Хорошие люди

— Четыре дуита? — Берт казался разочарованным. — Ты две недели у них мучился, и тебе заплатили всего четыре дуита? — Да Элиас вообще не должен был мне платить после всего того брака, — Оран сдул пену с кружки и сделал большой глоток пива. Его так распирало от гордости после всего произошедшего — и наконец получившихся плетений, и того, что расщедрившийся де Вос всучил ему плату за выполненную работу, что даже посредственное пиво казалось почти таким же хорошим, как у отца в трактире. — Так значит, тебя надо было только разозлить? — Берт пока не торопился прикасаться к своей кружке. Оран встретил его у ворот академии, так что он был еще в коричневой форме и все поправлял сумку с конспектами, с недоверием оглядываясь на других посетителей пивной. — Странно все-таки, что они так себя ведут. Он ведь твой брат. — Они это не всерьез, — нет, поначалу Орану и самому казалось, что они ненавидят Феликса, но поразмыслив над этим, он решил, что в их словах был смысл. Стоит передать их брату, чтобы тот знал, что происходит в гильдии оружейников. — Просто он такой человек, что трудно говорить о нем спокойно. Они хорошие люди. Берт сжал губы, но больше ничего не сказал. Перед ними положили доску с хлебом и влажно блестящей соленой сельдью, и теперь он уже не устоял перед искушением. Оран улыбнулся и подвинул доску к нему поближе — а поначалу отказывался от того, чтобы на него потратили целый дуит. — А что там у вас происходит? Виллем не достает? Оран взял и себе кусок хлеба, положив на него молодую селедку. В этом году она появилась раньше обычного, и стоила дороже, чем в середине или конце сезона. Но раз он получил свои первые заработанные деньги, то можно и потратиться. — Сегодня его заставили переписывать правила академии, — Берт утер крошки с губ, отхлебнул наконец пива и рыгнул. — Проходим анатомию зайцев — да, ты ведь, верно, и не слышал, что Носатый вернулся? Его хорошо подлатали, но живых зверей нам уже не дают. — Здорово. Я отправлял ему записку, но он не ответил. Ему до сих пор было стыдно вспоминать тот всплеск. Феликс говорил, что все улажено, да и Марк упоминал, что минейр Вейбек по большей части отделался испугом, но иногда Орану снилось, как лицо склонившегося над ним учителя вдруг чернеет и сползает с черепа, падая в мутную болотную воду. — Раз уж мы тут сидим… — Берт огляделся по сторонам, не увидел никого подозрительного и вытащил из сумки свои записи. — Давай я покажу тебе, что мы проходили сегодня. — Не боишься, что тебя обкрадут? — поддел его Оран, и Берт шикнул на него, рассмешив еще сильнее. — Смотри, вон тот парень так и ждет, чтобы выхватить их у тебя из рук! Скорее, придави их селедкой, тогда ты спасешь тайные знания магов! Берт молча покачал головой, глядя на его веселье, но Оран видел по его глазам, что и он готов улыбнуться. Пиво оказалось крепче, чем они думали сначала, свет ламп — тусклее, так что из объяснений друга Оран понял разве что то, что зайцы по своему устройству довольно похожи на лягушек. — Иногда мне кажется, что нас учат впустую. Последние несколько минут они сидели молча, рассматривая аккуратный чертеж Берта — три цвета чернил, линии ровные и плавные, несмотря на то, что он не пользовался линейкой. Они с Ораном даже не приносили их на уроки, зная, что Виллем и его приятели сразу же попытаются их отнять. — О чем это ты? — Берт осоловело взглянул на него, вздрогнув сначала от его голоса, а потом и от колокола, пробившего девять вечера. — Надо идти домой… Отец, наверное, волнуется. Оран помог ему собрать бумаги, придержал сумку, пока он запихивал их внутрь, стараясь не помять перья в тканевом чехле. Людей в пивной становилось все больше; поймав взгляд пробегавшего мимо слуги, он кивнул ему и сунул под пустую доску один дуит. Теперь их осталось три. Жаль, не получится сегодня же купить что-нибудь для Феликса и Вальдемиро — все лавки уже закрыты, на рынке пусто до завтрашнего утра. Оставалась разве что та булочная напротив их дома, порой там горел свет даже когда он ложился спать. — Так что ты хотел сказать? — Берт перекинул лямку сумки через плечо, одернул слишком короткую для него форму и торопливо допил последний глоток пива, пока кружку не забрала прислуга. — Про нашу учебу. Или напиши мне записку об этом, мне правда надо… — Я провожу. Кое-как они продвигались к выходу. Эта пивная была частым местом студенческих посиделок, и после уроков здесь всегда было людно, но Оран никогда не замечал, что чем ближе к ночи, тем старше и мрачнее здесь становится публика. Кто-то дохнул ему в лицо тяжелым запахом гнилых зубов; он мельком увидел несколько кошельков, вывернутых и сдвинутых к краю стола. На коленях у красивого черноволосого парня сидела сильно напудренная тетушка — она отняла руку от его щеки, и Оран увидел под ней красную влажную рану. — Идем-идем, — Берт потянул его за руку, и он как во сне переступил через порог. Последним, что он увидел, был прямой и заинтересованный взгляд мужчины, сидевшего у входа. Казалось, тот хотел обратиться к ним, но Берт уже увлекал Орана за собой, и момент был утерян. — Ну и публика. А ты еще и пялился — что, если бы им это не понравилось? — Проходили же мы защитные заклинания. Оран еще раз оглянулся через плечо, но пивная уже затерялась позади. Этот человек так отличался от всех остальных, что казался смутно знакомым — или это было действие выражения его лица, полуудивленного, полунедоверчивого. — Да что мы там проходили. Что я с этим сделаю — скажу “ой, подождите, вот я нарисую вам чертеж”? Или “подождите, мне надо три переворота часов, чтобы наколдовать это”? Ну давай, шевелись. Что, понравилась та карга? — Да, то есть нет… Да я не о том, — последнюю фразу Берта он и не расслышал, и только по ехидному смешку понял, что ответил невпопад. — Я о том, что мы же за год ничему не научились. — Ну, ты научился взрывать лягушек и учителей, — после короткого молчания Берт пожал его руку, извиняясь за неудачную шутку. — Прости. Но в конце концов, это ведь только первый год. Впереди еще три. — Мы провели больше времени за прописями и счетом, чем проведем за магией. Это странно, не думаешь? Феликс тоже говорил об этом. Он закатывал глаза, когда видел его домашние задания, давал ему свои книги, но мало-помалу эти порывы сошли на нет. Раньше Оран думал, что брат преувеличивает, говоря о бесполезности учебы, но сейчас ему начинало казаться, что в его словах что-то было. — Ну, выпускники же как-то работают. Значит, нам дают достаточно. Не стоило нам так задерживаться… Они давно уже отошли от студенческих улиц и шли вдоль широкого канала, ведущего к портовому району. Берт жил недалеко от южного рынка — десять минут, если идти переулками, и все двадцать, если поберечься и выбрать дорогу посветлее. — Тебя не будут ругать за то, что ты припозднился? Вообще знаешь — иди домой, я сам доберусь, — Берт старался говорить тихо, хотя с тех пор, как они миновали полупустую каретную станцию, на улице не было никого, кроме них. Оставалось только пройти через еще один перекресток, где до утра наливали алкоголь, и можно было считать себя в безопасности. Оран знал про это место после того, как однажды подслушал разговор брата с Фридой — Карл приглядывал за тем, как здесь шли дела, и добился, чтобы власти дали разрешение этой пивной работать ночь напролет. — Феликсу плевать, где я. Он даже не заметит, если я не приду сегодня, — это была полуправда. Феликс-то не заметит, зато Вальдемиро начнет гундеть своим мерзким голосом про то, как опасно гулять одному. Орана передернуло при мысли об этом. — Все в порядке, я потом добегу по Торговой до нашей улицы. Берт не выглядел убежденным, но из переулка вышел старьевщик, толкая перед собой полупустую тележку, и они замолчали. Орана всегда удивляло то, как стремительно улицы Дрехта заполнялись и становились безлюдными. Если был час работы, то на них редко можно было встретить прохожего, тем более праздного, который шатался бы в свое удовольствие. Когда наступал час отдыха, то даже в жару на тротуарах было не протолкнуться — кто-то торопился завершить дела, кто-то совершал променад, лавочники, еще не заканчивая торговлю, выставляли у своих дверей скамьи и сидели на них. Жизнь бурлила до наступления темноты, и потом сразу же исчезала за дверями домов, оставляя улицы пустыми и холодными. — … в общем, Петрус обвинил Гвидо, а Виллем-то не знал, что он скажет, и говорит минейру учителю, что все сделал я, и учитель… — Берт вдруг замолк, сделав Орану знак прислушаться. — ...а он мне говорит, что дорога закрыта. Я ему говорю, что надо мне это лекарство, у меня там дочка горит, а он… — Денег ему надо было. Живодеры. О, а это кто тут у нас? Постойте-ка, ребята. Голоса настигли их, когда они проходили мимо храма Ключа, стараясь поскорее миновать его мрачную черную ограду, загородившую свет луны. На Церковном острове почти не было уличных ламп — только у мышиного святого горел тусклый огонек, освещая ящик, в который подкладывали ненужных детей. По спине Орана пробежал холодок. Однажды за ним уже увязывались матросы, когда он ходил в порт по делам брата; он все пытался не обращать на них внимания, ускользнуть, затерявшись в толпе, пока его не втолкнули в переулок. В тот раз ему удалось отбиться благодаря блохоловке, которую подарил ему Феликс — он вовремя вспомнил про нее, сжал в кулаке, и та сама откликнулась на его силу, откинув матросов на несколько шагов. Сейчас у него при себе ничего такого не было. — Ну подождите, мы познакомиться хотим, — голос был хриплый, плывущий от опьянения. Будь Оран помладше и понаивнее, еще попытался бы что-нибудь ответить, отшутиться, но сейчас он думал только о том, как бы разминуться с этими людьми на узких улочках. — Давай сюда, — прошипел Берт, затягивая его в густо разросшиеся кусты, и Оран молча последовал за ним. Мужчины шли по той же улице, что и они; должно быть, они едва стояли на ногах, но это еще не значило, что с их обладателями стоило встречаться ночью. Они показались через минуту после того, как Оран и Берт замерли в храмовом саду неизвестного бога. Эту часть дороги освещала неяркая молодая луна, и в ее свете прохожие казались нереальными — то ли призраки, то ли монстры. Еще живя в Пальцах, Оран порой видел мертвых, проходящих по улице. Такое случалось, если в храм Рыбохвостой давно не приносили подношений, или если семья забыла про своего предка, отошедшего к ней, или если кто-то недавно умер. Такие мертвые были больше всего похожи на живых — потерянные, жалобно окликающие родных, запершихся в доме. Казалось даже, что они не понимают, почему их больше не пускают внутрь. Спустя несколько ночей их речь становилась несвязной, ноги плохо держали их, так никого не поймавших, и однажды они переставали приходить так часто. Их нашествие нужно было переждать; если не показываться им, то все будет в порядке. — Ну и вонь, — прошептал Берт ему на ухо, когда двое скрылись из виду. — Они что, в падали валялись? — Кажется, да, — Оран тоже заметил сладкий запах гнилого мяса, становившийся все сильнее. Так пахло возле рынка, особенно у рядов попроще, где продавали обрезь за несколько пфеннингов, только чтобы не выбрасывать ее. Но на Церковном острове таким не торговали, и вряд ли служители допустили какую-нибудь падаль возле своих храмов. — Все не уходит. — Ладно, пошли, не могу это терпеть. Еще хуже, чем от лягушек. — Ну Берт… Он хотел сказать, что у его лягушек был большой потенциал, но когда он стал выбираться из зарослей, его лица коснулось что-то шершавое. Сначала Оран подумал, что это засохший плод, каким-то чудом продержавшийся на ветке всю осень и зиму, зачем-то сорвал его, но тут Берт выругался каким-то странным тонким голосом и до него наконец дошло, к чему он прикоснулся. Позади них что-то заскрипело. Ухо Орана обдало холодным ветерком, который пах падалью. Кто бы мог подумать, что в самом центре города они могут встретить подобное существо. Он выронил из руки кусок засохшей требухи, и та неожиданно тяжело упала на землю. Голосов уже не было слышно, хотя они должны были далеко раздаваться в ночном воздухе. — Это неправда, этого не может быть, Оран, слышишь — этого не может быть, правда? — Можешь вызвать огонь? Хоть бы Берту хватило самообладания не пытаться убежать. Оран не поворачивая головы протянул к нему руку, и ему повезло сразу же нашарить рукав его куртки. — Берт, можешь вызвать огонь? Мне лучше не пробовать, она разозлится сильнее. — Кто она? Да это просто кошка сдохла, правда? Откуда на Церковном острове появиться такому? А где ей еще быть, как не здесь, подумалось Орану. Дерево позади них затаилось, обманчиво тихое, будто они не слышали, как оно просыпается. У этой твари больше нет мест, куда она могла бы отправиться, а здесь ее, кажется, кормят. — Не дергайся, — предупредил он, пока Берт не убедил себя окончательно, что они встретили не вековушу. Нет смысла ждать, пока тот сплетет заклинание; вряд ли у Берта вообще получится. Пока что она еще присматривается к ним, незаметно подбирается поближе, медленно смыкая крону и корни вокруг них. Если бежать напролом, схватит сразу же, найдет способ, поэтому лучше стоять и ждать, делая вид, будто сейчас разыгрывается то же жертвоприношение, что и несколько сотен лет назад, когда вековуш называли иначе. Плетение, вызывающее огонь, было совсем простым, но для него нужна была растопка. Два контура, центральный узел, из которого выбьется искра, и получится маленький костер. Оран притянул Берта поближе к себе, чтобы не наделал глупостей, и шевельнул ногой, надеясь услышать шорох листьев. Ничего. Землю вокруг них давно уже заволок густой голубоватый туман, тяжелый и влажный. Можно использовать конспекты; бумага горит быстро, но ярко. Он еще раз перепроверил свои карманы. Поджечь фигурки Иво? Он ощупал их, влажные и скользкие, провел пальцем по рогам попавшейся в руку козы, и отказался от этой идеи. Иво никогда не вырезал их не просто так — в них не было никаких плетений, но, наверное, он выбрал для них какое-нибудь особенное дерево, плавник, пропитавшийся водой, прибитый волнами к храмовой скале. Наверное, он бормотал себе под нос, когда работал над ними, творил маленькую магию необразованных крестьян. Если Оран не чувствовал силы в фигурках, это не значило, что их можно было сжечь, как простое дерево. Зеркала позвякивали друг о друга, ставшие вдруг такими блестящими, будто над ними не было угольно-черной кроны дерева, закрывшей даже неяркий свет луны. Берт давно уже молчал; Оран дернул его за руку, холодную и вялую, и закусил губу, отчаянно пытаясь выбрать между двумя вариантами — попытаться сбежать, утащив его на себе, и быть сметенными маленьким полумертвым божком, или попытаться самому разжечь огонь, и разозлить вековушу еще сильнее, если у него не выйдет. Еще немного, и оцепенение Берта будет не снять, даже если они выберутся, и вряд ли они смогут сходить к мертвым и излечиться, как в сказках Иво. Он и сам уже чувствовал, как страх проходит, сменяясь тяжелой сонливостью, как после долгого дня работы. Сначала встать до зари, вычистить хлевы, покормить животных, потом помочь сестрам с молоком, потом — к ловушкам на крабов, на рыбалку, в поле, помочь отцу в таверне. Так приходит хлеб у них дома, и как же приятно сидеть вечером в темной комнате, слушать перешептывания братьев и сестер, постукивание прялки… Тянуться до сумки Берта было неудобно, Оран уже чувствовал спиной холодный ствол вековуши и не стал рисковать. Никакие амулеты Феликса не сработали, да и были ли они? Как будто тому есть дело до чего-то, кроме работы. Другое плетение, вызывающее огонь: шесть контуров, пересекающихся друг с другом. Узлы сложнее, чем в том, что они учили в академии, подпитываются от внутреннего плетения мага. Топливо не требуется, но можно спалить брови и ресницы, если плеснуть слишком много силы. Феликс так долго пытался научить Орана ему, но в итоге у него все равно не получилось вызвать огонь на ладони. Туман лез в лицо, такой густой, что улица казалась утопленной в молоке. Оран прищурился, глядя на свою руку, и в ней проступили золотые контуры его плетения. Если верить атласам из кабинета брата, они повторяли рисунок вен и артерий, но сейчас это было неважно. Первые два контура он завершил быстро, работая так же, как показывал Феликс — из центрального узла, а не от ближайшего к глазам. В академии учили по-другому, но там они это заклинание прошли бы только к третьему году, если не позже. Земля вздрагивала под ногами; когда Иво рассказывал про жертвоприношения, то показывал двумя руками разверстую пасть, медленно сжимающуюся все сильнее и сильнее. Откуда она здесь? Почему в центре Дрехта живет прикормленная вековуша, почему она там, где ее должны были заметить и извести храмовые служители? Четвертый контур никак не хотел располагаться в нужной плоскости и сливался с другими, превращая плетение в комок пряжи. Здесь у Орана всегда начинались трудности — ему трудно было вообразить объемную геометрическую фигуру, и еще труднее было аккуратно подпитывать свежее плетение, не лишая силы старые и не размывая их слишком сильным потоком. Ствол дерева теперь скрипел, не переставая, раскрываясь навстречу двум замершим жертвам. Феликс показывал ему какие-то замудренные соединения контуров, похожие на декоративные узлы из канатов, которыми отец украшал таверну. Аккуратно спаять там, протянуть и загладить тут; Оран хотел бы посмотреть, как брат справился с чем-то таким, не будь он искрой. Последние слои плетения он налепил уже кое-как, не пытаясь связать их в единое целое, соединенное с его силой одной тонкой нитью. Ветви и корни сомкнулись перед ними, Оран закрыл глаза, подавив порыв то ли сорваться с места и попытаться протиснуться на свободу, то ли осесть на землю следом за Бертом, осторожно, как бабочку, высвободил совсем немного силы, и даже сквозь опущенные веки увидел, как загорелись контуры заклинания. — Берт, пошли, пошли! Ну же, вставай, — правую руку жгло от огня в локоть высотой, и Оран неловко тормошил друга левой, пока ветки вокруг них гневно колыхались, как во время бури. — Берт, подними свою задницу наконец! Он взвалил его себе на плечо, и, слава Рыбохвостой, тот все-таки мог стоять на ногах. От тепла сонное оцепенение отступало, Оран похлопал Берта по лицу и вздохнул с облегчением, увидев проблеск разума в его глазах. — А как же собака? — почему-то спросил тот, но на разговоры времени точно не было. Оран поправил ремень сумки у него на плече и поволок прочь от дерева, мазнув огнем по не успевшим убраться с дороги веткам. — Кто кричит? — Берт еле шевелился, и Оран чуть руку не оторвал, оттаскивая его за угол. — Всех же перебудит, и стража придет. — Никто сюда не придет, — буркнул Оран, не вдумываясь в его слова. Остановившись и прислонив Берта к стене, он тряхнув рукой разрушил плетение и почесал ладонь, горячую и тяжелую после минутной магии. Туман сюда не добрался, и только теперь, глотнув чистого воздуха, Оран понял, насколько воняла эта вековуша. — И мы сейчас отсюда уйдем. Ты как, оклемался? Берт не ответил. Оран вытянул его из тени, и внутри у него что-то оборвалось. Пустой бессмысленный взгляд человека, столкнувшегося с богом, неглубокое дыхание и все еще настолько холодная кожа, будто они все еще стояли под деревом. Оран видел такое, когда кто-то нарушал запреты в Пальцах. Некоторые никогда не оправлялись до конца. Пьяниц уже давно не было слышно, и на всем острове они с Бертом были одни. Оран осторожно взял его руки, растер их, попытавшись влить силу в них, как это сделала бы искра. Феликсу было достаточно просто прикоснуться, чтобы сделать это; Орану пришлось совместить их плетения, и только тогда струйки неоформленной в заклинание энергии впитались в Берта, а не развеялись в ночном воздухе. Тот все еще к чему-то прислушивался, и чем тише становилось за углом, тем страшнее это выглядело, но теперь он был потеплее. Было бы у них спиртное... — Ну же, возвращайся, — Оран похлопал его по щекам, молясь, чтобы это подействовало, еще раз влил силу, уже гораздо больше. — Нам надо уходить, она ведь и так нас может достать. Твои родители волнуются. Пойдем, ну давай. Еще долгую секунду Берт не откликался, и Оран подумал, что придется тащить его до самого дома. Как он объяснит его родителям, что случилось? Как он вообще будет жить, если Берт так и не придет в себя? Он обтер холодную и липкую ладонь о штаны, продолжая напряженно думать о том, что ему же ничего не стоило начать плести заклинание раньше, или вообще не прятаться под этим деревом, что он должен был вытащить их раньше, и тут Берт положил руку ему на плечо. — Ты что, и меня взорвать собрался? — он говорил медленно и невнятно, но у Орана все равно отлегло от сердца. Если шутит, значит, оклемается. — Пошли, а то в ушах звенит от этого скрежета. Они почти не разговаривали по дороге домой. Оран довел Берта до его улицы, хотя тот и пытался от него отделаться, и потом еще проследил за тем, как его маленькая фигурка, спотыкаясь, уходит в глубокие тени домов. Он все думал о том, почему вековуша была все еще жива — если маленьких богов не подкармливать, то те постепенно угасают. Неужели в центре Дрехта кто-то следил за ней? В век магии? И если бы они были простыми людьми, то она бы сожрала их, это точно. Его все еще бил озноб. Зайдя в пустой переулок, Оран подождал, пока мимо пройдет патруль, бряцая пряжками на форме, и поплелся к широкой Торговой улице. У него всегда было много сил, поэтому у него даже предполагали синдром искры, но сегодня он истощился больше, чем когда бы то ни было. Вот как, значит, чувствовал себя Марк, когда вечером вставал из-за стола, и его округлое лицо вдруг казалось обвисшим и вялым, как полежавшие овощи. И когда Феликс спал прямо в кабинете, он тоже, наверное, оставался там из-за того, что ноги с трудом нашаривали дорогу. Оран даже дал себе передышку, остановившись на Большом мосту возле ювелирной лавки, оперся о парапет и долго не отрываясь смотрел на воду. Вот как, значит, живут искры. Его мысли перенеслись к вековуше — странно, что им все-таки удалось спастись. Иво рассказывал про них такое, что Рыбохвостая, настоящая богиня, а не мелкая выродившаяся нечисть, казалась не очень-то и страшной. Зеркальца на ветвях, куски требухи… Когда-то им приносили в жертву людей, и Орана тошнило при мысли об этом, перед глазами всплывало отстраненное лицо Берта и собственное бессилие, которое он непонятно почему смог преодолеть, но вместе с отвращением он чувствовал что-то еще. Что-то, похожее на жалость. Эта вековуша была похожа на нищего, который попытался стащить кусок хлеба с прилавка, на еле живую от голода бродячую собаку, подъедающую конский навоз. Когда-то она была маленьким божеством, а теперь… Вот как, значит, они теперь живут. Он еще несколько раз прятался от ночных прохожих и от стражи, едва не столкнулся с булочником прямо у своего порога — что тот только забыл на улице в такой час — и с облегчением закрыл за собой дверь, окунувшись в тепло затопленного камина и живых, заполненных до краев плетений. Когда он только подходил к своей улице, колокол пробил полночь, в доме было темно и тихо, и Оран постарался разуться как можно тише. —... ты меня вообще не замечаешь, — голос Вальдемиро донесся до него посреди фразы, и следом за ним послышались шаги на лестнице. Оран замер было у первой ступеньки и юркнул в гостиную. Чего ему точно сегодня было не нужно, так это общения с Феликсом и его приживалом. — Поговори со мной. — У меня работа, Герт, — притаившись в углу, Оран увидел Феликса в ночной одежде, волосы распущены по плечам. — Избавь меня от своего нытья. — Но Феликс, я же… — Ты мне надоел. Дверь в подвал скрипнула, открываясь, и белый силуэт растворился в темноте за ней. Щелкнули замки, потом снова шаги по ступеням, и когда все затихло, Оран услышал, как на втором этаже Вальдемиро тяжело вздохнул, развернулся и закрылся в спальне. Для надежности подождав еще немного, он как мог бесшумно прошел к себе, даже не зайдя на кухню, стащил с себя одежду и растянулся на кровати, уставившись на расчерченный луной на квадраты потолок. Они даже не заметили, что его не было дома.