Хорошие люди

Как Феликс ухитрился заполучить дом на Охотничьей улице, Оран не знал. Фрида однажды обронила что-то про его первого мастера, но сколько бы Оран ни расспрашивал ее, больше она ничего не говорила. Феликс тем более не распространялся об этом; он вообще не любил вспоминать о тех годах, когда еще работал на магов, а не нанимал их для себя. В любом случае, Орану повезло, что у его брата был дом на четыре жилые комнаты. Он бы не смог жить в дормитории, Феликс часто говорил это, и Оран верил ему. Он смотрел на его холодное лицо, на заплетенные в косу светлые волосы и думал о том, что слышал о происходящем в университете по ночам; о том, что Феликса, должно быть, тоже не любили. Может быть, он стал таким из-за того, что был заперт вместе с воспитателями и другими учениками; может быть, если бы ему повезло жить в городе, он не спал бы сейчас с мужчинами. Однажды Оран сказал ему об этом, когда они оба напились в городе, и сбежал домой, увидев, как изменился его взгляд. В день, когда он вылетел из академии и застал казнь, он проспал весь вечер, поленившись даже отмыться. Вонь все равно почти успела выветриться, обычно ей хватало даже прогулки возле канала. Он разве что вывесил одежду за окно, обтерся влажной тряпкой и рухнул на постель в своей комнате под крышей. Он жил здесь уже семь лет и ему стало здесь тесновато — пускай мебель и была рассчитана на взрослого, но кровать уже была ему коротка, а стол покрылся глубокими рытвинами, вырезанными ножом. Каждая из них была следом вечера, когда ему было по-настоящему тяжело: драка в школе, неподдающаяся грамота или арифметика, Феликс, ожидавший от него настоящих успехов, а не похвалы учителей за простую магическую сетку. Вальдемиро, который все лез к нему, как будто не видел, что Оран не хочет с ним говорить. Самая глубокая из рытвин, подточившая ножку стола, появилась в вечер, когда к их дому пришли мастера из гильдии аптекарей. Единственной вещью, которой не коснулось гниение, был сундук со старыми вещами. Оран редко не открывал его после того, как много лет назад заметил, что его куртка уже почти не пахнет Пальцами. Тогда он в спешке перебрал все свои сокровища — морской узел, который ему сделал отец из обрывка веревки, сальной и черной от грязи, вышитая мамой рубашка для совсем маленького ребенка, вся в лепестках и волнах, корявый кукольный венок Иво, ощетинившийся шипами. Все еще слишком большая шапка с козырьком, из-за которой он ходил как слепой, пока Феликс не купил ему новую, пошитые из чьей-то юбки штаны, маленький нож с крапинками ржавчины, нитка ракушек, горсть старых истертых монет, найденных на берегу, детские кломпы, отполированные изнутри его ногами до бархатности. Все еще несло на себе запахи, яркие, резкие, часто неприятные, но все равно напоминающие о доме. Оран тщательно завернул вещи в тряпки, натолкал соломы в углы сундука, смутно надеясь, что это защитит их и от времени, и от гниения, в те годы проявлявшегося уже сильно и часто, и доставал их только в самые плохие дни, когда казалось, что еще капля, и он лучше уйдет пешком домой, чем останется здесь. Этот сундук так же удерживал его от ухода в дормиторий, как и страх того, что могло произойти там. Если бы не он, то Оран бы не выдержал все эти семь лет; может быть, его всплески проявлялись бы еще сильнее, и его бы уже казнили на площади за них. Фрида спасла его от наказания. Феликс вернулся домой когда уже стемнело — сквозь сон Оран услышал голоса внизу, нагрелась труба дымохода возле изголовья и он придвинулся к ней, положив руку на шершавый металл. Его никто не стал тревожить ни с ужином, ни с нравоучениями, и в тысячный раз в своей жизни Оран подумал, что его брат не так уж и плох. В шрамах на руках, ногах и спине виноват только он сам, а не Феликс. Утром ему снова повезло. Проснувшись неожиданно поздно, он несколько минут смотрел в скошенный потолок, вдыхая запах шерстяного одеяла. Труба успела остыть, но на чердаке все равно было тепло до душноты. Оран прислушался и ничего не услышал — ни разговоров, ни звяканья посуды с кухни. Должно быть, Феликс давно ушел к себе в подвал, и можно выбраться из дома, не повстречав его. При мысли об этом сердце упало. Лучше бы он стерпел наказание и пошел к де Восу вместе с братом. Оран много слышал об этом человеке. Феликс его не выносил, но еще со времен академии дружил с его искрой, хотя то, что они стояли по разную сторону гильдейских порядков, накладывало на их отношения свой отпечаток. Изредка они встречались с Марком в пивной, но в последнее время такое случалось все реже. Феликс как будто помешался на работе. В тазу оставалось еще немного воды, и Оран умылся, выплеснул остатки в окно, сначала проверив, не решил ли кто-нибудь поработать в саду за домом. Однажды он вылил грязную воду прямо на Феликса, и после того, как наконец смог ходить без хромоты, больше так не рисковал. Куртка, шерстяные штаны и воротник рубашки все равно слабо попахивали тухлым. Одежды у Орана было немного, только самое необходимое, так что пришлось доставать старые вещи, залатанные, надставленные и потертые. Большую часть заплаток он пришивал сам — конечно, можно было попросить мефрау Любек, но она приходила только на половину дня, и они редко сталкивались друг с другом. Сегодня, кажется, у нее и вовсе был выходной: дымоход соседнего дома отбрасывал короткую и густую полуденную тень, но труба возле кровати даже и не думала нагреваться от кухонного жара. Приоткрыв люк в полу, служивший ему дверью, Оран прислушался к тишине и решил позавтракать булочкой Фриды. Глотнет чего-нибудь, проходя через кухню — все равно вряд ли там осталось съестное после ужина. Когда-то эта улица была частью охотничьих угодий, и этот дом был самым старым на ней. Город рос быстро, семья, владевшая землей, обнищала и продала ее магистрату, который проложил здесь улицу и облагородил канал. Дом Феликса по сравнению с соседними был совсем маленьким, по две комнаты на этаж, но зато сложенным из настоящего камня. Чтобы спуститься из своей комнаты, Орану нужно было откинуть крышку люка и воспользоваться приставной лестницей, которую еще семь лет назад прочно прикрутили к полу, чтобы он не упал; наощупь пробраться через заставленную ненужной мебелью кладовую — окна здесь были заложены кирпичом, потому что Феликс не собирался платить налог за дневной свет еще и в этой комнате — потом прокрасться по маленькой, двоим не развернуться, площадке у спальни Феликса и Вальдемиро. Когда-то их комната была проходной, но когда Оран приехал в Дрехт, здесь перенесли стену в сторону, сделав коридор специально для него. Он был благодарен за это — может, взрослым и было бы все равно, если бы он нарушил их приватность, но его мутило от одной мысли о том, что делается в спальне. Потом крутая узкая лестница с выскобленными и натертыми песком белыми ступенями; по правую руку стена мутного стекла, сквозь которую вечерами пробивался свет свечей из гостиной. Она нагревалась от тепла кухни, но сейчас была неприятно холодной. Пройти через обеденный угол, где ели, если были в одиночестве, заглянуть в кухню в поисках кувшина с каким-нибудь питьем — на столе стоял настой мяты и имбиря, и Оран украдкой отхлебнул прямо из горла, поморщившись от того, что Феликс опять не стал подслащивать его. Из-за двери в подвал тянуло сырой магией, и Оран с неохотой занес руку, чтобы постучать, но вовремя заметил конверт на столике для записок. Стремительный, мелкий почерк брата мог быть аккуратным и округлым, но, очевидно, тот не счел нужным потратить на это время. Аптечная улица, дом три. Он никогда не бывал там, потому что в этом не было нужды — какой-то из бывших хозяев Феликса был лекарем, и пока тот работал на него, успел набраться знаний. В ту самую ночь, когда гильдийцы пытались вломиться к ним в дом и Оран со страху едва не сгноил ножку стола, Феликс потом вправил сломанный нос своему любовнику, и когда тот зажил, то почти не изменил свою форму. Те немногочисленные лекарства, которые им иногда все-таки были нужны, он тоже мог сделать самостоятельно, и потому сам не рисковал сам появляться на улице, где жило столько недоброжелателей, и Орану не советовал. Но не убьют же его там. Времена, когда было страшно ходить по улице, прошли — Карл недвусмысленно дал понять гильдиям, что Янсенов трогать нельзя. Карл мог защитить их даже от закона. На столике лежало кое-что еще. Обычно Феликс сразу же уносил к себе посылки из дома, но в этот раз Иво положил сверток и для Орана. В чисто выстиранной тряпке лежали вырезанные из дерева фигурки — несколько рыб, небрежных и занозистых, что-то, похожее на зуб и, кажется, голова козла. Оран покрутил ее так и эдак, прикидывая, не может ли она оказаться птицей, и в конце концов решил, что Иво все-таки изобразил кого-то из своего стада. Эти фигурки нужно было отнести в храм Рыбохвостой, но порой Оран оставлял их у себя. Еще раз проведя пальцем по морде козла, по загнутым рогам, он засунул ее в карман вместе с остальными. Из подвала доносилось металлическое постукивание инструментов. Оран закрыл глаза и дал себе увидеть силу брата, пробивающуюся даже сквозь защищенную дверь. Это были не упорядоченные нити, которые получились бы у него самого, одновременно строящего и наполняющего заклинание; когда искра вливала магию в подготовленный контур, она фокусировала поток грубо и приблизительно. В классическом представлении у силы не было запаха, вкуса или температуры, ее описывали как нити или потоки света, но это были только метафоры. Орану представлялось, будто это золотая изморозь на окне, от ее холода пощипывало пальцы и щеки, но она же и грела; это были водоросли на скалах, обвивающиеся вокруг него. Когда он в академии проходил мимо группок искр, тренирующихся перед уроками, то чувствовал что-то подобное, но всякий раз оттенок ощущений отличался. Не подумав, он приложил руку к обшитой металлом двери и спутанные, беспорядочные потоки потянулись к нему. Если бы он был умнее, то мог бы работать с ним; они были бы ближе друг к другу. Феликс единственный, кто мог понять его, пускай и был искрой. Брат мог бы давать ему силу не чтобы взбодрить после наказания, когда и сам, кажется, стыдился того, что произошло, а просто так. Если бы он только старался сильнее... Мягкие завитки магии дрогнули, изменив свою траекторию и Оран торопливо отодвинулся, оборвав контакт. Наверное, Феликс почувствовал его и прервал работу, или он опять испортил какое-нибудь плетение. Он выскочил из дома прежде, чем брат успел подняться к нему и дать выволочку, и вспомнил про конверт в кармане только на углу улицы. Тот был не запечатан; Оран свернул в переулок, приостановился, зачем-то посмотрев конверт на просвет. Вряд ли Феликс написал там всю правду о его способностях. Можно не бояться, что де Вос с порога узнает не только про всплески, но и про то, насколько он бездарен в науках. Феликс мог даже расхвалить его, и на секунду Орану захотелось прочесть письмо, пускай даже похвала и не была правдой. — Чего встал? — мимо него протиснулся помощник булочника из лавки напротив, и Оран очнулся от своих мыслей. Колокола начали бить час дня. Аптекарская улица была недалеко от старого рынка, и Оран едва не потратился там на жареный пирожок с грибами. Булочка Фриды была скудным завтраком, а в последние месяцы Оран особенно остро чувствовал постоянный голод. И вдобавок это купило бы ему время перед знакомством с де Восом — пока он петлял по улицам, выискивая нужный указатель, от волнения его несколько раз прошиб пот. Что, если его не возьмут? Может быть, тогда от него откажется и тот маг Карла. А если его отправят обратно в деревню? Оран остановился, глядя на побеленный дом с часовым механизмом на двери. Билет до Пальцев стоит всего два стювера — может, если он походит по улицам еще немного, то найдет их. Фрида еще намекала на то, что когда Феликс учился, то как-то зарабатывал деньги. У него тоже может получиться. — Если ты постучишь в молоток, дверь откроется быстрее, — сказали ему из приоткрытого окна. Комната была не освещена, и черты лица человека тонули в полумраке. — Привет, минейр Янсен-младший. Марк оказался ниже, чем помнилось Орану, и гораздо толще. Впустив его в лавку, тот вернулся за придвинутую к окну конторку, ловя остатки дневного света, пока солнце не зашло за соседние дома. — Пришел обзавестись часами? Ну и вымахал же ты. Как там Феликс? В лавке пахло металлом, деревом и клеем, голос Марка тонул в шелесте часов. Оран так и остановился на пороге, не решаясь двинуться дальше — комната была заставлена столами с образцами, застекленными и покрытыми тканью, с посверкивающими из-под стрелок чарами. — Он передал письмо минейру де Восу, — Марк удивленно хмыкнул и протянул руку за конвертом, и закатил глаза, увидев строчки. — Боже, не мог же он… Садись, если хочешь — за тобой стулья для посетителей. Элиас скоро придет. Оран пробрался между двумя высокими столиками, стараясь не коснуться даже закрывающей их ткани. Признаков всплеска пока не было, они редко случались два дня подряд, но у него дрожали колени при мысли о том, что каким-то образом его дефект мог усилиться и проявиться снова. До вчерашнего дня он не касался людей — стоило ему вспомнить минейра Вейбека, как ему стало еще хуже. Он отправит ему письмо с извинениями. Может быть, даже купит корзину фруктов, если его примут в подмастерья. Феликс еще долго не даст ему денег. — Ничего себе, — тихо произнес Марк, свернув письмо и взглянув на примостившегося в углу Орана. — Старина Носач. Мне он нравился — вы уже ходили с ним в поля? Оран помотал головой. Так значит, Феликс написал всю правду. Глупо было надеяться на что-то еще, он и так соврал в кабинете ректора. — Ну, раз вы обошлись таким штрафом, травмы незначительные, — особенной уверенности в голосе Марка не было. — Напишу ему письмо. И что, сейчас тоже хочется взорваться? — Я никогда не хочу, чтобы это происходило, — за окном мелькнула высокая фигура и Марк снова подскочил к двери, загремев запорами. Оран тоже оказался на ногах, сам не заметив этого, сглотнул, будто это могло вернуть подскочившее к горлу сердце. — Дочка Мунсов залила башню вареньем, — Элиас де Вос оказался крепко сбитым мужчиной, едва не задевающим притолоку головой. Марк принял его летний плащ, протянул письма со своей конторки, поклонившись только для проформы. Оран так и застыл на месте, не успев поздороваться, прежде чем маг углубился в перелистывание бумаг. — Может, они хоть в третий раз будут держать ее подальше от часов? Что за дети пошли, — Марк вернулся из задней комнаты с домашними кломпами в руках, и де Вос не глядя переобулся. — Да, там письмо… — Не думал, что Янсен когда-нибудь про меня вспомнит, — для того, чтобы прочитать записку, понадобился один взгляд, и де Вос повернулся к Орану. — А похожи. — Не смотри на то, что Феликс там понаписал, — Марк снова вернулся к ним, убрав уличную обувь мастера. — Мне кажется, он его просто ненавидит. Оран вспыхнул под их взглядами. — На самом деле нет, он заботится обо мне, — пробормотал он. Тиканье часов начинало действовать ему на нервы. — Правда где-то посередине. Дай-ка руку, — де Вос шагнул к нему и взял его в спешке обтертую об штаны ладонь, провел кончиками пальцев по линиям на ней. Кожу кольнуло от прикосновения чужой силы, Оран поморщился, но послушно ждал вердикта. Учителя порой тоже так делали — осматривали узлы внутреннего плетения, оценивали ресурсы, возможный потенциал. Были даже суеверия насчет предрасположенности к какому-то виду магии, но в одной книге Оран вычитал опровержение этому. — Ты не кажешься дефективным, — де Вос почти что отпустил его, когда по его лицу вдруг пробежала тень, он на секунду сжал пальцы сильнее, но сразу же дал убрать ладонь. — Просто хороший материал для мага. — Может, синдром искры? — Марк тоже подошел поближе, будто бы чтобы снять ткань с образца часов. — Может и так. Принеси чертежи к шестому изделию и зажги светильники, — де Вос потер кончики пальцев, все еще задумчиво глядя куда-то в грудь Орану. — Думаю, ты понимаешь, что твои всплески мне не нужны. Работы много, а будет еще больше. — Да, минейр, — наблюдать за работой искры было странно. Феликс бы удавился, попробуй кто-нибудь распоряжаться им. — Мой брат думает… — Ему стоило бы думать поменьше, — маг принял тонкую папку из рук Марка, пролистал ее и протянул Орану. — Прочитай, что видишь. Если справишься, то можешь звать меня Элиасом. Феликс обожал чертежи. Когда Оран еще даже не начинал изучать магию, а занимался в грамматической школе, тот в качестве великой чести разрешал ему копировать свои заклинания — потом Оран осознал, что это была первая и единственная педагогическая находка его брата, потому что дальше в ход шли только лишение еды, линейка и другие сподручные инструменты для порки. В семь лет Оран тоже любил переплетения цветных линий — черные для механизма, который следует отлить, обработать и собрать, красные, синие и зеленые для разных уровней заклинания. Ему даже казалось, будто у него есть талант и когда-нибудь он сможет в этом разобраться. Чертежи де Воса были двухцветными, и Оран сощурился, пытаясь разобрать их на пожелтевшей бумаге. — Тут… билянец?.. А это тогда лопатки, они держат вот это колесо и оно… Вращается, — боже, до чего он был жалок. Он почувствовал, как заливается краской еще сильнее, кровь ударила ему в голову и взбухла венами на висках. Мужчина молчал; Марк мерно поскрипывал пером. Оран так и не нашел, что делает колесо своим вращением, рисунок был какой-то странный, так что он попытался зайти с другого конца. — А вот тут этот, как его… Спусковой механизм. И он… шпиндельный? — Де Вос молчал. Оран сглотнул, уже готовый к нотации и, возможно, удару линейкой за тупость. — Ну вот тут он переходит к регулятору, и еще вот тут, и он замедляет вот это все... — Ты бы хоть чертеж перевернул, — наконец заговорил часовщик, насмотревшись на это. Оран быстро взглянул на него и убедился, что мужчина был вполне спокоен. Может, он и не обмирал от восхищения при виде его познаний в механике, но ругаться не собирался. — А почему тут такие пропорции? — спросил он, осмелев от такой вседозволенности. — В башню такое не засунешь, все слишком широкое. — Я смотрю, ты умный парень, — вопрос Восу понравился. Он оглянулся на прекратившего писать Марка, затем поглядел по сторонам и вдруг увлек Орана за собой к дальнему столу, на котором стояло что-то длинное и приземистое, закрытое коричневой тканью. — Узнаешь? Он бережно снял покрывало и после того, как Оран прочихался, то увидел дворец темного металла, протянувшийся по всему столу. Тот не был похож на здание мэрии с Рыночной площади, единственный дворец, который Оран видел в своей жизни — маленький, высокий, поджавший бока, к которым притерлись лотки и прилавки. На здание академии, когда-то принадлежавшее аристократам, тоже. Дворец де Воса был ниже, с башенками и выступами другой, округлой формы. Оран наклонился поближе и заглянул в неосвещенные окна, за которыми лежали миниатюрные анфилады залов. Стены были украшены незнакомыми узорами; подъездную площадь умостили белыми пластинами — то ли кость, то ли фарфор, в темноте не рассмотреть. — Они заводятся от ключа, да? — наверное, ходили эти часы еще лучше, чем смотрелись. Сейчас от них не было слышно ни звука, и Оран не чувствовал жизни во внутренних плетениях. — Как все остальное. Не верю в этот самоподзавод, — де Вос не стал демонстрировать их работу и прошел кругом по комнате, снимая с образцов ткань. — Слышал, твой брат что-то пытался здесь изобрести. — Пытался-пытался, и сел в лужу, — пробормотал Марк. Оран кивнул, проглотив неприятное чувство от этих слов. Поспорить он не мог — Феликс и правда пару лет назад долго работал над механизмом, который оставил бы ключи в прошлом, но ему это не удалось. — Интересно будет посмотреть, каков ты в работе. Не будь ты Янсеном, я бы еще подумал, подмастерье на полгода — это нонсенс, но от тебя может выйти толк. Марк, контракт. Искра снова исчез в подсобных комнатах, по дороге подмигнув Орану, который до сих пор боялся вздохнуть полной грудью. — Платить много не буду, ты здесь не чтобы зарабатывать деньги, — теперь де Вос зажигал масляные лампы, готовя лавку к открытию. Колокола на ратуше били два часа дня — здесь явно не кипела торговля. — Стювер в неделю, и когда войдешь в дело, по стюверу сверху за законченный механизм. К концу недели выучишь шесть калибров, потом будем дополнять. Знаешь, что такое калибр? Оран снова кивнул, не доверяя голосу. Его и правда брали в подмастерья — даже лучше, у него теперь появятся свои деньги, которые не надо будет выпрашивать у Феликса. Нужно будет купить ему что-нибудь приятное с первой получки, чтобы поблагодарить хотя бы и за то, что тот научил его, что калибром зовут часовой механизм. — Как выучишь — сдашь мне экзамен. Без этого к работе не подпущу, будешь заниматься только учетом. Марк, найдешь ему занятие? Марк передал ему бумагу с контрактом и перо, махнул в сторону своей конторки, с которой уже исчезли письма. — Потом сложи за собой стол, вот так, ясно? — он показал Орану на пружину под столешницей, и направился к Восу. — Может поперебирать детали, или сделать подпил. Должен справиться, Феликс давал их ему как игрушки. — Бедный парень, — их голоса заглушила закрывшаяся дверь, но Оран все равно расслышал последнюю фразу. Что последовало за ней? “Жить с таким тупицей” или “с таким монстром”? В итоге Оран несколько часов заполнял книги учета, пересчитывая остатки материалов в ящике на пятьдесят ячеек. Их в лавке, как ему сообщил Марк, было шесть, и эта кропотливая, нудная работа грозила растянуться на месяц. Изредка до него доходила остаточная энергия заклинаний из мастерской, и в такие моменты Оран прекращал пересчитывать шестеренки и вглядывался в тающие плетения. Они были совсем несложными, каждое не больше пары ключевых узлов — видимо, де Вос предпочитал делать слои независимыми друг от друга, и только потом соединять их. Пожалуй, на такое Оран был способен, и когда Марк выпроводил его из кладовки и вручил первый том чертежей, он сразу же раскрыл его, и вышел на улицу уже не глядя себе под ноги. — Я прихожу в лавку в десять, — напутствовал его искра, остановившись на пороге. За спиной у него играли огни, которых он не мог видеть, и поднявший было глаза Оран замер, разглядывая их. — Мастер - в полдень. Выучишь это до его прихода? Увидев выражение его лица, Марк рассмеялся и махнул рукой. — У тебя неделя, не бойся. Приходи завтра пораньше, потренируешься на выбраковках, пока мастера нет. Привет Феликсу! Оран помахал ему на прощание и развернулся к сумеречной улице, с наслаждением вдохнув речной ветер. Почти все лавки уже зажгли фонари у своих дверей, с рынка шли торговцы побогаче и служанки из хороших домов, и Оран против воли пошел за ними, глазея по сторонам. Сегодня сила не беспокоила его. Такое случалось после особенно сильных всплесков — иногда периоды затишья длились несколько недель, даже месяцы, и Оран начинал думать, что все закончилось. Он день за днем осматривал комнату и свои вещи, принюхивался, просыпаясь от кошмаров, удерживался от злости и обиды, и как только он говорил себе, что теперь свободен, что все или прошло, или он научился контролировать себя, что его маленькие ритуалы на удачу сработали, как стол снова покрывался тонким слоем гнили. Ноги сами вынесли его к храму Рыбохвостой. Он стоял далеко в стороне от Церковного острова, даже не на берегу канала, как требовал канон, и был почти заброшен здесь, в пяти днях пути от моря, но Оран все равно порой приходил к нему. Он остановился у серых от пыли колонн, стараясь не обращать внимание на толпу у питейной напротив, и пошарил в карманах. Дома, в Пальцах, Рыбохвостой носили железо, ракушки и цветы шиповника — лишних денег для пожертвований ни у кого не было, даже у зажиточной семьи Янсенов. Если в деревне был мертвец, то его семья несколько недель оставляла еду в храме или на берегу, чаще прочих поминала богиню, но денег все равно не носила. Каково же было удивление Орана, когда он в первый раз пришел в городской храм и узнал от оборванных служителей, что богам нужно жертвовать настоящие дуиты и стюверы, и даже фигурки, вырезанные Иво, принимались здесь с большой неохотой. — Скажи, что женишься, как вернешься в столицу. За месяц она уже думать про тебя забудет. Его выдернула из размышлений громко сказанная фраза за спиной, и Оран оглянулся, наконец набрав в горсть пфеннинги и пару деревянных рыб. Храм за распахнутыми дверьми освещал луч заходящего солнца, пробившийся сквозь переулок: синяя и зеленая мозаика на полу, плитка с морскими волнами на колоннах и на пьедестале статуи; протянутая каменная ладонь. У пивной разговаривала компания молодых мужчин в зеленых дублетах, потертых и засаленных несмотря на то, что стоили они немало — у Вальдемиро была накидка такой ткани, очень модной в этом году. Тот болтал про нее несколько месяцев, пока Феликс не сдался и не купил ее; уши Орана при этом страдали за компанию с ним. — А ребенок? Крови-то не было, — один из них был пьянее других. Оран зачем-то прищурился, пытаясь рассмотреть его лицо в густых тенях, но наткнулся на чужой взгляд и торопливо опустил голову, снова принимаясь шарить в карманах — теперь уже только для виду. — А может, он и не от тебя, — рассудил кто-то третий. — Раз она с тобой гуляла, то, может, и еще с кем-нибудь. Да я сам бы с ней погулял. — Ты сам говорил — делал все со спины. Значит, не залетела бы. Не трясись, Тим, найдет она папашу. Хочешь, поживи у меня — три дня осталось, потеснимся. Оран сделал шаг за колонну, чуть не наткнувшись на засыпанную мусором чашу для пожертвований, и снова вгляделся в компанию. Его зрение стало острее за этот год — пятна энергий проступили почти сразу, ему даже не пришлось помогать себе сощуриться, надавливая на глаза пальцами. Прохожие почти не излучали магию. Порой на них можно было заметить острый проблеск амулета или заговоренной вышивки, порой жизненная сила скапливалась в каком-нибудь органе и горела приметной кляксой. В сгустившейся по вечернему времени толпе промелькнуло несколько искр, ярких, так наполненных магией, что Орану казалось, будто от них веет теплом. Проводив взглядом девушку с меркнущим от усталости свечением, он выглянул из-за колонны и улыбнулся самому себе — да, он угадал верно, даже не подойдя к тем мужчинам близко. Сильными магами они не были, иначе ему не удалось бы рассмотреть, как их сила свивается в узлы и переплетения. Оран прищурился посильнее, пытаясь рассмотреть все в подробностях — правду говорят, что на правую руку бойцы делают заклинания с разомкнутым плетением, или все-таки у них все будет по учебникам? Расспросить бы их самих и про щиты, и про атакующую магию, и как они справляются с выгоранием внутренних плетений, когда в бою нужно творить одно заклинание за другим, а искр рядом нет. Каково это вообще — быть в бою? Они счастливы, что могут защищать родную провинцию? Ждут ли они нападения даманцев с южных границ, и что они чувствуют, когда слушают новости о Мехельбурге? — Ну что, оклемался? Пошли уже, а то всех попрошаек сейчас сманим, — его все-таки заметили даже в его укрытии, и Оран досадливо прикусил губу. Вот, значит, за кого его приняли. Даже не посмотрели, что он тоже почти что маг. — ...и вообще, я за то, чтобы гостить сразу у четырех. Берешь тогда карточку, смотришь, у кого безопасные дни… — Мерзко, — пробормотал Оран. Этим ли стоит заниматься, когда ты поступил на военную службу? О ней мечтали все мальчишки, узнав про свои способности к магии; ради этого они брали дополнительные тренировки и классы, готовились к экзамену, только-только перейдя из школы в академию. Военные маги были образцом, идеалом — разве им самим не были отвратительны их разговоры? — Подавать-то будешь? — из храма на него уже давно смотрел смотритель. От него несло дешевым пойлом, и если бы Оран не знал его в лицо, то решил бы, что это бродяга. — Стоишь тут, топчешь… — Пожалуйста. Оран сунул ему в ладонь нагревшиеся монетки, хотя пока он наблюдал за людьми на улице, то уже успел переменить свое мнение и решил поберечь их для следующего раза. Ни помолиться, ни положить пожертвование прямо в чашу у ног Рыбохвостой не получилось, и пока он наугад бежал по заполненной улице, его уши горели от стыда. Видимо, квартирующихся в городе военных и правда переводили в другое место. Еще несколько раз Оран слышал такие разговоры от лавочников, от женщин с красными израненными руками, стоящих возле общественной прачечной. Молодые мужчины, встречавшиеся ему на пути, все казались подавленными — наверное, только те четверо у пивной радовались отъезду. Когда Оран пересекал мост через большой канал, ему вдруг подумалось, что кто-то из них мог отправиться в гарнизон недалеко от Пальцев. На мостовую перед ним лег теплый свет из отворенной кем-то двери, и он остановился, неспособный отвести от него взгляд. В глубине души он все еще верил, что в Пальцах все осталось по-прежнему. Они с Феликсом и Фридой поминали родителей, относили деньги и хлеб в храм, но когда Орану пришла в голову мысль, что он мог бы когда-нибудь тоже приехать в тот гарнизон и увидеть свой дом, то на долгую секунду ему виделся свет масляных ламп, которые зажигал отец по вечерам, и фигура мамы на пороге. Прошло всего три года с тех пор, как он бывал там в последний раз — неужели эти перемены в самом деле так непоправимы? — Ну чего встал, — кто-то толкнул его в плечо и Оран вздрогнул, нехотя шагнул на позолоченную светом мостовую, а вслед за этим захлопнулась и дверь, оставив его в полумраке. Вокруг их дома плотным коконом свились защитные плетения, и для Орана они мягко светились в сумеречных тенях. Пройдя пешком половину города, он ненадолго остановился на углу улицы, вдохнул холодный и влажный воздух, напоминающий не о море, а о раскинувшихся вокруг Дрехта польдерах, которые он так и не полюбил. На секунду плетения загорелись ярче, сила разлилась по ним из главного узла в подвале дома. Теплая и тягучая, она затерялась на подступах к внешним щитам, но Орану все равно показалось, будто она окатила его волной. Может быть, и нет ничего такого в том, что ему не записаться в армию; может, ему и не нужно возвращаться в Пальцы. Пока есть Феликс, у него есть дом, переливающийся в ночи, как маяк, и можно притвориться, что у родителей там, далеко у Авергена, все по-прежнему. — Есть кто дома? Феликс, де Вос — то есть мастер — дал мне свои чертежи!