Убийца династии

Мне вдруг будто открылось, в чём на самом деле заключён смысл жизни. Не в благоволении короля или борьбе за лучшее место при дворе. Ни даже в том, чтобы ещё немножко поднять престиж нашего семейства. Всё это пустяки. Я хочу, чтобы она была счастлива. Филиппа Грегори. «Ещё одна из рода Болейн»

Оглядываясь назад, Эймма думает, что она обязана была подождать, даже если бы ей тайком пришлось пить Лунный чай. Им не было надобности спешить с детьми и укреплять династию. Ещё пара лет, возможно, могла бы всё изменить. Оставить ей возможность защищать её детей лучше. Эймма мертва. Мёртвым не положены сожаления. Только покой и неторопливое ожидание своих родичей. Эймма ощущает ярость. Её драконья кровь кипит, и огонь в груди разгорается с каждым прожитым её дочерью годом. Её маленький дракон, её сокровище, её дорогая девочка, её Рейнира… несчастна. И день ото дня всё больше и больше. И причина тому — слепота её мужа. Эймма любит его, так сильно любит, что её гнев оборачивается отравляющим душу ядом. Она хочет вцепиться ему в горло, хочет кричать, трясти и рвать когтями грудную клетку. Как он посмел?! Как мужчина, любивший её до безумия, мужчина, которому она простила даже свою смерть, как Визерис посмел обречь их дочь на это?! — Гнев матери — опаснее огня дракона, — шелестит Мелеис. Она возвышается на своём троне, смотря куда-то вдаль, в вечность, пока Эймма сидит у её ног. Кровь в чаше перед ней показывает настоящее и немного будущего. Само время здесь заплетается и течёт по-другому. — Как он может быть таким слепым? — выплёвывает Эймма, с силой ударяя по кровавой глади. Капли оседают на её белых одеждах и тут же скатываются обратно к чаше, формируя новую картину. — Он мнит себя мечтателем, — голос Мелеис звучит отовсюду, как далёкий отзвук и близкое эхо. Эймма быстро привыкла к её меланхоличным и ровным перезвонам. — Но ему не было дано этого дара, — продолжает Богиня. — Он видел сон, лишь то, что хотел видеть. — Он погубит её, — шепчет Эймма, кусая губы и до рези в глазах всматриваясь в несчастный лик своей дочери. Ей хочется сцеловать каждую слезинку, прижать к своей груди и никогда не отпускать больше, закрыть её своими крыльями и обратить в пепел любого, кто посмеет угрожать её счастью. Родильное ложе — это поле боя женщины, но материнство — это война. Эймма потерпела сокрушительное поражение, но это не уменьшило её ярости. — Уже погубил, — отвечает Мелеис, и это разбивает ей сердце. — Сейчас, раньше и затем. В этих ветвях и во всех других. Их союз не был обещан нами и нигде не принёс плоды. Эймма отчаянно кусает губы, чтобы не ответить что-то резкое и грубое. Счастье её дочери — не просто плоды какого-то союза. Она комкает ткань своих одежд в руках в отчаянной попытке не начать дышать пламенем прямо сейчас. — Твой гнев справедлив, — замечает Мелеис, — как гнев любой матери, что защищает своё дитя. Я уважаю это. Если бы они выбрали другую судьбу — всё могло бы сложиться иначе. — Но никто не властен над драконами, — Эймма склоняется к чаше, обводя кончиками пальцев контур лица Рейниры, и шёпотом добавляет. — Даже боги. Звучит, как богохульство, как святотатство, как грехопадение прямо в храме, но Богиня не спешит предавать её епитимьи. — Возможно, это единственное, в чём твой муж был прав, — едва слышно смеётся Мелеис. — Они всегда отказываются не выбирать друг друга. Они покоряются обстоятельствам, королевской власти, амбициям и своей жадности, но только не судьбе, вцепляются в друг друга при первой же возможности, заявляют права, точно это наши руки свели их вместе. Эймма ничего не отвечает — она позволяет слезам медленно стекать по щекам. Всё, что ей остаётся, — это ждать встречи. Это не занимает много времени. — Они умрут сегодня, — заявляет Мелеис, точно обрывается натянутая нить. Эймма хочет возразить, Эймма бы молила, билась головой о пол, если бы это могло на что-то повлиять, но всё уже было сказано, и все дороги назад были потеряны. Эймме только и остаётся, что смотреть, как её единственное дитя сгорает в пламени собственного дракона вместе с её несчастной внучкой. Когда ты мёртв — эмоции со временем блекнут. Эймма уверена, что боль обжигает её, точно пламя Сиракс. Что это огонь дракона лижет её щёки слезами, и острые когти разрывают горло от криков. Её ребёнок решает умереть. Её единственное дитя больше не видит смысла в своём существовании. Её сокровище предано тем, кто был обязан защищать вместо неё, кто должен был любить так яростно и сильно, точно Эймма была с ними. Её маленький, изломанный дракон. — Где она? — её голос скрежещет. — Когда нам ждать её в этой обители? — О, — Мелеис смеётся и качает головой, вплетённые в её косы стальные кольца тихо позвякивают. — Их время ещё не пришло. Ты не увидишь их ещё множество воплощений. Они отказались покидать друг друга. Смотри. Богиня убирает своды храма одним движением руки, и звёздное небо расчерчивают миллиарды звёзд. Она соединяет пальцем некоторые из них вместе, пока не появляются два дракона, Сиракс и Караксес. Они образуют круг, кусая друг друга за хвосты. — Они обещали друг другу вечность и отказались от покоя — и будут рождаться снова и снова до тех пор, пока не исполнят свои обеты. И все их воплощения будут стремиться друг к другу, как стремятся встретиться волна и берег. И также будут разбиваться об острые грани реальности, слепоту твоего мужа, твою беспомощность и своё бессилие. Эймма содрогается. Она поднимает невидящие глаза на свою Богиню и крепче сжимает зубы. — Отдай их боль и участь мне! Дай мне их страдания! Заставь влачить их каждую жизнь до и после! — она требует, как требует драконица, как мать, готовая сражаться до самого конца. Богиня едва ли удостаивает её взглядом. — Смотри, смотри внимательно, Храбрая Королева, Верная Мать. Смотри, пока я дарую тебе это благословение за твою преданность. Мелеис касается рукой ровной кровавой глади, и картина искажается снова. Эймма видит незнакомые, причудливо высокие серые здания из стекла и камня. Они врезаются в небосвод, по которому летают железные птицы. — Тысячелетия спустя, — вторит Богиня. — Смотри. Рейнира и Деймон стоят в традиционных валирийских одеждах, на пальцах у них сияют кольца похожие на Сиракс и Караксеса, и женщина с белыми волосами с улыбкой принимает их клятвы. Её добрый брат, её дорогая дочь… они выглядят счастливыми. Эймма не может сдержать слёз. Они омывают жаром её израненное сердце и собирают его по кусочкам. Когда ты мёртв, понятия о жизни и времени расплываются. — Мои дорогие, — шепчет она зачарованно, протягивая руку, но боясь спугнуть видение. — Они обретут покой, — кивает Мелеис. — А где твой покой, юное дитя? — В моём гневе, — отвечает Эймма, сжимая протянутую ладонь в кулак и прижимая к груди. Она не встречает Визериса объятиями, она залепляет ему пощёчину стоит ему только явиться в обитель Богини. А затем ещё одну. — Как ты посмел разрушить жизнь нашего единственного ребёнка?! — рычит она в чистом и отчаянном гневе. — Как ты посмел?! — Эймма, — Визерис поднимает на неё болезненный взгляд, и это причиняет Эймме настоящую боль, напоминая о её любви. — Я могла понять новую королеву, могла понять твоё решение возвести Деймона на престол, — она отчаянно сжимает ткань платья, пытаясь удержать себя на месте. Слёзы приходят вместе с гневом и горем. — Но как ты посмел оттолкнуть нашу дочь?! Как ты посмел принудить её к бесплодному браку и отказать ей в праве на Деймона?! — Эймма кричит. — Насколько же ты был слеп, что отказал моему дорогому брату в этой же милости?! — Милая, у Рейниры было два замечательных сына, — пытается оправдаться Визерис. — И оба сыновья Деймона, потому что он был единственным человеком, которого она любила, что было очевидно ещё с детства! — Эймма отталкивает его руки. Она не желает, чтобы он прикасался к ней снова, не желает терять этот гнев и ярость, сдаваться под напором знакомых и всё ещё любимых касаний. — Она бежала к нему; капризничала, чтобы он исполнял её капризы; и даже на дракона взобралась, чтобы впечатлить его! Я умоляла тебя годами обручить их! — Эймма смотрит на мужа с прищуром. — Твоя королева умоляла тебя! Я умирала ради наших детей, твоих наследников и была лишена даже малейшей милости! Эймма сжимается, неожиданно обхватывая себя руками и оседая на пол. — Как ты посмел убить моего ребёнка?! — она бьётся в бессильной, неистовой истерике. — За что ты убил мою девочку?! За что ты так её ненавидел?! Моего маленького дракона?.. Как ты мог?! Она воет до того отчаянно, что Визерис падает вместе с ней. Он задыхается от этих слов, смотря на свою дорогую жену (первую, услужливо напоминает память). Он разрывается от её ярости и такого искреннего гнева. Смерть смывает маски, убирает всю ложь и притворство. Его дорогая Эймма обнажена, как оголённый нерв. Всё её нутро перед ним, на ладони. И она страдает, разваливается на части от одного его вида. И он — причина её самых страшных мучений, и его она проклинает, захлебываясь слезами и заходясь воем. Он убил драконов. — Эймма, — горло сводит спазмом, и у Визериса выходит лишь слабый хрип. Он снова тянется к своей любимой жене, но она в ярости отталкивает его, точно распарывает грудь острыми когтями. — Нет!.. Не смей! Ты погубил их! Пойди прочь! Уходи! Она неожиданно широко распахивает глаза и яростно рычит: — Уходи! Ты отказал мне в валирийской свадьбе — у твоей души нет прав на мою, у меня нет обетов и обязательств. Исчезни с глаз моих. Я не дам тебе своего прощения в посмертии. Живи с этим! Объясняйся сам перед другими родичами! Эймма вскакивает и исчезает. Ворота храма Мелеис захлопываются перед ним. Богиня-Мать отказывается от него, само олицетворение любви, плодородия и материнства презирает его отказ от собственной семьи. — Иди, ибо с тобой нет моего благословения, — раздаётся её громоподобный голос, полный гнева. — Иди, ибо нашей длани в твоей судьбе никогда и не было. Визерис смотрит на захлопнувшиеся двери храма и оборачивается. Море, горы и четырнадцать вулканов с четырнадцатью храмами. Мейгор Жестокий (Визерис почему-то точно знает, что это он) сидит на камнях у моря и смотрит на него пустыми, рыбьими глазами. — Ни один храм не примет убийцу родичей, — его голос не громче шепота, перекатывается, как галька на берегу. — Но ты можешь попытаться найти на пороге своих родных. В любом случае, как всегда… Мейгор ещё что-то бормочет себе под нос, переводя взгляд на море. — …тебе всё равно ещё несколько воплощений ждать здесь своего сына. Мир под ногами Визериса рушится. Он хочет закрыть глаза и окунуться в спасительную темноту, как делал раньше, но его разум кристально чист, а тело больше не мучает боль. Посмертие не дарует забвения. Оно воздаёт памятью и чистым разумом за все грехи.