Sui sentimenti e le loro conseguenze...

      В глазах тьма, что попросту съедает изнутри. Тяжесть век настолько велика, что даже при всём самообладании Уэнсдей, та никак не может разлепить глаз, дабы взглянуть на мир вокруг. Пребывая буквально в неопределённом состоянии, девушка вдруг отмечает, как вдалеке раздаётся весьма знакомый рёв домашнего призрака. Но что она делает дома, если ещё пару мгновений назад находилась в библиотеке Белладонн, проводя ритуал? Неужели что-то вышло из-под контроля, и она пропустила некий промежуток времени, наполненный событиями после ритуала? Поморок, потеря сознания, кома, клиническая смерть? Звучит неплохо, но… странно, ведь всё шло ровно так, как было в альбомных записях Дивины, взятых из книги. Каждый встретился лицом к лицу со своим хранителем-учителем, по загоревшимся глазам можно было понять, что клятва принята. Или нет? Неужели было что-то ещё, что сирена пропустила?       Мысли шли одна за другой, пока за пределами закрытых век не стало светать. Неожиданно для глубоко задумавшейся младшей Аддамс веки сами по себе раскрылись, после чего тело машинально село на кровати. Диссонанс поведения и мыслей привёл к ещё большему ступору. Что вообще происходит? Слегка потянувшись, будто спросонья, тело девушки встало с кровати и подошло к зеркалу, что стояло рядом с письменным столом в комнате самого ворона.       И без того глубокое удивление достигло своего апогея — в отражении зеркала Уэнсдей увидела себя. Себя лет семи-восьми, не более. И тут память выдала следующий факт: зеркало, в которое сейчас смотрится её маленькая копия, будет разбито за пару дней до её же десятилетия Пагсли, при очередной попытке отомстить сестре. Руки сами по себе начали приводить в порядок растрепавшиеся за время сна волосы, а одежда имела какие-то идиотские розоватые элементы. Точно, это же тот момент бунта против матери, когда она делала вид, что хочет стать «обычным» подростком.       От своего же лица, но без возможности управления ситуацией, Уэнсдей проживает по новой все те моменты, когда поступала заочно неверно, а иногда даже глупо, но не может их исправить. На данный момент она лишь наблюдает за совершением неверных поступков и проступков, чей послужной список так велик: разбитая в приступе непростительного гнева семейная ваза с прахом прапрапрадедушки, постоянные ссоры с матерью, временами беспричинные попытки по-настоящему убить Пагсли, отрицания ценностей семьи Аддамс… Иметь возможность всё видеть, но не иметь возможности что-либо сделать — довольно неприятная штука. По крайней мере, фантомная частичка того, что можно было бы назвать «душой» или хотя бы «совестью», явно испытывает то самое ощущение, когда «кошки скребут».       С каждым прожитым эпизодом, что сопровождался яркой вспышкой света, Аддамс всё больше понимает, что были действительно серьёзные моменты, в которых она была так неправа, но не может ничего изменить. Снова это отвратительное чувство обречённости и уязвимости, а ведь причина тому — она сама, да её слова и поступки.       Явно прогрессировавший за последнее время эмоциональный интеллект да приобретённый жизненный опыт к шестнадцати годам дают весьма печальный настрой на нынешнее сознание Уэнсдей, что невидимым наблюдателем смотрит на всё происходившее с ней в жизни. Но не успевает она скатиться в грусть и осознать все ошибки, как её посещает очень плохое предчувствие.       По какой-то неизвестной причине взгляд сам цепляется за открытые для препарирования трупа голые запястья, на которых будто тонким слоем хны нанесён необычный узор из чередования черепов, меж которыми — маленькие скрещённые мечи. Будто её эмблему с браслета разбили на две части и нанесли некоей татуировкой. Удивительно, неужели это и есть те самые «узы клятвы»? В глазах мутнеет, и яркой вспышкой её сознание вновь перемещается.       Вновь открыв глаза, Аддамс видит столь знакомый балкон их с Энид комнаты. По левую сторону от самой пророчицы стоит заплаканная оборотень, что рассказывает уже небезызвестную печальную историю про её невозможность вовремя обернуться, про одиночество и неприятие другими. Из уст Уэнсдей против воли звучат такие логичные, но такие… горькие слова. Внутренне черноволосую перекашивает от собственных ответов. Да вот только опять же уже ничего не изменишь.       Раз за разом делая неточные выводы, Аддамс подвергает свою соседку и знакомых различным проблемам, за которые пару раз даже едва не вылетает из академии под бдительным взором директрисы Уимс. Хотя зачем думать об учёбе, когда из-за своего мировоззрения и нежелания принимать вполне очевидные факты она несколько раз могла с лёгкостью закончить жизнь в этом бренном мире. А ведь она так давно об этом мечтала, так что же поменялось, почему на «душе», если это абстрактное понятие всё же существует, так тяжело?       Потому что вместе с ней легко бы погибли и… они. Все до единого из Белладонн помогали в моменты нападения хайда и непосредственной битвы против Крэкстоуна. А что, если бы она не прислушалась к словам других и всё же не сложила пазл так, как нужно было? Если бы Лорел Гейтс и призрак безумного пилигрима смогли уничтожить «Невермор» и учеников? Да даже если и не уничтожить, но повысить свои шансы на летальный исход оппонента? Сколько бы ещё изгоев-паранормов пострадало? Не говоря уже о последних событиях с загадками — одной только Дивины хватило сполна, чтобы понять истину событий и насколько они могут нести вред. А если бы загадки оказались древним ритуалом или проклятьем? Если бы в ходе расследования они нашли нечто куда более страшное и разрушительное, чем история с Торнхилл-Гейтс и Тайлером? А ведь они так и не нашли «убежища» для каждого типа изгоев, хотя у них на руках были все карты. Однако почему же она волнуется о других? Она становится «мягче». И от этого почему-то не хочется убегать, не хочется разрушать сложившуюся ситуацию. Понятие «друзья» всё ещё непонятно для Уэнсдей, однако девушка вполне сошлась на мысли, что всё же подходящее слово она нашла. Сторонники.       На долю секунды происходит тёмная вспышка — и перед девушкой появляется новый силуэт. Хотя, точнее выразиться, старый. Старая она. Та, что была в начале пребывания в академии. Весь силуэт прошлой её покрыт будто плёнкой насыщенно-чёрного цвета. Будто рисунок по контуру обвели жирным чёрным маркером. От этого девушка невольно обращает внимание на свои собственные руки. Серый. Контур вокруг её рук и ног полностью серый. Не тёмный, стандартный средне-серый, как чистое железо. Неужели теория душ имеет право на существование? Взгляд цепляется за стоящую напротив фигуру. Позади «тёмной» фигуры возникает светлый силуэт Гуди, который, глубоко вздохнув, касается плеча прошлого альтер-эго младшей Аддамс — и свет меркнет.       В лицо дует сильный ветер, будто она куда-то летит на огромной скорости. Лишь из-за природной остроты зрения и тренированной наблюдательности девушка замечает мелькающие на периферии обведённые тонкими чёрными линиями квадраты с разноцветными точками в центре каждого из них. Каждый такой квадрат расположен на некотором расстоянии друг от друга, а точки никогда не повторяются — цвет может быть один, а вот оттенки — разные. Больше всего попадается красного цвета: розовый, бордовый, алый, карминовый, коралловый, бурый, фуксия… И это только с того момента, как она начала считать количество и упорядочивать по цвету кружки. Резкий толчок вбок — и вот её бестелесный дух влетает в один из квадратов, что появился прямо перед направлением её полёта. Последнее, что успевает заметить Уэнсдей, — это цвет кружка на «двери». Кровавая сангрия.       Всё вокруг подёрнуто плотной серой дымкой, вдалеке слышится волчий вой и чьи-то хриплые крики. Неожиданно для себя, уже отвыкшая от возможности двигаться, девушка с долей удивления обнаруживает крепко сжатую в кулак собственную ладонь. Настолько крепко, что на бледной коже остаются следы от аккуратных чёрных ногтей. Уэнсдей аккуратно идёт по поляне, на которой очутилась. В воздухе витает резкий запах крови, а на траве отчётливо видны следы борьбы с целыми полосами из крови разной степени засыхания, в некоторых местах бесхозно валяется всякое холодное оружие да трупы порезанных или насмерть забитых подростков. Сбоку неизвестные паранормы с тускло горящими потусторонним желтоватым отсветом глазами, будто одержимые чем-то, бегут в сторону реки и бросаются в бурлящую воду, обращаясь в сирен и принимая до этого момента неведомый, но вычитанный девушкой в мифологии монстроподобный вид с длинными когтями, жаберными хрящами и полным ртом ужасающих глубины души акульих зубов. Среди таких одержимых ворон замечает Кента и Бьянку, а на собственной душе становится неспокойно. Стая таких же, как и сирены, одержимых оборотней проносится мимо фантома провидицы куда-то в район моста на Джерико, где среди разношёрстного сброда мелькает и светлая шкура волка с такими родными шрамами на лице. Пройдя чуть глубже в лес, вновь слышится вой убегающих оборотней, а её глазам предстаёт жутковатая картина, в которой она же сама — одно из главных действующих лиц.       На небольшом кусочке поляны, что находится за холмом, летает самый настоящий лич. Всё вокруг просто залито кровью и завалено остатками чьих-то тел. Чуть поодаль от немёртвого духа лежит слишком бледное тело Танаки, что даже после вероятной смерти продолжала крепко сжимать меч в руке. Тихий хруст веток сзади привлёк внимание. Направив на потустороннее существо какой-то побитый временем и битвами кинжал, на лича выходит сама же девушка. Точнее её тёмная копия. Однако не успевает та что-либо сделать, как лич налетает на неё и, вырывая душу, улетает куда-то в небеса.       — Таковым было бы твоё будущее, не изменись ты…       Видение пропадает, а стоит лишь моргнуть, как Аддамс оказывается в уже знакомой ей гостиной у камина с креслами. Перед ней стоит, вероятно, всё ещё живая Гуди Аддамс, что спокойно рассматривает перепуганного потомка.       — Ради чего всё это?       — Оглянись на свою жизнь и действия. Довольна ли ты тем, к чему пришла?       — Нет.       И лишь по велению судьбы перед глазами вновь мелькают картинки, силуэт светловолосой ведьмы пропал вместе с окружающей обстановкой. Она вновь возвращается на место событий видения. Бледные бездыханные тела и искры в небе, что не предвещают ничего хорошего. Но на этот раз всё по-другому. Всё медленно начинает возвращаться во времени, будто включили обратную перемотку кадров в фильме, что так любит смотреть Энид.       — Тогда исправь то, что ещё можно исправить.       Время в обратную сторону начинает идти слегка быстрее, постепенно лич возвращается на поляну, а упавшая замертво Аддамс оживает.       — Если сможешь. На что хватит сил и способностей.       Одержимые оборотни возвращаются, как и сирены. А события начинают идти ещё быстрее, из-за чего начинают в обратную сторону проигрываться события, которых до этого Уэнсдей не видела. Йоко, что пыталась защитить провидицу, ловит вместо неё первый смертельный удар лича, а до этого яро защищает поляну от нападающих одержимых тварей. И рядом с роем пчёл помогает Юджин, который так неудачно поворачивается спиной к одному из атакующих оборотней и после падает в кашу из тел.       — И если успеешь. Время — самый важный ресурс, цени его.       В глазах вновь меркнет, и младшая Аддамс начинается задаваться вопросом, в какой это уже раз за последнее время…       — …я не знаю, Биа, я уже ничего не знаю!       — Просто теперь действительно самые большие вопросы в том, во что мы ввязались, зачем мы это сделали и что нам за это светит.       Глаза не открываются дальше небольших щёлочек, куда проходят яркие потоки света. Через относительную видимость взора Уэнсдей замечает знакомые стены лазарета. На соседней койке лежит Йоко, явно пребывая в каком-то трансе, а остальная компания Белладонн уселась на полу между койками, за исключением полупрозрачного плавно летающего по пространству комнаты призрака Фолкнера. Не выдержав стойкого наблюдения за притихшими подростками, ворон решает нарушить тишину чисто в Аддамских традициях: резко и неожиданно.       — …лично мне интересно, можно ли считать ритуал удавшимся?       — Уэнсдей, ты жива-а-а-а!       — Энид… Ещё пару таких объятий — и я определённо вернусь в своё предшествующее состояние.       — Чёрт тебя! Кто так пугает, Аддамс?!       — Надеюсь, это риторический вопрос, Барклай?       — …Вин, она, побывав на том свете, научилась в сарказм? Может, это уже мы на том свете, а не эти двое?       — …просто заткнись, Кент.       — Да проснётся твоя нечисть клыкастая, она же вампир, что с ней случится?       — Кстати, об этом. Что с этим ужасным, донельзя невыносимым и нарушающим все вампирские традиции дампирским отпрыском?