной, ты ему поможешь, не дашь пустить на ветер состояние Асланбеев. — Если это в моих силах, Хамит бей, — ответила она, — то я вам обещаю. После свадьбы с Нихатом ей быстро пришлось научиться быть хозяйкой почтенного семейства, вести дом, взять все заботы по ведению хозяйства на себя, не ударить, как говорится, в грязь лицом, когда муж приглашал гостей, и ей приходилось общаться с людьми его круга. Нихат не уставал повторять, что восхищается ею, потому что она все схватывала на лету, как губка, впитывая все правила и обычаи, принятые в высшем обществе. Она же неизменно отвечала, что без него не справилась бы, и отчасти это было правдой, потому что именно муж подсказывал ей, как нужно держаться, дабы «сойти за свою». Вскоре родились их дети, и именно с их появлением Азизе почувствовала себя гораздо счастливее. Правда, воспоминания о первенце, все равно неизменно заставляли ее сердце болезненно сжиматься, но она смотрела на своих сыновей, они улыбались ей, обнимали ее, и от этого становилось легче. Именно в тот момент начали портиться их отношения с Нихатом. Начать с того, что он сделался болезненно ревнивым. Стоило увидеть рядом с ней постороннего мужчину, пускай речь шла даже об охраннике у ворот особняка, который придержал дверь и поздоровался с хозяйкой, Нихат принимался скандалить и мотать ей нервы. Он сменил семерых шоферов за год просто потому, что ему не нравилось, как они смотрят на его жену. — Да на каком основании он на тебя пялился, точно на какую-то… Это ты дала ему повод думать, что все можно?! — однажды напустился на нее Нихат после того, как выгнал с работы очередного бедолагу только за то, что тот «слишком долго разглядывал хозяйку, когда она выходила из машины». — Я дала повод?! — изумилась она. — И чем же, позволь спросить? — Откуда я знаю! — взорвался он. — Может быть, вы уже давно обо всем сговорились и потешаетесь надо мной за моей спиной! Учти, — он схватил ее за плечи и встряхнул, — я не позволю делать из себя идиота, если я только еще раз замечу… — Перестань, Нихат, — в раздражении она оттолкнула его, — не будь смешным! — А ты не веди себя как потаскуха! — выкрикнул он. — Да как ты… — начала было она, но тут он замахнулся и ударил ее по лицу. Охнув, Азизе отшатнулась от него и будто откуда-то со стороны наблюдала, как он, резко побледнев, недоуменно разглядывает свою ладонь. — Прости, Азизе, умоляю, прости меня! — шептал он потом ей на ухо, не переставая при этом покрывать поцелуями ее щеку. — Ну, хочешь, отруби мне эту руку, только прости меня! Я ведь жить не буду, если не простишь… — Хватит, Нихат, прошу тебя! — отозвалась она, высвобождаясь из его объятий. Очень скоро у Нихата это вошло в привычку: по любому поводу он устраивал ей сцены ревности, кричал, распускал руки, а потом, чуть ли не рыдая, умолял о прощении. Он сделался ей противен, и Азизе даже не могла сказать, когда именно она испытывала к нему большее отвращение: когда он изводил ее своей глупой, необоснованной ревностью, бесконечными упреками, обвинял во всех смертных грехах и бил, причем с каждым разом все более жестоко, или же когда валялся у нее в ногах, уверяя, что больше никогда не обидит. Окончательно терпение ее лопнуло за два года до его смерти. Нихат в тот день опоздал к ужину, и Азизе распорядилась накрывать без него. Детей дома не было: старшие учились тогда за границей, Али уехал на вечеринку к школьному приятелю, предупредив, что возможно останется ночевать, а младшая сестра Нихата укатила на курорт с очередными «женихом», как она называла многочисленных своих поклонников, коих ее братец, стоит сказать, быстренько отваживал от дома, повторяя, что всяким проходимцам нужны лишь его деньги. Муж явился домой уже ближе к полуночи, да к тому же изрядно навеселе. Ей давно уже было известно, что Нихат пристрастился весело проводить время в разного рода злачных местах, но подобного он себе еще не позволял. — Меня в этом доме совсем никто не уважает, верно, женушка моя дорогая? — с порога набросился он на нее. — В чем дело? — устало отозвалась Азизе. — Что тебя на этот раз разозлило? — Она еще спрашивает! Я прихожу сюда точно в тюрьму, никому до меня нет дела! Ни дети, ни сестра меня ни в грош не ставят и шляются не пойми где, а любимая жена и вовсе чихать на меня хотела. — Тебя давным-давно предупредили, и ты сам разрешил Али уехать с друзьями. Или прикажешь мальчику сидеть в четырех стенах, потому что тебе так хочется? А что до твоей сестры, то ей тоже, знаешь ли, не пять лет, она давным-давно живет как хочет и правильно, кстати сказать, делает! — У тебя на все найдется ответ, да, Азизе, ты не упустишь случая меня унизить? — прищурился он. — Да, конечно, — ухмыльнулась она, — одна я кругом виновата! Даже если ты сейчас споткнешься, потому что еле на ногах стоишь, то все равно меня во всем обвинишь. — Потому что ты меня довела до этого, ведьма! — закричал он, схватив ее за локоть. — Скажи мне, — выкрикнул он ей в лицо, — что ты со мной сделала? Чего тебе не хватает, я тебе все отдал, ты слышишь? Дом, состояние, положение, — все под ноги тебе бросил, женой своей сделал, а ты… ты… Неблагодарная дрянь! Ты ведь… Ты до сих пор того любишь, да? Признайся! — Кого? — поморщившись от боли, потому что муж по-прежнему стальной хваткой сжимал ее руку, спросила она. — Ты, кажется, совсем уже свихнулся со своей ревностью! — Того, кто у тебя был до меня, не прикидывайся дурой! — взревел он. — Ты просто не в себе, пусти меня! — Азизе вновь попыталась высвободиться. — Скажи только, — он привлек ее к себе, попытался поцеловать в губы, но она успела отвернуться, — неужели он был так хорош, что ты даже спустя столько лет не смогла его забыть? Кто он был, говори! И чем, чем я хуже? — Прекрати, Нихат, приди же в себя, ты пьян! — она вновь попыталась оттолкнуть его. — Тварь! — он со всей силы толкнул ее, так что она не смогла удержаться на ногах и упала. Дальше она помнила только как муж ругался последними словами, нанося ей удары по лицу, по животу, по спине. Потом он тащил ее куда-то, и сквозь пелену боли она слышала чьи-то крики, кажется, кто-то из прислуги просил хозяина одуматься. Затем она почувствовала, будто падает в глубокую яму и после этого наступило спасительное забвение. Позже Эсма рассказала, что муж продолжил избивать ее во дворе, прямо на глазах у охранников, они пытались оттащить его, но в него будто бес вселился. Эсма прибежала на крики, умоляла его остановиться… Нихат опомнился лишь тогда, когда, окончательно обезумев, швырнул жену на каменные плиты, и она ударилась головой о перила лестницы. Пока прислуга вызывала скорую, он стоял на коленях, сжимая похолодевшие ладони своей жены и повторял, что, если она умрет, то он тоже жить не станет. Те же слова он говорил ей лично, когда навещал в больнице, но она не произнесла в ответ ни слова. Когда Азизе вернулась домой, то первым делом распорядилась перенести свои вещи в противоположное крыло особняка. — Что это еще за демонстрации? — недовольно поморщился Нихат, застав ее в самый разгар переезда. — Это значит, что я буду жить в другой комнате, — как ни в чем ни бывало ответила Азизе. — Ты слишком сильно головой ударилась и потому окончательно спятила? — принялся заводиться Нихат. — Я пока еще твой муж, а ты моя жена! — Вспоминай об этом почаще, — не удержалась от ехидства Азизе, — особенно когда вновь отправишься развлечься в публичный дом! — Тебе не кажется, Азизе, — угрожающе проговорил он, сжав кулаки, — что ты чересчур осмелела? Советую тебе как можно скорее придти в себя, а не то… — А не то что? — в упор взглянула она на мужа. — Ты меня убьешь? Или может быть ты, как угрожал мне прежде, детей отберешь и выгонишь на улицу? Увы, милый, больше ты меня этим не испугаешь: старшие уже совершеннолетние, да и Али достаточно взрослый, чтобы самому решать, с кем ему общаться и где жить. Ты сам, если не забыл, перевел на мое имя часть состояния, а делами компании ты очень давно не интересовался, слишком уж увлекшись шлюхами из притона! Так что… это тебе следует озаботиться тем, чтобы не остаться вдруг на улице, дорогой Нихат. Он моргнул, уставившись на нее так, словно видел впервые, после чего взял за руку, притянул к себе и почти нежно приобнял за талию: — Ты все еще моя жена, — процедил он сквозь зубы, — и если ты вообразила, что можешь заводить здесь свои порядки, то мне придется проучить тебя, поняла?! — Попробуй! — спокойно проговорила она. Нихат сильнее стиснул объятия, провел ладонью по ее плечу, а затем по груди: — Неужели ты всерьез полагаешь, что я не смогу заставить тебя повиноваться мне прямо сейчас? — прошептал он ей на ухо и подтолкнул к кровати. Она резко схватила его за запястья, подалась вперед и, глядя ему прямо в глаза, проговорила: — Так чего ты ждешь? Давай, возьми силой то, что никогда уже не получишь по доброй воле. Лишь до такой мерзости ты еще не опускался, Нихат Асланбей! Но запомни одно: если ты сейчас это сделаешь, то после сразу же убей меня, понял? Потому что иначе я убью себя сама, но раньше своими руками перережу тебе горло. Ты хорошо меня слышишь? Мне уже нечего будет терять, поэтому не сомневайся: у меня хватит сил! — Ах ты… — он отпихнул ее и замахнулся, но она продолжала пристально смотреть на него и, видимо, во взгляде ее было столько ненависти и презрения, что Нихат вдруг осекся, рука его замерла в сантиметре от ее щеки. Вслед за этим с губ его сорвалось грязное площадное ругательство, и он ушел, громко хлопнув на прощание дверью. С того дня они с мужем фактически жили порознь, а под конец практически перестали даже разговаривать, но терпеть его присутствие все равно было мучительно тяжело, потому что он не упускал случая так или иначе задеть ее и оскорбить. Судя по всему, так он вымещал досаду на свою беспомощность. А потом Нихат наконец-то освободил Азизе от своего присутствия. Он все-таки опустился до той мерзости, на которую не решился тогда, во время их последней крупной ссоры. Вот только сделал это не с ней… Получается, бедняжка Эсма пострадала по ее вине! После такого Азизе уже не могла вспомнить о нем ничего хорошего…***
Кажется, заснуть ей сегодня точно не удастся, подумала Азизе. Она поднялась, накинула на плечи шаль, потому что почувствовала, что продрогла, и вновь вышла на террасу. Небо уже начало понемногу светлеть: приближался рассвет. С улицы послышался шум мотора, вслед за этим распахнулись ворота, и во двор, весело насвистывая, вошел Ахмет. Азизе отступила за угол, укрывшись в тени, дабы сын не заметил ее. Сейчас ей меньше всего хотелось читать ему мораль (все равно это бесполезно) и выслушивать глупые отговорки о неисправности машины или случайной аварии (на большее сына не хватало, он всегда приводил именно эти объяснения). Пусть идет себе отдыхать, тем более что экзамен у него уже завтра… Азизе подняла голову и нахмурилась, заметив свет в комнате Мехмета. Кажется, не она одна страдает сегодня бессонницей. Впрочем, мальчика можно понять… В душе вновь поднялась очередная волна негодования и ненависти. Мало было этой бесстыжей девицы, которая водила его за нос, корчила из себя недотрогу, а на деле оказалось, что она вовсе не прочь раздавать авансы, причем нескольким кавалерам сразу. А в довершение всего выяснилось, что второй ее ухажер — сын бесстыжего Насуха Шадоглу! Азизе усмехнулась: кажется, сегодня впервые за долгие годы она вновь назвала этого негодяя по имени. До сегодняшнего дня она величала его про себя лишь «этот негодяй и мерзавец». Но кажется, этого недостаточно, нет такого слова, которым можно охарактеризовать все то, что он сделал. — Да, Насух, — прошептала она, — оказывается, Нихат, чтоб ему вечно гореть в аду, рядом с тобой просто ангел! Он-то причинял мне одну только физическую боль. Что он мог, в сущности? Избить до полусмерти — вот и все, на что он был способен. А вот ты… Подумать только, она ведь решила когда-то просто не вспоминать о нем, словно никогда и не было в ее жизни этого человека. Прошло уже очень много лет, и она действительно совсем не думала о нем. Может быть… она даже готова была простить его. Больше того, она бы простила сразу, если бы он прямо сказал ей тогда, что они друг другу не пара, и он не пойдет против воли своей семьи. Пусть бы она страдала, но смогла бы, наверное, отпустить его, раз ему так было лучше. Но он предпочел сбежать, обманывал ее с другой женщиной, и в конце концов ушел, даже не удостоив ее ни единым словом. Ни прощения не попросил, ни хотя бы оскорбил ее, сказав, что, мол, знай свое место, кто ты такая, чтобы мечтать о браке со мной. Но она все равно… готова была и это ему простить! Пусть, думала, живет с той, на кого променял ее, может быть, хоть иногда совесть нет-нет, да пробудится, укорит его. Но сегодня Азизе поняла, что у Насуха Шадоглу нет и не было ни стыда, ни совести. Иначе ему бы и в ум не пришло назвать сына от своей «достойной во всех отношениях женщины», как сказала тогда его мать, Хазаром. Так же, как звали сына Азизе. Их общего сына. Несчастного мальчика, что умер в муках, сгорел заживо, не успев сделать свой первый шаг, не назвав ее матерью… Она сама сгорела там, умерла вместе с сыном, потому что не успела, не сумела спасти его. Потому-то вот уже больше двадцати лет она живет, мучаясь каждый день от неизбывной боли. А ему… просто наплевать на все! Каким же бездушным циником нужно быть, чтобы сделать такое?! А теперь, будто этого было мало, он и его семейка протянули свои руки к ее Мехмету. И этот самый Хазар Шадоглу (наверняка весь в папочку, такой же негодяй) хочет сделать несчастным ее сына точно так же, как когда-то его отец сделал несчастной и заставил страдать ее саму. Ну уж нет, не бывать этому, больше она своего сына никому в обиду не даст, даже волос с его головы не упадет! — Я не позволю вам причинить вред и посмеяться над моим сыном, как когда-то надо мной! — тихо проговорила она. — Видимо, я была слишком милостива, раз позволяла вам всем жить спокойно, будто ничего не произошло. Нельзя было этого делать, нельзя все пускать на самотек, больше я такой ошибки не допущу! Ты еще горько пожалеешь, Насух, что вновь твоя прогнившая насквозь семейка встала у меня на пути. — Ханым, что-нибудь случилось? Вы что же, так и не ложились? — Эсма, кутаясь в шерстяную накидку, подошла к ней. — А ты что так рано поднялась, Эсма? — ответила она вопросом на вопрос. — Да так! — отмахнулась Эсма. — Сон какой-то нехороший приснился, потом уже уснуть не смогла, а теперь уже надо подниматься, завтрак готовить. Уже скоро шесть… — Ладно, Эсма. Слушай, у меня к тебе есть дело. Днем ты пойдешь по одному адресу, я тебе позже сообщу, и отнесешь кое-кому послание. Надеюсь, излишне напоминать, что об этом ни одна живая душа знать не должна. Ну, а потом нужно будет нанести еще один визит в ту деревню, но тут я справлюсь сама. Больше я не стану сидеть сложа руки и расквитаюсь с ними за обиду, нанесенную моему сыну! — О чем вы, ханым? — не поняла Эсма. — Ни о чем, — махнула рукой Азизе. — Главное, ты не забудь о моем поручении, поняла? — Поняла, ханым, — кивнула Эсма, — я все сделаю, не извольте беспокоиться. — Тогда ступай. Я пойду к себе, немного отдохну. Если получится… «Что ж, — подумала она, как только Эсма ушла, — и впрямь пора начинать действовать, и мы еще посмотрим, кто кого».