Отец-одиночка Лань Чжань

      Ночь в бреду, день в полузабытьи…       Ближе к вечеру измученный Лань Сичэнь насильно влил в рот брату дурманящий разум настой. Только тогда Ванцзи перестал метаться как запертый в клетке зверь и, сев на пол, тяжело уронил голову на грудь…       Лань Хуань постарался привести в порядок его одежду, в грустном раздумье поправил драгоценную лобную ленту, которую А-Чжань сбил, пытаясь вырваться, пригладил волосы, скрепил новым гуанем.       Утром в дверь тихо постучали. Это Мэн Яо пришел спросить про самочувствие Второго Нефрита, но, посмотрев на красные от бессонницы глаза его старшего брата, только сообщил, что главы и адепты кланов собираются на гору Луаньцзан в карательный поход, чтобы уничтожить выродков Вэнь, а заодно и старейшину Илина.       — К вечеру мы выступим. Надеюсь, вы с нами?       — Разве может быть иначе? — вздохнул Лань Сичэнь, отпуская пронырливого Мэн Яо и встревоженно глядя ему вслед.       — Брат, — тихо раздалось с пола. — Брат, прости меня.       Рукоять Бичэня обрушилась на затылок ничего не подозревающего Первого Нефрита. Падая, тот только и сумел прошептать: «Выживи…»       Меч как молния пронесся над горой Луаньцзан, неся на себе заклинателя в развевающихся белых одеждах. Не помня себя от страха, что опоздал, Ванцзи едва ли не врезался в одиноко стоящий у пещеры Фу Мо валун и, лишь чудом избежав удара, немного пришел в себя. Остановился, на мгновение переведя дух, осмотрелся…       Совсем недавно он уходил отсюда полностью раздавленный, потерявший всякую надежду. А сейчас? Зачем он здесь? Что хочет увидеть? Кого найти? Ненужный! Нелюбимый!.. Оттолкнувшись от скалы, сделал несколько шагов, чувствуя непомерную усталость. На глаза упала черная прядь.       Даже если они не примут его помощь, даже если оскорбят, он всё равно будет здесь. Он больше не сбежит, потому что нет жизни без Вэй Ина… Но лишь тишина была ответом на его воспаленные чувства. Оглянувшись, Лань Чжань увидел брошенные мотыги, прямо на недокопанной грядке. В очаге еще стояли горшки с едой, но огонь давно потух и угли остыли. На дорожке – брошенная игрушка Юаня, бабочка со сломанным крылом. Задумчиво поднял безделушку, вертя ее в пальцах, прошел в полумрак пещеры. Даже здесь не слышно звуков человеческой речи, шагов. Почему? Где все? Ванцзи ускорил шаг и по наитию нашел небольшое углубление в пещере, служащее спальней. Там, на низкой кровати, застеленной рваными циновками, кто-то тихо застонал.       — Ты?!       Склонился над лежащим, впиваясь взглядом в полусонные черты. Волосы разметались по грязной подушке, на щеках – засохшие разводы слез.       — Друг, ты спасен!       Тот шевелил губами, однако не мог произнести ни слова. В полумраке пещеры Ванцзи нашел несколько огарков свечей и, воспламенив их заклинанием, поставил в изголовье.       — Я здесь! — вырвалось против воли. — Всё хорошо, — убеждая скорее себя, чем старейшину Илина, отчаянно зашептал Лань.       Желая немного помочь, приподнял голову спящего и обнаружил воткнутые в затылок медицинские иглы. Зачем?.. Одним движением вытянул их все и услышал звериный вой, вырвавшийся из пересохшего горла темного заклинателя.       — Почему?!       — Что почему? Почему я здесь? Неужели непонятно – они идут убить тебя! Я успел раньше!       — Почему они бросили меня? Зачем заставили переживать их жертвы в одиночку?       — Кто?       — Вэнь! Все они! Они ушли в Башню Золотого Карпа, чтобы умереть за мою ошибку. Почему я должен жить?!       Отпихнув было обнявшего его Ванцзи, друг поднялся на кровати, сбрасывая на пол укрывавший его халат.       — Ты… — и гусуланец замолчал, не зная, как сказать, что он также прилетел сюда, чтобы умереть, но Вэй Ин почему-то опять забыл про него. — Ты не должен погибнуть! Идем, мы еще можем спастись!       — Мы? Нет никаких мы! Почему ты постоянно всё решаешь за меня? Что ты здесь делаешь?       Вопрос, заданный в запале от горя, поразил в самое сердце. Действительно, что он здесь делает? Ему мало нравоучений дяди? Сожалений брата? Когда же он поумнеет и поймет, что, собственно, понимают все, но стыдливо прячут глаза.       — Я пришел, потому что люблю тебя, — признание, давшееся ему с болью, в глубоких душевных страданиях, вылетело само-собой. Смутившись, Лань Чжань опустил голову, боясь взглянуть на друга.       Тот некоторое время молчал, видимо пытаясь осознать сказанные слова.       — Ты… зачем… так? — неопределённо протянул, словно речь шла о чем-то несущественном.       Ванцзи наконец нашел в себе силы только для одного взгляда. Вэй Усянь выглядел грустным, даже более потерянным, чем гусуланец, не понимая, что делать с неожиданным откровением.       — Лань Чжань, мне уже не помочь.       — Неправда!       — Я убийца, из-за меня погибли люди! Тот, кого любила моя сестра, теперь труп! Как мне вынести это?! Как объяснить ей?! Как вымолить прощение?!       — Мы вместе что-нибудь придумаем, а сейчас – бежим!       — Нет, Лань Чжань, я никуда не побегу, я приму заслуженное наказание. Так будет честно.       Снаружи раздались воинствующие крики первых заклинателей. Люди проклинали старейшину Илина, вызывая его на бой. Криков с каждой минутой становилось всё больше, и Ванцзи в последний раз попытался достучаться до любимого.       — Не хочешь со мной – уходи один! Я задержу их!       — Они не остановятся, твои речи им не нужны. Их интересует только моя кровь. Лань Чжань, ты был самым лучшим другом, и я благодарю судьбу, за то что встретил тебя. Но сейчас молю – исчезни. Тебе не надо видеть меня жестоким, сохрани в памяти мой иной облик.       — Поцелуй…       — Что?       — Поцелуй меня, пожалуйста. Как ты целовал своих подружек. Обними, как обнимал мать Юаня, пусть это и так мало значит для тебя.       Темный заклинатель нерешительно приблизился к мятущемуся Ванцзи. Не отрывая взгляда от его потемневших глаз, нежно взял двумя пальцами за подбородок, слегка потянул на себя – тот послушно подался за движением, невольно заливаясь румянцем. От напряжения сжал губы и зажмурил глаза, кисть левой руки намертво сжала рукоять Бичэня. Все существо гусуланца дрогнуло, в последний момент он словно испугался собственного порыва и уже хотел отпрянуть, но рука, положенная ему на затылок, остановила намерение.       — Я очень ценю тебя, Лань Чжань, — прошептал, облизнув невольно пересохшие губы Вэй Усянь, — и в последующих жизнях обязательно найду тебя, чтобы попросить прощение… за это. — Талисман подчинения полыхнул недобрым синеватым огоньком, когда Вэй Ин припечатал его на грудь Второго Нефрита, раскрытой ладонью отбрасывая его от себя. — А теперь уходи!       Против воли тот сделал несколько шагов прочь, направляясь к выходу из пещеры, – туда, где уже галдели прибывшие заклинатели, размахивая мечами. «Он велел мне уйти? Но не запретил…» Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: на площадке перед пещерой Фу Мо собрались адепты его клана. Белые одежды и налобные ленты развевались в торжественном негодовании.       — Старейшина Илина, как ты посмел похитить молодого господина?!       — Выйди и сразись с нами, если не трус!       — Верни Второго Нефрита, иначе мы разнесём твою нору по камешку!       Увидев выходящего к ним Лань Чжаня, замолчали, но только на мгновение.       — Вэй Ин, ты порождение зла, ты не достоин жить!       — Все твои приспешники мертвы! Умри же и ты, негодяй!       Среди беснующихся адептов разглядел стоящего в отдалении бледного брата – выходит, Сичэнь предал его, рассказал, куда он бежал. Злость захлестнула душу! Не помня себя, Ванцзи сбросил ножны, обнажая клинок, закрывая собой вход в пещеру.       — Никто не войдет сюда, пока я жив!       Сквозь плотную толпу пробился дядя, срывающимся от гнева голосом приказал:       — Лань Чжань, не дури!       — Мгм.       — Ты снова идешь против клана? Против меня и брата? Кого ты пытаешься защищать? Он тебя ненавидит! Ты выбрал не того человека! Одумайся!       — Мгм.       — Назад пути не будет, не повторяй ошибок матери! — раздалось в отдалении – брат не удержался, сумел выкрикнуть из дальних рядов горькое предостережение.       — Нет.       Клинок Бичэня дрожал в вытянутой руке, но не от страха, а от ярости. Алая пелена застлала белки глаз – таким Второго Нефрита еще не видел никто. Разъярённым! Безумным! Нельзя было и представить, что молодой господин бросится на людей родного клана как на добычу. Не видя, не слыша, не чувствуя, он бил, резал, отрубал руки, калечил! В той страшной бойне, где один противостоял сотне, он стал подобен чудовищу. И не было для того существа разума, оно не знало жалости, не помнило ничего из прошлой жизни и не верило в будущую! Классические удары, так долго и упорно отрабатываемые в тренировочных комнатах, перемешались с чисто звериными приемами и выпадами.       Вскоре вся площадка перед пещерой Фу Мо была залита кровью, усеяна телами сраженных адептов. Ванцзи, с сумасшедшим блеском в глазах, с окровавленным мечом, не отступил ни на шаг, отразив все атаки. Во время вынужденного затишья из-за перегруппировки гусуланцев, отдыхая, тяжело дышал, упав на одно колено, уперев меч в землю. По плечу стекал багровый ручеек, чуть ниже шеи зияла глубокая рана, обильно сочившаяся, пугающая рваными краями. В голове пульсировала только одна мысль: Вэй Усянь уйдет, он не может не уйти! Он должен понять, что Ванцзи умирает только ради этого!       И он бы умер, но после пятой атаки, ослабевший от потери крови, был взят в кольцо. Оглушающий удар по затылку заставил мир задрожать, исказиться. Последнее, что видел, – это грязные подошвы сапог брата. Чувствуя, как тело покидают силы, туманится сознание, Второй Нефрит сорвал грязную лобную ленту – знак его принадлежности клану, – не глядя бросил от себя…       Полет в имение запомнился только тем, что Лань Хуань держал его на руках и теплые слезы капали на холодные щеки младшего…       Утром ему снова дали пить густой дурманящий настой, совсем немного, половину чашки. Сбор особых трав отдавал горечью, и от него сильно кружилась голова. Ванцзи понимал: за содеянное есть только одно наказание – смерть, потому почтительно принял традиционный дар и выпил всё до последней капли.       В полдень его привели на площадку для дисциплинарных наказаний. Двое адептов помогли сменить одежды. Смертная просторная рубаха – саван – стала его единственным одеянием. Скомкав, отнесли вниз остатки когда-то роскошного белоснежного ханфу, теперь ставшего ворохом грязных тряпок. Перед этим он, по обычаю сняв сапоги и носки, встал голыми ступнями на холодные серые плиты, не стесняясь обнажающегося тела, скинул нижние одежды, покорно вытянул руки для надевания позорного рубища. На плечах и спине синяки да ссадины слились в одно зловещее багровое пятно, рана на шее подсохла и уже не кровила, но прикосновение грубой ткани к избитой коже заставило невольно вздрогнуть.       — Нежный, — мрачно проворчал один из помощников. — Ничего, недолго осталось.       Шумя, собирались зрители.       В то же время в главном зале Гусу Лань был слышен только звук падающей воды. Тонкая струйка, вытекавшая из медной клепсидры, отсчитывала время до начала наказания. Схватившись за голову, Лань Цижэнь сидел перед невысоким столиком, на котором лежал чёрный длинный футляр. Рядом, подогнув колени, в почтительной позе застыл Первый Нефрит Гусу Лань. В отличие от дяди, который не мог смотреть на орудие пытки, глаз не опускал – напротив, рассмотрел каждый причудливый завиток на мрачной крышке. Каждый сейчас думал о стоящем на пронизывающем ветру босом человеке в развевающейся серой рубахе-саване. Ни один не смел даже помыслить о его спасении.       Капли, срываясь, падали в круглый сосуд из базальта, словно ненужные слова оправданий, растворялись в глубине…       — Полдень, — наконец выдохнул глава, взглянув на отметку. — Идем, Лань Хуань, всё должно быть правильно.       Впервые племянник не отозвался. Тяжело встав с колен, казалось, забыл, где расположены двери, слепо хватаясь за мебель, двинулся в противоположную сторону.       — Сичэнь, нам туда, — слабой рукой махнул дядя, поддержал за локоть.       — Он ведь не умрет? — тихо, почти по-детски всхлипнул старший брат – покрасневшие глаза выдавали бессонную ночь, полную страдания.       — Не знаю… — в голосе Лань Цижэня послушалась обреченная неуверенность, он еще крепче сжал локоть племянника, призывая его ускорить шаг.       Собравшиеся адепты встретили маленькую семью молчанием. Как бы ни горели сердца отмщением, всё же старшие заклинатели вызывали сочувствие. Для них был устроен отдельный помост с двумя простыми креслами, сплетенными из молодого бамбука.       Сжимая побелевшими пальцами футляр с дисциплинарным кнутом, глава медленно опустился на сидение, кладя орудие пытки себе на колени. К ним подошли распорядители казни, почтительно поклонились.       — Да-да, возьмите, — спохватился, отдавая черный футляр.       Словно чуя жертву, дисциплинарный кнут забеспокоился, забился о стенки из черного дерева.       Помост был в тридцати шагах от осужденного, приподнятый для лучшего обзора, сооруженный наспех. Места для зрителей не могли вместить всех желающих, потому люди, плотным кольцом окружив место казни, вытягивали шеи, привставали на цыпочки, не желая пропустить ни одного мгновения.       В Гусу Лань не было палача, нарушители правил обычно расплачивались сотней-другой ударов легкой линейкой по месту ниже спины, и все уходили удовлетворенные свершившимся правосудием. Две сотни лет дисциплинарный кнут не вынимался из своего тесного жилища, многие даже не представляли, как он выглядит, и потому даже раненые пришли, чтобы присутствовать при таком значимом действе.       Зачитали имена всех адептов, покалеченных у пещеры Фу Мо. Спросили, готов ли второй господин Гусу Лань взять на себя ответственность за случившееся?       — Да, — как можно тверже прошептал Ванцзи.       Солнце поднялось в зенит, и облака рассеялись над собравшимися. Казалось, в такой ясный день не может произойти ничего плохого, но, путаясь в широком подоле рубахи, осужденный опустился на колени. Поставив перед собой меч, взялся за рукоятку обеими руками, перенеся на них вес тела, резким поворотом головы перекинул распущенные волосы на грудь. В последний раз взглянув на главу клана и помертвевшего брата, просто сказал:       — Я готов.       — Приступайте.       В Гусу Лань не было палача, не было даже должности для исполнения наказаний, потому первый, кто крепко схватил хищную рукоятку, извлекая дисциплинарный кнут из гроба, оказался совсем молодой адепт, даже никогда не участвующий в ночных охотах. На его лице еще сохранились остатки детской невинности, однако глаза светились ненавистью.       — Лань Ванцзи! Ты покалечил моего отца, и теперь он уже никогда не примет участия в битве с нечистью. Уж лучше бы ты раздробил ему Золотое ядро, нежели отрубил правую руку! За нее, за горе моей матери, за гнев моего отца прими удар и носи незаживающую рану до самой смерти!       Юнец не мог вложить в удар большой силы и совершенно не знал, как обращаются с кнутом, оттого в самом начале запутался, и, чтобы ему помочь, на площадку вышли двое добровольцев. Показав, как действовать, тихо отошли в сторону.       Ванцзи даже не повернул голову, только глухо выкрикнул:       — Наказание справедливо.       Удар пришелся на плечо. Рассекая кожу и мышцы, кнут точно невидимый меч прошелся по белой спине, вгрызаясь в теплую плоть. С закушенных губ сорвался слабый стон и сразу стих. Лань Чжань сжал рот и ещё крепче ухватил рукоять меча как единственную опору. Глаза налились алым, но осужденный не покачнулся, не прогнулся, норовя уйти от обжигающей боли. Только грудная клетка вдруг расширилась, словно он пытался сделать глубокий вдох, и бессильно опала. На серые плиты закапала кровь.       — Лань Ванцзи! Ты выбил глаз и сломал челюсть моему другу, теперь ему не найти приличной девушки для совместного совершенствования. Благодаря тебе он стал безобразен. За его разрушенную жизнь прими этот удар!       Хлесткий, зазвеневший от ярости дисциплинарный кнут обрушился под опытной рукой мужчины средних лет, рассек спину надвое, оставляя глубокий, почти до позвоночника, разрез. Не жалея обреченного, заклинатель поддернул плеть, заставляя ее пройтись по всей длине раны, вырывая куски мышц. И не сбежал, как молодой гускуланец, в ужасе – напротив, с удовлетворением рассмотрел огромную хлюпающую кровью рану. Криво усмехнулся.       — Наказание справедливо, — прохрипел Ванцзи.       — За моего сына, которому ты сломал ноги!       — За моего брата!..       — За дядю!..       На площадку один за другим выходили адепты родного клана, передавая кнут из рук в руки. Одни удары были слабы и неуклюжи, срывая лоскуты кожи, лишь слегка касались мышц. Другие достигали костей, оставляя глубокие ложбины, которые тут же заполнялись вылеснувшейся кровью. После каждого удара Ванцзи упрямо повторял: «Наказание справедливо». Рубашка давно порвалась и лохмотьями висела на теле, несколько лоскутов вбились в сочащиеся алым раны, а обиженные всё шли и шли…       В голове звучал голос дяди: «Сколько ударов может выдержать заклинатель вроде тебя?» Не имеет значения… сейчас ничего не имело значения – только свист дисциплинарного кнута, похожий на детский плач… Вспомнился А-Юань, смешной малыш и такой несчастный. Почему он должен был умереть? За что? Почему люди так жестоки? Сильный удар, от которого пошел гул по всему телу, оглушил Ванцзи, и потому, не додумав о печальной участи ребенка, он упал набок, разбивая лицо о каменные плиты.       Стоящий сзади мужчина удовлетворенно хмыкнул. Скручивая кнут в руке, изготовляясь для еще одного удара, спросил:       — Отчего же ты молчишь? Или считаешь, что я не прав?       — Наказание справедливо, — задыхаясь от невыносимой боли, привычно прошептал осужденный, и из его горла потекла густая кровь; смешиваясь с грязью на лице, отвратительной жижей расползлась под грудью.       — Тогда прими еще один. За мою дочь, которую ты искалечил! И не смей подыхать, ты еще не принял и половины!       Черная плеть взрезала измочаленную спину, больше походившую на кровавое месиво, с противным хлюпающим звуком проползла в мешанине разорванных мышц. В глазах померкло, мир исказился… Ванцзи был готов провалиться в спасительное беспамятство, когда, заметив его состояние, дядя сделал знак поднять наказуемого для большего удобства участников избиения. Захлестнув веревками запястья, его хотели вздернуть на предназначенную для подобных целей низкую балку, но с криком ужаса Сичэнь бросился к брату, схватил, прижал несопротивляющегося к груди. Приподнял, подставляя его спину под следующий удар.       — Я сам буду держать его, пожалуйста!       Адепты оглянулись на главу. Тот некоторое время молчал, а после кивнул:       — Да будет так.       Волнуясь, Сичэнь устроил раскаленную голову брата на своем плече, вдыхая смрад от смешения крови и грязи. Из глаз текли слезы, но, видя, как приближается очередной мучитель, только крепче сжимал А-Чжаня, баюкая как младенца, по-матерински нежно шептал на ухо: «Ничего… ничего». В какой-то момент, во время удара содрогнувшись всем телом, несчастный больно укусил его в плечо, проткнул ткань, оставляя алую отметину, однако даже тогда старший не дрогнул. Удары кнута нередко достигали и его: разгневанные, ищущие справедливости заклинатели в запале хлестали не только изуродованную спину Ванцзи, но и сжатые до белоты пальцы его брата. Кончик с бронзовым наконечником то и дело летал над головой, зловеще посвистывая. Инстинктивно Сичэнь пригибался, а в следующее мгновение, словно устыдившись собственной трусости, поднимал голову, пряча лицо истязуемого на своей груди.       Лань Чжань несколько раз терял сознание, тогда их обливали холодной водой из огромной деревянной бадьи – все одеяния Лань Хуаня были ею пропитаны.       — Жарко… — вдруг тихо простонал младший, и старший понял – умирает.       Он закричал, веля остановить избиение, чувствуя, как пальцы брата разжались, тело расслабилось и безвольные руки упали вдоль тела.       — Брат, не надо!       Ванцзи, закрыв глаза, мило улыбался. Он никогда так не улыбался, нежно, радостно, словно познал великую тайну.       — Брат, очнись.       Сзади подтащили сочащуюся влагой очередную бадью.       — Не надо! Хватит! — В голос зарыдал Первый Нефрит. — Дайте ему умереть достойно!       — Не плачь, — еле слышно сорвалось с губ младшего, — я видел маму, она велела тебе не плакать… — Он попытался поднять руку, чтобы стереть слезы Сичэня, но рука даже не шевельнулась. — Помнишь то розовое ханьфу, которое она любила, а я еще пролил на него чернила? Оно… чистое, брат… там… всё… чистое… — последние слова дались очень трудно, Ванцзи словно пытался донести нечто важное, между тем силы покинули его, тело обмякло, взгляд остекленел.       Вокруг кричали люди, сотрясались серые плиты под множеством ног. Адептам клана с трудом удалось восстановить порядок. Два окровавленных заклинателя, стоящих на коленях, названные некогда нефритами Гусу Лань за красоту и обходительность, сейчас представляли собой жалкое зрелище. Повиснув в руках старшего брата, Ванцзи пытался еще что-то сказать, беззвучно шевелил истерзанными губами, а Сичэнь кричал, заклинал его не умирать.       — Смотри на меня! Смотри, я не плачу, потому что Лань не плачут! Так сказала наша мать! Кто мы такие, чтобы не слушать ее наказ?       — Скажи им… пусть…       И снова нескончаемый страшный танец со смертью, сотрясающий тело брата, его глаза с расширенными зрачками, его сухие окровавленные губы и тяжелое дыхание. Его шёпот: «Наказание справедливо… Всё чисто…»       — Чисто… — повторил Сичэнь, когда кнут в последний раз опустился на то, что осталось от А-Чжаня.       Расходились молча, старались не смотреть на место казни. Вскоре на помосте пребывал только Лань Цижэнь, неподвижно сидящий в кресле. Его несколько раз спросили, желал бы он уйти, но на все вопросы глава клана отвечал угрюмым молчанием. Два его племянника, превратившиеся в кровавое месиво за свои грехи! Не это он желал видеть, не о том мечтал когда-то с братом.       — Живы? — наконец сумел выдавить из себя.       — Лань Сичэнь – да, Лань Ванцзи – нет.       — Поднимите меня.       У главы отнялись ноги, он словно забыл, как надо ходить. Опираясь на руки служителей, сполз вниз, раскачиваясь, приблизился. Старшего он не узнал. Грязный, с разводами слез, с прокушенной нижней губой и черной кровью, капающей с подбородка, – таким Первого Нефрита Гусу Лань не видели никогда. Безумный взгляд бродил, не задерживаясь ни на чем. Только узнав дядю, вдруг встрепенулся, обхватил родное изломанное тело и пополз прочь, скуля точно избитый пес, волоча груду исковерканных мышц с зияющими в разрезах костями.       — Сичэнь, будь благоразумен.       Не слышал и не видел, куда направляется, но, прижимая к себе растерзанного брата, попытался уйти навсегда – от них, от него. Ослабевший, боролся до последнего. Не разжимая пальцев, держал младшего в стиснутых объятьях.       Один из адептов, приложив палец к ноздрям Ванцзи, вдруг закричал:       — Дышит!       И Лань Сичэнь словно очнулся: сбросил с плеч длинное ханьфу, приказал срывающимся голосом завернуть в него тело, отнести лекарям. А сам еще некоторое время сидел на холодных плитах не в силах подняться… Ему тоже предложили помощь, а он с отвращением оттолкнул протянутые руки.       — Убирайтесь!       Постояв немного, последние адепты покинули место наказания, оставив первого господина в одиночестве разглядывать огромную багровую лужу – всё что осталось от любимого брата. Только ближе к ночи, шатаясь, он добрел до единственной освещенной хижины. Держась за косяк, остановился в дверях. Внутри суетились два лекаря, пахло чем-то резким, тошнотворным. Сбоку, в тазике, в грязной воде отмокала груда салфеток. Во дворе кипятили воду. Заметив дядю, сидящего у кровати, приблизился.       — Удивительно, но он выжил, — грустно сказал Лань Цижэнь, — хотя… лучше бы умер.       — Кто ты такой, — шепот старшего племянника был страшнее воинственного крика, — чтобы решать, кому жить, а кому помирать?! Ты же ничего не сделал, чтобы его защитить! Ты ненавидел нашу мать, презирал отца! Ты перенес эту вражду и на нас. Как ты вообще можешь здесь находиться?!       — Сичэнь, в тебе говорит безумие. Иди к себе, умойся, переоденься и ложись спасть, уже далеко за полночь. Хотя бы ты соблюдай правила Гусу Лань.       — В жопу ваши правила! В жопу вас всех! Уходите все! Это дом моей матери, и только я с братом могу здесь распоряжаться!       Глава коротко кивнул пришедшим с ним целителям, веля оставить мази и порошки для обеззараживания ран. Величественно запахнув длинные одежды, встал.       — Хорошо. Оставляю Ванцзи на тебя. О твоем наказании мы поговорим завтра. Идемте, уважаемые заклинатели.       Наконец-то в хижине всё стихло. Тогда, едва дыша, Лань Хуань приблизился к постели. А-Чжань был без сознания, и это единственное, что не давало ему умереть от болевого шока. Всхлипывая от жалости, старший брат смочил чистую салфетку и осторожно прикоснулся к изорванной спине, стирая с нее грязь. «Ничего… — сами собой прошептали его губы. — Ничего…»       Вечером уже вымылся сам в старом пруду у хижины – когда Ванцзи очнётся, он должен увидеть чистого, сильного брата, а не потерявшего всякую надежду грязного истерика.       Особо глубокие раны А-Чжаня следовало бы зашить, однако у Сичэня не было нужного шелка. Тогда он распорол свою одежду, надергал ниток. В шкатулке матери, к которой не прикасались, наверное, лет двадцать, отыскал несколько иголок. Прокалив их в пламени свечи, попытался соединить самые большие лоскуты. Кожа сшивалась плохо, потому что под ней не осталось мышц, – все они, выдернутые дисциплинарным кнутом, были раскиданы там, на багрово-серой площадке. Стараясь не думать, Сичэнь, действуя почти невесомо, как смог наложил уродливые швы.       На второй день, прямо во дворике перед хижиной, Первый Нефрит Гусу Лань получил триста дисциплинарных палок за оскорбление главы клана. Наказание перенес молча, ничуть не изменившись в лице.       Как и предсказывал дядя, состояние Ванцзи ухудшалось с каждой минутой, раны воспалились, и сколько бы Лань Хуань ни омывал их холодным травяным настоем, ничего не помогало. Пришлось разорвать драгоценные занавеси, постельное белье и даже последнюю одежду на бинты. Часами отполаскивая в пруду измазанную сукровицей и гноем когда-то дорогую ткань, развешивал её для просушки на коряжистом старом гинковом дереве. Холодной ночью, перенес печку в дом. Более не заботясь о красоте белых стен, жег сырые дрова, пытаясь согреть брата.       Он очнулся на рассвете четвертого дня, с трудом разлепил воспаленные веки и сразу увидел спящего на полу, на голых досках, старшего. Рука под щекой, след золы на подбородке.       — Сичэнь.       — Пожалуйста, я еще немного полежу…       Ванцзи умилился: взрослый, а всё такой же лентяй. Не желая будить, постарался до мельчайших подробностей запечатлеть в памяти дорогие черты. Боль, наплывавшая волнами, вынуждала отвлекаться от приятного лицезрения, и тогда он зажмуривал глаза и сжимал зубы, чтобы громко не стонать.       Он плохо помнил само избиение – после десятого удара уже находился между реальностью и небытием, и всё же момент, когда брат схватил его, прижал к себе, став живой опорой, запомнил четко. Брат, который шептал на ухо: «Ничего, ничего». Его слова, дыхание, руки, плечо, в которое Ванцзи вцепился зубами, – всё это не давало утонуть в черной жиже отчаянья. «Не один… я не один. Я не могу огорчить его своей смертью, или хотя бы не сейчас. Потом… позже».       — Сичэнь, — повторил, но не услышал своего голоса.       Брат заворочался, словно откликнувшись на немой зов, тяжело вздохнул и потянулся, перекатившись с бока на спину. Не глядя на больного, растер затекшие ноги, оправил ханьфу. Приглаживая волосы, отошел к бадье с водой. Слушая, как он умывается, Лань Чжаню хотелось улыбнуться, но, вовремя вспомнив, что даже это простое движение ему недоступно, остался неподвижен. «Пусть думает, что я сплю, иначе он никогда не вспомнит о себе».       Неожиданно со стороны двери раздались быстрые шаги – знакомый голос позвал брата по имени.       — Можно войти? Я привез лекарство. Самое лучшее, какое можно достать за деньги.       — Это слезы дракона?       — Да. У них потрясающий обезболивающий эффект! Но. Надо пить по капле в день – не больше!       — Да, знаю, — в голосе Сичэня слышалась радость, словно его одарили всеми сокровищами мира. — Благодарю, названный брат Мэн Яо, ты спасаешь Ванцзи.       — А я думал – тебя. Впрочем, вы так близки, что по сути одно и тоже. Ты как себя чувствуешь? У тебя усталый вид. И руки… — Громкий вскрик отозвался в теле Ванцзи новым болевым импульсом. — Что они сделали с твоими руками, брат?!       — О, не обращай внимания, заживет – кнут не выбирает, куда упасть.       — И такими руками ты ухаживаешь за больным? Ломаешь валежник для печки, греешь воду? Тебя самого надо лечить! Дай я забинтую тебе раны.       Разглядывая распухшие, все в разрезах, ладони, Мэн Яо едва ли не рыдал. Накладывая мазь, осторожно прикасался палочкой к окровавленным ошметкам.       — Сичэнь, ты немедленно должен пойти к лекарю. Возможно нагноение, ты можешь лишиться рук!       — Я схожу, брат, не волнуйся.       — Обещаешь?       — Обещаю. А пока расскажи, был ли поход против старейшины Илина?       Ванцзи слышал всё, что, не подозревая, выбалтывал визитер: и о штурме горы, и о разрушении пещеры Фу Мо, и о том, что взятый в кольцо заклинателей Вэй Ин разбил тигриную печать и бросился со скалы в пропасть.       — Тела не нашли, — задумчиво поведал Мэн Яо. — Возможно, это был один из трюков темного заклинателя, а может, плохо искали. Впрочем, оплакивать его некому.       Гость еще немного посидел, рассказал о делах в родном клане, о трауре, сообщил, что за занятостью не сможет часто навещать друга, и… вдруг засобирался. Уже у двери обернулся, словно забыв нечто важное.       — Брат, могу ли я попросить тебя об одном одолжении?       Сичэнь кивнул и быстро вышел.       Драгоценный флакон из белого нефрита матово поблескивал на столе. Одна капля этого эликсира была способна прочистить все меридианы и влить живительную Цы в сосуды и артерии. Одна капля была способна на несколько часов усмирить боль, дать силу мышцам, прояснить разум. Одна капля…       Лань Чжань очень долго тянулся к флакону, дважды терял сознание, но, приходя в себя, снова заставлял руку шевелиться. Ужасающе медленно, едва двигая пальцами, обхватил узкое горлышко, боясь уронить, потянул на себя. Капля? Две? Ему надо гораздо больше. Ему нужно всё!.. Глотнув точно жёсткий комок прозрачную жидкость, еще некоторое время лежал, прислушиваясь к ощущениям тела, а потом встал. Шатаясь, побрел к выходу, волоча за собой, точно палку по земле, тяжелый Бичэнь.       На заднем дворе брат шептался с Мэн Яо. Стараясь прошмыгнуть незаметно, Второй Нефрит держался всё время в тени и, только отойдя немного от хижины, приказал мечу зависнуть над землей. Он не хотел прощаться – зачем? У брата есть человек, который его утешит, у дяди есть обязанности и клан, а остальным до него нет дела. Перебравшись на меч, отдал все силы полету на гору Луаньцзан – наплевав на всякие приличия, летел сидя, упираясь рукой в расширившееся лезвие.       Сила, почерпнутая из эликсира, пока еще действовала, боль отступила, разрешая трезво мыслить. Что хотел найти? Доказательства гибели Вэй Усяня? Его изуродованное тело? Или, напротив, – ничего… Чтобы вспыхнула надежда?.. Нужна ли она ему?..       Терзаясь противоречивыми чувствами, гусуланец добрался до Горы Мертвых. Тяжко дыша, остановился перед обломками, бывшими когда-то домом и убежищем товарища. Прав был Мэн Яо: заклинатели камня на камне не оставили от проклятой пещеры, разнесли буквально всё по мелкому камушку. Нет больше Озера Силы, где можно было лечить раны, нет Комнаты Спящего Демона с одиноким холодным ложем, нет ничего – только скрипящее под ногой крошево. Застонав, опустился на колени – поздно он бросился защищать А-Сяня…        Запинаясь, добрел до края скалы – там тонкий карниз обрывался в бездну выступающим краем. Вероятно, здесь друг в отчаянии покончил с собой…       Чего же ты ждешь? Всего два шага и избавься от сожалений!       Ванцзи не заметил, как с сухих губ сорвалась сочинённая им когда-то мелодия, спетая в пещере отвратительного монстра – черепахи. Почему он стал напевать этот простой мотив, словно звал кого-то из небытия? Наверное, было бы лучше оплакать любимого, но не мог выдавить ни единой слезы. Он стоял на краю пропасти и тихо пел, всматриваясь в бездну.       Внизу клубился черно-багровый туман, насыщенный энергией похороненных на Горе Мертвецов. Туман поднимался, переползая по шероховатым камням, подбираясь к забывшемуся в горе человеку, окутывая, заключая в объятья, удушая…       — Иду к тебе…