Почему случится ядерная война

Так получилось, что на похоронах Фрэнк оказался возле Эммы – наверное, он не знал, что она жена Отто – вокруг было полно наряженных в черное баб, а может, наоборот, знал, поэтому встал рядом и тоже скорбел, опустив голубоватые дрожащие веки, - или беззвучно смеялся. Он участливо предложил Эмме руку, когда та пошатнулась на своих каблуках, и она безропотно приняла помощь – положила узкую, в перчатке, кисть на его согнутый локоть. Вряд ли ей было дело до того, чья это рука. Или наоборот – она знала, на кого ей теперь опереться? Отто стоял напротив и наблюдал за ними через пышную цветочную гряду, выросшую на полированной спине гроба. Шевелилась какая-то особо дерзкая лента, то и дело закрывая лицо Эммы, но ни разу не закрыв лицо Фрэнка. Немецкое, жесткое, как рифление гранаты, лицо. Эмма так и осталась держаться за его локоть. Длинная перчатка съехала с ее покрасневшего предплечья. Отто с удивлением заметил, что под мышкой у нее накопился жирок, и кожа на ключицах желтоватая. Она иногда смотрела на него – невидящими глазами. А Фрэнк не смотрел вовсе. Тогда Отто тоже отказался участвовать в игре "угадай-что-случилось" и полностью сосредоточился на образе маленького мальчика, тела которого уже не существовало, души которого он узнать не успел. Сосредоточился и представил – вот выбегает он на улицу, под синеватое солнце, и тени кидаются под ноги. Такси? Какого цвета была подъехавшая машина? Он не помнил. Просто так получилось, что ребенок и машина остановились одновременно. Пацана зацепило зеркалом за плечо, развернуло, шлепнуло об асфальт, и виском – о почтовый ящик. Футболка порвалась. Желтая хлопчатобумажная футболка с нарисованной уткой. Полтора метра тела перестали существовать. Им даже больно не было. Отто еще раз поднял голову и через цветочную гряду узнал рядом с Эммой самого себя – скорбящего мужа и отца, который никогда не уезжал из дома, чтобы трахаться с другом. Фрэнка Хейза, ветерана боевых действий, а ныне скромного маклера. Фрэнка Хейза, чей сын выбежал на улицу и попал под случайную машину, а не под такси, вызванное матерью. Было, правда, неясно, кто тогда смотрит глазами Отто на эту убитую горем семейную пару. Этот вопрос Отто попытался решить вечером, после бутылки джина, разбавленного теплым тоником. Он позвонил – взял мобильник и набрал цифры по памяти, потому что никогда не записывал и не сохранял этот номер. - Фрэнк? - спросил он. - Я слушаю, - отозвался голос. - Фрэнк Хейз, - уточнил Отто. - Да, - все еще терпеливо, но уже с немецкой грубоватой простотой ответили в трубку. - А кто тогда я? - недоумевающе спросил Отто. Трубка подышала немного, а потом онемела. Отто отложил мобильник в сторону и высыпал на постель фотографии из картонной коробки. На фоне серого неба и разрушенной стены он стоял боком, так, что хорошо виден был рельефный профиль военных ботинок. И держал руку на плече улыбающегося человека – губы серые, тонкие. А потом из-под фото выскользнула карточка-оповещение. Отто прочитал ее внимательно – и следовало из этой карточки, что почти семь лет подряд он кувыркался в разных гостиницах с трупом. Умер он, говорила карточка. Погиб. И хоронили в закрытом гробу. - Мне надо уехать, - сказал Отто опустевшей бутылке джина. - Проветриться. Главное – не делать резких движений. Ни во что не вмешиваться. Ничего не хотеть узнать. Важно – равновесие. Не нарушить. Вот что значит – обменяться именами, думал он, сумрачно разглядывая жалкую подделку под любимую спальную Эммы. Потом вспомнил о тех, кто остались сидеть перед экраном, и заторопился назад, чтобы не оставить их без объяснений. Отто по себе знал, как это тяжело – остаться без малейшего понятия о том, что произошло. «ОТКАЗАВШИСЬ ОТ СВОЕЙ РОЛИ, ВЫ ПОТЕРЯЕТЕ ЖИЗНЬ» Надпись застыла, и снова включился неяркий желтоватый свет. - Она собрала вещи, - сказал Отто, оказавшийся в углу комнаты – большой медвежьей тенью. – Металась, кидала что-то в сумки, вызвала такси и выперла пацана во двор. Я не видел, как он выбежал на дорогу, поэтому и воспоминаний нет. Я только заказывал гроб. Она не могла этого сделать. - Так ты Отто или Фрэнк? - Его отец был немец, - устало ответил Отто и потер лоб большой прямой ладонью. – Мать американка, а отец- немец. Он настоял… в память о человеке, который его воспитал. - А кем были ее родители? – спросил Кеннет, поднимая глаза. До этого вопроса он сидел, уставившись на носы своих ботинок. - Ее? – Отто медленно повернул голову, словно силясь что-то разглядеть, пустым взглядом ощупал холодный кожаный диванчик, заскучавшего Лукаса и отдельно – пламенно-рыжую голову Пата. – А какой в этом смысл? - А в этом? – вдруг спросил Лукас, указывая на стену. – Вы должны играть свои роли, вы имеете право сохранять нейтралитет, отказавшись от своей роли вы сдохнете, господа пидарасы-висельники. Пат вздрогнул, и Кеннет, почувствовав, наклонил голову. - Это эксперимент, - обыденно объяснил Отто и посмотрел на Лукаса так, как смотрят на неразумных детей. – Правила. - Ни хера себе правила, - возмутился Лукас. – Слушайте, за этим семейным просмотром порно вы тут все явно что-то упустили. Кто-нибудь, например, в курсе, что из жратвы у нас только вот это? Он взял со стола яблоко и показал его всем по очереди. - А из воды… вот это. И маленькую бутылочку газированной воды. - Что какая-то падла грозится нас прикончить и не объясняет, что ей надо? - Сейчас, - сказал Пат и поднялся. Лукас снова взял яблоко, повертел его в тонких пальцах и придвинулся к Кеннету – хищным хрящеватым телом прижал его и всмотрелся в красивое лицо. Кеннет поднял голову. От Лукаса тянуло беспокойным адреналиновым жаром, и пальцы его дрожали, и глаза моргали слишком часто, но все же он завораживал – было в нем что-то от длинной змеи, принявшейся менять шкуру. Что-то от истинной природы, от ее истоков, которым редко кто может противиться. - А вдруг нас замуровали, деточка? – хрипло шепнул Лукас на ухо Кеннету. Дыхание у него тоже было горячим, прерывистым. - А вдруг это яблочко подарит кому-то из нас несколько лишних часов жизни и шанс на спасение? Узкая рука доверительно легла на колено Кеннета, царапнула ткань джинсов, завлекающее потекла выше. - Хочешь себе яблочко и шанс, принцесса? Кеннет сидел молча и что-то обдумывал. - Лукас может быть прав, - вдруг сказал он, обращаясь к Отто. – Возможно, это гонка на выживание. - Не верю, - коротко сказал Отто, наблюдая за тем, как ладонь Лукаса гуляет по твердому бедру Кеннета. Потом прислушался к отзвукам своего имени и угас. - Пойдем угощу яблочком, - совсем тихо, губами касаясь уха, проговорил Лукас Кеннету. – У меня на тебя с утра стоит, как ты не повернись… «ЛУКАС – САДИСТ-УБИЙЦА» - Вот это новость, - удивился Пат, появившийся в проеме двери. – А еще одна новость – там есть выход. Но изнутри не открыть. Я такого раньше не видел. Фрэнк, пойдем посмотрим, хватит страдать. Все, что закопано – не выкопаешь. У тебя куда лучше получается командовать, чем у меня. Он развернулся и в самое последнее мгновение перед тем, как выйти, полоснул Лукаса странным взглядом – тем самым дружелюбным взглядом доброго взрослого… Лукас по-хозяйски хлопнул Кеннета по колену, но отвалился в сторону. И снова погас свет, на этот раз внезапно, словно выключенный жесткой насмешливой рукой. Остался только прямоугольник на стене и на полу – тусклое напоминание о том, что в соседней комнате Пат и Фрэнк пытаются разобраться с дверью, намертво запертой той же рукой. На мгновение выпрямившемуся в ожидании Кеннету показалось, что камера переместилась в соседнюю комнату – те же стены, тот же стеллаж, но потом обзор заняла плотная мясная туша в белой тугой пленке и с вышедшей толстой жилой. Туша качнулась. Ее отвела крупная рука, сероватая, со сбитыми плотными костяшками. У желтоватого ногтя торчал заусенец. Нехорошая рука, крепкая, но старая. На запястье тонкие курчавые волоски и ремешок стареньких часов. Туша медленно поплыла в сторону, словно часть чудовищной портьеры, и показала освещенный и заваленный полиэтиленом угол. Лукас поднял голову и тихонько толкнул под ребра привалившегося к стене заплаканного мальчика со смятым красным лицом и недавно стриженой крупной головой. На мальчике была аккуратная джинсовая курточка, и по его подобранной в тон штанишкам футболке и ласковой стрижке было видно, что дома его сейчас ждут со всепоглощающей истерикой любви, и полиция всех районов оповещена давным-давно… По Лукасу можно было сказать только одно – кто бы его ни воспитывал, сейчас он возносит хвалы богу, радуясь неожиданному избавлению от этого монстра. Загрохотал табурет, завизжал по полу, и на лицо Лукаса упала тень. - Я человек хороший, - задумчиво, с оттяжечкой, выговорил голос. Говорящего видно не было, но торчало сбоку какое-то свиное рыло в опаленной щетине, и казалось, что голос принадлежит ему. - Я человек хороший, - повторило рыло и захрипело. – Я вам ничего плохого не сделаю. Я просто хочу посмотреть, чем вы, детки, занимаетесь ночами, пока мама и папа скрипят своими кроватями. Чем вы занимаетесь в своих домиках на деревьях, куда вам приносят печенье с молоком, но не заглядывают внутрь, чтобы не мешать деткам играть в супергероев… Домашний масляный шарик рядом с Лукасом дышал глубоко и влажно, как карась. Он внимал с готовностью сделать что угодно, чтобы только выбраться отсюда, но явно не въезжал, в чем дело. Лукас понял и сразу прикинул шансы на выживание после показа шоу. Их практически не было. Не отпускают после такого. И он думал: своим еще полудетским, но уже ожесточенным сознанием впитывал значение силы и жестокости, так легко добивающейся всех своих целей. Он слушал свиное рыло, восхищался свиным рылом и жалел, что был таким дураком, что упустил возможность действовать так же, как и оно. Хотя, почему упустил? Вот же она, возможность, жмется в углу на своем обоссанном от страха полиэтилене. Пока еще жив – хоть раз попробовать силу на другом. Побыть… волком. Лукас даже улыбнулся. Его подвижное обаятельное лицо осветилось темной, животной радостью. Почти весело он хлопнул мальчишку по пухловатой заднице и сказал: - Раздевайся, малый. Время суперменов прошло. И камера прыгнула вбок и вниз, словно подвешенная на петле, и показала: ту самую руку с желтоватым ногтем, а в ее пальцах – толстый, вялый синеватый член. Пальцы мяли его, по-видимому, без особого толку. Скользила туда-сюда головка с красной каплей в отверстии, натягивалась дряблая кожа. Жесткие курчавые волоски то и дело липли к стволу, и тогда рука расширяла разрез ширинки старых потертых джинсов. У Лукаса же в глотке стоял торжествующий звериный крик – свиное рыло загнало его в угол, но счастья от победы ему уже не ощутить, а он, Лукас, молодой, полный сил, жил, крови и мышц, беспрепятственно наслаждается у него на глазах, держа заплаканного малого за затылок и заставляя его теплым плаксивым ртом кататься по всей длине крепкого, выпрямленного в струну члена. Малый иногда открывал глаза – они оказались голубыми, но моментально выцвели, превратившись в костяные пуговицы. Позже Лукасу не раз еще придется увидеть этот загипнотизированный пустой взгляд жертвы. - Поверни его, - хрипло пробулькало задыхающееся рыло. – Поверни и потереби его попочку… - Да не вопрос, - отозвался Лукас и вскинул голову. Камера запечатлела яркий взгляд его черных глаз и остановилась. «ЛУКАС – САДИСТ-УБИЙЦА» - Он отпустил тебя потом? – спросил Кеннет, с трудом отводя глаза от надписи. - Неа, - ответил Лукас. – Он заставил меня ебать этого парня до тех пор, пока у того вся жопа наружу не вылезла. А потом включил морозилку, запер нас и ушел. Кеннет повернул голову, рассматривая тонкий профиль Лукаса. - Первая же ночь убила мелкого. А я потом его ел. - Там же были… эти туши, - севшим голосом возразил Кеннет. - Попробуй угрызи, - ухмыльнулся Лукас. – А этот был помягче. Он повернулся и лукаво заглянул в лицо Кеннету. - Потому я и говорю тебе, принцесса, пойдем с тобой поваляемся на шелковых простынках, ведь кто знает, может, жизнь твоя зависит от этого яблочка… Что-то грохнуло и ударилось в соседней комнате, донесся приглушенный мат, но Кеннет не двинулся – прохладное тонкое лезвие прочно уперлось в его шею. - Ты видел, что там написано? – тем же жарким шепотом просил у него Лукас. – Это моя роль. Роль волка… Веди себя культурно и тихо, принцесса. Встал и пошел. Кеннет оперся одной рукой о диванчик и медленно поднялся. Весь он замерз под этим лезвием и под этим шепотом, даже сердце билось сухо, морозно и страшно. - Я могу сохранять нейтралитет, но не хочу, - шепнул ему Лукас, ведя под нажимом лезвия через темноту. – Я видел, как ты умеешь подставляться. Ты жадный, и тебя тащит от чужих хуёв сильнее, чем меня от наркоты. Вот и дай себя волю… И еще, девочка… если кто-то сунется и ты начнешь дрыгаться, я тебя убью. Дай мальчикам понять, что ты не против и тебе все нравится, договорились? Он подтолкнул Кеннета к освещенному прямоугольнику дверного проема, а сам остался позади, в тени. Кеннет остановился на пороге, неловко засунул руки в карманы, нащупывая свою любимую жвачку, и негромко сказал: - Ну, как тут? Отто махнул рукой. По его выпуклому лбу уже покатились струйки пота. - Никак, - буркнул он, кивком указав на вентиль. – Он застопорен снаружи. - Зато тут целый механизм, - сообщил Пат, не оборачиваясь. Он наклонился над раскрытым щитком и внимательно изучал систему кнопок и рычажков. - Пульт управления всей этой кухней, что ли… Он наклонился ниже, и из-под майки выпала длинная серебряная цепочка с маленьким потемневшим распятием. Пат убрал ее снова, не глядя. - Я думаю, нас выпустят отсюда, как только мы отснимем желающим красивое порно, - мягко улыбаясь, сказал Кеннет. – Не принимайте все всерьез. Нам вряд ли что-то угрожает… Нам прокрутили пару роликов вполне определенного содержания – на что еще могут после этого рассчитывать? Думаю, стоит занять несколько красивых поз на той красивой постели, и «эксперимент» закончится. Отто обернулся. - Иди и кувыркайся, - зло сказал он. И, уже ни к кому не обращаясь: - Знаю я вас… куда ни отправь, везде лишь бы присунуть… Кого «вас» Отто не уточнил, а Кеннет не стал спрашивать – ему не хотелось, чтобы этот большой и дружелюбный человек склонился к мнению Лукаса о том, что – блядь он малолетняя. Зато среагировал Пат. Он каким-то странным, чересчур ломким движением развернулся и выпрямился – высокий, настороженный, с неживым блеском в зеленых раскосых глазах. Губы у него поджались крепко, яркие брови сошлись, а на узком лбу вырисовался мучительно-злой треугольничек морщин. Он несколько секунд стоял неподвижно, одними глазами показывая быструю, упорядоченную работу мысли: и взгляд его менялся, меняя холодный блеск на задумчивость, осознание, созерцание, а после – превратился в тот самый страшный и почти нежный. Кеннет предупредил его движение: - Не мешайте нам, - попросил он с улыбкой, от которой ямочки выступили на щеках, а лицо стало детским, - и только пульсация черных гладких зрачков напоминала о том, что ему уже много лет – может, больше, чем каждому из присутствующих. Пат остановился. Ему мучительно хотелось подойти к Кеннету, положить ладонь на его шею и сказать: дурак ты, лист, носимый ветром, ни ветви, ни корня… И я такой же – только я родился осенью, а ты до нее дожил. Сказать: стой, Кеннет. Ты скрываешь свою зрелость, а я – свое детство. Так, может, из нас двоих получится нормальный человек? Пат покусал губы. Не мог он подойти и сказать такое: не хватало всего пары доверительных слов, сказанных заранее, а безо всякой подготовки выставлять себя романтичным идиотом перед почти незнакомым человеком ему не хотелось. - Ну, вперед, - в итоге выговорил он сухим надтреснутым голосом, в котором явно сквозило разочарование. – Развлекайтесь. И Кеннет снова ушел в темноту, а Лукас последовал за ним тенью. В комнате с палевым ковром и шелковыми обоями тоже царил полумрак – виднелись только очертания кровати и складки на простыне – крупные прохладные волны. Прежнюю гладь, видимо, потревожил Отто, вспоминая семь лет своей жизни, в которой шелк и розы в высоких вазах были сном, а реальностью – гостиничный номер и жесткие руки человека, забравшего его имя. Кеннет сел на край кровати и сказал вполголоса: - У меня есть для тебя пара советов. Лукас невольно прислушался – так коротко и веско прозвучали эти слова. - Хоть ты и получил роль садиста-убийцы, но не спеши использовать ее на полную. - Боишься? – хмыкнул Лукас. – Хотя… о чем я. Если бы тебя, овца, не парализовало от хреново заточенного ножичка, не улыбался бы там и не рассказывал бы, как хочешь со мной перепихнуться. Кеннет выслушал, не перебивая, потом отрицательно качнул головой. - Дело не в этом. Дело в том, что если ты отыграешься на мне так, как тебе диктует роль, умрут все четверо. Ты запустишь продуманный механизм, и тебя тоже туда зажует – костей не соберешь, Лукас. Ты еще не понял, что происходит? - Эксперимент, - ответил Лукас. – Что экспериментатору хочется, то и происходит. - А ты своей головой подумай, - посоветовал Кеннет. – Подумай о том, что можешь сохранять нейтралитет, и не нажимай на спусковой крючок. Просто трахни меня, раз тебе так хочется, но обойдись без крови. - Ты просто боишься, - нетерпеливо сказал Лукас. – Будь добр, бойся как все – хнычь и умоляй тебя не трогать. Не умничай, сука… Его раздражало и самого пугало то, что произошло с Кеннетом в этой комнате: вместо беззащитного мальчика перед ним вдруг оказался холодный в суждениях, неприятно язвительный взрослый мужчина. Лукасу даже показалось, что он видит морщинки у крыльев его носа – глубокие складки, вычерченные долгими раздумьями. Но потом Кеннет опрокинулся на спину, и оказалось, что это всего лишь игра теней. Короткая его майка поднялась выше, и белая полоска кожи между ремнем джинсов и черной тканью ослепила Лукаса – как волк, хватающий пастью снег, он обрушился на Кеннета и так же жадно стиснул зубами эту белую кожу – напряженная тугая плоть не поддавалась и не собиралась во рту комом, но Лукас плотнее сжимал челюсти, перехватывая кожу, как бультерьер, жующий чужую шкуру, и раскусывал ее до податливой, мягко-кровяной массы. Кеннет против воли попытался свернуться клубком, чтобы отпихнуть и оторвать от себя жадную жующую пасть, но от боли дрожали руки и словно подрезали сухожилия – не хватало ни сил, ни понимания, как обороняться. Он мог только молчать – стиснув зубы, потому что зарекся – не издать ни единого звука, чтобы не вмешался ни Пат, ни Фрэнк, и не запустился бы задуманный механизм… - Молодец, - тихо и как-то уважительно шепнул Лукас, отрываясь от истерзанного живота и поднимаясь выше, к сухим сжатым губам. Он поцеловал их мокрым соленым поцелуем, не размыкая, а рукой нашарил внизу сведенные колени, огладил легонько. - Давай сам, - сказал он, и Кеннет послушался – дрожащими пальцами развел застежку джинсов, а язычок молнии поймать не смог, потому что запястьями почувствовал мягкую рваную рану, и нервное напряжение свело его судорогой. - Совсем меня не хочешь, - с упреком сказал Лукас, расстегнув его ширинку и помяв небольшой нежный член и теплые яички. – Ну а хули… И дернул Кеннета вниз, по гладкой шелковой поверхности простыни. Коленом уперся в кровать у его уха, вторым надавил на межреберье, а потом и вовсе перенес на него весь свой вес. Кеннет подбородком потянулся к этому колену, пытаясь защитить свои кости – надежный корсет, защищающий легкие. Он чувствовал, как прогибается и размыкается что-то внутри, и то, что позволяло ему дышать, превращается в набитый сухой травой мешок. - Вот так рот и держи. Только попробуй пасть захлопнуть без моего приказа. Кеннет согласно опустил ресницы: ни дышать, ни ответить иначе он не мог. И вдруг вспыхнул свет. Колкий и дымящийся, как сухой лед на солнце. - Третьим возьмете? – весело спросил Пат, щурясь на свет зеленоватыми глазами. Лукас обернулся и коленом еще сильнее вдавил Кеннета в смятые уже простыни и жесткий матрас. Волка застали в тот момент, когда добыча уже перестала барахтаться и готова была подставить шею под смертельный укус. Такого Лукас не прощал и готов был защищать свое право до последнего. Обычно хватало одного предупреждения, чтобы препятствие удалилось, смущенно блея, но в этот раз предстояло что-то посерьезнее. Лукас имел дело с волком, таким же, как и он. - Вы не поверите, - в том же веселом тоне продолжил Пат, подходя ближе. Рыжая растрепанная грива его волос сверкала под яркой лампой. - Не поверите, но наш неизвестный друг начертал на стенке, что я садист-убийца, старина Фрэнк сел в угол и сказал, что все это его не касается и он будет просто ждать, пока это дерьмо закончится, а я решил присоединиться к вам. - Отойди, - глухо предупредил Лукас. - Ты меня плохо понял? – удивился Пат. – Я с тобой в одной связке, приятель, я такой же, как ты. У меня такие же права на эту малышку. Кеннет пересохшим кончиком языка облизнул губы и понял, что если сейчас ему не позволят сделать вдох, то исчезнет все – и уже расплывшееся лицо Пата, и черная настороженная фигура Лукаса, и свет, бьющий прямо в глаза. И даже боль в разорванном животе стала ему родной и близкой – сигнал живого теплого тела… - После меня, - подумав, сделал уступку Лукас. - А может, кто сильнее, тот и прав? – снова прищурился Пат, поднял руку и легким, неуловимым движением словно вздернул Лукаса над Кеннетом. Кеннет моментально перекатился на бок, жадно хватая воздух ртом – в груди болело, словно битого стекла насыпали. Сквозь прикрытые ресницы он разглядел – одной рукой Пат вывернул локоть Лукаса за спину и зажал так, что малейшее движение грозило увечьем. - А может, тебе руки переломать и под диван закатать, чтобы не мешался? - Не надо, - едва отдышавшись, попросил Кеннет. – Не… надо… иначе нам всем конец… понимаешь? Пат не повернул голову, глазами только остановился на бледном лице с проступившими синими пятнами у скул. Лукас под давлением его руки наклонялся все ниже, хрипло дыша. Простыни разъезжались под его коленями, и казалось, что еще немного – и он будет раздавлен и распят. - Если кто-то начнет, то остано… - Я не понял, но пусть, - кивнул Пат, и потемнел лицом – угасла яркая зелень взгляда и заменилась темнотой подледной морской воды. Лукас слушал молча, сидел неподвижно до тех пор, пока захват не ослаб. Он впервые видел, как волк слушается овцу, и впервые встречал волка сильнее себя. Ему нужно было время, чтобы подумать. В конце концов, нож все еще оставался в кармане – синеватое тонкое лезвие, на которое можно было положиться. Кеннет тяжело перекатился на край, приподнял майку и посмотрел вниз: подсыхающие рваные раны в липкой крови. Волнистая кромка содранной кожи, под ней розоватое с серым. С какой силой нужно было терзать зубами неподатливый упругий живот, чтобы добиться такого эффекта, Кеннет даже думать не хотел. Просто хмуро посмотрел на тонкие, в кровавой корочке губы Лукаса. А потом, не удержавшись, перевел взгляд на Пата: и снова как-то неловко заворочалось внутри болезненное яркое чувство, похожее на то, которое испытываешь, во сне встречая на своем пути самого себя. Паническое, тянущее чувство раздвоения. Для сна Пат был слишком реален – даже в этой нереальной обстановке. Реален до такой степени, что Кеннет ощущал его тело на расстоянии – и распознавал его влекущим импульсом, заманчивым горением фонарика-удочки на тысячеметровой глубине. Поэтому Кеннет одернул майку, подтянул джинсы и застегнулся. - Я предлагаю выслушать меня, - сказал он. - У меня есть предположение.