***
Церемония уже началась, когда мальчик смог добраться до торжественного зала. Издалека слышался холодный голос главы с обычными для каждого года речами. Юань постарался незаметно юркнуть в гущу ребят, затерявшись между ними. В зале находился весь свет клана и множество наблюдавших. Стоя за широкими спинами старших учеников, мальчик попытался из-за плеча рассмотреть отцов своих однокашников. Недаром Гусу Лань считался кланом самых красивых и образованных адептов. Встав на середину зала, они представляли собой восхитительное зрелище: дорогие одеяния в белых и голубых цветах ясного неба, шитые чистейшим серебром отвороты на одежде, матовые полупрозрачные опалы в украшениях, мечи, инкрустированные резным светлым нефритом. От клановых цветов слепило глаза и наворачивались невольные слезы. Ошеломленные торжеством момента, мальчики притихли, ловя каждое слово главы. — …и сегодня тридцать лучших учеников младшего класса получают первый отличительный знак своей принадлежности к семье, основанной нашим общим предком Лань Анем. Налобная лента – не просто украшение, это ваше достоинство, ваша честь, ваша чистота. Только бесконечно любящие руки могут коснуться налобной ленты, поэтому прошу отнестись со всей серьезностью к её ношению. Лента должна располагаться строго посередине лба, на два пальца ниже от кромки волос, на три выше бровей. Утерявший ленту или опозоривший ее приносит трехлетнее покаяние в пещере Холодный Омут, и, если старейшины сочтут его раскаяние искренним, по истечении стольких лет ему будет дозволено вернуться и повязать знак клановой гордости на обесчещенный лоб. Впрочем, надеюсь… — здесь Лань Цижэнь лукаво улыбнулся, — с вами подобного не случится. Вдруг в толпе зашептались, попятились. Многие, забыв о торжественности момента, стали оглядываться назад, толкать соседей локтями, призывая и их поучаствовать в занятном событии, происходящем где-то в глубине. Глава громко закашлялся – видимо, то, что происходило в гуще заклинателей, и его сбило с праведной речи. С трудом он взял себя в руки и постарался закончить побыстрее, словно чего-то испугался. — Сейчас к каждому из вас подойдет отец и повяжет ленту. Не удивляйтесь, если у многих она будет без рисунка: заслужить клановый узор предстоит вам в старших классах, а пока научитесь с почтением относиться к простым вещам, ведь это путь добродетели. Те же немногие, кто получит ленту с вышивкой, не зазнавайтесь – вашей заслуги в том нет: клановый знак получают от рождения лишь те, кто является прямым потомком Лань Аня, это лишь дань уважения и почитание традиций. Учитесь и совершенствуйтесь на тропе благодеяний и тогда даже самая скромная лента станет символом непреходящей славы! У Лань Цижэня было припасено еще много умных изречений, однако, видя, как заволновался зал, он оборвал свою речь и тихо отступил назад. Быстро кинул через плечо: — Уважаемые старейшины, повяжите ленты новым членам ордена в знак нашего доверия. Стоящие плотно друг к другу мальчики всполошились, идеально ровная шеренга учеников пришла в движение. По одному, гордясь миссией, к ученикам подходили отцы, неся на сгибе правой руки драгоценную ленту. А мальчишки не могли сдержать нахлынувших эмоций: надувались, приподнимались на носках, кто-то кусал губы, чтобы не разреветься от радости. И только Юань, спрятавшись за спинами, смущенно почесывал ногтем запястье. Зачем его позвали? Зачем обрядили в ханьфу не по росту? Зачем заставили переживать счастливое для других событие, ведь ему лента не светит, как и отец? Со всех сторон слышались поздравления, добрые пожелания и легкие наставления, приличествующие заведенному порядку. Вчерашние озорники и шалуны становились членами клана, налобная лента отныне диктовала поведение и подогревала гордость. Отцы обнимали сыновей, целовали в лоб, дарили подарки, в основном сладости. А потом все шли на праздничную трапезу в общий зал. И было в этой радостной неразберихе что-то очень обидное для Юаня, потому, когда волна адептов схлынула и в зале для торжеств остались считаные единицы, он, отвернувшись к стене, заплакал как маленький, не боясь осуждения, понимая, что только таким способом сможет унять рвущуюся из сердца боль. — А-Юань, — вдруг кто-то тихо произнес его имя. Ему показалось? Он ослышался? Медленно развернувшись всем телом, чтобы увидеть результат своей ошибки, замер, приоткрыв рот от удивления: от входа через весь зал к нему шел отец – не в праздничном белом одеянии, без украшений и едва собрав волосы лентой. К ужасу Юаня, Второй Нефрит был облачен в грубый серый халат странника, кое-как подвязанный куском синей ткани. Почти год они не виделись, но Юань отчетливо помнил, в каком роскошном ханьфу был отец в тот новый год. Тогда почему сегодня он одет как последний нищий? Хочет его опозорить? Мальчик испуганно оглянулся. На его счастье, все ушли и в стихшем зале остались только они. Первой мыслью было бежать, но, вспомнив про длинные полы торжественных одежд, остался на месте – не хватало еще, запутавшись, грохнуться где-то на полдороге и дать новую пищу для насмешки. — А-Юань, — голос слабый, надломленный, грустный, — не бойся меня. Юный гусуланец недоверчиво остановился. Стараясь не смотреть на отца, отрывисто крикнул: — Я тебя не знаю! — Зато я знаю тебя. — Зачем ты здесь? Ты сбежал от наказания? Думал, я пойду с тобой? Нет! Лучше быть под общественной опекой, чем с тобой, грязным предателем клана! — Может и лучше, — неожиданно согласился Ванцзи. — Я уйду, вот только… можно я повяжу тебе это? Юань не поверил глазам: на правой руке отца висела новенькая лента с рисунком летящих облаков. Не в силах отвести взгляд от внезапно появившегося сокровища, глухо пробурчал: — Она очень дорогая. Зачем ты принес её? — Прости, мне показалось, так будет правильно. Можно? — Наклонившись к Юаню, Ванцзи осторожно повязал ленту, печально улыбаясь, поправил и, отойдя на шаг, залюбовался сыном. — Сычжуй. Я нарекаю тебя новым именем. Теперь ты Лань Сычжуй. Будь его достоин, так же как достоин этой ленты. — Еще раз улыбнувшись, стал отступать, пытаясь сохранить невозмутимое лицо. — Уже уходишь? — Мгм. Сычжуй опустил голову, вспомнив, сколько ночей не спал, думая об отце и его отношениях с кланом. Бунтовал. Ненавидел. И возможно, сегодня тот день, когда он бросит в лицо этому человеку свои душевные мучения, – вот же тот стоит на расстоянии вытянутой руки. Он виновен в разрушении его детских ожиданий, в его страхе с открытием правды. Кто как не отец должен понести за это ответственность! Но… почему тогда он не защищается, почему молчит? Готов принять боль Сычжуя, как когда-то принял боль от дисциплинарного кнута?.. Ночное небо взорвалось торжественным салютом. Всего было выпущено тридцать ракет – по числу новых членов клана. Cо стороны праздничных покоев слышалась громкая музыка и шорох многочисленных ног по отполированным доскам танцевального зала. — Я пойду к ним. Можно? — наконец смог прошептать Сычжуй. — Мгм, — Ванцзи улыбнулся, погладил его по голове и подтолкнул к шумному залу. — Ты заслужил этот праздник. Беги, пока все угощения не съели! Я переночую в старой хижине. Слишком самонадеянно было бы предположить, что мальчик захочет жить с ним. Они не виделись почти три года, и, кроме пересказанных доброжелателями историй последних лет, Сычжуй ничего не слышал. Не удивительно, что он стыдится и сторонится его, – любой на его месте поступил бы так же. Вздохнув, Ванцзи подтянул было размотавшийся пояс и уверенно пошагал к заброшенной хижине. Тропинка к дому почти заросла, а лес из молодого бамбука стал непроходимой чащей. Кусты тамариска оплели бурые коленчатые стволы, поднимаясь почти к небесам. Едва пробивающее густой туман солнце стало для Лань Чжаня и фонарем, и собеседником. Поднимаясь в гору и спускаясь в узкое ущелье, он вопрошал ленивое светило: «Что ждет меня там, за густыми зарослями? Жив ли старый журавль? Не высохло ли озерцо? Стоит ли еще хижина?» И лишь тишина была ответом… Появление Сычжуя с клановой лентой на лбу вызвало огромный интерес всех веселящихся учеников. Несносный Ян Мао даже подавился куском свинины, с громким хлюпающим звуком выплюнув непрожёванный кусок в чашку. Сяо Син приподнялся, не веря глазам. Многие зашептались, исподтишка разглядывая мнимого сироту, щеголяющего сейчас узором из летящих облаков. — Лань Юань, подойди. Во главе праздничного стола, добродушно поглаживая жидкую бороденку, сидел Лань Цижэнь, уже порядком захмелевший. Завидев растерянного мальчика, он освободил место рядом с собой. — Я теперь Лань Сычжуй, — тихо прошептал Юань, словно это было чем-то неприличным, и оглянулся. — Сычжуй? Имя означает «помнить тоскуя». Что ж, это в духе А-Чжаня, его нрав, кажется, совсем не изменился. Угощайся. На столе было столько разнообразных блюд, что, как ни старался, ребёнок не мог назвать и половины угощений, расставленных на длинной обеденной длани. Но прекрасней всего были радостные лица учеников, адептов и заклинателей родного клана, их горящие счастьем и любовью глаза. Пришедшие на праздник целыми семьями, гусуланцы, чинно расположившиеся за столами, оживленно беседовали. Старики вспоминали прошлые победы, гордясь, выпячивали грудь, имена героев передавались из уст в уста. Время от времени кто-то брал гуцинь и исполнял героическую песнь или торжественный гимн, тогда все сидящие за столом замирали, наслаждаясь звуками, а иные, особенно те, кто успел пригубить немного вина, пытались подпевать. Всего было в избытке в этом многоголосье: счастья и доброты, щедрости и героизма – каждый ощущал себя сопричастником великой истории клана Гусу Лань и каждый наслаждался этим знанием.***
Ванцзи, обойдя хижину, грустно усмехнулся. Покинутое жилье, простоявшее три года без хозяина, встретило его сорванной с петель дверью. В рамах зияли огромные дыры в пробитой птицами разодранной бумаге. Посреди главной комнаты, как черное пятно, закопченная печь с брошенным рядом отсыревшим валежником. В углу – открытый пустой сундук. Под ногами что-то заскрипело. Опустив голову, он увидел множество разбросанных грязных тряпок – когда-то они служили бинтами, а теперь, изъеденные плесенью, догнивали на полу. И везде птичий помет – видимо, не одно поколение птенцов вывели здесь хозяйственные воробьи. Выйдя из разоренного жилища, Лань Чжань сел на приступку высокого крыльца, любуясь старым журавлём. Такой гордый и одинокий… Сегодня завершилось трехлетнее заключение, он оправдан – надо бы радоваться. Тогда почему он не спешит к дяде и брату? Почему, подобно этой старой птице, предпочитает тинистое озерцо сверкающей глади водных просторов Гусу Лань? Ему больше нечего стыдиться, он расплатился за прошлые грехи… Тогда почему до сих пор трудно дышать? Почему сердце трепещет? Почему так сложно быть среди людей – своих людей, соотечественников? Вина, даже изглаженная формально, остается в душе виной навсегда, как и он остается преступником для всех, а значит, за три года ничего не изменилось. Так чем же свобода лучше заключения в пещере Холодный Омут?.. Склонив голову так, что висок прижался к косяку двери, Ванцзи задремал. В полузабытьи вспомнился сухой выговор дяди, когда, придя в очередной раз навестить его, он серьезно сказал: — Через две луны награждение младших заклинателей. А-Юань будет в их числе. Не беспокойся, от попечительского совета он получит всё необходимое для праздника. Дядя ждал слов благодарности или короткого «спасибо», но Ванцзи решил по-своему. — Нет, это неправильно! — вырвалось у него. — Одеяние и ленту готовит отец. Позвольте и мне исполнить обычай. Лань Цижэнь развел руками: — И как же у тебя это получится?! В пещере нет ткани для шитья ханьфу и нет ниток для вышивки, я уже не говорю про иголки и ножницы. Смирись. Я пришлю мальчику торжественную одежду. — Нет, я сошью сам. Несмотря на существенные доводы, Ванцзи упорно настаивал на своем, и тогда дядя сделал то, чего не делал наверное лет десять, – он сдался. — Хорошо, если у тебя что-то получится, оставь сверток у входа – накануне торжества я заберу его. Вспоминая это, Второй Нефрит улыбнулся и потерся щекой о холодный косяк. Безумец! Абсолютный безумец! Дождавшись ухода главы, узник снял с плеч свое ханьфу, оставшись в одной нижней рубашке. Серьезно положил белоснежное одеяние на стол и, немного отойдя, примерился. Всё просто – надо только отрезать лишнее. Ножниц нет – меч подойдет! И вот у него уже была выкройка, кривоватая с одной стороны и полы вышли разной длины, но что-то похожее на детскую одежду всё-таки нарисовалось. Теперь дело за малым: сшить то, что было разрезано. В поясе, которым было подвязано ханьфу, остались забытые Сичэнем иголки и моток ниток, когда-то надерганных из шелковых покрывал. Закусив губу от напряжения, Ванцзи попытался соединить края ткани. И как это ловко получается у женщин? Раньше, укрывая плечи роскошными одеяниями, Второй Нефрит даже не задумывался о степени сложности их изготовления, сейчас же, неловко сжимая иглу пальцами, он попробовал сотворить самый простой шов. Но что хуже всего, так это вышивка! Здесь Ванцзи потерпел сокрушительное поражение, раз за разом распарывая узор и начиная снова. Выходило настолько некрасиво, что он, тяжело вздыхая, принимался уничтожать работу многих часов. Время поджимало. Был забыт гуцинь – единственное его утешение, заброшены книги гусуланских мудрецов – требование дяди. Невольник спешил, колол пальцы, терял иголки, а тонкий тягучий шелк так и норовил выскользнуть из неумелых рук. Забыв о еде и сне, думая только о ровных швах, Ванцзи провел так почти две полные луны, и когда срок подошел, с нежностью и тревогой завернул в бумагу ханьфу для сына… Старый журавль поднял голову и внимательно посмотрел на пришельца. Качнулась темная рябь на поверхности озера, тростник зашелестел сухими листьями. Поднявшись, Лань Чжань вошел в дом, собрал раскиданный по полу валежник, чтобы растопить печь. Жесткие тонкие прутья ранили ладони, ломаясь с громким треском на короткие отрезки, которые могли поместиться в печь, – вскоре огонек побежал по корявым сучьям, освещая железное нутро и нагревая железные стенки. Стало уютнее. На заднем дворе, в огромных глиняных кувшинах для запаса провизии, нашлось несколько горстей риса, побуревшего от времени, со следами плесени. Ванцзи долго промывал крупу в озере, а потом в плоской посудине дымилась каша – не принесённая кем-то из милости, а своя. И Второй Нефрит ел ее, провонявшую дымом, чуть подгорелую, как самое дорогое угощение в жизни. Подкрепившись, немного поправил крышу, чтобы дождевая вода не заливала комнату, и заклеил пару окон. Всё это вкупе с разожжённой печью окончательно настроило на оптимистичный лад. Поздним вечером пришел дядя. Ничуть не удивившись неустроенности жилища, сообщил, что имеет к племяннику серьезный разговор и ждет его завтра с утра в главном зале. — И переоденься, пожалуйста. — Прошу главу клана простить мой неподобающий вид. Эта одежда – единственное, что я мог найти в пещере. — Ложь! Я лично отобрал и прислал тебе роскошное одеяние. Почему ты не надел его? — Его более не существует: я разрезал ханьфу и сшил Сычжую наряд на праздник. Из воротника сделал ленту, чтобы он был самый красивый. Дядя опустил голову, раздумывая. — Сычжуй ведь тебе не сын? — наконец после долгой паузы задал вопрос, который волновал его на протяжении трех лет. — Тогда почему ты так о нем заботишься? — В нем кровь Вэй Ина… — А-а, вот оно что… — Более не задерживаясь, глава вышел за порог. — Итак, завтра с утра.***
В тот день, казалось, весь клан счел своим долгом посетить внезапно назначенное собрание. Прибыли и адепты из дальних поселений, даже те, кто залечивал раны или пришел усталый после ночной охоты. Гусуланцы заполнили не только зал, но и всю территорию перед раскрытыми дверями, ближайшие павильоны, а некоторые отчаянные смельчаки разместились на крышах. Все переговаривались, строили предположения: глава никогда так срочно не собирал совет старейшин, не скрывал вопрос, который хотел бы обсудить, – к чему такая спешка и в то же время таинственность? Интерес подогревался еще и тем, что вышел из уединения старший племянник главы Лань Сичэнь – еще на рассвете его видели спешащим по главной дороге в покои дяди. К тому же закончился срок заключения Второго Нефрита, и тот вроде как тоже находился теперь на территории клана. Шум и разговоры сразу смолкли, когда показались главные герои предстоящего действия. Как в старые добрые времена трое аристократов, представители вершины клана, скромно вошли в распахнутые двери зала совета. Старший указал племянникам на плоские подушки, положенные по сторонам от простого плетенного из ротонга кресла, сам же садится не стал. Раздумывая несколько минут, смотрел на колышущееся море людей, поглаживая тоненькую бородку. — Друзья мои! Родичи, — начал, и все обратились в слух. — Это хорошо, что я вижу почти весь клан в сборе, потому что сегодня пришел просить вашего прощения. Я был слеп от любви к детям моего покойного брата и допустил множество ошибок в их воспитании, чему вы все стали свидетелями. Вся вина за их проступки лежит на мне, и потому сегодня я слагаю с себя полномочия главы клана. В толпе заволновались – новость стала большой неожиданностью для большинства. По обеим сторонам кресла застыли в молчаливом полупоклоне Лань Сичэнь и Лань Ванцзи, не смея даже громким дыханием оскорбить напряженную тишину. Лань Цижэнь обвел взглядом притихших сородичей, вздохнул. — Что же вы молчите? Кого бы вы хотели видеть новым главой? Вперед выступил Лань Фэн, самый старый из членов совета. Кряхтя, с трудом согнул спину в поклоне. — Испокон веков почет возглавить клан передается в одной семье от отца к сыну. Только заклинатель, в чьих жилах течёт кровь Лань Аня, может претендовать на высокую должность. Но много ли среди нас подобных? Я вижу только двоих, достигших совершенного возраста, и если один из них запятнал себя кровью соотечественников, то добродетель Лань Сичэня не подлежит сомнению! И тут все начали выкрикивать одобренное имя, передавая решение по рядам тем, кто стоял сзади. Старому главе с трудом удалось утихомирить толпу. Подняв руку с зажатым в ней мечом, он призвал старшего племянника приблизиться и встать на колени. Под благожелательные крики аккуратно трижды опустил клинок ему на макушку и плечи, тем самым передавая власть над кланом, а затем поднял и слегка прижал меч к груди. — Отныне ты Цзэу-цзюнь. Это твой титул, титул главы клана. Поздравляю. А Сичэнь всё это время смотрел только на брата, сидящего слева от кресла в неряшливой старой одежде. Ванцзи не смел даже взгляд поднять, словно мог оскорбить кого-то из адептов. Сердце старшего заливалось болью и жалостью. Они не виделись три года, целых три года! Брат сильно изменился: исчезла очаровательная полудетская припухлость губ, приятный розовый оттенок которых заслонила безжизненная бледность; рот стал узким, сжатым до белоты; скулы – некогда точеные, изящные – заострились; кожа на лице приобрела неестественный сероватый оттенок. И пальцы… очень худые пальцы, сжимавшие меч… Не участвуя в таком значимом для всего клана событии, он был всё так же одинок, как и в детстве. Оставив дядю, Лань Сичэнь приблизился к А-Чжаню, осторожно дотронулся до плеча. — Привет. Очень рад, что ты пришел. — Это обязанность члена клана, — тихо прошептал в ответ младший брат и еще ниже опустил голову. — А я думал, ты хотел увидеть меня! Маленькая хитрость удалась, и второй господин едва слышно вздохнул. — И это тоже. Рад, что ты в порядке. Поздравляю. Нежная улыбка коснулась прекрасных губ первого господина Гусу Лань. — Ванцзи, я, как глава клана, не могу управлять им без твоей помощи. Вот уже много лет пустует место верховного заклинателя. С тех пор, как умер наш отец, никто не посмел вступить в его должность. Как ты посмотришь на то, чтобы продолжить традицию? — Я? — от удивления прямые брови взлетели вверх, невольно Второй Нефрит подался вперед, не веря в услышанное. — Я?! Ты думаешь, я смогу?! — Безусловно. Я лучше всех знаю тебя и уверен: должность верховного заклинателя тебе подойдёт. Кроме того, занятый работой по горло, ты отвлечёшься от ненужных мыслей и вернешь себе доверие клана. Соглашайся. — Мгм. — Вот и отлично! — Лань Сичэнь взял брата за руку и вывел, ставя перед собой. — Ханьгуан-цзюнь. Теперь это твой титул, что значит «сверкающий талантами благородный господин», кем ты, собственно, и являешься. Будь же достоин его, верховный заклинатель Гусу Лань! В толпе смолкли… Не всем решение нового главы пришлось по душе, многие заспорили, кто-то пожал плечами, но в целом изменение статуса двух братьев приняли благосклонно. Пожелав успехов на новом поприще, разошлись. Дядя огладил бородку. Глаза его смеялись, но привыкший к сдержанности бывший лидер клана только махнул рукой. — Представляю, каких дел вы наворотите. Главное, не беритесь за всё сразу. А братья его не слушали. Голова Ванцзи мирно покоилась на плече Сичэня, глаза были закрыты, и только прерывистое дыхание выдавало в нем необыкновенную радость от встречи. Старший бережно и аккуратно прикасался к изорванным плечам любимого брата, терся щекой о его макушку и, опустив веки, тихо шептал на ухо: — Всё кончилось, А-Чжань, кончилось. Мы больше не расстанемся. Никому больше не дам тебя смутить! — Прости, прости меня, брат. Люблю только тебя, — говорили они одновременно, и каждый верил и себе, и брату абсолютно…