Два шага вперёд, один шаг назад

      Какаши был в замешательстве.       На самом деле, он был не просто в замешательстве. Он был уязвлён, зол и не знал, что делать с собой теперь, когда ему было запрещено появляться в доме Ируки. Какаши и не замечал раньше, как много времени он посвящает Ируке, а теперь, когда перед его носом закрылась дверь, он не имел ни малейшего представления о том, чем занять свои часы.       Это было нелепо, он был совершенно счастлив до знакомства с Ирукой, у него были друзья и какое-то подобие общественной жизни, и у него были книги. Какаши пытался вернуться к этому, но по какой-то идиотской причине его мысли снова и снова возвращались к Ируке. Если он выпивал с Генмой и Анко, они говорили о нём, если он шёл ужинать, что-то всегда напоминало ему об Ируке, а его книги не могли надолго удержать его интерес.       Даже «Ича Ича». Какаши начинал читать, погружаясь в захватывающую сцену, которую он выбирал, чтобы отвлечься от Ируки, и через некоторое время он представлял главного героя в своём воображении так чётко, как будто он уже видел эту сцену с помощью Шарингана.       Это всегда было одной из его странных способностей, о которых он не говорил, но ему это очень нравилось. Слова превращались в образы, буквы связывались воедино мощным воображением Какаши, пока не выходили за пределы страницы и не приобретали вид прекрасной и сладострастной принцессы с округлыми изгибами и нежной кожей, срывающей одежды перед своим любовником — а затем кожа принцессы темнела, грудь уменьшалась, пока не становилась гладкой плоскостью, покрытой мускулами, длинные волосы становились каштановыми, как и глаза, а нос пересекал шрам.       Обычно в этот момент Какаши закрывал книгу и принимался за решение другой, более насущной проблемы.       По крайней мере, эта проблема, связанная с Ирукой, имела простое, хотя и ужасно неудовлетворительное решение.       Какаши понятия не имел, как решить другую проблему. Он не понимал, как они докатились до этой идиотской ссоры, если это можно было назвать ссорой. Он просто помнил, как в один момент он флиртовал с Ирукой, пытаясь найти слова, объяснить, что хотел бы вернуть сказанное тем утром, а в другой момент его прогоняли из дома Ируки.       Это не имело смысла.       Ирука не был заинтересован в отношениях с ним — хорошо, Какаши мог с этим смириться. Ему это не нравилось, но он мог смириться. Возможно, ему потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к тому, что Ирука не хочет большего, чем дружба — особенно теперь, когда Какаши хотел большего.       Он был взрослым и привык не иметь того, чего хотел больше всего. Дружбы Ируки было достаточно, и если Ирука хотел, чтобы всё было именно так, Какаши был готов довольствоваться этим.       А вот с этим — что бы там ни случилось той ночью — у Какаши были проблемы. Ирука был слишком резок в своём отказе; Какаши чувствовал себя так, словно он был не прав, делал что-то, чего не должен был делать. И это чувство ему совсем не нравилось.       А потом он получил запрет и несколько дней не разговаривал с Ирукой.       Какаши вздохнул, взглянул на время и задумался, кого бы ему обманом уговорить себя покормить.       Полчаса спустя Какаши сидел на кухне Куренай, наблюдая за маленьким Даичи, бегающим по всему дому, пока она готовила еду.       — Он очень вырос, — сказал Какаши, делая глоток пива, которое дала ему Куренай.       Она бросила на него взгляд через плечо.       — Ты видел его вчера и позавчера, — сказала она, помешивая еду в кастрюле и беря своё пиво. — С тех пор он не вырос.       — Я не это имел в виду.       Даичи споткнулся и упал, издав несколько страдальческих звуков, и Какаши, оставив пиво на стойке, встал, чтобы подойти к нему. Он поднял его, подбрасывая в воздух и снова ловя, пока ребенок не перестал плакать.       — Вот так, — сказал Какаши, опуская мальчика на пол, — будь осторожнее, не упади снова.       — Ты будь осторожнее, Какаши, не швыряй так моего ребенка, — ответила Куренай, даже не оглянувшись.       — Я не наврежу ему, — возмутился Какаши, возвращаясь на кухню.       — Я больше беспокоюсь о том, как бы его не стошнило на тебя, если ты будешь продолжать вот так его подбрасывать — он же поужинал меньше часа назад, — Куренай рассмеялась над его недовольным выражением лица и отпила пива. — Итак, ты донимаешь меня последние три дня. Что ты сделал с Ирукой?       Какаши моргнул, поражённый внезапной сменой темы разговора. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, перевести тему с того, о чём ему совсем не хотелось говорить.       — Что ты имеешь в виду? Я понятия не имею…       — Пощади меня, Какаши, — сказала Куренай, глядя на него с нескрываемым раздражением. — Я не против, чтобы ты был рядом, но признай, что в последнее время ты не часто заходил в гости. Ходят слухи, что ты торчишь у Ируки, выклянчивая у него еду.       — Я не клянчу еду у Ируки! — возмущённо воскликнул Какаши, не заметив выражения её лица. Куренай смеялась над ним, и было так приятно видеть её счастливой после всего, что произошло, и он не мог на неё обижаться. Какаши улыбнулся, отбросив притворство. Куренай была другом, она не будет сплетничать. — Ему нравится кормить меня — или, по крайней мере, нравилось.       Раньше Какаши считал это правдой, но теперь не был в этом уверен. Ирука никогда не жаловался на то, что готовит для него, а вечера, которые они проводили вместе в доме Ируки, были весёлыми, и Какаши скучал по ним, как помешанный.       — Да, именно по этой причине ты сейчас здесь. Ты что-то сделал с ним, не так ли? — настаивала Куренай, упрямая, какой могла быть только эта женщина.       Какаши пожал плечами.       — Наверное, да, потому что он запретил появляться у него в течение недели. Но будь я проклят, если знаю, в чём дело, — он не смог побороть тоску, прозвучавшую в его голосе при этих словах, и Куренай посмотрела на него с новым интересом.       — Расскажи мне — может, я смогу понять, в чём проблема, — сказала она, возвращаясь к еде. — Но сначала накрой на стол, всё готово.       Через несколько минут они оба наслаждались вкусной едой, почти такой же вкусной, как та, что готовил Ирука, а Даичи устроился в своём детском манеже и производил столько шума, сколько только мог человек с такими маленькими лёгкими.       — Отлично, — сказала Куренай, доставая ещё две бутылки пива и садясь обратно за стол. Она передала одну бутылку Какаши, а сама сделала глоток. — А теперь расскажи мне всё. Я до сих пор помню ту вашу ссору, произошедшую много веков назад, поэтому я была потрясена, когда вы вернулись после войны, будучи в дружеских отношениях друг с другом.       И не только она; но никто не был так удивлён, как Какаши. Когда Какаши увидел имена людей, которые должны были сражаться рядом с ним и выполнять его приказы, у него возникло искушение вернуться к Цунаде и потребовать, чтобы Умино Ируку отправили в другой взвод.       Единственной причиной, по которой он этого не сделал, был его профессионализм. Он слышал, что Ирука тоже профессионал, и надеялся, что хотя бы это удержит их от убийства друг друга.       Ирука оказался более чем профессионалом. Он беспрекословно выполнял приказы, и младшие члены взвода следовали его примеру с уважением и благоговением. Он также был искусным стратегом, хотя и не уровня Какаши или Шикамару, но достаточно хитрым, чтобы его предложения были полезны.       Но самым большим сюрпризом было увидеть его в действии.       Какаши вынужден был признать, что у него были те же предрассудки, что и в Конохе и других скрытых деревнях, относительно рангов. Во время войны он был навсегда от них отучен. Ирука, может быть, и был чуунином, но он давал фору большинству своих врагов и никогда не отступал от боя независимо от того, насколько сильно его превосходили. Даже если жизни людей были в опасности.       Какаши зауважал его, а потом и начал симпатизировать. И после двух месяцев сражений бок о бок он обнаружил, что тянется к Ируке в поисках хорошей беседы и смеха посреди разрухи.       Когда война закончилась, Какаши был уверен, что нашёл нечто уникальное — друга, который был остроумным и весёлым, пил как не в себя и никогда не раздражал его.       — Ирука — особенный, — сказал Какаши через некоторое время, тревожный взгляд Куренай не покидал его лица.       Она засмеялась.       — Я знаю это. Половина Конохи это знает; мне просто интересно, что заставило тебя наконец понять это.       — Он был под моим командованием, мне пришлось узнать его получше, — пожал плечами Какаши, отпивая из своей бутылки, чтобы отвлечь внимание Куренай от своего лица. Ему было достаточно комфортно рядом с ней, чтобы отказаться от маски, но это не означало, что ему нравилось, когда на него пялились.       Она, казалось, заметила его дискомфорт и перевела взгляд обратно на свою еду.       — Ладно, ты узнал Ируку, и вы подружились. Это я понимаю. А что изменилось сейчас?       На мгновение Какаши задумался, стоит ли ему быть честным и рассказать ей всё или же просто солгать и вообще уйти от темы. Впрочем, думать было не о чем, ему нужен был свежий взгляд на проблему, раз уж он сам не смог разобраться в ней.       — Мы напились, у нас был секс, — сказал он низким голосом.       — Чёрт! Разве после Гая ты не поклялся завязать с пьяными интрижками на одну ночь? — было бы лучше, если бы в её голосе не были столь заметны нотки веселья, но Какаши был благодарен, что она не смеялась над ним в открытую. Анко не была бы так добра, и именно поэтому он сейчас был с Куренай, а не с ней. — Неужели все было так плохо?       Какаши смутно вспомнил этот случай и вздрогнул. Гай был вроде как другом, и он не особо возражал против него, но мысль о том, чтобы снова заняться сексом с кем-то, кто никогда не замолкает и не прекращает пышных речей — нет, лучше забыть о той ночи.       — Нет, на самом деле всё было очень хорошо, — признался Какаши. — И после этого мы несколько дней прекрасно ладили.       Она с любопытством посмотрела на него.       — И что? Вы всё ещё друзья, секс на одну ночь не может всё испортить, особенно если вы были пьяны, если только… — она осеклась, выражение её лица стало серьёзным. Какаши тут же забыл о своей уверенности. — Ты хочешь большего. Ты влюбился в Ируку, я права?       Какаши самоуничижительно рассмеялся.       — Да, хотя он, очевидно, не чувствует того же. Он практически вышвырнул меня на улицу, когда я предложил заняться этим. Я на испытательном сроке, пока он не успокоится настолько, чтобы не убить меня, — и горечь, которую он испытывал, должно быть, была понятна Куренай: она нахмурилась, слегка покачав головой.       — Это не похоже на Ируку, — медленно произнесла она, делая глоток пива. Она секунду смотрела на пустую бутылку и, отодвинув стул, направилась к холодильнику. — Он не из тех, кого злят нежелательные приставания, иначе Генму давно бы уже кастрировали, — продолжила она, вернувшись с ещё двумя бутылками пива. — Должно быть что-то ещё.       Именно такое чувство было у Какаши, но он не мог его объяснить.       — Я знаю, я просто не понимаю, что.       — Давай вернемся к той ночи, когда вы переспали, как это произошло?       — Мы были пьяны, мы смеялись и болтали о детях, в итоге мы расположились на его диване, — Какаши до сих пор помнит тяжесть тела Ируки на своём, вкус губ Ируки и то, как это было правильно и возбуждающе в тот момент. — Я держал бутылку подальше от него, и Ирука поцеловал меня, чтобы получить вино, которое я пил…       — Ладно, избавь меня от подробностей, — сказала Куренай, её лицо раскраснелось. Какаши понял, что рассказал ей больше, чем собирался, и тоже покраснел. — Переходи сразу к утру после.       Утро после. Хотя воспоминания Какаши о прошедшей ночи были размыты, он всё ещё мог вспомнить утро с полной ясностью.       — Ему было неловко, это точно. Его лицо было… Не знаю, не думаю, что я выглядел настолько поражённым, когда проснулся с голым Гаем рядом.       Куренай снова нахмурилась и наклонила голову.       — Поражённым?       — Да. Мне нужно было развеять неловкое молчание, я попросил аспирин, а потом завёл пустую болтовню, пока Ирука не расслабился, — Какаши прокрутил в голове весь разговор, его замечание о маске, смех Ируки, а потом… — Всё шло хорошо, пока я не сказал… О Боже, я идиот!       Он ещё раз прокрутил в голове всё то утро, кусочки вставали на место один за другим. Затем он воспроизвёл в памяти их последнюю ссору и застонал, опустив голову так, что его лоб упёрся в стол. Он сопротивлялся желанию стукнуться об него, он действительно крупно облажался.       — Ты что-то понял, — сказала Куренай с небольшой улыбкой. — Что ты сказал?       — Я сказал, чтобы он не влюблялся в меня, — сказал Какаши, его голос звучал глухо. — А Ирука ответил, что теперь он ни за что не влюбится в меня.       — Удивительно, что он — в прямом смысле этого слова — не вытолкнул тебя из своего дома, бесчувственный ты мудак, Какаши, — с лаской добавила Куренай, она нежно коснулась волос Какаши, и он поднял на неё глаза, его лицо стало пунцовым. — Он, наверное, всё это время был влюблён в тебя.       — Да, ты права.       И как это возможно, что Какаши не понял этого раньше? Об этом говорили его сны — если бы он только удосужился их проанализировать.       — Иди к Ируке, ты должен объясниться с ним.       — Ты права, — Какаши выпрямился и улыбнулся ей. — Я пойду, пока не передумал, — он встал и подошёл к ней, запечатлев поцелуй на её щеке. Куренай покраснела. — Ты хорошая подруга, Куренай.       — Иди к нему сейчас же! И удачи! Она тебе понадобится.       — Я знаю.       Он покинул дом Куренай в более приподнятом настроении, чем за всю неделю, хотя всё ещё не знал, как убедить Ируку в серьёзности своих намерений.       Но он должен был попытаться, и это был разговор, который он не собирался откладывать на потом.