Хорошие люди

— Я думал, вы пойдете дальше, чем две позиции руки, минейр Янсен. Он стоял за пятыми перилами анатомического театра — слишком далеко для того, чтобы в подробностях рассмотреть грудную клетку тучного мужчины, которого препарировали сегодня, и слишком близко к шестому кругу амфитеатра, так что его соседи не стеснялись обращаться к нему. Феликс вздохнул, крутя в руках пенсне, бросил взгляд по сторонам, размышляя, не растолкать ли студентов старших курсов академии и не подойти ли поближе. — Жаль вас разочаровывать, минейр Байлиф. Когда ко мне обратятся для замены протезов, ради вас я добавлю третий жест. В висках тянуло — недосып или голод? Чем старше он становился, тем сильнее проявлялась слабость человеческого организма, его неудовлетворительная подверженность негативному влиянию. Он до сих пор был раздражен тем, что учинил Оран. Третье объяснение симптомам. Позади него потоптались с ноги на ногу, и скрип досок отозвался в голове тонкой болью. Этот человек раздражал его больше, чем другие — обычно на Феликса подчеркнуто не обращали внимания, а минейр Байлиф, новый персонаж в Дрехте, все норовил завести беседу. — А сколько работают ваши протезы? — продолжал расспрашивать он, оперевшись на скрипнувшие перила. Такого борова даже не вскроешь, подумалось Феликсу. Сколько пришлось бы счищать его жир с внутренних органов? — Час, два? — Около суток. Собственный голос показался далеким, донесся до него гулкой волной эха. Феликс остро и ярко представил, как вводит нож в мышцы у нижней челюсти минейра Байлифа и отделяет язык. Он никогда не делал этого раньше — его опыты хирургических операций ограничивались ампутациями и вырезанием пуль из мышц и брюшной полости, но у него получилось бы не хуже, чем у хирурга внизу. До чего его бесили эти люди с их снисхождением. То, что минейр Байлиф присвистнул, когда услышал его ответ, не умерило приступа ярости, который Феликс привычно проглотил, не изменившись в лице. Когда-то он проверял, видно ли, когда он злится. Стоял в комнате перед маленьким медным зеркалом и думал о том, как несправедливы к нему все люди, сколько он терпит обид, и выходило так, что если не поднимать взгляда, то никто ничего не поймет. Внизу осматривали легкие, сизые мешки с темными пятнами застывшей крови, легко ворочали их, показывая студентам. Нагой труп казался замерзшим в холодном воздухе, зябко сжавшимся под пристальными взглядами, кожа выглядела грубой и желтой, как свиная шкура. Проходя на свое место, Феликс успел рассмотреть его лицо, но не узнал его. Дрехт — город большой. — Достойный результат, коллега, даже очень достойный! Если бы я знал, что мой компаньон в любви к анатомии способен на такое, я, может быть… Минейр Байлиф продолжал восхищаться его работой, а Феликс, прикрыв глаза, еще раз прислушался к силе, исходящей от него. В первый раз он определил его как мага, пускай и не с самыми выдающимися данными; тот что, не понял, с кем разговаривает? Ему еще не рассказали в его гильдии врачей, кто такой Феликс Янсен? Позади него находился очаг тепла. Биение силы маловыраженное, плетения хорошо собраны, без плывущих концов, характерных для пожилых магов. Определенно не искра, несмотря на то, что грудная клетка казалась неподвижным скоплением энергии — если посмотреть поближе, то можно будет ощутить отдельные нити, достаточно сформированные годами работы с магией. Значит, минейр Байлиф точно еще более отчетливо, чем он, видел, с кем разговаривает. — Нет, я знал, что в Дрехте отличная медицинская школа. Мне рассказывал про нее один друг — когда-то и он был здесь не последним человеком. Но чтобы искра делала такое!.. Кажется, сегодня никто не собирался по-настоящему углубляться в работу органов. Им бегло показали сердце, даже толком не вскрыв, больше внимания уделили желудку, но и то скорее из любопытства к последней трапезе трупа. — Обыкновенно все заслуги приписывают магу, с которым я работаю. Скоро вы привыкнете поступать так же, — Феликс развернулся, убрал пенсне в футляр, готовясь уходить. Прямо перед его лицом маячил обтянутый черным шелком живот минейра Байлифа; он постарался не задеть его, выходя из ложи. По сути в продлении срока работы протезов не было ничего сверхъестественного. Обычно эту проблему решали через дополнительный энергоемкий узел, который отдавал силу по мере того, как плетение слабело, и потом отмирал, когда в нем ничего не оставалось. Простое, логичное решение — Феликс сам пользовался им, когда не было большой нужды в долговечности изделия. Второй ступенью было использование съемных узлов. Сложность заключалась в том, чтобы потом точно совместить плетение и дополнительное питание, и заставить их среагировать друг на друга — маг сделал бы это без проблем, а искрам и Феликсу нужно было дополнительно продумать внешний носитель, чтобы исключить ошибки. Этим решением пользовались намного реже, проще было регулярно подпитывать плетение у мага, который его сделал. Но интереснее было бы продлить работу заклинания, чтобы ему реже требовалось бы переливание свежей силы. Убрать утечки энергии, оптимизировать часть узлов — местами плетение становилось намного сложнее и тоньше, и приходилось часть нитей пускать на укрепление всей системы, на ее защиту от посторонних факторов (о, с Ораном их было предостаточно — Феликс, который расплачивался за свежую газету, поморщился от мысли о нем), но работать над этим было увлекательно, и результат получался неплохой. Только за счет более тщательной проработки плетения можно было продлить его работу на двадцать-тридцать процентов; если все-таки добавлять дополнительные узлы-питание, обдуманно пользоваться внешними носителями, то в итоге получались протезы, которые работали по десять часов без перерыва, а при обычном использовании, конечно… Феликс покупал газеты скорее для легкого чтения. Новости там были уже полежавшие, и если бы он не работал с Зюдландом, это было бы некритично, но он однажды едва не отправил партию товара человеку, которого зачистили люди красного герцога. Хорошо, что его предупредили об этом в порту и он продал ее Карлу. Предоплату он, разумеется, оставил себе, но если бы он опирался только на газеты… Даже сейчас в заголовках говорили только о Вохберге, хотя куда интереснее было то, что происходило на западе провинции. Хорошо, что у Карла были люди с породистыми голубями, а не с теми, которые использовала редакция Дрехтских новостей. Землетрясения на равнине. Феликс не был географом, но разве такое не типичнее для горных районов? Еще вопрос — почему никто не предугадал движение земли? Маги должны чувствовать такое заранее, смещение энергетических потоков заметно даже собакам и кошкам, так почему зюдландские маги не сделали ничего, чтобы это предотвратить? Здесь было как минимум два варианта. Феликс шел по узкой улице Девы-мученицы, отмахиваясь от плетей девичьего винограда. В воздухе сгущался ностальгический запах порта — еще два перекрестка, и будет бакалейная лавка, где он когда-то оставлял свои вещи перед тем, как идти дальше, в те районы, где приличным людям делать нечего. Первый вариант. Они ничего не сумели сделать. Значит, это не естественная активность, потому что даже полные идиоты могли бы погасить ее, и это не тот уровень магии, с которым они справились бы. Он миновал угол, на котором когда-то стоял лоточник с самым дешевым в городе табаком. Феликс когда-то делал здесь покупки для оставшихся в дормитории академии приятелей — а если свернуть пару раз и подождать под неприметным окном, то можно было приобрести маковой соломки, которая была популярна среди некоторых учеников. Сам Феликс никогда ее не пробовал, заметив отупляющий эффект. Табак хотя бы бодрил во время ночных занятий. Сейчас здесь никого не было, улица как всегда пустовала. Ее жители или отсыпались, или уже ушли на свой промысел к другим, более людным районам. Второй вариант. Зюдландские маги не знали, что будет землетрясение. Не было никаких признаков, что это случится, и это наводило на мысли о том, что… — Здравствуйте, минейр Янсен, — Герман помахал ему рукой, будто они были детьми. Феликс окинул его взглядом — волосы мышиного цвета, веснушки, будто грязные кляксы, кривая виноватая улыбочка и отчетливые внутренние плетения. Казалось, можно было даже различить центральные узлы, если постараться. Конечно, здесь он льстил себе. — Что, закрыто? — он дернул на себя тяжелую кованую дверь и та сразу же подалась. *** — А вот и шурин пожаловал! — его схватили за шиворот, когда он уже почти улизнул со склада, облюбованного в последние месяцы под собачьи бои. Что-то дернуло его уйти, когда он смотрел, как двое псов-первогодок рвали друг друга — драка была скучная, больше визгов, но можно было бы и досмотреть ее, если бы не странное чувство, которому Феликс привык доверять. Получалось, что оно и привело его к пропахшему мочой закутку, к дощатой влажной стене, к которой его прижали лицом, не обращая внимание на несколько удачно попавших по живому телу пинков. Феликс молчал, как и те, кто его поймал — зачем бы они это ни сделали. Если попытаются раздеть, лучше обмякнуть или забиться сильнее? Из-за тонкой стенки донеслись крики и улюлюканье; видимо, один из тощих кобельков сумел-таки пустить кровь. Чужая рука сжала волосы у него на затылке, вторая шарила по бокам, отыскивая поясную сумку, и Феликс понял вдруг, что может вывернуться из одного рукава куртки и дотянуться до амулета на теле. Особого эффекта не будет, что толкового можно купить на улице за пару стюверов, но все-таки… — Нормально, чистый, — крикнули за его спиной кому-то еще, кто, должно быть, стоял на стреме. — Да не лягайся ты! Феликс еще раз ударил ногой наугад, и снова попал по чьему-то колену. Хватка на затылке стала от этого только сильнее, и он проехался лицом по шершавой стенке. Был бы он покрепче… Он наконец сжал амулет в мокрой руке, слишком холодный, чтобы быть по-настоящему опасным, в нем заряда только комаров отпугивать. — Да ты злой как гусь, — хмыкнули позади него. — Приотпусти его слегка. Первым, что Феликс увидел, когда его развернули, крепко держа за волосы, были красные кожаные сапоги. — Что это у тебя там? А, ваши ведьмовские пугалки, — Карл Куница, двадцатилетний здоровенный лоб, скрипуче шагнул к нему, криво ухмыляясь узкогубым ртом. — Здорово, шурин! Амулет активировался нажатием на крючок возле цепочки. Феликс выжидал, пока Куница подойдет поближе, хотя ну что ему сделает эта безделушка? — Я тебе шею сверну, — шепнули ему на ухо, и Куница кивнул, услышав это. На секунду его улыбка пропала. — Так что не глупи. Фрида говорила, что ты парень бойкий, но мы не обижать тебя пришли. Пронзительный собачий визг заставил его на мгновение умолкнуть. Щенок верещал как ребенок, захлебываясь плачем, и даже у привычного ко всякому Феликса по коже пошли мурашки. Нет, не от этого. Он вдруг понял, что Карл подошел достаточно близко, чтобы он почувствовал в нем что-то скользкое, прохладное — такого у людей не бывало. — Можешь помочь по-свойски? — негромко спросил тот, обдав его запахом лука и кислого свежего хлеба изо рта. — Ты же этот, искра — Фрида сказала. — А если я скажу, что нет? — как только увидит эту стерву, даст ей по наглой роже. Спелась со взломщиком, и теперь его туда же тянет. Говорил ему мастер не ходить на бои… — Да пошли, расскажу тебе, что и как, — Карл хлопнул его по плечу, сжал его под курткой, и кости, казалось, хрустнули в его лапе. Какой из него Куница? — Не отказывайся, тебе понравится. *** — Шурин пришел! — кашлянул Карл из глубины своей берлоги, невидимый для непривычных глаз. — Проходи, я тут как раз расчекрыжил один бочонок — помнишь, закатывал на новоселье? Его одышка стала хуже, отметил Феликс. Карлу уже несколько докторов сказали, что самогон его убивает, но в этот раз их никто не слушал. — Я по делу, Карл, — он привычно лавировал между дорогими пуфами с бархатной обивкой, тонкой работы сундучками и грелками под ноги, чучелами собак и дичи, пробираясь к единственной зажженной лампе. Карл с натугой сел на застеленном медвежьими шкурами диване, почесал круглую щеку, поросшую недлинной бородой. — Дай-ка мне сначала, — Карл по-хозяйски пощелкал пальцами, протянув руку к Феликсу и снова мучительно закашлялся. Холодное и скользкое. Когда Феликс впервые столкнулся с ним, то еще не знал, что это такое, только инстинктивно отдернулся, стоило их плетениям коснуться друг друга. Почему только он делает это? Почему не попросить Германа? Он с привычным омерзением взял ладонь Карла, и малое божество сразу же откликнулось на его прикосновение, потянулось навстречу. *** — Мне надо идти, — в кабаке, куда его привели Куница и его дружки, было людно и дымно. Феликс забился в угол, мрачно оценив, какими маленькими здесь были окна, утопленные в мостовую — даже если и удастся открыть, то не пролезешь. Лет в десять он бы попробовал, но в восемнадцать… — Послушай, тут дел на полчаса, — к ним присоединился длинноносый парень, которого Феликс слабо помнил по академии. Кажется, выпустился несколько лет назад. — Я не могу, ты же сам видишь. Он помолчал, как будто ожидая, что Феликс согласится. Тот молча сидел, стараясь поменьше трогать ободранную щеку. — Просто отдай немного силы, ну что я тебя упрашиваю как девку, — вдруг не выдержал он, хлопнув по столу — правда, такое могло бы напугать только какого-нибудь школяра. — Денег дадут, если что понадобится— помогут потом. Недолгая пауза, после которой парень вздохнул и добавил тихим, усталым голосом: — Я же и насильно взять могу. Феликс взглянул на Карла, сидевшего за соседним столом в компании своих шестерок. Вот, значит, как выглядела его колода. Фриды там видно не было — знает, как подставила его, вот и не высовывается. В кабаке было натоплено, даром что на улице стоял жаркий для Дрехта июль, но Феликса знобило. Воздух казался зябким, промораживал изнутри. Брать силу без согласия искры было варварством, таким никто не занимался — зачем, если их полно, кто-то да согласится поделиться ей добровольно. Карлу нужен был доверенный человек и из-за Фриды он хотел именно Феликса. Мастер, должно быть, уже заметил его отсутствие, и учитывая, что он и так у него на испытательном сроке… Но отдавать силу было так тошнотворно, так муторно, ему что, мало работы у мастера?.. И еще одна мысль, возникшая в глубине мозга, этой странной массы, которую Феликс однажды видел растекшейся по мостовой и удивился, неужели ученые правда верят, что в ней находится сущность человека, мысль, которую он старался не допускать, но которая всегда мельтешила на границе сознания. Что, если у него не получится — снова? А когда забирают силой, то все становится только хуже, из рук будто жилы выдергивают… — Не хочет? — Карл стоял над ними, закрывая свет и без того тусклой люстры. — Ладно, поищем другого, а этот пускай валит. Вот же бесполезная баба. — Я согласен, — почему-то его подтолкнуло то, как Карл сказал о Фриде. Вот тупица — спелась с Куницей, втянула его… Даже не нужно было видеть плетение под потолком, чтобы ощутить, до чего же оно было топорным. Карл оглядывал полупустой амбар с таким видом, будто он лично построил его, остальные рассеялись по улице, следя за патрулями стражи. — Вон там начальный узел, — сказал Ганс, кивнув в дальний угол. — Здоровенное, правда? Не было никакой возможности понять, как оно было устроено. Феликс, закрыв глаза, прислушался к течению силы, даже уловил, где будут главные узлы, но не больше. — Там будем стоять мы, — сказал Карл, когда он подошел к нужному месту, заранее крепясь перед тем, что ему нужно было сделать. Если он отдаст столько силы, мастер точно заметит — а что, если она понадобится ему самому? Если того вызовут к какому-нибудь больному и понадобится какое-нибудь долгосрочное, выматывающее плетение? — А здесь — люди Красавчика. Феликс поднял руку, как всегда подспудно ожидая прикоснуться к звенящим от голода нитям, но ощутив только обычную пустоту. Отдавать на выдохе; расслабиться, позволить телу самому все сделать. Смутное тепло позади. Ноющая боль, которую хотелось стряхнуть, быстро распространилась по руке, перетекла на плечо и спину; как всегда сжался желудок и стало так муторно, тягостно. Почему именно он? Почему ему так не повезло? — Вас самих ошпарит, — сказал он, не отрывая взгляда от места на потолке, которое, должно быть, сейчас расцветало от силы — плетение разгоралось, впитывая ее, принимало законченный облик. — Здесь протечка. — Да нет там ничего, — Ганс сразу же ощетинился. — Что ты вообще знаешь? Делай свою работу, не лезь… — Ты что, не видишь рассеивание? — дыхания быстро перестало хватать, углы и без того темного амбара чернели. Плетение еще жадно пило силу, оставалось не меньше половины, а ему уже было так тошно, что хотелось бросить, остановиться. Мог бы — вытянул обратно все, что отдал. — Когда запустишь заклинание, все пойдет сюда, в этот узел. Сам посмотри. Или ты так и задумывал? — Что, Ганс, ошибся или нет? — откуда-то издалека донесся голос Куницы. — Иди чини. Из-за свободной силы в воздухе на языке стоял металлический привкус. Феликс прервался, рефлекторно утер нос и губы, но рука осталась сухой. Ганс, подходя к месту, которое он указал, толкнул его плечом, но сил давать сдачи не было. И ведь влил-то не так много. По-хорошему можно было продолжать и продолжать — да даже Марк мог выложиться сильнее. — Через неделю приду, — сказал он, услышав присвист Ганса за спиной и поняв, что быстро здесь не управиться. Должно быть, не замкнул узел, как положено и теперь нужно было менять всю конструкцию. — Передам через Фриду, во сколько. Карл кивнул, похлопал его по плечу — ну и лапища, подумалось Феликсу, чем его только кормили? С такими надо не магазины грабить, а кулачными боями заниматься. — Спасибо, парень. А то не с кем было бы твоей сестренке миловаться. *** Карл протяжно выдохнул, на недолгое мгновение обмякнув на своем диване. Малому божеству внутри него многого не требовалось, хотя тот и разбаловался в последние годы — если раньше Феликс подкармливал его силой раз в несколько месяцев, а в остальное время то находило себе пищу самостоятельно, то теперь они с Карлом встречались почти каждую неделю. — Как будто кислотой жилы травят, — пожаловался Карл и потер ладонь, когда Феликс отнял пальцы. — Не завидую я вам всем, это мерзость такая… — Многим нравится, — заметил Герман. Феликс хмыкнул на это — кому как. Он до сих пор так и не нашел удовольствия ни в том, чтобы отдавать силу, ни в том, чтобы принимать ее. — Твое божество умирает, Карл, — сказал он, садясь у каменного стола с желобами для жертвенной крови — Куница утащил его из какого-то храма, который пустили на снос, и теперь он стоял посреди его берлоги вместе с барельефами, инкрустированными самоцветами, ритуальными чашами, применявшимися теперь для пива, и другими сувенирами ушедшей эпохи. — Пора тебе найти хорошего врача вместо него. — Скажешь тоже, умирает, — буркнул Карл, с кряхтением поднялся на ноги, помогая себе тяжелой палицей — сколько она уже была здесь? Использовал ли он ее хоть раз по назначению? — Как фата может умереть? Феликс пожал плечами. — И Фрида гундит, что я храплю… Вот же вы, Янсены, трусы — все ноете и ноете, — продолжал Карл. Ноги у него распухли сильнее обычного, домашние туфли раздулись, как пироги из дрожжевого теста. — Позову я знахаря, ладно. — Да ладно тебе, я же вижу, что оно не изменилось, — негромко сказал Герман, приблизившись к нему, пока Карл возился с самогоном. — Поживет еще. — Оно стало больше есть, — он понял по лицу Германа, что это ничего ему не сказало, и не стал продолжать. Когда это божество подсадили внутрь болезненного мальчика Карла, оно уже было старым и слабым; с другими знахари не работали, это Феликс уточнил у Иво. С тех пор прошло еще тридцать лет — разумно ли считать усиление аппетита хорошим признаком, особенно если учесть, как сдал Куница в последнее время? Не нужно быть гением, чтобы понять это. Карл поставил перед ними темные лакированные чаши, наполненные черной в полумраке жидкостью. В нос ударил запах крепкого алкоголя. — Ну что, рассказывайте, что вы мне наделали, — сказал Куница, шлепнул на стол сверток с кровяной колбасой и принялся резать ее на крупные куски. — Что придумали, что начали, что закончили. А я вам, может, еще пару идей подкину. Феликс отхлебнул самогона, и на небе раскрылся его горьковатый вкус, облагороженный дубовой бочкой, в висках зашумело — да, кажется, он действительно был голоден все это время. *** — Твой выходной длился до заката, Феликс, — мастер окликнул его, когда он пытался проскользнуть мимо гостиной незамеченным. — Повернись. Где-то завывал сквозняк. Особняк мастера продувался им так же легко, как здания академии, и оказалось даже, что в личной комнате было холоднее спать, чем в дормитории. Чужой взгляд казался жгучим, лип к коже, и Феликс не решился встретиться с ним глазами. — Таскался по трущобам, — больше всего его раздражало то, что мастер ни о чем его не спрашивал. Нашелся тут знаток человеческих душ — Феликсу вечно хотелось огрызнуться, но он пока что мог только молчать в ответ. — Сходил бы на представление в театр, послушал бы музыку. Я ведь говорил тебе, чтобы ты не появлялся в таких местах. Он подошел ближе и Феликс подумал, что он прикоснется к его ободранной щеке, все еще горячей и опухшей, может, предложит какую-нибудь притирку, но пальцы мастера неожиданно больно сжали его лицо. — Если ты еще раз вернешься в таком виде, то пойдешь работать где-нибудь еще. К пациентам не пойдешь до тех пор, пока не залечишь лицо. Понял меня? Он коротко мотнул головой, пускай пальцы продолжали держать его как тиски. Мастер еще несколько секунд изучал его, весь такой аристократичный, испытывающий такое омерзение, будто он в навозе вывалялся, и наконец отпустил. — Таких, как вы, не исправишь, — сказал тот, когда Феликс развернулся, чтобы уйти к себе, и его вдруг пронзила ослепительно-яркая ненависть к нему, пробила насквозь, так что он даже сбился с шага. — На что я надеюсь. — Сдохни, урод, — буркнул он себе под нос, скрывшись в темноте коридора. — Чтоб вы все сдохли. *** — Жаль, что Ганса больше нет, — сказал Герман, когда они поднимались к центру города по Деве-мученице. — Когда работали втроем, легче было. Феликс промолчал. В последнее время он стал больше курить и сейчас заметил, что ему не хватает дыхания при ходьбе в гору — отказываться от табака не хотелось, только он и мог прочистить голову от скучных, но прибыльных заказов Карла, но и становиться развалиной он не планировал. — Понятное дело, необходимый риск, но если бы старуха знала, что наш старший вот так глупо умер… Разорвался накопитель. Ганс истек кровью, изрешеченный осколками, лишившийся шести пальцев — а может, умер даже раньше, потому что для взрыва такому плетению нужен избыток силы. Что чувствует человек, когда его опустошают досуха? Успел ли он подумать о том, что искры проходят через это каждый день? Когда к Феликсу прибежал мальчик-связной с круглыми от ужаса и возбуждения глазами, он ничего не почувствовал. Казалось, работали вместе уже столько лет, должны были развить эту мифическую связь мага и искры, но когда он услышал, что Ганса не стало, то подумал только об ошибке, которую мог допустить в проектировании заклинания и о том, что работать теперь станет сложнее. К счастью, оставался его младший брат с таким же слабым даром, уже проверенный на нескольких простых заказах, но они с Карлом давно хотели расширяться, а с всего одним надежным магом, способным работать с Феликсом, это пока что было невозможно. — Голова просто трещит уже к полудню. Ты уверен, что там нужен дублирующий механизм? Может, хватит одинарного? Феликс, это же просто снаряд для аркебузы. — Кому надо, те уже научились сбивать одинарные плетения, — обычно он не объяснял, зачем усложнял привычные чертежи, но до перекрестка, на котором они прощались, было еще две улицы. — Слышал про инцидент на фабрике? Конечно, Герман не слышал. Это было еще с Гансом — Карл позвал их к себе и показал перекрученный и вздутый ствол аркебузы, внутри которого остановилась и расцвела прежде времени их пуля. — Ее охрана додумалась до поля, которое путало заклинания. В итоге сахарная фабрика до сих пор не принадлежит Карлу, а мы с тобой понемногу слепнем, составляя такие заклинания. Радуйся, что пока что их хватает. И что Карл тогда не спустил на них с Гансом своих собак. Тогда он почти сделал это, и Феликса пробрал привычный озноб, когда он вспомнил об этом. Если им придется усложнить плетения еще раз, то Герман может не справиться. Это было понятно с самого начала — в семье Оттенов не водилось ни особенно сильного дара, ни большого ума. Ганс еще мог импровизировать, если чего-то не понимал в чертеже Феликса, но Герман сразу же посылал ему записку с вопросами — иногда такими идиотскими, что Феликс не сразу находился, как ответить на них. Оран был примерно так же туповат, но он хотя бы с детства учился работать с такими плетениями… Они простились на обычном перекрестке, и Феликс успел заметить, как следом за Германом в полумрак Тюльпанной улицы сворачивает человек Куницы. Тот тщательно следил за тем, чтобы с его магами ничего не случилось. Постояв у витрины с кружевными воротниками и манжетами, он медленно двинулся дальше. Улица вокруг него казалась полустершейся, мутной — надо будет постараться делать чертежи покрупнее, хотя если переправлять их в Зюдланд, то от обычного формата никуда не уйти, иначе голуби перестанут долетать до заказчика. Найти, что ли, переписчика? От дома как всегда веяло неосязаемым теплом. Феликса всегда чаровало то, как ощущалась его сила, как она отличалась от чужой — отдавать ее заклинанию было ничуть не лучше, чем человеку, пускай и не так унизительно, и каждое плетение вокруг дома в свое время подарило ему не одну мигрень, но зато теперь он наконец-то чувствовал себя в безопасности, закрыв за собой дверь. Маг увидел бы, как совместились контуры плетений, когда он закрыл дверь; Феликс понял по легкой зыби, что внешние слои нетронуты и работают исправно. Внутри был Оран, и Феликс поморщился от привкуса тухлого мяса, появившегося на языке, когда он вляпался в истощенное мальчиком плетение. Рядом с ним они постоянно тускнели, даже если тот был в нормальном настроении; если он пытался исправить их, то делал только хуже, размывал нити, рвал их слишком сильным потоком силы, и Феликс запретил ему это делать. Он разулся, вслепую поставив туфли на место. По привычным ориентирам отыскал нужный узел и оживил его, потом стряхнул ломоту с пальцев, стараясь не думать о младшем брате и о том, как ему надоело вечно убирать за ним, как надоел привкус его силы, этот маслянистая, ничем не перебиваемая горечь, которую он не чувствовал только когда закрывался внизу. Вальдемиро задерживался на репетиции, при мысли об ужине к горлу подступила тошнота, так что он забрал с кухни буханку хлеба — ну конечно, Оран не удосужился завернуть ее в восковую ткань, это ниже его достоинства, вспышка гнева отозвалась в голове привычным уколом боли — и направился к себе. От работы ему всегда становилось легче. Сами стены его подвальной мастерской, казалось, поддерживали его в возмещение за то, что когда-то произошло в них. Там даже Оран ничего не мог испортить.