Азизе
— Бабушка! — Азизе вздрогнула от неожиданности, чуть было не расплескав кофе прямо себе на колени. За истекшие годы она успела прекрасно изучить все оттенки голоса и интонации, с которыми Миран произносил это слово. Равно как и по звуку его шагов она безошибочно могла сказать, в каком настроении Миран вернулся домой, был ли он раздосадован тем, что получил в школе не ту оценку, на которую рассчитывал, поссорился ли в очередной раз с Генюль, хочет спросить у нее разрешение уехать на целый день со школьными приятелями, весел он, огорчен, устал или болен. Ей было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что произошло, и Миран смеялся: ничего от его бабушки нельзя скрыть. Сейчас, насколько она могла судить, он примчался, как на крыльях, потому что у него прекрасное настроение, а это означает, что экзамен сдан успешно. Впрочем, она в этом нисколько и не сомневалась, поскольку учился Миран всегда на удивление прилежно. Из всех ее детей в свое время этим отличался один Али. Несмотря на то, что иной раз он позволял себе лениться и прогуливать школу, учился он всегда на «отлично». Мехмет же получал высшие баллы лишь за те предметы, которые, как он выражался, были ему интересны. Поэтому, кроме математики и истории, у него были далеко не блестящие результаты. Помнится, Нихат один раз даже выпорол его за проваленный экзамен по английскому языку. Учитель тогда лично позвонил ему и посетовал, мол, хотел бы поставить сыну Нихат бея удовлетворительную оценку, да вот, увы, не за что. Ну, а что до Ахмета, тут и говорить не приходится, Азизе молилась об одном: чтобы сын поскорее закончил свой курс наук, и она наконец-таки избавилась бы от необходимости выслушивать бесконечные жалобы на лень и безобразное поведение своего наследника. — Бабушка, ты не поверишь! — Миран, сияя от радости, точно вихрь влетел в гостиную, слишком сильно хлопнув от усердия дверью и бросил свою сумку на кресло. — Я получил высший балл, лучший в моем классе! — А я нисколько не сомневалась в этом, лев мой! — улыбнулась она, отставила подальше чашку с недопитым кофе, встала и раскрыла ему объятия. Миран, не заставив просить себя дважды, обнял ее и прижался щекой к ее плечу. Азизе, вот уже в который раз, почувствовала, как сердце замерло от нежности, которую она не слишком часто позволяла себе испытывать, и которую, несмотря ни на что, ей никогда не удавалось подавить в своей душе. И снова, как и тысячу раз до этого, она еле смогла сдержать слезы от нахлынувших разом воспоминаний. Точно так же, приходя домой, ее приветствовал Мехмет. С самого раннего детства и до последнего дня: почти невесомо прикасался губами к ее щеке, обнимал и клал голову ей на плечо. Азизе отстранилась, с улыбкой взглянула Мирану в глаза и вздохнула. Раньше ей, чтобы обнять его, приходилось нагибаться, присесть на корточки, а теперь он уже почти одного с ней роста. Да уж, ничего не попишешь, время летит неумолимо быстро. — Я рада за тебя, сынок, — повторила она, отметив, что эти слова заставили его глаза заблестеть еще ярче. — Теперь тебе наверное хочется отдохнуть? — Только если до обеда, бабушка, потому что… — он замялся. — Ты знаешь, мне бы хотелось… Одним словом, ты не разрешишь мне поехать на пикник, который организуют родители Бурака. Ну, помнишь, они тебе звонили в прошлый раз, когда приглашали на праздник. — Я помню, дорогой, и твоего приятеля, и его родителей. Это уважаемая семья, люди, которым можно доверять, — кивнула она. — Так можно, бабушка? — с затаенной надеждой посмотрел на нее Миран, отчего у Азизе вновь ожили перед глазами картины из далекого прошлого. — Фырат тоже со мной поедет. — Хорошо, Миран, — отозвалась она. — Но, думаю, излишне напоминать, что дома вы должны быть не позже половины девятого. И разумеется, никакого алкоголя! — Да, бабушка, конечно! — потупился Миран, и от взгляда Азизе не ускользнуло, как порозовели его щеки. — Миран, — вкрадчиво проговорила она, — если я сказала «никакого», то это означает — «никакого». Совсем! Да-да, милый, «всего полбанки пива» к этому тоже относится! Потому что если подобное еще раз повторится, мне придется совсем запретить тебе эти прогулки. Миран виновато вздохнул, продолжая при этом разглядывать носки своих ботинок. Он, разумеется, помнил ту грозу, что пронеслась над его головой в прошлый раз. Начать с того, что никакого «семейного праздника» в доме у его приятеля тогда не было. Старший брат Бурака сумел договориться, и их всех пропустили в один ночной клуб, закрыв глаза на то, что кое-кому из веселой компании еще не исполнилось восемнадцати лет. Азизе в тот вечер не находила себе места, после того, как Миран не явился вовремя домой, несмотря на скептические усмешки сыновей и их замечания, что мальчишка просто «загулялся», и с ним не случилось ничего плохого из того, что ее воображение уже успело себе нарисовать. Тем не менее, она отрядила Фырата на поиски, и тот без труда отыскал Мирана, потому как утром ему удалось услышать разговор Мирана со школьными приятелями. Фырат привез его домой и прямо сказал, чтобы тот готовился к худшему. На что Миран заявил (Фырат это потом матери рассказал, а та, естественно передала Азизе), что «плевать он на все хотел, поскольку уже почти совсем взрослый мужчина». Правда, когда вернулся домой и предстал пред светлые очи своей бабушки, то храбрости и дерзости у него заметно поубавилось. Он сказал ей, что, дескать, просто потерял счет времени, так там было весело. На вопрос, давно ли его друзья переехали жить в ночной притон, и что они там пили, Миран ответил, что ничего особенного, всего-то полбанки пива. Ну и вообще, неужели им нельзя немного развлечься, все-таки они живут «уже в двадцать первом веке и в свободной стране». Ахмет, присутствовавший при этом разговоре, расхохотался, как безумный: — Ой, я не могу! Нет, мам, ты слышала? Вот так вот, учти: мой племянничек, оказывается, у нас свободных нравов человек. Но если хорошо подумать, то… не ругай уж его так сильно. В конце концов «всего полбанки» и возвращение домой под утро — это просто пустяки! — Ахмет! — одернула она сына. — Во-первых, это не смешно, а во-вторых, сейчас же прекрати нести чепуху! А ты, мой милый, — без тени улыбки повернулась она к внуку, — марш к себе и до завтра чтобы на глаза мне не показывался, пока не обдумаешь свое отвратительное поведение! Миран поднял на нее полный самого искреннего раскаяния взгляд, но она отвернулась, давая понять, что разговор окончен. — Повезло парню — легко отделался, — усмехнулся Ахмет, когда за Мираном закрылась дверь. — Помнится, когда я выдал нечто подобное в его возрасте, вы с отцом напару мне затрещин надавали. То есть, ты простой пощечиной ограничилась, а вот отец так меня отлупил, что я потом пару недель сидеть не мог! — Тебе было тогда шестнадцать, и ты вытворил кое-что похуже, — покачала головой Азизе, вспомнив, как однажды Нихат увез ее на пару дней в особняк в Карсе. После очередной бурной ссоры муж, случалось, пытался, как сам же выражался, загладить свою вину. Тогда он делался тише воды, ниже травы, дарил ей подарки, а иногда устраивал романтические свидания. Разумеется, хватало его до следующей ссоры, поводом для которой могло послужить что угодно. Вот и в тот раз он закатил очередную сцену ревности, поскольку ему не понравилось, как Азизе «любезничала с одним из его деловых партнеров». Хотя на самом деле она просто обсуждала новый контракт, который в итоге принес им неплохую прибыль. Может быть, именно поэтому Нихат не слишком распускал руки и довольно-таки пылко просил прощения. Азизе к тому времени давно уже махнула рукой на его нрав, поскольку изменить что-либо была не в силах, но тем не менее, она сделала вид, что приняла его раскаяние. Если мужу что и удавалось, так это разбудить ее чувственность, и поначалу Азизе сама не понимала, что с ней творится. Когда она оставалась с ним наедине, то чуть только не теряла разум. Нихат, особенно в первые несколько лет их совместной жизни, умел довести ее до полного исступления и частенько повторял, что ему больше ничего не нужно на этом свете — только быть с ней. Поначалу Азизе не могла понять, почему отзывалась на его ласки с такой страстью. Несмотря на не слишком-то большой опыт в сердечных делах, ей было, с чем сравнивать. И она отдавала себе отчет в том, что это совсем не похоже на то, что было раньше. С тем, с другим… С ним она чувствовала невиданную доселе нежность; всю любовь, что переполняла ее существо, она отдавала ему и брала ее обратно. Когда он прикасался к ней, и она обнимала его в ответ, то чувствовала, будто растворялась в нем. Не было ни его, ни ее, они оба были единым целым, будто у них была одна душа и одно сердце на двоих. А с Нихатом одна лишь плотская связь, похоть, почти граничащая с животной. Азизе возненавидела бы себя за то, что поддавалась этой страсти, но ей мгновенно воспоминался жаркий шепот мужа, когда в первую их брачную ночь он сжимал ее объятиях и целовал ее лицо и руки. «Ведь ты же женщина, Азизе, — говорил он ей, — ты — самая прекрасная женщина на земле! Так позволь себе быть такой, какая ты есть! Позволь себе просто наслаждаться жизнью!» С годами, конечно, пылкость мужа поутихла, он год от года заметно охладевал к ней, да и она все больше отдалялась от него, но изредка он все же вспоминал, так сказать, о прошлом. Во всяком случае, после подобного «заключения перемирия» можно было ожидать довольно длительного периода относительно спокойной семейной жизни. Тем утром, вернувшись домой из Карса, они с мужем вошли к себе в комнату, где и застали Ахмета, расположившегося прямо на их супружеской постели в компании какой-то девицы, чей род занятий не оставлял никаких сомнений. Когда разъяренный Нихат растолкал парочку, девица, еле успев прикрыться простыней, выскочила из постели, схватила свои вещи и пулей вылетела за дверь. Ахмет же, кое-как натянув брюки, попросил отца перестать орать, поскольку у него «голова и без того раскалывается». — Здесь тебе не дом свиданий, Ахмет, — возмутилась Азизе, — да и вообще не рановато ли ты начал… эдак вот кутить? — Брось, мама, — махнул он рукой, — не будь ханжой! В ответ она залепила ему пощечину, поскольку сын перешел уже всякие границы. Вторую затрещину Ахмет получил от Нихата: — Не смей хамить матери, щенок! А теперь одевайся и — вон отсюда! Пока я тебя прощаю, но чтобы это было в первый и в последний раз! — Да что я сделал-то?! Можно подумать, — выпалил Ахмет, — вы с матерью на этой кровати обычно чем-то другим занимаетесь! Она ахнула, а Нихат взял ее за запястье и аккуратно подвел к двери: — Вот что, Азизе, ты иди пока, иди! Посмотри, как там Мехмет с Али, а то вдруг тоже чего учудили, их, сама видишь, и на час одних оставить нельзя. А с этим, — он кивинул на Ахмета, — я поговорю, как мужчина с мужчиной. Раз уж он у нас вдруг стал таким взрослым! Теперь же и внуки достигли переходного возраста, так что, надо думать, все «прелести», связанные с этим еще впереди. Генюль уже становится девушкой, у нее начало по несколько раз на дню меняться настроение, она то обижается на любую мелочь и начинает плакать, что все ее разлюбили, никто не понимает, и потому она тоже «никого любить не будет». А то вдруг начинает напевать себе под нос какой-нибудь веселый мотив и прихорашиваться перед зеркалом. Вот и с Мираном та же история. Что поделать, подумала Азизе, ему уже скоро четырнадцать, и его, разумеется, начинает тянуть, как говорится, на подвиги. Так или иначе он начинает стремительно взрослеть, и от соблазнов никуда не деться. Не говоря уж о том, что пора всерьез взяться за более важные дела, самое время… — Я тебе обещаю, бабушка, подобного не повторится, ты же меня знаешь. А в прошлый раз… ну, это случайно вышло, я больше не буду, правда! — заверил Миран, вновь обнимая ее за шею. — Хорошо, милый, — кивнула она, — раз ты говоришь, то я тебе верю! — Ты самая лучшая, бабушка, ты ведь знаешь, да? — шепнул он ей на ухо и, беспечно улыбнувшись еще раз, подхватил свою сумку и умчался. Азизе проводила его глазами и глубоко вздохнула. Всякий раз, когда она слышит от Мирана вот это «ты самая лучшая, бабушка», «лучше тебя никого нет, бабушка», смотрит ему в глаза, видит его улыбку, замечает, как, задумавшись, он хмурит брови и ерошит волосы, как, закусив губу, склоняет голову набок, если вдруг ему нужно собраться с мыслями, ей кажется, что она сходит с ума. Азизе прекрасно понимала, что такого попросту не может быть, но не верить своим собственным глазам не получается. А с годами, чем старше становился Миран, тем это делалось заметнее. Он не может, никак не может походить на Мехмета, но между тем, в моменты, подобные сегодняшнему, Азизе неизменно видела в Миране своего сына. Или же она и впрямь до сих пор не может оправиться от очередной горькой своей потери, поэтому видит лишь то, что хочет видеть…***
Наверное, Азизе никогда не сможет простить себе, что тогда, давным-давно позволила негодяйке Дильшах войти в их семью. Все же прав был Ахмет, когда пенял ей, что она вечно шла на поводу у Мехмета, бросалась исполнять любые его прихоти. Впрочем, она и ради Ахмета с Али что угодно сделала бы, стоило им только попросить. Другое дело, что Ахмет предпочитал обычно, по примеру отца, властно требовать, а это моментально выводило ее из себя, что и приводило к ссорам. Али же, услышав отказ, покорно соглашался с тем, что раз мать говорит «нет» — это означает «нет» и никогда не пытался спорить. Мехмет пытался настаивать на своем более мягко, он убеждал, что ему очень нужно то, о чем он ее просит, и без этого он просто не сможет жить. Она уступала, потому что не хотела, чтобы он затаил на нее обиду, подобно своему брату. Азизе прекрасно понимала, что Ахмет, отчаянно ревновал к братьям, когда был ребенком, а став взрослым, никак не мог простить ей «оскорбление памяти» Нихата. Да, она действительно уничтожила все, что напоминало о нем в особняке Асланбеев, даже сменила прислугу, за исключением Эсмы и Ферхата, поскольку в них была абсолютно уверена: эти двое никогда не станут болтать попусту. Если бы Нихат не совершил тогда тот мерзейший поступок, Азизе, пожалуй, постаралась бы сохранить о нем добрую память. Но после того, что произошло, она просто-напросто не могла этого сделать, это было свыше ее сил. Но тем не менее, она все равно позаботилась, чтобы сыновья никогда не узнали об истинной причине гибели своего отца. Когда Мехмет признался матери, что влюблен в Дильшах, она не придала этому особого значения. В конце концов, в его возрасте молодые люди часто увлекаются, и кто знает, может быть, завтра он предпочтет кого-то еще. Однако же, Мехмет натурально ум потерял с этой Дильшах! Он бегал на ней по пятам, старался во всем услужить, уговорил Азизе нанести визит ее матери, чтобы, видите ли, та убедилась в серьезности его намерений. Девица же все равно воротила от Мехмета нос, а ее мамаша (такая же самодовольная и наглая особа!) чуть ли не за дверь Азизе выставила. Никакие уговоры на сына не действовали, у него, как подозревала Азизе, проснулся этакий охотничий азарт, до того хотелось заполучить Дильшах. Может быть, Азизе удалось бы образумить сына, но тут ему стало известно, что за Дильшах ухлестывает Хазар Шадоглу. Мехмет пожаловался Азизе, мол, какой-то проходимец запудрил мозги его ненаглядной Дильшах. Это имя подействовало на Азизе точно красная тряпка на быка, и она пошла на поводу прежде всего у своей ярости, которую копила и лелеяла годами. Она ненавидела Насуха Шадоглу за все зло, что он причинил ей, и не могла допустить, чтобы теперь по милости его сыночка пострадал Мехмет. Дильшах сделалась женой Мехмета, она, к вящей радости последнего, приняла его предложение руки и сердца, и у Азизе появилась надежда, что сын будет счастлив, и Шадоглу не удастстся причинить ему боль. Пусть уж этот самый Хазар страдает, будучи навсегда отвергнутым. А потом Дильшах призналась Азизе, что всегда была влюблена в Хазара и, больше того, беременна от него. И это накануне свадьбы! Азизе с трудом подавила желание придушить эту тихоню на месте. Если бы она призналась раньше, то Мехмет, конечно же, разорвал отношения и позабыл бы о ней. Но Дильшах почему-то промолчала и поставила тем самым всю семью в глупое положение. Если бы в самый день свадьбы Мехмет устроил скандал и отменил торжество, то над ним, а заодно и над всем семейством Асланбеев стал бы потешаться весь Мидьят. Выходит, мать жениха не потрудилась разузнать все о семье невестки и чуть было не впустила в свой дом опозоренную девицу, которая вот-вот в подоле принесет не известно, от кого. От этого позора они потом не отмылись бы до конца дней! Оставалось одно: сделать, как говорится, хорошую мину при плохой игре. А потом уж, решила Азизе, пусть Мехмет узнает о том, что Дильшах путалась с этим ничтожным Хазаром. Тогда удалось бы убедить всех вокруг, что она завела любовника, уже будучи замужем, и Мехмет развелся бы с ней именно поэтому. И виноватой во всем была бы именно она. Азизе даже припугнула невестку на всякий случай, заставила ее написать пару поддельных писем, чтобы у мужа, в случае чего, сомнений не осталось. Однако же, Дильшах продолжала упорно молчать, а Мехмет смотрел на нее сквозь розовые очки и был твердо убежден, что ребенок от него. Азизе, разумеется, могла бы все сама ему выложить, но она понимала, что сын не поверил бы ей, пока Дильшах не подтвердила бы лично. Она терпеливо ждала, когда же в мерзавке заговорит совесть, но та вела себя так, будто ничего не произошло. Мехмет же, казалось, с каждым днем все больше влюблялся в нее и с нетерпением ждал, когда станет отцом. Словом, все окончательно запуталось, и тогда Азизе решила избавиться от отродья Хазара Шадоглу. Она даже договорилась с врачом: Дильшах родила бы, а ребенка тут же забрали и отдали на воспитание в другую семью. Азизе обо всем позаботилась: ребенок ни в чем не нуждался бы. Просто он носил бы другое имя и фамилию. Это, кстати, было бы достойным наказанием для Шадоглу. Они отняли у Азизе сына, а она, получается, отняла бы у Насуха родного внука. План не удался, потому что роды у Дильшах начались внезапно, а ни Азизе, ни Мехмета дома в тот момент не было. Эсма же вызвала скорую помощь, и Дильшах увезли в муниципальную больницу, а не в клинику, с врачом которой Азизе загодя обо всем условилась. Мехмет, узнав обо всем от Ахмета, который позвонил ему в контору, помчался к жене. Азизе узнала обо всем позднее, поскольку в тот день была вынуждена провести деловые переговоры с инвесторами, и ей пришлось потратить на это чуть больше времени, чем она рассчитывала. Когда она приехала в больницу, ребенок уже появился на свет, а Мехмета пропустили к жене, чтобы он мог увидеть сына. Ему сказали, что мальчик родился чуть раньше срока, и к счастью, он, будучи не слишком искушенным в подобных вопросах, не стал выяснять, насколько. Азизе прекрасно помнила, как вошла в палату и замерла, увидев, как Мехмет держал малыша на руках и улыбался. А затем Дильшах протянула к нему руки, попросила дать ей полюбоваться на своего милого сына. Она улыбнулась, прижала его к груди, а Азизе, не сказав ни слова, развернулась и ушла. Все было ясно, как день: теперь она попросту не сможет сделать то, что задумала. Потом, всякий раз, когда Мехмет смотрел на Мирана, его лицо светилось от радости. Он баюкал Мирана, называл своим «храбрым героем» и с каждым днем все больше к нему привязывался. Время шло, Миран рос, и он обожал Мехмета. Начав говорить, он, естественно, стал называть его «папочкой», и Мехмет гордо улыбался, когда слышал это. Он играл с сыном, возил его на прогулки, покупал игрушки, с радостью возился с ним… Азизе поняла, почему Дильшах молчала. Потому что стало уже слишком поздно. Если бы она призналась, Мехмет ни за что не простил бы ей того, что она разбила иллюзию его семейного счастья и лишила сына, которого он считал своим и любил всей душой. Пожалуй, у нее были все основания опасаться за свою жизнь. При всем при том, что Мехмет умел быть нежным и любящим, но если уж его охватывала ярость, он делался копией своего отца. Сама Азизе тоже ничего не могла ему рассказать. Она угодила в яму, которую сама же вырыла. Узнай Мехмет правду, а равно и то, что ей было обо всем известно с самого начала, он не смог бы простить ее. Она потеряла бы сына навсегда, и потому никак не могла допустить подобного. В довершение же всего Миран удивительным образом привязался и к ней. Он так искренне радовался, когда Азизе дарила ему подарки, вместе с Генюль наперегонки бежал к ней, чтобы показать свои новые рисунки или же затем, чтобы поделиться каким-то своими нехитрыми секретами, вроде того, что «папа разрешил покачаться на качелях». Если она садилась, к примеру, отдохнуть на террасе, а Миран с Генюль играли рядом, то он всегда старался обогнать сестру, чтобы успеть первым, сесть рядом на скамейку, прижаться к ее боку, обхватив руками талию. Азизе заметила, что подобные проявления нежности Мирана по отношению к ней несказанно раздражали Дильшах. Если она замечала, как мальчик обнимал Азизе, называл бабулей, целовал и благодарил за подарки, она всегда старалась как можно скорее увести сына подальше, будто хотела оградить его от всех родственников. И тогда Азизе стала уделять мальчику гораздо больше времени, к вящей радости последнего, и он смотрел на нее с неизменным восхищением. Однажды, когда Азизе выслушала от Мирана и Генюль подробный отчет о том, как они, будучи в тот день «полицейскими», благополучно «поймали бандитов», нашли украденные «сокровища» и теперь «возвращают их законной владелице», а после торжественно преподнесли ей ее же золоторе колье, подаренное некогда мужем, она по очереди обняла их, сказав, что такие храбрецы достойны самой щедрой награды. Дети рассмеялись, и она вдруг поняла две, казалось бы, такие простые вещи: оба этих ребенка важны для нее, и — самое главное — она, сама того не ведая, добилась-таки чего хотела. Она раз и навсегда отняла у Насуха Шадоглу Мирана. Он никогда не назовет никого из их подлой семейки родственниками. И никогда их не полюбит. А если постараться, то со временем он их возненавидит так же, как ненавидит она сама. Это, думала Азизе, и будет им всем справедливым воздаянием за грехи. Она все-таки забрала у Насуха внука, как и хотела раньше. Так даже лучше, потому что в ее силах сделать теперь из Мирана настоящего Асланбея. Чтобы Шадоглу ничего, кроме презрения от него не видели. Никто, уж тем более Дильшах, помешать ей не сможет, она сама воспитает из Мирана врага Насуха и всех его родственников. Так странно: Азизе с каждым днем все более отчетливо понимала, что стала вдруг привязываться к этому ребенку, будто он, как и Генюль, на самом деле был ее внуком. Может быть, это его собственная детская искренность и непосредственность сделали свое дело. Миран дарил ей свою бескорыстную любовь, которая просто не могла не отозваться в сердце.***
Как видно, Азизе недооценивала свою так называемую невестку. Тихоня Дильшах за спиной Мехмета проворачивала свои грязные делишки, надеясь, что все ей сойдет с рук. В семейную жизнь сына Азизе не лезла прежде всего потому, что надеялась на здравомыслие Мехмета. Ну, ведь не может он не увидеть истинное лицо своей супруги и не понять, что рядом с этой женщиной ему ни за что не стать счастливым. Азизе видела, что сын несчастлив, что он с каждым днем все глубже погружался в этот омут. Он ругался с женой, выходил из себя, злился и вымещал на ней свое раздражение. Ему казалось, будто это может что-то исправить, хотя на самом деле просто не мог смириться с тем, что не сумел влюбить ее в себя. Он изо всех сил старался стать ей ближе, хотел расположить ее к себе, но в ответ она отворачивалась от него, отталкивала и, как подозревала Азизе, вовсе его к себе не подпускала. Да, Азизе, безусловно, хотела, чтобы Мехмет раз и навсегда понял, чего стоит эта лицемерка и прогнал ее, но что дойдет до трагедии, разумеется, даже и в кошмарном сне представить не могла. Тем вечером она вернулась домой как раз к ужину, Мехмета дома не было, они с Али остались в конторе, сославшись на неотложные дела. Правда, Али приехал вскоре после нее, предупредив, что Мехмет, судя по всему, задержится, якобы у него какая-то важная встреча. Ужин прошел как обычно, а потом у Азизе жутко разболелась голова, и она ушла к себе, наказав Эсме принести ей лекарство. Часа через полтора к ней постучалась встревоженная Султан и сообщила, что у Генюль, кажется, начинается жар. Если что и способно было заставить Султан отбросить свою извечную манеру дерзить всем вокруг и огрызаться, так это беспокойство за дочку. Она тряслась над Генюль, точно наседка, а после потери второго своего ребенка, так и вовсе впадала в истерику всякий раз, стоило девочке чихнуть. Азизе понимала и жалела ее, в конце концов, мать всегда переживает за своего ребенка и боится потерять его. А после той трагедии Султан постоянно боится, что и с Генюль может случиться беда, как и с ее несчастным малышом. То, что произошло тогда хотелось навеки вычеркнуть из памяти, но, разумеется, подобное попросту невозможно. Почему уж Ахмет, как говорится, окончательно с цепи сорвался, сказать трудно, да только скандалом и рукоприкладством не окончилось. Очевидно, Ахмет был пьян настолько, что плохо соображал, что делал. Даже то, что жена была на седьмом месяце его не остановило. Побоев и горячего утюга, которым он в довершение всего кошмара прижег тело Султан, она не выдержала, и чуть было Аллаху душу не отдала. Ее забрали в больницу, сделали кесарево… Мальчик, как им сказали, был очень слаб, врачи утверждали, мол, и трех дней не проживет. — Ты хоть понимаешь, что ты натворил?! — напустилась она на сына. — Последний ум пропил, да? — Мама, умоляю, хоть ты не начинай! — махнул он рукой. — Если твоя жена заявит на тебя, ты отдаешь себе отчет, чем это может кончится? — воскликнула она. — Это я еще молчу, что о судьбе твоего сына нам теперь остается только молиться! Мальчик… истинный наследник нашей фамилии и… — Мам, ну перестань ты, говорю же, успокойся! Не мучай меня, неужели ты думаешь, что мне все равно?.. А до всего остального — не переживай. У Султан мозгов не хватит, чтобы заявить. Кроме того, она знает, что если я ее вышвырну, дочь она не увидит. — Ты безнадежен! — зло бросила она. — Такой же, как твой отец! Она не стала слушать дальнейшие оправдания, ей нужно было узнать, что с ребенком, ей не давали покоя слова врача. Через три дня ей сказали, что ребенка в больнице уже нет. Его якобы забрали, причем… по ее приказу. Несколько дней ушло на то, чтобы узнать, чьих рук это дело, хотя она могла бы сразу догадаться. Ведь в свое время мерзавка Фюсун, не простив Азизе, что та выгнала ее из дома, пообещала, что уничтожит ее и все, что ей дорого. Мальчика она сдала, как удалось выяснить, в один из детских домов Мардина, но там следы, к сожалению, потерялись. И жив ли он, Азизе не знала, правда, оставалась надежда, что его передали кому-то на усыновление. Увы, чем больше проходило времени, тем труднее было найти зацепки. Врач, проходимец, убеждал ее, что без должного ухода и лекарств ребенок не жилец, так что… Детям Азизе, само собой, вынуждена была сказать, что младенец не выжил, об остальном им знать незачем, хватит с них и этого горя. Если же произойдет чудо… Что ж, придется давать отчет, почему она вынуждена была солгать, и оставалось надеяться, что сын простит ей эту ложь. Ахмет с того дня резко присмирел, он, казалось, искренне раскаялся во всем, а что до Султан, то она целиком и полностью отдалась воспитанию дочки. Генюль действительно в тот вечер немного приболела, судя по всему, пересидела на сквозняке. После долгих уговоров она все согласилась выпить таблетку, после чего попросила мать и бабушку посидеть с ней. Примерно через полчаса жар стал понемногу спадать, Генюль зевнула, сказав, что хочет спать, и чтобы ей приснилась «целая гора мороженого». — Ну вот, видишь, Султан, ей лучше, — улыбнулась Азизе, — беспокоиться не о чем. — Слава Аллаху, — кивнула Султан, — я тогда останусь на ночь с ней. Вдруг опять температура повысится, или проснется одна и перепугается. — Конечно, оставайся, — согласилась она, — а если вдруг хуже станет, не дай Аллах, сразу же мне сообщи, позовем врача. Но ты не переживай, все будет хорошо, я просто уверена. — Да, разумеется. Спасибо, мама. Азизе велела Фидан заварить ей чаю и ушла в гостиную. Когда Эсма принесла ей чай, она вышла на террасу, чтобы немного подышать воздухом. С балкона Азизе видела, как вернулся Мехмет с Мираном на руках. Очевидно, Миран сбежал из своей комнаты и вышел за ворота, дабы встретить отца. Он частенько проделывал подобное, к неудовольствию Дильшах и радости Мехмета. Когда Азизе уже шла к себе, то столкнулась с сыном на пороге гостиной. Он был, как ей показалось, чем-то расстроен, но на вопросы отвечать отказывался, старался все перевести в шутку. Под конец он вдруг огорошил ее донельзя странной просьбой: — Мама, я тебя прошу, ты… не оставляй моего сына, ладно? Будь рядом с ним, хорошо? С ним, и с дочкой Ахмета, конечно. — Я всегда буду рядом с вами, родной, какие могут быть разговоры, — улыбнулась она, погладив его по голове. Она хотела было спросить, что стряслось, потому что в ту самую минуту сердце болезненно сжалось от нехорошего предчувствия, но Мехмет беззаботно улыбнулся, обнял ее, сказал, что она «самая лучшая на свете», после чего пожелал ей спокойной ночи и ушел. А еще через полчаса к ней заглянула Эсма и сказала, что ее хочет видеть Ферхат, якобы у него срочный разговор. Ферхата в дом взял еще отец Нихата, и был он тогда совсем мальчишкой. Хамит бей, насколько Азизе было известно, пожалел мальчика, рано потерявшего отца, дал ему крышу над головой, выучил и сделал своим шофером и доверенным лицом. Потом он стал служить Нихату, и тот всегда говорил, что, дескать, этому человеку, одному из немногих, можно доверять целиком и полностью. Правда, когда Ферхат попросил однажды у своего хозяина денег на лечение матери, Нихат заявил, что его шофер «слишком много на себя берет». У него и так хорошее жалованье, а если ему не хватает, то следует «поумерить траты». Что до болезни родственников, то ему и вовсе нет до того никакого дела. Азизе, узнав об этом, сама оплатила операцию матери Ферхата из своих сбережений. Она прекрасно знала, каково это — потерять родного человека, наблюдать, как он угасает и не иметь возможности помочь. Когда-то она вместе с братом и сестрами осталась без матери, будучи совсем еще девчонкой. Врач сказал им с братом, что слишком поздно, ее болезнь запущена, да и вообще, вылечить несчастную практически невозможно, разве что чуть облегчить страдания. Поэтому, если есть возможность вылечиться, нельзя ее упускать. — Я перед вами в неоплатном долгу, ханым! — сказал ей Ферхат, безостановочно целуя руки и пытаясь пасть перед ней на колени. — Хватит, перестань, Ферхат! — воскликнула она. — Я сделала то, что сделал бы на моем месте любой. Дай Аллах твоей маме долгих лет! — Аминь! Но знайте, ханым, что бы там ни было, я за вас… в огонь и в воду, никогда не забуду вашу доброту! Нихату, разумеется, пришлось не по душе ее «самоуправство», но она она заявила ему, что, во-первых, взяла не из его кармана, а своими средствами вольна распоряжаться как угодно. А во-вторых, если он опять надумал устроить сцену ревности, то она и вовсе не желает его слушать. Нихат заявил, что, дескать, «еще одна подобная выходка, и ей мало не покажется». Будто бы эти слова могли напугать ее! — Азизе ханым, — сказал Ферхат, — видите ли, в чем дело… Я посчитал, что вы должны об этом узнать. — Что случилось, Ферхат? — Понимаете ли, Азизе ханым, дело в том, что некоторое время назад Мехмет бей поручил мне следить за Дильшах ханым. Ну, я выяснил кое-что: она несколько раз встречалась со своей матерью, а еще… списалась с Хазаром Шадоглу. — С кем? — Азизе не поверила своим ушам. Неужели тихоня Дильшах все же решилась на столь безумный шаг. — С Хазаром Шадоглу, — как ни в чем ни бывало повторил Ферхат. — И вот недавно мне удалось перехватить одно письмо. Дильшах ханым написала этому Шадоглу, чтобы он помог ей сбежать из дома. Вместе с сыном. И это должно случиться именно сегодня. — Ты сказал об этом Мехмету? — быстро спросила у него Азизе. — Да, ханым. Я передал ему письмо, в котором Шадоглу назначил Дильшах ханым встречу. В старом квартале. И Мехмет бей отправился туда один. Он мне велел никому ничего не говорить, но… Он взял пистолет, ханым, и я боюсь, что… Она не дослушала, опрометью бросилась в тот трижды проклятый старый квартал. «Что ты задумал, сынок, — думала она, — только не наделай глупостей!» Лишь бы с Мехметом все было хорошо, а там уж пусть он решает сам: выгонит Дильшах, разведется или же напротив, решит простить ее, — Азизе все равно. Пусть только Мехмет не совершит задуманное. Выстрелы она услышала когда, запыхавшись от быстрого бега, наконец-то добралась до квартала. Сначала один, а потом, через несколько мгновений, еще. Вздрогнув, Азизе свернула в проулок, и в конце узкой, извилистой улочки увидела мужской силуэт, в котором без труда узнала Мехмета. — Сынок… сыночек мой, — прошептала она, — слава Аллаху! Слава Ему, — повторяла она все время, пока шла, — ты сохранил жизнь моего сына. Мехмет стоял во внутреннем дворе заброшенного дома, прижимая руку к сердцу. — Ты не ранен? — воскликнула Азизе, подбежав к нему. Он поднял голову, посмотрел на нее, словно с трудом узнавал, а потом тряхнул головой, точно хотел отогнать неприятные воспоминания: — Они… Дильшах и Хазар убиты, мама! — дрогнувшим голосом произнес он. Азизе посмотрела в сторону, туда, куда взглядом указал ей Мехмет и непроизвольно зажмурилась. Прямо на земле лицом вниз лежала Дильшах, а рядом с ней — Хазар Шадоглу, чья белая рубашка была пропитана кровью. — Они сами во всем виноваты, — сказала она, отведя взгляд. — Они тебя обманули! Пойдем скорее, — она тронула сына за плечо, — я тебя уведу отсюда. Я вытащу тебя из беды, идем же, сынок, идем! Мехмет поднял на нее глаза, чуть покачал головой, закусил губу, пытаясь сдержать вздох. Так он всегда делал, когда хотел скрыть, что расстроен: — Нет, мама, — со слезами на глазах проговори он, — они не обманывали. Она… всегда его любила, понимаешь? Всегда… Еще до меня. — Мехмет… Не сдержавшись, он судорожно всхлипнул и вскинул руку с зажатым в ней пистолетом: — А я… Это я их убил, мама! Убил… — Сынок, — одними губами прошептала она, сразу же поняв, что именно он задумал, — нет, не надо! Но он уже приставил пистолет к виску и… Дальше она помнила только одно: слезы, застывшие в глазах сына. А потом раздался выстрел… Она кричала, звала его, умоляла очнуться, потому что ведь не может такого быть, чтобы ее Мехмет, ее милый мальчик ушел навсегда, и больше никогда уже она не услышит его голоса. Чьи-то руки осторожно прикоснулись к ее плечу: — Вставайте, иначе они придут и вас тоже убьют! Давайте, я помогу вам. — Пусти меня! — отмахнулась Азизе от какого-то незнакомого мальчишки в драных обносках. — Кто ты такой, что тебе от меня нужно, я хочу умереть вместе с моим сыном! — Я Махмут, — отозвался оборванец. — Не надо… Вы вставайте! Она шла, точно во сне, плохо понимая, где находится, и что вообще происходит. Очнулась Азизе уже у ворот особняка, и рядом никого не было, мальчишка куда-то исчез… — Ферхат! — позвала она. Вместе с Ферхатом во двор вышел Али; Азизе по очереди посмотрела на них: — Его… нельзя там оставлять! — прошептала она, прежде, чем лишиться чувств. Позже Ферхат рассказал ей, что они с Али забрали пистолет Мехмета и избавились от него, а теперь нужно ждать. Полиция приехала уже под утро, ей выразили соболезнования, сказали, что Мехмета и Дильшах застрелил какой-то «злоумышленник», очевидно, пытавшийся их ограбить. Тогда она упустила из виду, что полицейские не упомянули о третьем теле, найденном там же. Позже Азизе узнала, что Хазара Шадоглу якобы на месте преступления не было, хотя она видела все собственными глазами. Очевидно, Насух подсуетился… Похороны Азизе почти не запомнила. Она смотрела, как тело сына опустили в могилу, как засыпали его землей… Разве так бывает? Ведь ее первой должны опустить в землю, а дети стали бы ее оплакивать. Потому что так правильно, это — закон жизни. Почему же она вновь должна хоронить свое дитя?.. Когда они вернулись с кладбища домой, Азизе, не обращая внимания на хлопотавших вокруг нее невесток, повторяющих, что ей «нужно лечь и отдохнуть», пошла в старую комнату сына. Когда-то давно она служила детской, но после того, как сыновья выросли, стояла закрытой. Азизе хотела переделать ее в новую комнату для Генюль, но Султан была против. Она говорила, что комната, видите ли, слишком далеко от ее спальни. В ящиках комода Азизе нашла старые игрушки и детские вещи: чепчики, пинетки, кофточки… Она помнила каждый день, начиная с того момента, когда ее сын впервые начал толкаться и до той ночи, когда она в последний раз говорила с ним. За что? — без конца спрашивала она себя. За что ей такое наказание? Второй раз она лишилась своего сына, второй раз ее сердце рвется от страшной боли и истекает кровью. Да разве можно перенести такое? — Не могу, — закричала она, опустившись на пол и прижимая к себе старые детские игрушки, — я не могу больше, Аллах, прошу тебя, забери меня, возьми мою жизнь, я не выдержу этого! Примчавшаяся мгновенно Эсма умоляла ее успокоиться, помогла подняться и довела до спальни. Еще она помнила, как Салиха заботливо укрывала ее одеялом и повторяла, что «все обойдется», а потом Ахмет, присев на край кровати, осторожно провел рукой по ее щеке: — Мамочка! — прошептал он, и Азизе вновь разрыдалась, крепко сжав при этом руку сына. Когда-то, когда Ахмет был совсем еще малышом, он часто прибегал к ней, чтобы она его приласкала. И точно так же гладил ее по щекам, говорил, что «мамочка — красивая» и просил поцеловать его. А потом, сыну было тогда лет шесть, Нихат вдруг заявил, что «кретинские бабские нежности» не нужны мужчине, и если Ахмет не хочет сделаться «половой тряпкой», ему нужно прекратить раз и навсегда заниматься подобной ерундой. — И нечего его облизывать, поняла? — прикрикнул на нее Нихат. — Ты должна настоящего мужчину воспитать, а не бабу. Родишь себе девку, вот тогда с ней и будешь эти слюни разводить, а мальчишку не смей портить! Ахмет с того дня стал больше времени проводить с отцом и несколько отдалился от нее. Мехмет же, и особенно Али, напротив, старались как можно больше времени быть именно рядом с ней. А если отец выказывал недовольство, они уверяли ее, что папа «просто так, а на самом деле не сердится». — Не надо, мам, ну не плачь, я прошу тебя! — Ахмет поцеловал ей руку и прижал ее ладонь к своей щеке. — Лучше бы уж я умер, что ли, а не брат Мехмет, — пробормотал он. — Может быть, ты бы тогда так не плакала… — Ахмет, — она привстала и вгляделась ему в лицо, — что ты говоришь, сынок? — Прости, — потупился он. — Просто подумал, что ты так любила брата, а если бы… — Значит, ты решил, что тебя я не люблю, да? Помнишь, — спросила она, — как в детстве вы прибегали ко мне и спрашивали, кого из вас я люблю сильнее? Ахмет усмехнулся: — А ты говорила, что мы все трое — твои храбрые львы. — Вот, — она взяла сына за руку, — твоя рука, Ахмет. Вот — пальцы. Какой из них ты любишь больше? Отрежь один, тебе не будет больно? Ты забудешь о нем, рана, что останется не будет тебя беспокоить? Вот так же и вы. Вы — моя плоть и кровь. Я всех вас под сердцем выносила и родила на этот свет. Если я лишилась части своей души и не умерла на месте, то лишь потому, что у меня еще остались силы. И эти силы — в вас. В тебе, твоем брате и ваших детях. Раз и навсегда запомни это, Ахмет, и никогда больше не смей думать, будто ты значил и значишь для меня меньше, чем твои братья! Он еле слышно охнул, обнял ее и зашептал на ухо: — Все, мама, все, перестань, умоляю, прости меня! Ты не плачь только, хочешь… Что ты хочешь, чтобы я сделал? Чтобы ты не плакала, чтобы твоя боль прошла, мама! — А что у вас тут происходит? — заглянул в комнату Али. — Ничего! — Ахмет быстро вытер глаза. — Маме плохо, не видишь, что ли? Али ничего не ответил, сел рядом с ней, по другую сторону, и обнял ее. Так они просидели долго, пока Ахмет не поднялся, сказав, что ему, пожалуй, стоит пойти и проверить, как там его жена с дочкой. — Мама, — осторожно начал Али после того, как Ахмет ушел, — ты же видела, что там было, да? Брат… Кто это сделал? Хазар Шадоглу или… Азизе подняла на сына глаза и медленно покачала головой: — Если ты спрашиваешь, кто спустил курок, то… Шадоглу, конечно, ни при чем. Но если кто и виноват во всем случившемся, то единственно он один! Он совратил эту девку, от которой мой бедный Мехмет потерял ум. Ему было мало! Он задумал бежать с ней. Спроси Ферхата… Твой брат хотел только отстоять свою честь и честь этой бесстыжей дряни, несмотря на то, что она опорочила его честное имя. Ни ему, ни ей я никогда не прощу смерть моего несчастного сына! И я заставлю ответить за его кровь! Пока я жива… — Мама, — Али взял ее руки в свои, — успокойся! Да, ты права, если этот шакал, погубивший моего брата, останется в живых… — Подожди, — она сжала ладонь Али, — то есть, он… Мехмет не убил его? Откуда ты знаешь? — Ферхат съездил к ним домой, поговорил с людьми, которые там служат и с которыми он приятельствует. Хазар бея отвезли в больницу, сказали ему. — Если выживет — ему же хуже. Как и этой мерзавке. Я не дам им жить спокойно! — Ты не одна, мама, — серьезно взглянул на нее Али. — Я просто хочу, чтобы ты знала: я с тобой, чтобы ни случилось! — Нет, Али, — воскликнула она, — я не допущу, чтобы с тобой тоже что-нибудь случилось. Али вдруг совершенно беззаботно, обезоруживающе улыбнулся ей: — Мам, а ты помнишь, как в детстве я боялся темноты? Брат Ахмет напугал меня однажды, что в темноте водятся злобные пауки, которые могут ужалить меня во сне. Но ты садилась рядом, включала ночник и целовала меня на ночь. А когда я упал во дворе и разбил коленку, столько крови было, я ужасно перепугался. Тогда ты взяла меня на руки, повторяя при этом, что все пройдет. Или… когда в школе меня побили мальчишки из соседнего класса, а братья пришли и поколотили их всех. Директор наказал их, а ты приехала в школу и устроила им там разнос за то, что твоих львов кто-то посмел хоть пальцем тронуть. Ты помнишь это? — Зачем ты спрашиваешь, сынок? — грустно улыбнулась она. — Потому что тогда мы были детьми, и ты защищала нас ото всего, что могло нас ранить. А теперь, когда мы выросли, настала пора вернуть долг: теперь я обязан защитить тебя. Потому что ты — моя мать. Я… Если я не смог защитить тебя раньше, тогда… давно, если не сумел уберечь своего брата от такой страшной ошибки, то хотя бы сейчас я могу хоть что-то сделать для тебя! — Али, — выдохнула она, — ты… — неужели он знал о прошлом, о том, что было между ней и Нихатом? Хотя, конечно, когда дети повзрослели, они, разумеется, могли многое замечать. — Тшш! — Али приложил палец к губам. — Прошу, позволь мне помочь. Я же твой сын, мама, Мехмет был моим братом. И я все сделаю, чтобы он спал спокойно. С одной стороны Азизе, конечно, не хотелось втягивать сына во вражду с семейством Насуха Шадоглу, но с другой, если подумать, Али прав, одна она вряд ли смогла бы что-то сделать. Кроме того, если бы она не поделилась тем, что ее так мучило, то просто лишилась бы рассудка. При помощи старшего брата (Ахмет тоже не желал оставаться в стороне) он развел бурную деятельность, чтобы вывести на чистую воду и проходимца Насуха, и его сыночка. Хазар Шадоглу и впрямь остался жив, что ж, тем хуже для него, — без конца твердила себе Азизе. Для начала к делу подключили журналистов, которые везде, где только можно раструбили о том, что старший сын Насуха Шадоглу — главный виновник трагедии, разыгравшейся в семье Асланбей. Затем Али в сопровождении Ферхата съездил еще раз в тот заброшенный квартал, дабы найти, если представится возможность, свидетелей. Им удалось отыскать мальчишку, который видел, что произошло, но толку от него все равно оказалось немного. Тем более, что полиции он ничего не рассказал, так как внезапно заболел и чуть не умер. Она пожалела этого несчастного, в конце концов он ведь по сути еще ребенок. Зато сейчас, как любит повторять Ферхат, взявший мальчишку под свое покровительство, из Махмута вышел толк, и он верой и правдой будет служить семье Азизе ханым. Свидетеля, который видел, как якобы на место происшествия приезжала чья-то машина, о чем Азизе узнала уже позже из отчетов полиции, также не удалось отыскать. Если это была машина Хазара Шадоглу, и это удалось бы доказать, то песенка подлеца была бы спета. Но увы, в полиции заявили, что ни следа машины, похожей на описанную свидетелем, в Мидьяте отыскать не удалось. Было очевидно, что Насух не сидел сложа руки и ловко замел следы, чтобы выгородить своего сына, но в полиции лишь руками развели. Они заявили, что дело следует закрыть, так как очевидно, что Мехмета Асланбея и его жену убили в результате бандитского нападения. Отыскать же виновных, судя по всему, вряд ли удастся. Азизе вместе с сыновьями еще несколько раз ездили в полицейское управление, пытаясь надавить на следователя, что вел дело. Однако же он просто-напросто выставил их за дверь, сказав, что покуда сам знает, как ему следует делать свою работу. И вообще, все яснее ясного: Хазара Шадоглу там не было, он никого и не думал похищать из родного дома, а вот следы побоев на теле Дильшах Асланбей вполне себе ясно говорят о том, какой была ее семейная жизнь. Ахмет в ответ на это чуть было не налетел на следователя с кулаками, но Али удалось удержать брата. Наглого следователя сняли с работы (и пришлось немало заплатить за это), но увы, пользы от этого вышло не слишком-то много. Дело все равно было закрыто, а Хазар так и остался разгуливать на свободе. Адвокат, которого Али выписал аж из Стамбула, тоже не сумел ничего добиться. Весомых доказательств того, что он имел намерение выкрасть Дильшах и надругаться над ней, найти так и не удалось, но признавать поражение Азизе вовсе не собиралась. Если с помощью закона и правосудия справедливости не добиться, придется правосудие и закон взять в собственные руки. Эта мысль пришла ей в голову, когда она жила в Карсе, куда сыновья отправили ее поправить здоровье и побыть вдали от всех проблем. В те дни ей и в самом деле мало чего хотелось, она практически не выходила из своей комнаты, целыми днями вспоминала своего сына и оплакивала его кончину. Эсма приносила ей еду, лекарства и без конца причитала, что она де убьет себя, если не будет нормально питаться и отдыхать. Однажды вечером Азизе решила выйти во двор, чтобы побыть немного на воздухе, в комнате ей сделалось вдруг слишком душно. — … бедный мальчик, он уже которую ночь плачет и зовет их! — услышала она доносившийся из гостиной голос Эсмы. — Я тоже никак не могу его успокоить, — вздохнула Салиха. — Что же делать, Эсма? — Не знаю, Салиха ханым, — развела руками Эсма. — Может быть, врача позвать? — Да перестаньте вы, — отозвалась Султан, — зачем Мирану врач, он — обычный ребенок. Кроме того, глупые капризы врач вряд ли вылечит, тут нужна строгость и твердая рука, и только. — Строгость, Султан, — Азизе вошла в комнату, заставив собравшихся мгновенно притихнуть, — не помешала бы кое-кому другому! Что там с внуком? — повернулась она к Эсме. — Он плачет, зовет маму, бедняжка, и нам с трудом удается его усокоить, — ответила за Эсму Салиха. — Что же тут удивительного, — отозвалась Азизе, — когда бедный ребенок в одночасье лишился отца и матери по милости бессовестного мерзавца! Миран сидел на постели, обняв руками колени, и всхлипывал: — Не буду я ничего, уйди! — раздраженно мотнул он головой. — И спать не хочу! Я хочу к маме! И чтобы папа пришел! — Бедный мой, — тихо проговорила она, осторожно прикоснувшись к его плечу. — Мой бедный мальчик! — Бабушка! — Миран вскинул голову, сморгнул набежавшие на глаза слезы и в следующий же миг прильнул к ней. — Скажи, — всхлипнул он, уткнувшись ей в плечо, — скажи, что папа и мама скоро придут, пожалуйста, бабушка! — Миран, — она быстро смахнула со щеки слезу, — я очень хотела бы сказать тебе это, но… В ответ он еще теснее прижался к ней и расплакался: — Я не хочу, не хочу, чтобы они умирали! — Никто этого не хотел, Миран, но у них отняли жизнь! — Как это? — не понял Миран. — И почему, почему?.. — расплакался он еще сильнее. Азизе лишь покачала головой и принялась укачивать: — Тихо, тихо, мой маленький! Теперь мы уже ничего не исправим, ведь все самое страшное уже случилось… Но ты не плачь, потому что я тебя не дам в обиду. Твой папа… Он вверил тебя мне, значит, я буду с тобой. «Мама, не оставляй моего сына!» — вновь и вновь вспоминались ей последние слова Мехмета. «Да, — решила она, — ты был прав, сынок. Я не должна бросать того, кого ты считал своим сыном. А значит, именно он заставит тех подлецов ответить за твою смерть! Лучше наказания и мести, прекраснее этой, не придумать. Семейство Шадоглу получит воздаяние от руки того, в чьих жилах течет их же кровь. Однажды все они захлебнутся его ненавистью и гневом. Да, на это потребуется много времени, но надо уметь ждать. А значит, я подожду. Подожду…» — Ведь ты же не уйдешь, бабушка? — сонно спросил Миран, все так же прижимаясь к ней и крепко держа ее за руку, точно она была его единственным спасением. — Не уйду, маленький, я здесь, я с тобой! Ты спи пока, спи, ничего плохого больше не случится. Я не позволю! — Тогда хорошо, — кивнул он. — Только ты не уходи, ладно? — снова попросил он ее. Странно, подумалось ей вдруг, но именно в тот момент, когда мальчик просил не бросать его, а она обнимала его и укачивала, ей сделалось чуть легче…***
Эсма в третий раз зашла спросить, накрывать ли стол к обеду, и Азизе, посмотрев на часы, кивнула. Судя по всему, сыновья вместе с Султан и внучкой решили задержаться в Мардине и к обеду не успеют. Интересно, что могло случиться, дай Аллах, ничего плохого. Утром Али позвонил и сказал, что задерживаться им больше нет нужды, и они скоро будут дома. Собственно, Али собирался съездить один, дабы организовать встречу с партнерами, которые согласились сотрудничать в строительстве двух новых отелей. Ахмет предложил брату в очередной раз «подставить ножку Шадоглу», чтобы тем «жизнь раем не казалась». Не так давно им удалось уже перетянуть на свою сторону большую часть партнеров и соучредителей Насуха и практически полностью выжить его из строительного бизнеса, поскольку большая часть рынка теперь принадлежала Асланбеям, и именно они диктовали условия. А если бы получилось втянуть Насуха в совместное предприятие, вынудить его взять ссуду и вложить свою долю в новое строительство, то потом можно обставить все таким образом и договориться с банком, чтобы те подняли процентые ставки, и тем самым разорить Шадоглу окончательно. Ну, а кроме того, им самим новый проект принес бы, помимо прочего, хороший доход. Нужно только договориться с посредниками, чтобы они предложили Насуху и Хазару сделку от своего имени, дабы у тех не возникло подозрений. Ахмет почему-то вдруг заупрямился, сказав, что у Али, конечно, большой опыт в подобных делах, но отелями занимается он, а значит, организовать сделку также должен сам. — Просто детский сад! — возмутился Али. — Будто я у тебя игрушку отбираю, а между тем, это ведь семейное дело. — Все равно, — настоял на своем Ахмет, — я хочу, чтобы каждый занимался тем, чем должен! Кроме того, ты уже пытался засадить Шадоглу за решетку, но у тебя ничего не вышло. — Ну, а ты вообще тогда кричал, что пойдешь и пристрелишь их всех своими руками! — не остался в долгу Али. Ахмет действительно после того, как полиция закрыла дело об убийстве Мехмета и Дильшах, грозился лично расправиться со следователем и со всем семейством Шадоглу, включая охранников и горничных Насуха. Азизе с трудом удалось успокоить его, она накричала на сына, что пусть сначала уж тогда ее пристрелит, потому что она не намерена еще и его оплакивать. Да и сидеть в тюрьме из-за Шадоглу — для последних слишком много чести. И если уж мстить им, то так, чтобы и капли их подлой крови не пролилось до поры до времени. Незачем самим марать о них руки. Нужно всего лишь восстановить справедливость, заставить их страдать сильнее, чем они заставили страдать ее семью. Да, это не так просто, как убить, но… игра, как говорят, стоит свеч. — Все, хватит глупых споров, — не выдержала Азизе. — В конце концов эти переговоры может провести кто угодно. — Значит, я и проведу, — упрямо тряхнул головой Ахмет. — Ладно, — махнул рукой Али, — раз уж ты втемяшил что себе в голову, спорить бесполезно. Но я все равно поеду с тобой. На всякий случай, — улыбнулся он, — подстрахую, если что. Да и Салиха просила меня показать ей Мардин. — Вот и отлично, — усмехнулся Ахмет, — можете там снять себе апартаменты и устроить второй медовый месяц. В общем-то, на том и порешили. Султан тоже захотела, как она выразилась, сменить обстановку и поехала с мужем, сказав, что пока они там будут договариваться, у нее будет время походить по магазинам, чтобы никто не нудел ей над ухом, мол, надо вовремя вернуться домой. Она хотела было и Генюль с собой взять, но та отказалась, сославшись на экзамены в школе, а на деле, как подозревала Азизе, она просто не захотела изнывать от скуки в компании родителей. Вот если бы Миран был рядом, тогда другое дело… Малышку Элиф Салиха, разумеется, тоже взяла с собой. Девочка была очень сильно привязана к матери, и если той не было рядом больше двух часов, тут же начинала скучать и капризничать. Салиха с Али обожали свою единственную, такую долгожданную дочку и всячески баловали ее, так что даже Азизе, которая и сама души не чаяла в младшей внучке, иной раз им пеняла, что не следует слишком уж потакать всем капризам Элиф. — Мама, да ты же сама первая побежишь ей луну с неба доставать, если попросит! — посмеивался над ней Ахмет. — Даже над Мираном вы так не трясетесь! — хмыкнула Султан, проявив трогательное единодушие с мужем. Азизе лишь рукой махнула, решив не отвечать на глупые подколки сына и невестки. Тем более, что по здравому размышлению, они оба правы. После рождения Элиф Али, как и говорил раньше, попросил свою мать дать ей имя, Салиха, разумеется, согласилась с мужем. Они оба повторяли, что девочка — точная ее копия, и они будут рады, если дорогая мама окажет им такую честь. Когда Азизе держала малышку на руках, баюкая ее и любуясь таким милым, крохотным личиком, решение нашлось само собой. Огромные карие глаза внучки напомнили ей о любимой сестре. Элиф была тремя годами младше, и в раннем детстве она хвостиком ходила за Айше, умоляя поиграть с ней или сшить ее кукле новое платье. Всякий раз она вскидывала на сестру свои огромные глазищи, в которых будто плясали озорные искорки, и отказать ей в просьбе было попросту невозможно. Позже, когда они подросли, Элиф вместе с Ханифе, самой младшей сестрой, вечно не давали ей покоя, поскольку и дня не могли провести без споров. Ханифе постоянно задирала Элиф, а та, не оставаясь в долгу, высмеивала ее неуклюжесть, маленький рост и полноту, из-за которых бедняжка жутко расстраивалась. — Я не могу уже, Айше, уйми их! — прибегал к ней старший брат Месут. — Тебя они послушают, а я… Еще немного и я просто-напросто прибью их обеих! Смеясь, она оставляла работу и шла разнимать сестер, которые сцепились, как всегда, из-за сущей ерунды. Ханифе жаловалась, что Элиф «ее ни во что не ставит», а еще она «жадина, каких мало». На что Элиф неизменно отвечала, что Ханифе опять схватила без спросу ее новое платье и пыталась напялить на себя, хотя «оно ей только на нос». Айше приходилось растаскивать спорщиц по разным углам и по очереди увещевать их, что следует жить в мире. Элиф и Ханифе пожимали плечами, обнимались и мирились. В тот страшный день, когда в поместье начался пожар, Элиф уже легла спать в дальней комнате. Там повсюду бушевал огонь, но Айше рвалась туда, чтобы вытащить сестру. Ханифе, к счастью, была подле нее, и она велела ей бежать на улицу. Месут хватал ее за руки, кричал, чтобы она не делала глупостей, но разве могла она просто стоять и смотреть, когда там, внутри остались ее малыш и любимая сестра. А потом, когда она очнулась из спасительного забытья, ей сказали, что, кроме нее и Ханифе, никто не выжил. И блестящие от радости глаза сестры, ее улыбка, ее голос, — все осталось в прошлом. Как и ее сынишка, которому не суждено было вырасти и назвать ее матерью… Али и Салихе понравилось имя, которое Азизе выбрала для внучки, они говорили, что оно удивительно ей подходит. Сама же Азизе молилась об одном: чтобы жизнь внучки сложилась счастливо, много счастливее, нежели ее собственная… Пусть, думала она, эта милая и нежная крошка никогда не узнает никаких горестей. Она баловала малышку и ни в чем не могла ей отказать. Маленькая Элиф была поистине всеобщей любимицей, даже Султан, которая, казалось, никого, кроме собственной дочери, не замечала, возилась иногда с малышкой, когда та просила поиграть с ней. Ахмет подарил ей на пятилетие велосипед, заявив, что ездить она научится быстро, станет летать, как ветер, всем на зависть. Али пошутил, что наконец-то братец научился делать подарки, намекая на то, как Ахмет подарил Мирану на семилетие лошадку-качалку. «Ты бы еще лет пяток подождал с этим подношением, — расхохотался Али, — или вовсе на совершеннолетие ему этого коня вручил!» Впрочем, Миран с Генюль игрушке обрадовались и дней пять таскали ее по всему дому, играя в ковбоев и индейцев. Потом лошадка перешла к Элиф, и она обожала играть в гостиной, говоря всем, что она — прекрасная дама, которая едет на охоту вместе со своей свитой. Подобную сцену она увидела в каком-то сериале, который смотрели ее мать и тетка. Азизе еще раз посмотрела на часы, вздохнула и направилась в столовую. Все-таки интересно, почему они так задерживаются… — Я сказала, чтобы ты не лез, куда тебя не просят! — раздался возмущенный возглас Генюль. — А я тебе повторяю, чтобы ты забыла об этой чепухе! — крикнул Миран. Азизе закатила глаза: взрослея, старшие внуки ссорились по сто раз на дню, а когда родственники пытались их успокоить, обижались, заявляли, что никто их не понимает. Генюль так и вовсе ударялась в слезы, жаловалась, что все ее разлюбили, и ей от этого очень плохо. Конечно, потом они с Мираном мирились, но ровно до того момента, пока вновь не разражалась буря. Иной раз, когда Миран с Генюль начинали спорить и кричать, Азизе больше всего на свете хотелось придушить их обоих. — Ты возомнил себя моим отцом, так, что ли? — Генюль влетела в комнату, обогнав Мирана и остановилась, уперев руки в бока. — Совсем уже рехнулся, да? Я не собираюсь спрашивать у тебя разрешения, заруби себе на носу. — Тогда я все скажу твоему отцу и посмотрим, как ты запоешь! — Доносчик! — Дура! — Сам такой! — Бабушка! — заметив ее, воскликнул Миран. — Скажи ей! — Нет, бабушка, — Генюль оттолкнула его и шагнула к ней, — ему скажи. Пусть он не лезет ко мне и прекратит воспитывать, я ему не какая-нибудь… — В чем дело? — чуть повысив голос, спросила Азизе. — В сотый раз повторяю: я устала от вашей ругани. Миран, объясни мне, что случилось. — Опять Миран! — всплеснула руками Генюль. — Почему ты меня не спросишь? — Представляешь, бабушка, — Миран даже и рта ей раскрыть не дал, — она собралась ехать на дурацкий пикник в компании какого-то проходимца! — Керим не проходимец! — сжала кулаки Генюль. — Он очень добрый. И он — мой друг. — Этого еще не хватало! — воскликнула Азизе. — И почему я узнаю об этом только сейчас, между делом? — Да потому что этот псих и слова не дает никому сказать! — крикнула Генюль. — Керим меня пригласил, и я сказала, что приду! Миран не имеет право меня отчитывать, но почему-то, как самый наглый грубиян, заявил, что Керим — нахал и чуть в драку не полез. — Я тебя защищал, дура! — не унимался Миран. — Мне не нужна твоя защита, ясно?! — Замолчите оба! — прикрикнула на них Азизе. — Во-первых, Миран прав, Генюль, тебе для начала следовало бы спросить разрешение у родителей. А твоему другу — быть более воспитанным, иначе он не додумался бы приглашать тебя куда-либо, не поставив в известность твою семью. А во-вторых, перестаньте кричать, вы не на базаре! — Значит, — прищурилась Генюль, — мне нельзя сегодня ехать? — Пока твои родители не вернутся — нет! — отрезала Азизе. — Как всегда! — всплеснула руками Генюль. У нее задрожали губы, а на глаза навернулись слезы. — Мирану все можно, ему ты разрешаешь ездить развлекаться, а мне ничего нельзя! Ты меня больше не любишь, да? — Генюль… — начала она. — Ну и пожалуйста! — выкрикнула внучка. — Оставайся с ним, я тогда вас тоже не люблю больше, понятно вам? Резко развернувшись, она пулей вылетела за дверь. — Я, кажется, не стану ждать возвращения Ахмета и Султан, — окончательно вышла из себя Азизе, — и сама научу ее манерам, раз уж родители не сподобились. — Бабушка, подожди! — остановил ее Миран. Он хотел было сказать ей что-то еще, но тут в комнату зашла Эсма: — Ханым, вас к телефону, — сказала она, протянув ей трубку. — Спасибо, Эсма, — кивнула она. — Да! — Азизе Асланбей? — спросил незнакомый мужской голос. — Слушаю вас, с кем имею честь? — Я из полицейского управления. Сотрудник патрульной службы, Бурхан Атеш. Автомобиль, номер «47 N 123», зарегистрирован на имя Ахмета Асланбея. Это ваш родственник? — Да, это мой сын. И это его машина, все верно, — отозвалась она, почувствовав, как перехватило дыхание. — Что… произошло? — Авария на выезде из Мардина, ханым. Пострадавших доставили в больницу. Мне очень жаль, но я обязан сообщить вам плохие новости. — Говорите же! — В машине находилось пять человек, и, к сожалению, выжили лишь двое. Троих… — Кто?! — сжав телефонную трубку так, что пальцы свело судорогой, спросила она. — Кто… остался в живых? — Султан и Элиф Асланбей. Хвала Аллаху, девочка совсем не пострадала. Султан Асланбей получила несколько легких травм, вам в больнице все скажут. Остальные трое… Вам придется опознать тела, ханым, таковы правила. Простите! И примите мои соболезнования! — Да, — шепотом произнесла она. — Я поняла. Все еще сжимая телефонную трубку, в которой слышались монотонные гудки, в кулаке, Азизе обернулась. На пороге комнаты застыли Эсма и Миран, растерянно и испуганно глядя на нее. — Бабушка, что случилось? Что тебе сказали? — спросил Миран. — Он… сказал, авария. Опознать… Али, Ахмет и Салиха… Они… Нет! Нет, этого не может быть! Пальцы, сжимавшие телефонную трубку, наконец разжались, телефон упал на пол. Последнее, что запомнила Азизе перед тем, как свет померк перед глазами, это побледневшее лицо Мирана, и то, как громко вскрикнула Эсма, прижав ладони к щекам.