Я посажу тебя на цепь и обучу командам

      Каждый человек, я более чем уверен, сочетает в себе две сущности, это что-то наподобие устаревшего концепта с ангелом и демоном, сидящих на плечах. Только небесных и подземных жителей очень скоро стало не хватать на всех людей, а бесконтрольный человек — существо страшное. Ужаснее лишь, если он наделён сущностью сродни проклятью, по себе знаю. Ещё час назад я обычный парень со своими проблемами и загонами, общением со сверстниками и вечерами за домашней работой, но после минутных метаморфоз, сопровождаемых ростом конечностей и заострением зубов, я — зло в первозданном отвратительном виде, от которого у нормальных людей мурашки по коже. Я как завешанный однотонным тентом дом под снос, то самое уродливо изогнутое и пораженное молнией дерево среди расцветших яблонь. Самый паршивый в помёте и вряд ли тянущий на звание отцовской гордости. Иногда мне правда интересно, насколько презрительно он сожмет губы и недовольно сдвинет свои брови, прежде чем объявить, что я ему больше не сын. Такой как я, не может быть его сыном, а, значит, моя тайна остаётся в потрескавшихся стенах моего рассудка. Доктор Кинботт любила разговаривать со мной об этой мнимой проблеме разрыва поколений, находя это одной из тревожащих меня тем. На деле же всё было сложнее, может в детстве отсутствие внимания отца ещё мучило меня тысячами ноющих в самой груди вопросов, но сейчас я перестал стучаться в наглухо закрытые двери. Не видел смысла и цели. Просто закрыл свою дверь точно также и прислонился к ней спиной, считая, что это хорошее решение. Заложить огромную дыру внутри себя всяким мусором, который с натягом, но забивал чёрную пустоту. Если в чём-то мы с отцом действительно сошлись во мнении, то это в необходимости держаться друг от друга на дистанции. Он с головой в работе, я усердно учусь, со стороны выглядит будто бы в семье умилительный покой и взаимопонимание. Фасад нашей семьи обелён настолько, насколько это вообще возможно, и совсем никто не догадывается какие ветхие у него своды, с каким оглушающим треском разрушаются стены и как прогнило всё его деревянное нутро. Спалить и не вспоминать.       Я нерешительно посмотрел на темноту пещеры, видимо ожидая что она посмотрит на меня в ответ. Зацепив взглядом свои цепи, я инстинктивно поёжился, а руки сами собой начали тереть запястья, словно предвещая тугое заточение. Раньше эти уродливые кандалы с цепями помогали или создавали такую иллюзию героического самопожертвования ради безопасности других. Будто я долбанный Прометей, обречённый на вечные страдания, пока мимо проходящий герой не дарует мне освобождение. Да, вот речь и зашла о герое, но в моем случае героине. Сказать честно, до её появления у меня ещё были силы контролировать внутреннего зверя, оттягивать неминуемые превращения хотя бы до тихой ночи и подкармливать дьявольское отродье внутри сырой и свежей олениной. Всё изменилось с появлением Уэнсдей Аддамс, будто мы все были чьими-то пешками в остроумной шахматной партии, об итогах которой узнают лишь те, кто доживёт до самого финала. В первую нашу встречу я испытал очень разные чувства: от мысли о хрупкости её перламутрового тельца, которое такому как я, было на один удар, до другой, что она только что ясным образом дала понять, что в моей помощи не нуждается. Я был чертовски заинтригован её мраком, в котором видел привычную мне темноту. А она не испытала ровным счётом ничего, смерила меня острым взглядом, поджала губы и не стала ничего говорить. И жили они долго и счастливо, тут даже монстр внутри меня засмеялся хрипло и металлически ха-ха-ха! Я уже понял, что если мне будет суждено умереть, то только от её рук. От этих тонких бледных пальцев, как у самой старушки Смерти, которые отменно держат и ручку, и острый скальпель. Уэнсдей сделает мою смерть особым ритуалом избавления человека от кошмарного зверя, готов спорить, ей бы это понравилось. Изящная убийца — изящная смерть, я готов подписаться на это. Интересно, что напишут на моём надгробном камне? «Любимый сын и ужасный монстр»? Или лучше так «Любим, помним, радуемся», мой отец точно облегчённо вздохнет, что больше не будет такой весомой помехи в его жизни. Плевать, главное, что я буду глубоко под землёй, замурован в деревянном гробу с толстыми стенками, и никому больше не смогу причинить боли. Может быть Уэнсдей даже пару раз зайдёт ко мне, ведь кладбища точно одни из её любимых мест для посещения в ненастную и сырую погоду, а, если повезёт, даже поболтает с моими выгравированными именем и фамилией, но не очень долго. В конце концов, это будет честно. Моё первое осмысленное убийство, будет совершено ради её спасения, но узнаю я об этом намного позже. Парочка неплохих, терпимых дней в неведении, что именно сделал другой я, прежде чем очнуться в перепачканной кровью одежде на отшибе леса, куда не доносились звуки ярмарочных празднований. Но я навсегда запомню лицо Уэнсдей в тот момент такое заинтригованное, с широко открытыми тёмными глазами и разомкнутыми губами — о, я заинтересовал саму мрачную Аддамс! Жаль, что обычным мной она не так увлеклась, даже обидно. Я смотрю в её стеклянные глаза, как в зеркало видя своё худощавое лицо, различая на нём синеву мешков под глазами, и стремительно тону. Ухожу к холодному дну так быстро, что даже не успеваю сделать вдох, а когда поднимаю взгляд вверх, то вижу, как поверхность затягивается сизым льдом, обрекая меня задохнуться от недостатка кислорода. Медленно, мучительно, убивающе. Но даже самая невыносимая мука может стать самым сладким удовольствием, если посмотреть под правильным углом, а вкус крови из покусанных губ может быть сладко-медовым.       Я засыпаю с образом Уэнсдей, вижу её в своих снах и просыпаюсь с диким желанием увидеть её, как можно скорее. Услышать её чарующее молчание, очертить словно пьяным взглядом дорожку от острых плеч по ровной спине. Звучит как паранойя или одержимость, хотя я знаю, что спокойно проживу, если не увижу её, но отчего-то она мне слишком важна. Подсознательно хочется открыть свою темноту, в омуте которой Уэнсдей точно понравится, иначе не быть ей Аддамс, и вовлечь эту миниатюрную девушку в свой холодный мрак, который обнимет её целиком и полностью. Но я держу монстра в мнимой клетке и устало, как собаке, командую «нельзя» изо дня в день, только распаляя его инстинкты. Чёртовы чувства и проклятые эмоции выбивают почву из моих ног, а монстр только и ждёт, пока моя бдительность уснёт или не останется сил его усмирять. Тогда мы сорвемся с обрыва, на котором я отчаянно балансирую. Встречный воздух будет жечь лёгкие и впиваться в глаза, а дыхания просто не хватит, чтобы выдержать все эти чувства. Стремительно со свистом, без возможности дёрнуть стоп-кран и с полностью выключенным рассудком.       Осматриваюсь вокруг снова, на этот раз пристальнее, не хватало ещё лишних свидетелей моего входа в пещеру, из которой выйдет уже кровожадный зверь. После первого раза я буду ещё внимательнее, чем был… Представляю удивление мисс Торнхилл, когда она услышала хриплое дыхание в пещере, а, зайдя, увидела меня, по пояс голого, вспотевшего и тяжело дышащего. Не помню, что именно наплёл ей, но необходимый эффект был достигнут — мы пообещали друг другу, что просто забудем об этой встрече. Видимо, я удивил даже учительницу академии изгоев, которая и не такое повидала за пару лет своего преподавания. Так моя тайна чуть не стала секретом для двоих, причём с женщиной, о которой я ничего знал и не готов был довериться ей.       А готов ли я вообще довериться кому-то? Вручить безраздельно свою жизнь в руки другого человека, познакомить кого-то со своим ужасным скелетом из дальних недр шкафа? Долго ли я смогу верить, что это останется между нами двоими, пока тьма во мне будет клубиться, застилая разум и подталкивая разделаться с лишним свидетелем нашего симбиоза. Такую тайну не каждый сможет выдержать, не сойдя с ума. Не каждый, но она… Разум Уэнсдей Аддамс точно выдержит мой животный секрет, а после она хладнокровно всадит мне острый клинок в грудь, даже не поморщившись от брызг крови, которые попадут на её безупречное лицо и одежду. А я застыну с улыбкой на лице, которая будет моей самой лучшей и искренней для этого бесчувственного мира, застыну так навсегда.       Не представляю, что будет со мной завтра, но знаю, что будет сейчас. Я бережно сложу свою одежду стопкой на полу в пещере, затем постараюсь обратиться в грызущую меня изнутри личину и немного поброжу по лесу, надеясь, что вот сегодня точно смогу не потерять контроль. Надеюсь, это когда-нибудь закончится. Монстров нужно выгуливать по расписанию. Да и кормить тоже. Боже, если ты вдруг существуешь и приглядываешь за этим тошнотворным мирком, пусть завтра мне станет легче. Я повторяю это как гребаную мантру каждый вечер и буду продолжать, чтобы хоть во что-то верить.

***

      Уэнсдей читает так пристально, что я не боюсь быть замеченным и в сотый раз изучаю её черты лица. Её лицо сосредоточено, видимо листы бумаги, заворачиваемые ветром, приковали всё её внимание — подыши ей в макушку и прошепчи пару слов низким голосом, не почувствует. Глаза, не моргая, бегают по строкам, а тонкие пальцы листают бумажки, сверяя прочитанное из страницы в страницу, но эмоции на непроницаемом лице, как всегда, сложно прочитать. Только её с потрохами выдает выскользнувший из рук пластиковый стаканчик с той горькой отравой, что она постоянно пьёт, значит Уэнсдей шокирована. Я озадаченно хмыкаю, складывая руки на груди и старательно пытаюсь всё же разглядеть на восковом лице хоть какие-то эмоции. На ум приходит лишь одна аналогия с охотником, высматривающим свою добычу из укромной засады, но проблема лишь в том, что я — никакой ни ловец, а Уэнсдей Аддамс — не жертва. По крайней мере, не моя.