Азизе
Азизе смотрела в небольшое, порядком уже запылившееся, стоит сказать, окно на высохший под солнцем кустарник и на собственную же машину, припаркованную на другой стороне улицы. Она уже довольно долго стояла вот так, неподвижно, сцепив руки за спиной, и терпеливо ждала, пока Ханифе, сидевшая за столом, в очередной раз рассмотрит фотографии и от души наплачется. — Надо же, — всхлипнула Ханифе, рассматривая фотографию Элиф, сделанную незадолго до трагедии. — Такая славная девочка… И так на тебя похожа, сестра, такая же красавица! Азизе оглянулась через плечо и грустно улыбнулась: ее младшая сестра была так растрогана и при взгляде на нее вновь защемило сердце.***
Несколько раз бедняжке Ханифе довелось увидеть своих племянников, когда те были совсем еще крошками; Али так и вовсе тогда едва ходить начал. Ханифе играла с ним во дворе, качала на качелях, приговаривая, как «высоко полетели птички». Ханифе тогда только-только выпустилась из пансиона, где она училась и жила. Незадолго до свадьбы с Азизе Нихат помог определить туда ее сестру и оплатил обучение и пребывание. То ли он таким образом старался произвести впечатление на свою будущую жену, а может быть, кто знает, в ту пору в его сердце и впрямь еще было место жалости и состраданию. Первое время Ханифе писала Азизе восторженные письма: ей безумно нравилось в пансионе, у нее появились подружки, правда, училась она, как говорится, с пятого на десятое и постоянно жаловалась, что ей «трудно дается столь сложная наука». Потом, видимо, когда эйфория несколько улеглась, Ханифе частенько жаловалась, дескать, и подружки ее задирают, что она «сирота безродная», и учителя слишком строгие, и все каникулы она вынуждена «сидеть там одна, как сыч». Один раз она попросилась «хотя бы разочек» приехать на каникулы и повидаться с любимой сестрой. Азизе тогда вот-вот должна была родить Мехмета, дохаживала буквально последние дни, поэтому честно написала сестре, что в этот раз вряд ли получится, просила понять ее и пообещала, что на следующий год непременно заберет Ханифе на каникулы домой. Через год Азизе, помня о своем обещании, попросила Нихата позволить ее сестре погостить у них, и тот, видимо, будучи в добром расположении духа, согласился. Ханифе тогда с упоением возилась с маленьким племянником, и обещала в другой раз привезти ему много-много подарков. После того, как Ханифе закончила обучение, ей совершенно некуда было податься, и она, естественно, вновь приехала к сестре. Несколько недель она прожила в особняке, с радостью помогала нянчить маленького Али, водила Мехмета на прогулки и покупала ему разные сладости, какие только попросит, хотя Азизе этого и не одобряла. Ханифе обмолвилась, что мечтает остаться рядом с сестрой, помогать ей с детьми, а еще, как она говорила, с радостью взяла бы на себя все обязанности по ведению хозяйства. Азизе в те времена еще не до конца освоилась с ролью полноправной хозяйки дома, она постепенно постигала все, так сказать, тонкости. Своих средств у нее в ту пору было слишком мало, и потому она спросила у мужа, может ли ее сестра остаться на какое-то время у них в доме. Однако, Нихат категорически запретил ей «сажать им на шею еще одну нахлебницу». Дескать, во-первых, у них уже трое детей, и прежде всего они обязаны думать об их благополучии, а во-вторых, ему и одной «дармоедки» хватает, не знает уже, кому бы спихнуть «эту дуру», так что «вторую он попросту не вынесет». Он и так уже достаточно помог Ханифе, хватит с нее, его доброта не безгранична. «Дурой» и «дармоедкой» в те минуты, когда у него было плохое настроение (то есть, мягко говоря, частенько) Нихат честил свою родную сестру Фюсун. Вообще, у мужа с его сестрицей всю жизнь были весьма натянутые отношения. Фюсун, по словам брата, «понабралась фривольных манер» в Стамбуле, где она в свое время обучалась, и теперь только и знала, что «позорить свою семью». Фюсун и впрямь по здешним меркам вела себя слишком вольно, поскольку заводила себе поклонника и почитателя, тратила на развлечения с ним столько, сколько хотела, а потом, когда он ей надоедал, с легкостью расставалась с ним и искала нового. Нихат, случалось, в глаза называл сестру, мягко выражаясь, гулящей женщиной, на что она неизменно отвечала, что с «тряпкой и подкаблучником» ей говорить не о чем. Азизе она терпеть не могла, впрочем, это было взаимно. Азизе бесило высокомерие золовки, а Фюсун, случалось, не стесняясь, говорила, мол, «безродной оборванке с ее отродьями» не место в особняке Асланбеев. Азизе, разумеется, не оставалась в долгу и замечала, что сама Фюсун, несмотря на миллионы, доставшиеся ей от матери, все равно зависит от своего брата, так что ей бы впору помолчать, а не выказывать свою спесь почем зря. Нихат, если ему случалось стать свидетелем их ссор, к чести его, всегда вставал на сторону жены, что еще больше выводило из себя Фюсун. Но зато потом, когда Нихат в приступах своей безумной ревности кричал на Азизе и бил ее, Фюсун даже и мысли не допускала, чтобы окоротить брата, напротив, и лишь наблюдала за происходящим да ехидно улыбалась. Словом, Ханифе не смогла остаться в особняке, и как знать, возможно, это явилось для нее благом. Кто знает, не сделал бы однажды Нихат с ней то же самое, что с Эсмой… Ханифе вовсе не обиделась на Азизе, когда узнала о решении Нихата, напротив, она сказала, что и сама не хотела бы ничем обременять сестру и ее супруга. — Не переживай, — сказала ей Ханифе, — если подумать, Нихат бей прав. Это было бы по меньшей мере непорядочно с моей стороны — жить за ваш счет. Ты для меня и так слишком много сделала, ты же заботилась о нас: обо мне, и о нашей бедной сестре Элиф, — как мать. Да и… ты знаешь, — понизив голос почти до шепота, произнесла она, — я его, твоего мужа, боюсь, он всегда так строго на меня смотрит! Но, так или иначе, я действительно не должна вам мешать, да и не хочу этого. — Так что ты будешь делать? — спросила Азизе. Ханифе пожала плечами: — Найду какую-нибудь работу, ведь руки и ноги у меня есть, как говорил, помнится, наш братец. Ты обо мне не переживай, сестра, я ведь взрослая, проживу как-нибудь, ничего плохого со мной не случится! Думай лучше о себе и береги своих малюток, они у тебя замечательные! В ответ Азизе обняла сестру и заверила ее, что если той понадобится помощь, она сразу же обратится к ней, что бы ни стряслось. Ханифе уехала в Мардин, сняла себе небольшую квартирку (Азизе все же смогла тайком от Нихата дать ей немного денег из тех, что были у нее отложены на непредвиденные расходы) и вскоре устроилась на работу. Она помогала хозяйке из соседнего, весьма, стоит сказать, зажиточного дома, ухаживать за больной матерью, готовила еду и прибирала в комнатах. Когда старая женщина умерла, Ханифе ушла из того дома и по рекомендации хозяйки устроилась в другую семью, ее взяли приглядывать за ребенком и помогать кухарке. Спустя годы, когда сыновья Азизе уже стали совсем взрослыми, Ханифе решила вновь перебраться в Мидьят. Азизе помогла ей выкупить и отремонтировать их старый дом, в котором они жили после того, как оставили поместье Шадоглу. Теперь ей незачем было спрашивать позволение у мужа, она давно уже сама решала, как и куда ей тратить деньги. Ханифе довольно долго не могла найти работу, а попросить помощи стеснялась, как она выражалась, не хотела обременять свою сестру. После смерти Нихата, когда стало известно о беременности Эсмы, Азизе сама попросила помощи у своей младшей сестры. Ей нужен был надежный человек, который приглядел бы за Эсмой, пока та будет находится в клинике. Эсма тогда была сама не своя, постоянно твердила, что наложит на себя руки после того, как «придумает способ понадежнее». Когда же Ханифе узнала, что Эсма хочет отказаться от своего ребенка, а Азизе ищет для малыша приемную семью, она попросила отдать его ей: — Если он твоей экономке не нужен, сестра, то я бы смогла его воспитывать. Может… ты сможешь сделать так, чтобы я взяла его себе? — Ты в самом деле этого хочешь, Ханифе? — спросила Азизе. — Ведь у меня никого нет, — пожала плечами Ханифе, — ни мужа, ни детей. — Ты еще молода, дорогая, — улыбнулась Азизе, — и вполне возможно… — Ну так и что с того? — перебила ее Ханифе. — Если кто меня и полюбит, то сможет принять и ребенка. Малышу ведь нужна мать, а тут выходит, что он останется совсем один в целом свете. Он же не виноват в том, что не нужен своей родной матери, ну, сама посуди! — Что ж, — задумалась Азизе, — возможно, ты права… В любом случае, обдумай все еще раз, а когда он родится, тогда и решим окончательно, как нам быть. Ей пришла в голову мысль, что если уж Ханифе приняла такое решение, то можно обернуть дело в свою пользу. Пусть она заберет ребенка, а Азизе поможет ей его вырастить, и потом у нее будет под рукой еще один верный человек, на которого можно положиться. Собственно, так оно и вышло, правда, Эсма отказалась отдавать своего сына в чужие руки и вернулась в особняк Асланбеев уже с Фыратом на руках. Но так даже лучше, решила Азизе, потому что на Эсму она всегда и во всем могла положиться, значит, и сына своего та воспитает соответствующим образом. Что до Ханифе, думала Азизе, то она еще успеет завести свою собственную семью. А потом Мехмет влюбился в эту проходимку Дильшах, и как раз в это самое время Ханифе поделилась с Азизе новостью, что какая-то из ее знакомых обмолвилась, мол, одно уважаемое в Мидьяте семейство ищет в свой дом помощницу по хозяйству. Азизе в очередной раз спросила, почему Ханифе не живется спокойно в своем доме, ведь она всегда готова помочь, на что сестра завела старую шарманку о том, что «не желает быть ей обузой». Именно в тот момент Азизе осенило: удача, кажется, решила улыбнуться ей, и теперь нет нужды искать кого-то еще, посвящать незнакомого человека в свои планы. — Я тоже знаю кое-кого, кому нужен в доме человек, который будет заниматься хозяйством, — сказала она. — И ты их прекрасно знаешь, Ханифе. — Кто же? — спросила Ханифе. — Шадоглу, — глядя ей прямо в глаза, произнесла Азизе. — Но… ты… Ты же говорила, что знать их не желаешь, что они — твои злейшие враги. — Я и не думаю отказываться от своих слов, Ханифе. Только они не мои враги. Они — наши враги, Ханифе: твои и мои. Потому что Элиф была нашей сестрой, Месут — нашим братом, а мой мальчик… Мой сынок был вашим родным племянником! И всех их погубили Насух и его подлая семейка, понимаешь? Ханифе кивнула: — Но тогда почему ты хочешь, чтобы я пошла к ним работать? — Потому что теперь они решили навредить моему Мехмету, а я не могу допустить этого, и поэтому мне нужен надежный человек, который будет следить за каждым их шагом, чтобы я знала обо всем, что творится в их змеином гнезде! — Ты хочешь, чтобы я следила за ними? — широко распахнув глаза в изумлении, спросила у нее Ханифе. — Именно. Лишние люди, как я уже сказала, нам ни к чему, мы и вдвоем сможем заставить их дорого заплатить за все зло, что они нам причинили. — Как? — прошептала Ханифе. — Когда придет время, тогда и посмотрим, как лучше покарать их… — ответила Азизе. — Ты согласна? — Я… — Ханифе зябко поежилась. — А Насух Ага не узнает меня? — Вряд ли! — усмехнулась Азизе. — Ты полагаешь, он до сих пор помнит о нас? Он давно позабыл о нашем существовании, скорее всего, и имен-то ваших не запомнил еще тогда. Да даже если и узнает, так что с того? Я для него давно умерла: вот уже много лет, как он не вспоминает о нашем сыне и обо мне, а до моей сестры ему тем более нет и не было никакого дела. Что и взять с подлеца! — Ну, хорошо, — согласилась Ханифе, — я пойду к ним. И ты можешь во всем на меня рассчитывать. От Ханифе Азизе узнала тогда, что Хазар Шадоглу по настоянию отца отправляется служить в армию, что в благословении на брак Насух сыну отказал, и значит, Мехмет мог бы рассчитывать на то, чтобы заполучить Дильшах. И именно Ханифе передавала Азизе подслушанные разговоры о том, с кем Насух собирается заключить ту или иную сделку, и таким образом она смогла опередить его и перехватить потенциальных заказчиков и деловых партнеров. Слава Аллаху, посмеивалась она, что этот идиот никак не мог избавиться от привычки громогласно обсуждать дела за завтраком, обедом и ужином.***
— Как она? — спросила тем временем Ханифе, которая все еще разглядывала фотографию Элиф. — Ей стало лучше, бедняжке? — Слава Аллаху! — вздохнув, кивнула Азизе. — Она отошла наконец от окна и приблизилась к столу. — От кошмаров, правда, все еще просыпается и плачет по ночам, бедная моя. Но хотя бы вновь заговорила, а то ведь почти месяц молчала, я уже не знала, что делать, к каким врачам ее везти… Они все руками разводили, говорили, время должно пройти, и состояние улучшится. Ну, вот, теперь она хотя бы начала улыбаться. Впрочем, — тихо прибавила она, — я, случается, до сих пор не могу спокойно заснуть, потому что вижу… Будто наяву вижу, что тогда случилось, а ведь прошло уже немало лет! Потом Мехмет, а теперь и… — Сестра, — Ханифе подняла на нее полные слез глаза, — я даже представить боюсь, каково тебе, мне так жаль твоих мальчиков! Азизе прикрыла глаза и закусила губу, чтобы не застонать: — Не надо, Ханифе, прошу тебя! — дрогнувшим голосом произнесла она. — Не надо… — Прости, — Ханифе взяла ее за руку, — я не хотела причинить тебе боль. — Эта боль теперь всегда со мной, Ханифе, сколько бы времени ни прошло, — отозвалась Азизе. Ханифе вздохнула, перелистнула несколько страниц в альбоме и нашла фотографию с вручения Мехмету диплома бакалавра. Сам он стоял в центе рядом с матерью, а по бокам от них — Али с Ахметом. Азизе тогда в первый раз в жизни решилась на путешествие за границу. Она, честно признаться, до смерти боялась лететь на самолете, но пропустить столь важное событие попросту не могла. Ахмет и Али, которые решили доучиваться дома, потом шутили, что приняли такое решение исключительно ради того, чтобы не подвергать свою мать столь суровому испытанию еще раз. Азизе подошла ближе, встала у сестры за спиной, чуть наклонилась, и провела рукой по фотографии — по улыбающимся лицам своих детей. Ей показалось, что она вновь слышит радостные восклицания на чужом языке, музыку, смех и голоса своих сыновей. Мехмет тогда придвинулся ближе к ней и шепнул на ухо, что безумно обрадовался ее приезду. «А разве могло быть по-другому?» — спросила она, прекрасно зная, что он ответит. «Мама — ты самая лучшая!» — он всегда говорил ей эти слова, когда она исполняла его капризы, делала, что он просил, или же когда ему действительно требовалась помощь, и он не мог обратиться ни к кому другому. Али тогда рассмеялся, прибавив, что «в этом нет никаких сомнений», а Ахмет, добродушно усмехнувшись, сказал, что оба его братца — просто-напросто «подлизы, каких свет не видел». — Родные мои!.. — прошептала Азизе. Она никогда не сможет смириться с тем, что их больше нет. Раз за разом она спрашивала: почему? За что ей посланы такие муки?.. Почему она до сих пор жива, в то время как все ее дети лежат в холодных могилах? Когда погиб Мехмет, Азизе показалось, что мир рухнул, разлетевшись на миллионы осколков, и собрать свою жизнь воедино уже не получится. Она попыталась сделать это в свое время, тогда, очень давно, в другой жизни, когда в безжалостном огне того проклятого пожара сгорел и стал пеплом ее малыш. Но тогда она была молода, и ей хватило сил. Позже, когда родились сыновья, она поняла, что именно они станут для нее лекарством от той боли. Любя и заботясь о них, она действительно нашла утешение, но когда не стало Мехмета, та давняя боль вернулась в десятикратном размере. Она плохо помнила, как пережила утрату, но знала одно: у нее остались два сына и внуки, и ради них она обязана вновь попытаться залечить эту страшную рану. Да, в какой-то момент Азизе поняла, что ей действительно сделалось чуть легче: все домашние заботы, дела фирмы, даже попытки расквитаться с семейкой Шадоглу, — все это и впрямь отвлекало, не давало полностью утонуть в своем горе. И разумеется, дети и внуки играли в этом главную роль. Азизе понимала, что исключительно ради них она до сих пор живет и дышит. Что бы ни было, она не должна оставлять свою семью, она просто обязана сделать так, чтобы с близкими ничего не произошло, и все они были вместе. Время действительно способно если не вылечить, то хотя бы сделать так, чтобы боль хоть немного притупилась, и именно в тот самый момент, когда это произошло, жизнь вновь ударила по самому больному. Этот удар был, пожалуй, самым жестоким, поскольку Азизе разом лишилась самого дорогого, что у нее осталось в жизни…***
Азизе отказывалась верить своим ушам, пусть, думала она, это окажется очередным кошмаром, вот сейчас она проснется, и все будет хорошо! — Я сейчас принесу вам воды, ханым! — всхлипнув, проговорила Эсма, помогая Азизе сесть в кресло. — Нет, — она сжала ладонями виски, — не время, Эсма. Лучше пойди и скажи Ферхату, чтобы готовил машину. Я должна ехать. — Бабушка, — Миран подбежал к ней и, опустившись на одно колено, взял ее ладони в свои, — можно мне с тобой? В ответ она лишь покачала головой: — Нет, дорогой, тебе там не место. — Но я… за тебя буду беспокоиться, — тихо проговорил он, сжав ее ладонь. Азизе провела рукой по его волосам: — Не стоит, Миран, со мной ничего не случится. А тебе… Ты побудь лучше с Генюль, хорошо? Ей нужна будет поддержка, пока не вернется ее мать. Вернулась Эсма и доложила, что машина готова, а заодно отправила вместе с ней и Фырата, сказав, что он, если что, непременно поможет ей, да и самой Эсме так будет спокойней. — Хорошо, — согласилась Азизе, — пусть едет. А ты пока присмотри тут за домом и за внуками. — Не волнуйтесь, ханым, — кивнула Эсма, — я обо всем позабочусь. Вы… вы не терзайтесь раньше времени, вдруг это какая-то ошибка, а на самом деле все хорошо! — Они назвали номер машины Ахмета, Эсма, никакой ошибки нет, — отозвалась она, после чего быстро поднялась на ноги. Ничего другого ей попросту не оставалось: только пройти через этот ад… Всю дорогу Азизе молча смотрела в окно машины и ни о чем не думала, просто не было сил. Она понимала, что ее ждет, и самое ужасное еще впереди. Фырат, к чести его, тоже молчал, лишь время от времени оборачивался и взволнованно смотрел на нее. Когда они прибыли на место, Фырат усадил ее на скамью в приемном покое больницы и сказал, что сам пойдет и все разузнает. Через некоторое время он вернулся в сопровождении двоих полицейских и врачей. Они спросили у нее имя, документы, а после пожилой мужчина-врач, еле слышно вздохнув, спросил, готова ли она пройти с ними на опознание. У Азизе перехватило дыхание, она не смогла ничего сказать в ответ, только кивнула и, чтобы унять дрожь в руках, сжала кулаки. Ее долго вели по коридорам, они спускались сначала на лифте, потом — по лестнице, пока наконец не очутились в небольшом помещении с выкрашенными в синий цвет стенами. Около массивной железной двери они остановились, врач, шедший впереди, обернулся, сказал, что нужно подождать еще несколько минут, после чего нажал красную кнопку, которая была расположена рядом с дверью. Раздался негромкий писк, и врач повернув ручку, открыл замок и вошел внутрь. Через некоторое время он вышел обратно и кивнул ей. Полицейские, которые молча стояли поодаль двинулись с места, Азизе обернулась, ища глазами Фырата. Он быстро подошел к ней: — Мне идти с вами? — робко спросил он. — Вообще-то, — обернулся один из полицейских, — не положено. Только родственники… — Фырат и есть мой родственник, — глухо проговорила Азизе, — но, — она посмотрела на него, — они правы, сынок, я пойду одна. Так надо! Ты подожди меня здесь. В гулком просторном помещении, куда ее провели, было светло, хотя окон не было, зато под потолком ярко горели лампы дневного света. Азизе стояла и, не мигая, смотрела, как врач поднимал белую простыню, и те несколько секунд показались ей вечностью. Она лишь ахнула, быстро зажав ладонью рот, когда увидела своего сына… Если бы не все эти люди рядом, она закричала бы, но они стояли около нее, задавали вопросы: подтверждает ли она, что «эти тела принадлежат Али Асланбею и его жене, Салихе Асланбей». Они назвали ее сына «телом», будто это был некий безымянный предмет, а не ее милый мальчик, которого она баюкала в детстве… Впрочем, это ведь их работа, — отстраненно подумала она. Да, она все подтверждает и непременно поставит свою подпись там, где это нужно, пусть только они позволят ей побыть с сыном хотя бы несколько минут. В последний раз… Дрожащей рукой Азизе провела по лицу Али, по волосам, наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб: — Сыночек, — прошептала она, — родной мой… Как же так?.. Милый, самый мой… нежный, добрый, смелый… Неужели и тебя я опущу в сырую землю? Ее осторожно тронули за плечо: — Ханым, вам… вам пора. — Да, конечно, я иду, — отозвалась она. — Спи же теперь спокойно, мальчик мой, — подумала она, глядя, как врач вновь накрывал тела простыней. — И ты, Салиха… Вы вместе. Так же, как были здесь, будете неразлучны и там. А об Элиф я позабочусь, я вам обещаю. — Что там, бабушка? Как вы? — тут же, стоило только выйти за порог, кинулся к ней Фырат. — Это… они, — отозвалась Азизе, отметив, как глаза Фырата тут же заблестели от слез. — Пройдемте, ханым, — подошел к ней полицейский, — нужно еще составить… — А где Ахмет? — перебила его Азизе. — Они были все вместе, вы мне по телефону сказали, что… что все трое: мои сыновья и невестка, — все они погибли. Где Ахмет? — повторила она. — Сейчас мы обсудим и этот вопрос, Азизе ханым, — сказал догнавший их врач. Когда она подписала необходимые бумаги, врач, еще раз вздохнув, предложил ей сесть и внимательно их выслушать. — Видите ли, в чем дело, Азизе ханым, — начал один из полицейских, — в результате аварии в машине, в которой ехали ваши родственники, взорвался бензобак. Мы вам непременно отдадим все необходимые документы, протоколы осмотра… Словом, машина полностью выгорела. Вашего сына и его супругу обнаружили в нескольких метрах от машины, их выбросило при падении. А вот второй ваш сын, тот, кто был за рулем, он остался внутри, понимаете? Вы не сможете опознать тело, да и, честно говоря, не стоит вам смотреть… Поэтому мы вам покажем вещи, что были при нем. — Понимаю… — одними губами произнесла она. После того, как полицейские заполнили еще какие-то бумаги, в кабинет вошел все тот же пожилой врач, на сей раз в сопровождении медсестры. Он протянул ей небольшой запечатанный целлофановый пакет. Новые часы Ахмета, которые он купил в прошлом году, с разбитым циферблатом, его перстень с опалом, принадлежавший некогда Нихату (Ахмет практически не снимал его), и обручальное кольцо, — Азизе долго разглядывала их сквозь пелену слез, застилавших глаза. — Это вещи вашего сына, ханым? — мягко спросил ее полицейский. Она кивнула: — Да. Его. Очередную бумагу она еле смогла подписать: до того дрожала рука, да и перед глазами все поплыло. Азизе будто сквозь вату слышала голоса, ее опять о чем-то спрашивали, хотели что-то узнать… В голове же звучали слова, сказанные ей тем полицейским: машина сгорела, Ахмет остался внутри… — Огонь, — проговорила она, — опять огонь… Мой сын… Нет, нет! — она закрыла лицо ладонями и, не в силах больше сдерживаться, закричала, будто это ее саму вновь бросили в тот бушующий огонь. Дальше она помнила только, как Фырат уговаривал ее успокоиться, пытался помочь ей подняться, а после наступила темнота. Азизе пришла в себя от резкого запаха нашатырного спирта. Она лежала на кушетке все в том же кабинете, рядом сидел бледный Фырат и та медсестра, что пришла с доктором. — Вот так, — улыбнулась она, — сейчас вам станет лучше! — Что произошло? — спросила Азизе, пытаясь привстать. — Нет-нет, — запротестовала медсестра, — лежите, не вставайте! — она достала тонометр и надела ей на руку манжету. — Вам стало плохо, бабушка, — объяснил Фырат, — доктор говорит… — Фырат, мы должны еще узнать, где Султан и Элиф, что с ними, — Азизе снова попыталась встать, но медсестра, укоризненно взглянув на нее, отрицательно покачала головой. Впрочем, у нее все равно вряд ли получилось бы, потому что голова кружилась очень сильно. Медсестра убрала тонометр, после чего встала, подошла к столу и сняла телефонную трубку. Врач, который пришел после ее звонка, еще раз спросил, как она себя чувствует, после чего велел медсестре готовить лекарство. — Не надо, доктор, — сказала Азизе, — мне лучше. И я должна… — Вам надо немного полежать, ханым, — перебил он ее, — сейчас мы сделаем укол, и тогда вам действительно станет легче. — Что с ней? — обеспокоенно спросил Фырат. — Сами понимаете, — вздохнул врач, — давление подскочило, в такой ситуации это очевидно. — Мне нужно узнать, что с моей внучкой, доктор! Они сказали, что она жива, но я хочу сама убедиться, увидеть ее! — Если хотите, — сказал Фырат, — я сам сейчас пойду и все узнаю, а потом скажу вам. А вы пока побудьте здесь, отдохните. — Иди, Фырат, — согласилась Азизе и устало прикрыла глаза. Этот врач все равно ее сейчас никуда не отпустит, так что пусть уж Фырат узнает все как можно быстрее. — А потом нужно будет позвонить домой. Матери все скажешь и спросишь, как там Генюль с Мираном. Пусть успокоит их… — Да, бабушка, — кивнул Фырат, — я все сделаю, не переживайте. Примерно через час врач наконец разрешил ей встать, велел не перенапрягаться зря и отпустил, как говорится, с миром. Вернувшийся и порядком уставший и запыхавшийся Фырат сообщил, что Султан ханым вместе с Элиф находятся в терапевтическом отделении, и если она желает, то он проводит ее туда. — Разумеется, — отозвалась Азизе, — идем скорее! Пока я не увижу их — не успокоюсь. Фырат рассказал ей также, что ему удалось узнать от врача, но Азизе решила лично переговорить с ним. Тот повторил то же, что чуть раньше сообщил Фырат: с Султан в общем и целом все хорошо, и ее можно отпустить домой прямо сейчас, а вот малышку Элиф лучше перевести в детское отделение и оставить на пару дней, чтобы понаблюдать. У девочки сильное нервное потрясение, а еще они хотят убедиться, что нет никаких внутренних травм. Свет в палате был приглушен, горела одна лишь ночная лампа; Султан сидела у изголовья постели Элиф и гладила ее по голове. Услышав, как открылась дверь, она вздрогнула и резко обернулась. Азизе быстро вошла в палату и уже через мгновение обняла Султан. Та, видимо опешив от неожиданности, все ж таки прежде ей не доводилось видеть подобные проявления нежности от своей свекрови, всхлипнула и судорожно вцепилась ей в плечо. — Мама… — прошептала она. — Тшш! — Азизе погладила ее по спине. — Все, Султан, все, успокойся… — Она спит, врач лекарство дал, сказал, пусть отдыхает, — Султан, отстранившись, кивнула на Элиф. — Когда я поняла, — тут же сменила она тему и заговорила, время от времени запинаясь, будто хотела до малейших подробностей припомнить все случившееся, — что мы… перевернулись… Потом — встала, огляделась… И Элиф была там. Она смотрела на… Али и Салиху. Я подумала, что они еще живы, позвала их, но они… они… — замолчав, она зажмурилась и отвернулась. — Я забрала Элиф, чтобы она не видела, она так перепугалась! — Девочка моя, — Азизе присела на край постели и погладила спящую Элиф по голове. — За что, за что нам это?.. Мне врач сказал, — Азизе вновь повернулась к Султан, — лучше ей некоторое время побыть у них под наблюдением. Но я не хочу оставлять ее здесь, нужно перевезти ее больницу в Мидьяте, чтобы мы были рядом. А еще надо заняться похоронами. — Пожалуй, мне лучше побыть с ней, мама, а вы… Вам сейчас и без того забот хватит. Вот только… — она подняла на Азизе глаза, — Генюль… где она, что с ней? — Она дома, Султан, в безопасности, не переживай. На другой день Азизе распорядилась перевезти Элиф в больницу Мидьята, долго разговаривала с докторами, которые в один голос уверяли, что серьезных травм, хвала Аллаху, у девочки нет. Однако, за все время, начиная с того момента, как она проснулась, пока они ехали в Мидьят и после, пока устраивались в больничной палате, не сказала ни единого слова. В машине Элиф сидела, прижавшись к Азизе, и крепко держала ее за руку. Точно так же, вспомнила Азизе, как Миран, когда она пришла к нему в комнату после похорон Мехмета… Азизе спрашивала Элиф, как она себя чувствует, не болит ли что-нибудь у нее, хочет ли она есть или пить, в ответ же внучка лишь отрицательно мотала головой и еще крепче сжимала ее руку. Уже в больнице, когда Азизе наклонилась, чтобы поцеловать внучку, та обняла ее за шею и уткнулась ей в плечо. Азизе села на больничную кровать, и Элиф тут же забралась к ней на колени. — Милая моя, хорошая, — она вновь погладила внучку по голове и поцеловала ее, — твоей бабушке нужно сейчас уйти. Ты пока побудешь тут с тетей Султан, ладно? Элиф всхлипнула и еще сильнее стиснула объятия: — Птенчик мой, ну, что ты? — она обняла внучку и та вдруг расплакалась. — Я же вернусь, вот увидишь, я скоро вернусь, и мы поедем домой, я обещаю. И тогда я уже никуда от тебя не уйду! Султан помогла уложить Элиф, села рядом и принялась что-то вполголоса напевать ей, чтобы девочка хоть немного успокоилась. Врач заверил Азизе, что состояние внучки «типичное для подобного случая», что нужно набраться терпения, и ей непременно станет легче. Ну и лечение, которое они назначат непременно поможет ей. Заговорила же Элиф лишь месяц спустя, когда в один прекрасный день Эсма принесла ей виноградный сок, а она, отодвинув от себя стакан, тихо проговорила, что хочет апельсиновый. — Да, сейчас принесу, — отозвалась Эсма и только тогда поняла, что девочка сказала ей об этом сама. Рассмеявшись, Эсма опрометью бросилась исполнять просьбу Элиф, а заодно и сообщить Азизе, что ее внучке наконец-то стало лучше. На похоронах Эсма с Фыратом стояли рядом с Азизе и не отходили ни на шаг. Миран тоже находился подле нее, он обнимал всхлипывающую у него на плече Генюль и шептал ей что-то на ухо. Султан не было, поскольку она вынуждена была остаться с Элиф, поэтому Генюль, как никогда, была нужна поддержка. «Это несправедливо!» — неустанно думала Азизе, глядя, как могилы сыновей засыпают землей. Она ничем не заслужила такой суровой кары, так почему, за что Аллах лишил ее любимых детей… — Я всех их потеряла, Эсма, — сказала она своей верной служанке уже после того, как они вернулись с кладбища домой. — Я думала тогда, после того пожара, что больнее уже не сделаешь, и я ошиблась! Зачем мне теперь жить без них, Эсма, скажи мне? За какой грех я так жестоко расплачиваюсь? За то, что я… не спасла тогда моего малыша, да? Нельзя мне было его оставлять в доме! Я должна была найти его, вынести из огня, но я не смогла, и значит, мне нужно было умереть там. Вместе с ним! За это расплатились мои сыновья, да, Эсма? За этот грех Аллах забрал у меня их всех. И еще… за внука, за маленького Аслана. За что, что и его я не уберегла!.. Закрыв лицо ладонями, она разрыдалась, и Эсме ничего больше не оставалось, только осторожно гладить ее по плечу, приговаривая: — Что вы, ханым, не говорите так! Не было в том вашей вины, и ничьей больше — не было! Ну, успокойтесь, не мучайте себя еще больше, не надо!.. Несколько дней Азизе провела взаперти в своей спальне, ей было слишком тяжело, и она никого не хотела ни видеть, ни слышать. Она ездила проведать Элиф и Султан, проводила некоторое время с Генюль и Мираном, дабы те не чувствовали себя брошенными, необходимо было, чтобы они поняли: она разделяет их горе, эта беда, что свалилась на них — общая. Разом притихшие и присмиревшие, Миран и Генюль больше не ссорились и не ругались, но Азизе думала теперь, что пусть бы уж лучше кричали друг на друга, как прежде, были бы веселыми и беззаботными детьми… Генюль часто плакала, говорила, что ей жаль папу, она по нему скучает, и Миран крепко обнимал ее, говорил, что прекрасно понимает, каково ей. Азизе старалась по мере сил утешить их, неизменно повторяла, что им теперь придется набраться сил, чтобы пережить страшное горе. Когда же внуки немного успокаивалась, она возвращалась к себе, запирала дверь, и давала волю своим слезам, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь, особенно дети, видели ее страдания. Она перебирала старые фотографии, каждая из которых запечатлела тот или иной момент прежней жизни, когда ее сыновья были рядом с ней. Застывшие мгновения счастья, которые никогда уже не вернутся. Азизе рассматривала их, вспоминая те моменты, когда фотографии были сделаны, и в памяти сразу же всплывали другие детали, которые им сопутствовали. Фотографию, сделанную во внутреннем дворе особняка, где она сидела в кресле с высокой резной спинкой, сделали в тот день, когда Али исполнился год. Азизе держала его на руках, а Ахмет с Мехметом стояли рядом, положив руки ей на плечи. Они сосредоточенно смотрели прямо в объектив, и сколько бы фотограф не уговаривал их улыбнуться, они игнорировали эту просьбу. Потом мальчики фотографировались с отцом, но даже когда Нихат усадил Ахмета к себе на колени, это не заставило его улыбнуться. Нихат не обратил внимания, а Азизе знала, в чем дело: за день до этого Ахмет с Мехметом подрались из-за того, что Нихат купил Ахмету игрушечную машину скорой помощи, а Мехмет остался без подарка. Он попросил брата дать ему поиграть, Ахмет заупрямился, Мехмет кинулся игрушку отнимать, и, само собой, братья сцепились друг с другом. Азизе растащила драчунов по разным комнатам, битых два часа металась от одного к другому, сначала утешала, что ничего страшного не произошло, потом убеждала, что нельзя ссориться со своим родным братом и бить его, и конце концов, рассердившись окончательно, наказала обоих, не пустив больше на улицу и велев сидеть в своих комнатах до вечера. На другой день мальчишки присмирели, но все равно дулись друг на друга. А вечером, когда праздничный ужин уже закончился, а именинника уложили спать, Мехмет пришел к ней, сказал, что больше ссориться с братом не станет никогда, и попросил обнять и поцеловать его. Она рассмеялась и крепко прижала его к себе. Следом явился Ахмет и также стал уверять ее, что не хотел обидеть брата, и больше подобного не повторится. Он, в отличие от Мехмета, не просил обнимать его, потому что Нихату удалось внушить сыну, мол, «бабские нежности» — это не для настоящего мужчины, но смотрел на нее так, что Азизе и без слов поняла, и разумеется, материнский поцелуй достался и Ахмету. По своему обыкновению он проворчал: «Мам, я не маленький!» — но Азизе не могла не заметить его довольную улыбку. На фотографии со школьного праздника Ахмет (ему тогда было лет десять) выглядел до невозможности серьезным, казалось даже, что он вот-вот расплачется, да собственно, так оно и было. Праздник был посвящен родителям, все ученики сделали им подарки — нарисовали открытки, — а заодно подготовили несколько выступлений; учительница придумала таким образом продемонстрировать успехи своих подопечных в изучении иностранных языков и литературы. Нихат заявил тогда, что у него нет времени на «дурацкие сборища», он еще не сошел с ума, чтобы убить полдня на то, чтобы торчать в школе, благо, он ее давно уже окончил, и ноги его там не будет. Разумеется, сын страшно расстроился, когда увидел, что к нему, в отличие от его одноклассников, пришла одна мать, и настроение у него совершенно испортилось. — Он же так ждал тебя, — укорила она мужа тем же вечером, после того, как дети легли спать, — ты мог бы ради своего сына отложить ненадолго свои якобы очень важные дела! Тем более, раньше ты говорил ему, что придешь. — Отстань ты от меня с этими глупостями! — мгновенно вышел из себя Нихат. — Забудет через пару дней, а ты разводишь тут трагедию на пустом месте. — Ему хотелось, чтобы отец был рядом, твоему сыну это было важно, пойми ты! — Ничего, не помрет, да и пусть привыкает, в жизни, знаешь ли, придется еще много расстраиваться. Тем более, ты же там была, не упустила возможности, да, Азизе? — Какой еще возможности, о чем ты? — вздохнула она. — А то я не знаю, что тебе медом намазано — шататься черт знает где одной, без мужа! — Опять! Кто о чем, а ты все об одном и том же! — раздраженно передернула плечами Азизе. — Да, конечно, — крикнул Нихат, — я именно об этом: тебе лишь бы выставить меня идиотом, наверняка нашла там, кому можно глазки строить, я же тебя насквозь вижу! — Нет, с тобой бесполезно разговаривать! — махнула она рукой. — Да я даже не собираюсь обсуждать эту чушь, Нихат, право, придумал бы что-нибудь новое! Еще раз повторяю: речь сейчас о твоем сыне, которому ты дал слово, и не сдержал его. — Хватит меня поучать! — взорвался Нихат. — Давно не получала, да? Так сейчас получишь, и надолго запомнишь этот урок! — он ударил ее по щеке и схватил за плечи. — Впредь не будешь на меня голос повышать и указывать, что мне делать, поняла? Поняла, я спрашиваю?! — выкрикнул он ей в лицо и ударил уже по другой щеке. — Отпусти меня сейчас же! — она попыталась было высвободиться, но Нихат оттолкнул ее, она отшатнулась от него, как вдруг оступилась и упала на пол, почувствовав при этом резкую боль в ноге. Вскрикнув, Азизе схватилась за щиколотку, отвернулась от мужа и, не выдержав, расплакалась. Нихата, как ни удивительно, это мгновенно отрезвило, он наклонился к ней и, дотронувшись до ее плеча, спросил уже совершенно спокойным тоном: — Ну, ты чего? Я же ни при чем, ты ведь сама упала, Азизе, хватит, не плачь! — Уйди, не трогай меня! — в раздражении она стряхнула его руку со своего плеча, попыталась встать, но тут же вновь осела на пол, потому что боль в ноге усилилась. — Подожди… Я же помочь хочу! — Нихат опустился рядом с ней на колени. — Дай мне руку, я помогу тебе встать. Она лишь помотала головой и быстро вытерла глаза. — Не упрямься, Азизе, — не отставал Нихат, — давай же, я помогу… Где болит? — Здесь! — она вновь дотронулась до щиколотки, чуть поморщившись при этом. — Подвернула, наверное, — пробормотал Нихат и подхватил ее на руки. — Сейчас пройдет, — кивнул он ей после того, как донес до спальни, осторожно опустил на кровать и велел Эсме немедленно принести лед. — Прости меня! — он провел ладонью по ее щеке, а после прикоснулся к ней губами. — Прости, Азизе, я не знаю, почему… так… Сорвался. Ну, прости, слышишь? — Лучше попроси прощения у своего сына, Нихат, — отозвалась она. — Поверь, его ты огорчил куда сильнее. Я-то уже привыкла… — Все, что скажешь, — воскликнул он, целуя при этом ей руки, — только не смотри на меня вот так, будто на врага! — затем он поцеловал ее в губы, а потом осторожно погладил по ноге. — Не болит больше? — Уже лучше, — кивнула она, прикрыв глаза. — Я устала, Нихат… На другой день муж сам отвез сыновей в школу и сам же забрал, и по возвращении Ахмет с Мехметом восторженно рассказывали ей, как папа по дороге домой купил им сладкой ваты и разрешил сегодня вечером отправиться спать чуть позднее, чем обычно. Она улыбнулась, перехватив вопросительный взгляд мужа, сказав, что главное, чтобы это «чуть позднее» не растянулось до полуночи, а то ведь с утра их тогда не добудишься. Али же, глядя на братьев, заявил, что в следующий раз тоже хочет поехать со старшими на прогулку. — Подрасти сначала, мелочь! — хихикнул Ахмет. — В другой раз непременно возьмем и тебя, — Мехмет потрепал младшего брата по голове. — Если мама разрешит и папа тебя с собой возьмет, да? — повернулся он к родителям. — Непременно, — тут же отозвалась Азизе, а ее муж лишь неопределенно пожал плечами. Все совместные фотографии Мехмета с Дильшах Азизе убрала подальше, благо, их было не так много, а те, на которых Дильшах была одна, и вовсе уничтожила. Осталась одна фотография, на которой Дильшах была запечатлена с Мираном на руках, ее Азизе решила сохранить, дабы позже отдать внуку. Пусть, думала она, хоть что-то останется у него от родной матери, в конце концов, родителей, как говорится, не выбирают. Большую часть вещей невестки Азизе распорядилась отправить ее матери, и уже через пару дней после этого Шукран заявилась к ним домой. — Она желает видеть вас, ханым, — доложил ей Ферхат. — Говорит, ей нужно узнать подробности гибели дочери. А еще она сказала, что хочет увидеть Миран бея. — Иди и скажи, — отозвалась Азизе, — что, во-первых, я не стану ничего ей объяснять, во-вторых, пусть забудет даже имя Мирана, а в-третьих, чтобы и на сто шагов впредь к моему дому не приближалась. Понял, Ферхат? В ответ тот молча кивнул. — Тогда иди и передай — слово в слово. Ступай! На другой день Шукран пришла снова, она исступленно колотила руками и ногами в закрытые ворота и чуть не на всю улицу кричала, что никто не в праве запретить ей увидеться с внуком. Когда кто-то из охраны чуть приоткрыл ворота, она попыталась проникнуть внутрь, но ее тут же оттеснили назад. — Что там за крики? — спросила Азизе у Ферхата, который явился к ней, чтобы сообщить о том, что происходит. — Эта женщина, мать невестки, снова здесь, ханым, она хочет… — Вышвырните ее отсюда вон! — перебила его Азизе. — И предупредите, что если придет еще раз… Впрочем, — она поднялась со своего места, — я сама ей все скажу! Шукран валялась у нее в ногах, умоляла отдать ей внука (неслыханная наглость!) и причитала, что ни за что не уйдет без него. — Вы не можете его забрать, это все, что мне осталось от моей бедной дочери! Я прошу вас… прошу! «Что, Шукран ханым, — подумала про себя Азизе, — никак, спеси-то у тебя поубавилось, теперь уже и руки мне целовать готова, да только поздно спохватилась. Твою бесстыжую дочь я столь необдуманно приняла и впустила в свой дом, пригрела змею на груди, но больше я подобной ошибки не допущу». — Я же велела тебе не приближаться к моему дому, — сказала Азизе, — ты не поняла? Убирайся отсюда и запомни раз и навсегда: Мирана ты никогда не увидишь. Забудь о нем! — Но я же тоже его бабушка! — воскликнула Шукран, хватая ее за руки. — Если еще раз появишься в Мидьяте, — спокойно проговорила Азизе, — то сразу же отправишься к своей беспутной доченьке, поняла меня? Шукран еще что-то кричала ей вслед, но Азизе уже не слушала. Мало было того, что эта бесстыжая нахалка Дильшах окрутила и обманула бедного Мехмета, выскочила за него замуж, но при этом крутила любовь с другим, так потом палец о палец не ударила, чтобы стать ему достойной женой. Вместо этого она вновь решила вильнуть хвостом, оставить Мехмета в дураках и убежать с негодяем Хазаром. Из-за нее и этого подонка Мехмет лежит в могиле! А у Шукран еще хватает наглости заявлять, что Миран, видите ли, должен жить с ней. Да Миран ее знать не знает, в глаза никогда не видел. И не увидит! Фотографию, сделанную вскоре после рождения Мирана, где Мехмет держал его на руках и, чуть склонив голову, ласково улыбался, Азизе хранила у себя вместе с остальными. Нет уж, Азизе наплевать, что там себе думает эта ее так называемая сватья, она сдержит слово, которое дала своему сыну, и Мирана, несмотря ни на что, не бросит. Тем более, что никто, кроме него, в будущем не сможет помочь ей расквитаться с Хазаром Шадоглу. Свадебных фотографий Али было очень много, и все они получились на редкость удачными. Селим Ага в свое время просто в шутку сказал ей, уже после того, как они заключили довольно выгодную сделку, что неплохо было бы поставить подписи не только под деловым контрактом, но и под брачным. — Брачным? — удивленно приподняла брови Азизе. — Если бы я был чуть моложе, — вздохнул Селим Ага, — то даже не раздумывал бы! Я бы за счастье счел, если бы вы позволили мне восхищаться вами! Но я прекрасно понимаю, что время упущено, к сожалению, — вздохнул он. — Вы совершенно правы, — отозвалась она, чуть вздрогнув при этом, потому что в свое время именно вот с этой фразы: «Хочу вами восхищаться», — начался ее роман с Нихатом. — Поэтому, — грустно улыбнулся Селим Ага, — я подумал прежде всего о наших детях. Ведь ваш младший сын и моя милая внучка — ровесники. Азизе задумалась: пожалуй, из этого действительно мог бы выйти толк. Они приехали на обед, который Селим Ага устроил в своем доме в честь «удачного делового сотрудничества», Али познакомился с Салихой, и уже через неделю он только о ней и говорил. Она действительно была прекрасно воспитанной девушкой, образованной и, самое главное, очень доброй и открытой. Очевидно, Селим Ага, ничего не жалел для единственной своей наследницы. Али был очарован ею, он чуть не каждый день ездил к Салихе с визитами, дарил ей цветы, приглашал на свидания. — Мама, наш мелкий совсем пропал! — подшучивал над братом Ахмет. — Пришло и его время, — вторил ему Мехмет. Свадьба была, как опять же выразился Ахмет, исключительно роскошной, а фото, где счастливые и смеющиеся Али с Салихой стояли в окружении своих родственников, сын держал на своем рабочем столе в кабинете. Старые же детские фотографии сыновей, вставленные в рамки, Азизе поставила у себя в комнате на видном месте. Так она могла постоянно видеть их, и они будто снова были рядом с ней — ее дорогие мальчики, которые просили ее разрешить их споры, делились с ней своими радостями, не стеснялись перед ней расплакаться… Кого она утешала, когда им было плохо или больно, кого обнимала перед их уходом в школу, кто со всех ног бежал к ней в объятия по возвращении домой… Иногда, в мыслях своих, она разговаривала с ними и всякий раз обещала им, что когда придет наконец-то ее час, она непременно встретится с ними снова.***
— Да, сестра, у меня же к тебе дело! — спохватилась вдруг Ханифе, закрывая фотоальбом. — Случилось что-то еще? — насторожилась Азизе. — Разве в прошлый раз ты мне не все рассказала? Через неделю после похорон сыновей Ханифе позвонила ей и быстро зашептала в трубку: — У меня мало времени, сестра, слушай: Насух узнал, что ты якобы собираешься как-то его подставить. Он ругался тут так, что аж стекла дрожали и сказал, что уж на сей раз сживет тебя со свету. Раз и навсегда, сказал, заставлю ее прекратить свои грязные игры. Я боюсь, будь осторожна, слышишь? — Слышу, Ханифе, — ответила она, — спасибо за беспокойство, но я не думаю, что он действительно сможет что-то сделать. Руки коротки! — Все-таки ты береги себя! — Спасибо, милая, и ты тоже! На этом они с Ханифе распрощались, а на следующее утро Насух позвонил ей сам. Как видно, у негодяя даже не хватило смелости прийти лично и взглянуть ей в глаза. — Ну вот что, — рявкнул он в трубку без всяких предисловий, даже не поздоровавшись, — ты в очередной раз решила подстроить мне ловушку, да только ничего у тебя не вышло! Теперь пеняй на себя, потому что терпению моему пришел конец, и мне до смерти надоели твои выходки! Навеки теперь заречешься делать людям гадости, и на этот раз за тебя некому будет вступиться! Этот молокосос, твой младшенький сыночек, больше не сможет самым наглым образом выставить меня за порог. — Замолкни сейчас же! — потеряв терпение, воскликнула она. — Не смей даже заикаться о моем сыне, я не позволю, чтобы твой поганый язык произносил его имя! — Да, я вижу, твои детки все в мать пошли, но вы просчитались, Азизе, ты хорошо меня слышишь? Я все знаю! — Что ты знаешь, выкладывай быстрее и избавь меня от необходимости слушать твои бредни! — Бредни, значит, вот как? — ехидно осведомился он. — Выходит, ты не хотела подставить меня, втянуть в заведомо проигрышную сделку и разорить подчистую? — Что ты несешь, Насух, ты свихнулся или, может быть, пьян? — она постаралась, чтобы голос ничем не выдал ее, однако же, Азизе занервничала. Неужели, кто-то ему донес?.. — Это ты, кажется, была не в себе, когда согласилась с планом своего сына. Но вам нужно было тщательнее проверять, с кем вы решили сговориться! — Мне нет дела до того, что ты там себе выдумал, хватит, Насух, я не желаю больше с тобой разговаривать! — А я желаю! — вновь повысил он голос. — И ты меня очень внимательно выслушаешь, Азизе. Так вот. Во-первых, ты прекращаешь раз и навсегда чернить имя моего сына на всех углах и выставлять его подонком и насильником. А во-вторых, лучше, чтобы ни я, ни мои родственники с вашей гнилой семейкой вообще больше не встречались. Поэтому я тебе даю неделю. Ну, хорошо — две, чтобы собраться и оставить Мидьят навсегда. — Кем ты себя возомнил, Насух, — усмехнулась Азизе, — с какой стати ты будешь мне указывать, что делать? — С такой, что если ты этого не сделаешь, то все вокруг узнают о том, как ты ведешь дела, а заодно и о том, что было в Мардине. И после ни ты, ни вся твоя родня носа на улицу не высунете без того, чтобы даже самый последний оборванец из трущоб вам в глаза не плюнул. Учти, я не шучу, надо будет, так и до главы города дойду. И скажу заодно, что помимо этого ты и Хазара моего позорила исключительно ради того, чтобы обстряпать свои грязные делишки! — Послушай-ка… — Я все сказал, Азизе, и помни: я вовсе не шучу! Насух бросил трубку, а Азизе еще долго сидела, слушая частые, короткие гудки. Собравшись с мыслями, она позвонила в контору и попросила секретаря Али выяснить, как прошла последняя сделка. Через полчаса секретарь перезвонил ей и объяснил, что покойный Али бей не успел передать ему никаких сообщений, но он попытался дозвониться до партнеров, однако, ему ответили, что никакой сделки не было и быть не может. — А буквально несколько минут назад мне позвонил один доверенный человек Али бея, ханым, и он сказал мне, что эти люди ведут переговоры с Насухом Шадоглу. — Я поняла, спасибо! — ответила Азизе, после чего положила трубку и прикрыла глаза ладонью. — Что же там могло случиться, сынок, кто мне теперь скажет?.. — пробормотала она. Когда она напрямик спросила у Султан, что именно произошло в Мардине, та отчего-то покраснела и начала невнятно лепетать какую-то чепуху, мол, ее на те переговоры не приглашали. — Но ты же все знаешь, Султан, — в упор взглянула на нее Азизе, — ты не можешь не знать! — Мама, — Султан, не выдержав ее взгляда, уставилась в пол, — вы понимаете… — Что там случилось? — переспросила Азизе. — Меня на той встрече не было, — быстро заговорила Султан, — мы с Салихой и Элиф ушли гулять. Когда вернулись, Ахмет с Али ругались друг на друга. Ахмет, он тогда… выпил, понимаете? Не знаю уж, когда только успел! Азизе тяжело вздохнула, мгновенно поняв, к чему клонит Султан: что ж, все яснее ясного! — Этот самый деловой партнер, или кто он там, — продолжала Султан, — пришел на переговоры с женой. И Ахмет повел себя неподобающим образом по отношению к той женщине. Ее муж вспылил, Али, как я поняла из его разговора с Ахметом, еле удалось их разнять. Ну, и никакого контракта они не заключили. Али еще… потом… — голос Султан дрогнул, — когда мы ехали, он Ахмету сказал, мол, думай, что ты матери скажешь. Я, сказал, тебя перед ней выгораживать не буду. И тут вдруг… машина… Азизе застонала, закрыв лицо ладонями: — Ох, Ахмет, Ахмет, — покачав головой, проговорила она, — что же ты натворил? Ладно, Султан, — кивнула она невестке, — я все поняла. Теперь придется думать, как быть. И… смогу ли я сейчас со всем справиться в одиночку. Азизе удалось выяснить, что Насух и в самом деле не собирается сидеть сложа руки. Разумеется, ей было наплевать на тот пресловутый контракт и потерю прибыли, тем более теперь, но смириться с тем, что этот негодяй теперь так легко сможет опозорить ее семью, попросту невозможно! А самое ужасное заключалось в том, что Азизе ясно понимала: сейчас она ничего не сможет сделать, одна она с этим проходимцем не справится. Выходит, остается только одно: отступить, потому что сейчас это является единственным правильным решением. Она ни в коем случае не может допустить, чтобы пострадала репутация семьи, потому что это скажется на ее внуках. Что ж, думала Азизе, ради них она пойдет на все, потому что они — это все, что у нее осталось в жизни. Они — продолжение ее любимых сыновей, единственное напоминание о них, и потому она сделает все возможное, чтобы они больше не испытывали боли. «Только не думай, Насух, — твердила она про себя, — что ты победил меня. Если ты наивно полагаешь, что одержать победу над Азизе Асланбей так легко, то очень сильно заблуждаешься! Как говорится, хорошо смеется тот, кто смеется последним. Пройдет время, и ты увидишь, кто из нас жестоко проиграл!» — В общем, — голос Ханифе отвлек ее от воспоминаний и размышлений, — я тут узнала, что дочка Хазара ему, оказывается, не родная. — Что ты сказала? — удивленно воскликнула Азизе. Собственно, все, так сказать, семейные хроники семейства Шадоглу были Азизе совершенно не интересны, но Ханифе, тем не менее, исправно ей обо всем докладывала. Так она узнала, что жена Джихана родила наконец второго ребенка, и ее девочка теперь любимая у Насуха внучка. Он в ней, как и во внуке, души не чает и не иначе как «моя красавица» не зовет. Но девчонка, всякий раз подчеркивала Ханифе, растет избалованной и своенравной, «ремня бы ей», как и ее мамаше (почему-то Ханифе не ладит с этой женщиной, видимо, та тоже слишком уж спесива и надменна). А вот Хазар, даром, что любимый сынок, над которым Насух Шадоглу трясется, как ни над кем прочим, отца своего давно уже не радует. Насух сколько раз говорил, кричал на него даже, что пора выбрать себе жену и завести наследников, но Хазару что горох о стену. И вот наконец-таки он привел в дом молодую жену. Привез Хазар свою Зехру ханым откуда-то издалека, когда вернулся из очередной деловой поездки. Молодая невестка оказалась не чета Хандан ханым, она была тихой и застенчивой. А уж о том, чтобы накричать на прислугу, такого и помыслить невозможно! Спустя несколько месяцев она родила девочку, и Хазар прямо ожил, носился с младенцем так, как иная мать со своим ребенком не носится. Малышка Рейян стала для него него светом в окошке, казалось, что из всей семьи он ее одну только и замечает, а остальные, включая даже жену, ему практически безразличны. — Случайно услышала, сестра, — оживилась Ханифе, — как Насух с Хазаром ругался. Я как раз пол в коридоре протирала, а они в спальне были, ну я затаилась под дверью. Так вот, Насух требовал от Хазара, чтобы тот «подарил семье настоящего наследника». Тот сказал, что у него есть дочь, а Насух тут как гаркнет, я аж подпрыгнула, думала, меня инфаркт хватит! «Не делай, — кричал, — из меня идиота, Хазар, твой отец не вчера родился, я знаю, что ты с Зехрой не живешь вовсе, в отдельной комнате спишь, а Рейян твоя — и вовсе приблудная, невесть чья дочь, которую ты подобрал из жалости». Дальше я уж слушать не стала, испугалась, как бы не поймали. Зато потом, когда у Хазара убиралась, пошарила в шкафах и в столе. Я видела документы! Представляешь, Азизе, все правда: девочку, оказывается, сначала записали на девичью фамилию Зехры, наверное, это Насух так хотел. А потом Хазар по-своему сделал и удочерил ее, все бумаги оформлены как полагается. — Вот оно, значит, как, — усмехнулась Азизе, — что ж, если подумать хорошенько, то этой информации цены нет, моя дорогая Ханифе! — Правда? — замогала глазами Ханифе. — Чистая правда, милая моя, — улыбнулась Азизе. — Я и представить не могла, что все так удачно сложится, поначалу-то думала поставить на девчонку Джихана, но… это же совсем не то! — Да о чем ты говоришь? — не поняла Ханифе. — О том, сестренка, что теперь остается только ждать. Пройдет много времени, но однажды этот день придет, непременно придет! И я сделаю с Насухом то же, что он сделал со мной. Он жизнь мою разрушил, камня на камне не оставил, честь мою, достоинство с грязью смешал. Не пощадил даже память о моем сыне, о безгрешном младенце, который умер в муках, не успев насладиться жизнью, не назвав меня матерью! Ты осталась совершенно одна в этом мире, будучи по сути еще ребенком, а наши брат и сестра также погибли совсем юными, хотя они могли бы жить, стать взрослыми, создать свои семьи… А потом эти негодяи и второго моего сына заставили страдать и свели его в могилу! Теперь же он грозится окончательно растоптать меня, но у него ничего не выйдет. И я заставлю Насуха пройти через все это так же, как прошла я! Его жалкая жизнь станет для него адом, он будет умолять Аллаха о смерти, чтобы избавиться от мук. Но смерть для него — слишком легкое наказание! — Да, — испуганно взглянула на нее Ханифе, — да, конечно. Сестра, — она взяла ее за руку, — если бы я только могла тебе чем-нибудь помочь. — Ты и так мне помогаешь, Ханифе, — грустно улыбнулась Азизе. — Без тебя мне было бы куда тяжелее. Да и потом, чтобы осуществить задуманное, без тебя мне точно не справиться. — Я все сделаю, сестра, даже не сомневайся! — А теперь, собственно, то, что я собиралась тебе сказать, Ханифе. — Азизе посмотрела младшей сестре в глаза. — Я забираю семью и уезжаю в Карс. Надолго. — Как?! — ахнула Ханифе. — Но… но почему? — Потому что меня вынуждают к этому обстоятельства. И это будет еще один пункт в счете, который я потом предъявлю Шадоглу. — А как же я?.. — со слезами на глазах спросила Ханифе. — Если бы я могла поехать с тобой… — Но тебе нужно будет остаться на своем месте. Это необходимо, Ханифе, если мы хотим добиться справедливости, мы ведь договорились. — Я понимаю, — вздохнула Ханифе, — но просто… так ведь я могла хотя бы изредка видеть тебя и говорить с тобой! А теперь, когда ты будешь далеко… Я же здесь совсем одна! — Я тебе оставлю телефон, и ты сможешь звонить мне хоть каждый день. Даже если просто захочешь поболтать. — Айше! Она вздрогнула: — Я же тебя просила, Ханифе, не зови меня этим именем. Айше давно мертва, она дотла сгорела в том пожаре. — Извини меня, Азизе, я забыла! Возьми меня с собой, прошу тебя, — она умоляюще взглянула на нее, совсем как в дестве, когда она просила у старшей сестры разрешения пойти вместе с ней в город за покупками. — Я лучше буду служанкой в твоем доме! Азизе покачала головой и обняла сестру: — Ну, не надо так, милая, прошу, не рви ты мне сердце, оно и без того кровью обливается! Нам надо набраться терпения, родная моя, — ласково проговорила она, погладив всхлипывющую у нее на плече Ханифе по спине, — а потом ты войдешь в мою семью. Хозяйкой войдешь, а не служанкой, Ханифе, как и подобает. А там и свою семью заведешь, ну, не плачь, сестренка моя, тише… тише!.. Все будет хорошо, все пройдет! Она укачивала ее, как когда-то в детстве, когда их мать уходила с утра пораньше, еще затемно, на работу, а они оставались в доме одни. Если Ханифе вдруг снился плохой сон, она просыпалась в слезах и бежала к старшей сестре. Айше крепко обнимала ее, успокаивала и повторяла, что ничего плохого из сна никогда не сбудется. Ведь это — всего лишь сон, и он уже закончился. Точно так же она успокаивала своих сыновей и внуков. Просто потому, что знала: сны — это ничто, реальность может оказаться куда страшнее. Но как только проходит ночь, с нею развеиваются и все страхи. — За это ты мне тоже заплатишь, Насух Шадоглу! — прошептала Азизе, когда, распрощавшись с Ханифе, вышла из дома, оглянулась в последний раз и увидела в окне силуэт своей младшей сестры. Ханифе помахала ей рукой на прощание, и Азизе, улыбнувшись, послала ей воздушный поцелуй. Перед тем, как сесть в машину, Азизе заметила, как Ханифе засмеялась. Вне всяких сомнений, она вспомнила, как всякий раз, когда Айше оставляла отчий дом, отлучаясь по делам, сестры просили ее «принести им что-нибудь вкусненькое». Она обещала, чем приводила Ханифе и Элиф в восторг, а когда выходила из дома, они точно так же стояли у окна, махали ей рукой, а Айше посылала им воздушный поцелуй и, если стояла хорошая погода, и окно было открыто, кричала, что скоро вернется, пусть сестренки не скучают. — Я вернусь, Ханифе, — проговорила Азизе, сев в машину и захлопнув дверцу, — непременно вернусь, вот увидишь! Поехали домой, Ферхат! — велела она шоферу.