Oblivion

Простыня превратилась в чёрте что и сползла далеко вниз, Осаму до ужаса активный даже в пассивном состоянии, но это и неплохо. Лежащие пластом в одном положении, словно их приковали наручниками – отвратительно скучные, на своём опыте не проходил, но очевидно же, насколько легко секс превращается в марафон по быстрому засыпанию. С Дазаем ни коим образом уснуть нельзя, чем бы они не занимались – тому до боли необходимо сотворить какую-нибудь гадость или просто внезапно начать озвучивать мысли, чтобы докопаться до Чуи. Подмечает в тысячный раз различие между представляемым ангелом и настоящим, шумным и энергичным. Батарейки не заканчиваются. Определённо не в его пользу идёт вечный двигатель у них внутри, Осаму же фактически не устаёт. В самом крайнем случае, если несколько дней подряд не мог угомониться – засыпал, как обычный человек, не отличишь. Но и на сон, увы, много времени не требуется, хватит всего ничего для продолжения веселья и нервотрёпки. Крутая "взрослая" жизнь, всегда мечтал. Накахара вспоминает о баловстве недолго. Интересно, почему переключился на это в разгар особенно важного момента: Осаму не выдерживает, казавшиеся крепкими ноги дрожат от малейших движений и ему остаётся упасть на спину снова, схватиться одной конечностью за подушку сверху, над головой, а второй рукой за шею. Со стороны кажется, что пытается притянуть к себе поближе, но рыжий-то по глазам видит: на самом деле его хотят задушить. Настолько растянул прелюдию.. Дазай уже и плакал, и был на грани потери сознания от собственной чувствительности. Чудо то, что он так и не кончил без дополнительной помощи, хоть Чуя и был уверен именно в подобном исходе, учитывая обстоятельства. — Двигайся, — рычит не своим голосом, впиваясь ногтями в кожу. Вызывает улыбку. — Хватит ухмыляться, Господи, просто двигайся! — А не стыдно лежать с раздвинутыми ногами, полностью голым и упоминать имя Господа, а? — издевательства не заканчиваются. Дазай вот-вот вскипит от ярости. — Откуда такая нужда в том, чтобы мой член вошёл глубже? Ты точно девственник? Вопрос риторический и до чего же смешно по этой причине выглядели судорожные кивки. Ему реально наплевать, хочет одного, а он, как дитя, решил повредничать. Узнает, до чего доведут такие шутки и как отомстят в ответ. Коль успеют. Мучать и слышать просьбы развязанным тоном, смотреть, как ангел во всей своей красе распластался под ним и готов умолять часами – несомненно круто, но было бы лучше, будь Чуя железным. А это нихрена не так и в голове Осаму был переёбан во множестве поз, тоже своего рода месть, его мозги выебаны упрёками точно так же. Справедливо? Справедливо. Но затягивать с делом – привычка, в постели тоже. Голубоглазый держится на упирающихся ладонях, дышит тяжело и часто, каждые пару секунд сдувая с лица слегка влажные пряди. Тело, в точности как и партнёра, напряжённо и горячо, зато какое удовольствие приносит ощущение длиннющих ног на пояснице и постепенно слабеющая хватка. Рука окончательно слабеет и ею темноволосый безрезультатно пытается подтянуть ближе. Да простит Господи, но это ахуенно. Растягивать сладкую и мучительную пытку можно долго. Можно долго подмечать реакцию тела и выражение лица, чужие губы постоянно что-то шепчут и ресницы мокрые от слёз. Какое-то садистское удовольствие, но Чуе и впрямь по нраву наблюдать за его страданиями. И слышать разрывающие барабанные перепонки стоны, в хорошем смысле. Того стоило ожидать от ангела с мелодичным, бархатным голосом. Когда принято решение дать Дазаю желаемое – частые вскрики с чужой стороны говорят о том, что такой расклад он и ждал. Одному Богу известно, о чём думает ангел, вскидывая повыше бёдра и не ослабляя хватку ни на секунду. Будто сами бесы горят желанием вырваться на волю и подать настоящего жару. Всё чужое тело сотрясает мелкая дрожь, которая чувствуется кончиками пальцев. Умоляет не останавливаться, выше поднимает ноги и стонет, без конца стонет. — Осаму. Темноволосый резко распахивает глаза и ответные движения по непонятной причины прерываются, лицо перекошено от испуга. Чуя и сам останавливается в ту же секунду, мысленно определяет собственную ошибку. Сделал больно или что, что может случиться? Своим поведением Осаму пугает ещё больше: смотрит на комнату, словно впервые и хмурит брови. — Осаму, какого дьявола? — Что? — Что? — не понимает рыжий, оборачиваясь. — Отец милостивый, отвратительно. Я всегда знал, что ты всех опозоришь, весь наш род. — Я не был намерен так поступать! — он мигом отстраняется и тянет на себя одеяло. — Да что постыдного в чувствах? — Все ангелы говорят сами с собой или ты особенный? — выгибает бровь. Что-то поменялось в нём за секунды, буквально за несчастные секунды глаза больше не светятся от восторга и виден один страх, пока в его собственных – недоумение и непонятно откуда взявшийся стыд. Нет, правда.. Господи, они занимались ужасными вещами. В целом, вещь естественная и порой язык не поворачивается назвать её ужасной, но стоит хорошенько подумать, при каких обстоятельствах и с кем это происходит – к горлу подступает тошнота от своей ненормальной, нежданной тяги к ангелу. Будто запятнал чистый мольберт тёмными красками, оставил кучу разводов. — Осаму, скажи что-нибудь, пожалуйста, — шепчет, касаясь щеки ладонью. Он холодный как лёд и отбрасывает руку, мотая головой. — Это неправильно, — терзая губы от переполненного ужаса, кареглазый отодвигается и обречённо, тоскливо так вздыхает. От такого вздоха умереть хочется. — Я не могу. — Знаешь, я всё рассуждал: передумаешь ли ты во время процесса, — Чуя не расстроен, нет. Он беспокоится и желает узнать, в какой момент Дазаю всё стало понятно. — Оказался прав. — Мне нельзя влюбляться в тебя. — Но ты уже влюбился, не так ли? — с надеждой в голосе вопрос звучит жалко, но волнует это куда меньше, чем ответ. Только его нет, Осаму не говорит ни слова, ни даёт даже малейшего намёка. Внезапно чужое состояние полностью переползло и в его тело, стало нечем дышать. — Разве нет? И почему нельзя? — Это нелепый вопрос! — поднимается и, прикрываясь одеялом, ищет, что нацепить на себя обратно. — Очевидно, что связи, союзы, контакты у ангелов с людьми запрещены. Сотрудничество, желание помогать и измениться – вот, что важно. Мы совершили огромную ошибку. Он и так чудесно успел понять проёб. Свой и Дазая, оба хороши. И теперь подходящие слова покинули голову, а сгущающая тишина образует мрак в душе. Стало холоднее и не по себе. Голубоглазый сам изначально знал, что нельзя, но так глупо доверился, ослеплённый красотой. Обещал же без последствий.. — Что дальше? Что нам делать? — Сосредоточимся на тебе и потом я уйду, как и положено. — Почему так скоро? Что, если я не готов тебя отпускать? — в спешке одевается так же. — Я не справлюсь. — Школа почти закончена, лето не за горами, ты чудесно отдохнёшь и наберёшься сил перед университетом. Всё нормально. "Всё нормально"? Это такая супер-дурацкая и несмешная ни в коем случае шутка в стиле ангелов? Они говорят "всё будет нормально" и оставляют на произвол судьбы? Если Бог существует, видит и знает о его страданиях – почему Осаму не останется на более долгое время? Мало, мало проведённых дней и голова кружится от мысли скорой потери. — Ты собрался стереть мне память! — Вот именно, ты же не хочешь страдать. К тому же, так положено. — Но зачем? Вдруг ты дал мне неебически крутой совет, без которого мне не прожить? — поворачивает за плечо к себе. — Вешаться мне или что, дабы снова узнать истину жизни? Я забуду всё, значит всё было напрасно. — Это работает по-другому, — парень смягчается, но убирает ладонь от себя, Чуя злится больше. — Ты станешь другим человеком, почувствуешь перемены в себе, своё взросление и переосмыслишь многие вещи. Я наблюдаю за такими людьми долго и знаю, как это бывает. — Ангелам нельзя влюбляться, тогда.. Не заканчивает бестолковый вопрос, его посчитают окончательным идиотом и положение не спасут даже шутки. Смирение – одна из слабых сторон, но за свою жизнь юноша смирился со многими неизменными событиями, какие-то из них ужасающие, а остальные не так плохи, терпимы. А как смириться с этим? — Я не знаю, Осаму. Всё было так странно, а потом так хорошо, а потом так чудесно и из тебя прекрасный.. — вздыхает, медленно разводя руки в стороны, — человек. Я вижу в тебе настоящего человека и пару минут назад слышал биение твоего сердца. Как я отпущу тебя? — Так же, как ты отпускал всё в своей жизни. Но посмотри, тебе ужасно живётся? — вопрос с подвохом, понятый им одним. Грустно ухмыляется и продолжает смотреть на Дазая, ждёт его дальнейшее "очаровательное" мышление. — Ты съедешь, новый шанс завести друзей. Друзья есть и без того, ты в отличной компании и вместе вам весело, на что ты жалуешься, если и крупного идиота в школе осадил? Да, классно, шикарный повод гордиться жизнью. — Ты не знаешь, о чём говоришь. — Это ты не знаешь, Чуя, — выдыхает, опуская веки. — Не хочу показаться эгоистом, но ты обречёшь меня на вечные муки. Возможно, и себя тоже. Или хочешь сказать, что терять тебе нечего? — А что мне терять? — нервно усмехается. — Я не чувствую, что мир нуждается во мне. Отец всё больше пытается переключить внимание на его деньги вместо себя, а ребята— — Ты уже не ребёнок. Замолкая, уставился в окно и попытался понять, кто из них не прав. Не получилось, оба по-своему правы и не правы, но слов нет. Та пустота, заполненная Осаму, по новой имеет необъятное пространство, и оно останется таким ненадолго, скоро самое плохое скопится в одну кучу и начнёт болеть. И никто не поможет. — Ты боишься, но, забыв меня, всё поймёшь. — Я не хочу ничего понимать, мне нравится моя жизнь сейчас, с тобой, — не выдерживает и вновь берёт за руку, крепко сжимая в своей. — Осаму, поставь себя на моё место. — Я не обязан, у меня свои проблемы, — освобождается от хватки, от такого простого жеста дыхание спёрло. — Ты позволил всему произойти, — падает на стул, плотно поджав губы, — для чего это? Если ты знал концовку – зачем начал? Что с тобой не так? — Не думал, что зайдёт далеко. — Так надо быть предусмотрительнее, блять! — кидает в него пенал с принадлежностями и пинает стоящую рядом мусорку с бумагами. — Ты хуёво справился с работой, живи и помогай дальше с этой мыслью! — Не психуй, — фыркает и выводит Чую из себя окончательно незначительной фразой. — Пошёл вон. — Что? — Ты прекрасно слышал, съебись отсюда нахуй и больше не приходи, — отворачивается и ловит лучи солнца прямо глазами, жмурясь. Либо не желает казаться слабаком. — Ты всё испортил. Дверь хлопает и оставляет комнату в тишине. По крайней мере, он спокойно выдыхает и подмечает, что при другом раскладе убил бы человека, причинившую такую моральную боль. Очевидно, легче ничуть не стало. Он один, непонятно, как воспринял Дазай слова и правда ли это их последний день. Закрыть глаза и представить будущее не выходит, значит, ждёт темнота и печаль – единственное увиденное им. В неподходящий момент замечает на полке ни разу нормально не тронутую книгу. Вызывающая обложка и название манят к себе, а в памяти всплывает предложение прочитать седьмую главу. Рядом лежат ключи, ключи не только в новую квартиру – в новое будущее. Нет места улыбке, пребывая в горьком настроении, но уголки губ сами тянутся выше, пока не осознаёт следующее: кулон светится. — Нет, хватит, — срывает с шеи подарок и бросает куда-то за стол, откидываясь на спинку. *** "Он обнажил свой меч и клыки, лучезарный блеск синих глаз горел красным пламенем. Наконец, Кристиан бросился в бой. Его страдания помогали бороться, кровоточащая ладонь до боли в запястье сжимала золотую рукоять, солнце больше не отражалось в ней и где-то внизу послышался гул: очередной раскат грома. Сердце героя забилось быстрее. — Ты совершаешь большую ошибку, — уставшим голосом протянула Дина, её руки тряслись от усталости, а крылья безвольно путались в ногах. Но её глаза были полны надежды, она черпала её с неба, из почвы под подошвой. — Мы ничего не решим, продолжая это безумие. — Поздно опомнилась, — грозно произнёс архангел, вознося оружие. Терпение было на исходе, Дина в последний раз ощутила прилив долгожданной силы, но поняла, что поздно. От её крика земля потрескалась, а ветер взвыл шу—" Захлопывает книгу и возвращается в реальность. Эпичная музыка под битву и дрожь пропадают, слышны разговоры школьников и смех. — Чуя снова грустный, что у него случилось? — печально вздыхает Кёка, мотая прядь волос на палец. Рыжий в нескольких метрах на их глазах прислоняется лбом к стене и что-то говорит сам себе. Рампо с Кенджи переглядываются и не знают ответа. Никто не в курсе, он же любитель помолчать и пошевелить мозгами в одиночестве, настоящий ценитель. — Не знал, что он любитель почитать, — хмыкает Накаджима и хлопает по плечу товарищей. — Ну, подойти надо, что ли, поздороваться. — Поздно, — повернув головы, видят Накахару уже вблизи, выражение лица не изображает трагедию веков. Пожимает руки парням по очереди и приобнимает Изуми. — Что нового? — Всё по-старому, не чудесно ли. Да, есть такое. Переминаясь с ноги на ногу, он распознаёт полной ненависти взгляд в свою сторону от того самого типа, недавно Осаму упоминал его. Чуя всего-то подметил вслух правду, но и не подозревал о том, что на него разозлятся. Тот школьник хоть и противный по своей натуре, но выглядит грозно, смотря свысока. — Мы не хотели говорить, но ты нас пугаешь порой, — неожиданно информирует Эдогава, закрывая обзор на не озвученного врага. — То чересчур тихий, то чересчур громкий, у тебя дома, может, что-то произошло? — Если да, то мы хотели знать. Хочешь побыть один? — подключается к кружащим голову вопросам Миядзава, как обычно хлопая карими глазами. — Нет-нет, всё нормально. — Ты не выглядишь, как тот, у которого всё нормально, — Ацуши смотрит на книгу, прижатую к груди, но вскоре и он проникает в самую душу, заставляя почувствовать себя неуютно от количества внимания. Что выдаёт? Побледнел? Или улыбка натянута до такой степени, что кажется не правдоподобной? — Скоро звонок, я собирался забежать в столовую. Срываться с места и убегать от волнующихся друзей – далеко не красиво, и привычное поведение способно расстроить и подцепить недоверие. Накахара бы очень хотел объяснить им всё, прекратить таить произошедшее и расслабиться, будучи окружённым заботой и поддержкой. Но они дождутся. Смирятся, проще говоря. Много болтать не в его интересах, уж головой думать не разучился. А оправдания сами собой вылетают, приспособился к своей непростой жизни. Приспособиться ко всему вероятно при отсутствии банального выбора. Легко притянуть к себе беду, будучи растерянным и напуганным. А иногда беда сама приходит и, как известно, чаще всего приходит не одна. Только парень заворачивает к лестнице, как рука ещё неизвестного, но явно не слабого человека хватает за рубашку и тянет обратно в коридор, толкая к стене. — Привет, рыжий. Конечно, кто иной, если не Ширасэ? Где он, там и злость, раздражение, ненависть и остальные самые плохие эмоции, с которыми так не просто бороться в одиночку. Чуя уже внутри жестоко озверел от такого обращения с собой. Этот нахал, к тому же, выделил его волосы, хотя цвет – непримечательный. — Иди нахуй, с хрена ли ты трогаешь меня? — Эй, ну чего бесишься сразу, — качает головой и сильнее бесит самодовольной улыбкой. Он не придаёт значения стоящим позади бывшего шестёркам и смотрит точно на него. — Как дела? — Ты часть мозгов выронил или в целом без них родился? — подойдя вплотную, скалится и сжимает один кулак. — Я не стану церемониться. — Страшно, признаюсь, — кивает, забирая успевшую стать невероятно ценной вещь из-под носа и, видимо прекрасно учитывая будущие приёмы, поднимает книгу вверх. — Стал читать книжки? — Отдай, блять. Почему-то некоторые подростки ведут себя не лучше маленьких детей. Те же тупые шуточки, розыгрыши, издевательства. Он не поступал по-взрослому, избивая обидчиков, но подобной хуйнёй не страдал уж наверняка. Сейчас по сценарию книжку, принадлежащую библиотеке, разорвут со смехом. А его ударят, ради развлечения. Такого Чуя себе тоже не позволял, даже при том, что хотелось. Кому не хочется пиздануть противную ошибку природы? Трагическая история, заключённая в листах и буквах, явно не интересует троих ребят, они по очереди рассматривают обложку и переглядываются. А попытки сдержать смех такие очевидные, разорвать бы их на месте и пусть это стоит исключением из школы. Очередным и последним. — Книголюб, всё-таки, оказывается. Что ему до дисциплины и знаний о личном пространстве? Ширасэ левую сторону от правой-то, вероятно, еле отличает, а пытается казаться крутым чаще, чем пытался Чуя. Лучше бы не делал крупных ставок, жизнь одна. Не скрывая дикого отвращения, голубоглазый прислоняется к стене и молча ждёт развязки событий. Вот они улыбаются, вот седой альфа-самец опять близко и касается плеча, а потом Чуя слышит шёпот. Ему долго затирают о вреде слухов, о том, что на месте Джерри мог оказаться он и это легко устроить. Знать бы, что за Джерри, но ответ приходит сам. "Могу дать тебе в рот, постираешь за это?" Так ранимый, маленький мальчик обиделся? Душа ликует от ощутимого чувства победы, у него получилось навредить кому-то, не прилагая усилий и используя речь. Пусть Буичиро недоумевает из-за довольной улыбки и думает, что угодно, коль есть чем думать, но Накахара на восемьдесят процентов счастлив. А недостающие двадцать процентов составляют обиду на целый мир. Чуя не крупный, сто шестьдесят два сантиметра ростом, но внутри умещается бесконечное число всяких эмоций, неважно, насколько они хороши или плохи. Главное – чувствовать их и проживать. — У вас с ним мутки, поэтому заступаешься? — настал его черёд смеяться. — Каждой твари по паре. — Я тебя предупредил, котёнок, — тыкает пальцем в нос. Идиотское обращение не стало помехой, школьнику действительно смешно. — Кулак себе в задницу засунь, подстилка. Кулак после этих слов весьма внезапно прилетел по лицу, в глазах аж потемнело и он приземляется на колени, по-прежнему опираясь на стену. Ауч. — Плоховато у тебя с чувством юмора, да? Окончательным унижением становится книга, падающая сначала на голову, а потом на пол. Мужчина с обложки смотрит словно на него и ухмыляется. Нехило так ударили. Он тоже так бесился на нелепые издевательства? Веселье-то продолжается, оказывается. И страницы целы, дочитает спокойно и не придётся платить за испорченную вещь, объясняться в библиотеке. — Достойно принял удар. Резко поднимает взгляд и хватается за лоб, шипя от колкой боли и щурясь от особенно яркого сейчас света. Припёрся, и сто лет не прошло. — Я бы с радостью протянул руку помощи, но, увы. — Прискорбно, слов нет, — шепчет, поднимаясь без его ненужной поддержки. Со спокойным лицом рассматривает Осаму и потирает щёку. Каков молодец, не оставил в столь трудную минуту. — Я, вроде, просил не возвращаться. — Я не мог не вернуться. Уж прости, что тебе придётся потерпеть меня ещё немного. Обычно ангел улыбчивый, уголки губ готовы достать аж до космоса, и речь оглушающе громкая, к ней тяжко привыкать было. И, не видя и не слыша этого, Накахара незаметно теряется, взглядом пытаясь отыскать причину резких изменений. Всё такой же, вернулись и старые вещи, ни один волосок не выбивается из причёски. Родной Осаму. Но печальный. — Не смотри на меня так, — мелкими шагами идёт в туалет. Надо оценить синяк на лице. — Разбил сердце и ходит, как ни в чём не бывало. — О чём ты говоришь? — сначала хмурится, а следом замирает, резко выдыхая. — И где подвеска? — Валяется в спальне. Знаешь, мы— — Зачем ты её снял? Впервые с их встречи Дазай так громко прикрикнул. Естественно, ожидать того Чуя и не пытался, казалось, он знает парня и то, как он может и не может разговаривать, а тут здравствуйте и сразу до свидания. — Потому что попрощался с тобой и не думал больше увидеть, — пожимает плечами без всякого напряжения. Как ребёнок, что отмазался от назойливых родителей. — У меня всё легко. — Нельзя брать и так всё оставлять, это неправильно! — Решил снова учить тому, что правильно или нет? — потихонечку, медленным темпом, но начинает беситься, оборачиваясь. — Ты сначала для себя реши, чего вообще хочешь, а там уж разбирайся с чужими судьбами. Даже мне очевидно, как это непросто, а вам каково? — Я виноват, что поддался искушению, тот ещё грех, но— — Ну вот! Я-то что не так сделал? — Соблазнил меня! Чуя хмурится и приоткрывает рот, впервые в жизни настолько не находится слов. Вроде посмеялся бы с удовольствием над услышанной глупостью, но не тянет. — Я.. Я? Соблазнил тебя? Господи, что ты несёшь? — Ты на меня давил! — Ты метался перед выбором, а потом самостоятельно решил, причём тут я? Хочешь сказать, мне теперь нести ответственность за поступки? — приближается, кусая щёку изнутри. Наверное, весь этаж пялится на него, как на идиота. Ну и хуй с ними. — Влюбляться я тебя тоже заставил? Осаму стыдливо опускает голову, фыркнув. — Не заставил. — Что ты от меня хочешь? — Пойдём домой после уроков, нацепишь кулон обратно и попрощаемся навсегда. Навсегда – достаточно долго. — И всё? — тяжело вздыхает. Ангел не отвечает. Походу они никогда не слушают сердце, идут по заранее подготовленному пути, никуда не сворачивая. У них своеобразный принцип: работать. Жить без желаний или иметь их, не решаясь осуществить. К сожалению, он сдаётся раньше, чем можно, и не собирается повлиять на уход. Осаму не станет бороться за любовь, она ещё и противоестественна по домыслам многих. Чуя ни один год пытался смириться с мыслью, что он нормальный, но Осаму и тут испортил. Чуя тоже не даёт сердцу всего, что хочется, поступает логично и думает о последствиях, а здесь.. Так и требует душа жёсткого вмешательства, так и рвётся взлететь на небеса от непередаваемого счастья. Было бы здорово в другом положении. — Я не могу противиться воле Господа. Ах, вон оно что. Воля самого Бога. — Как скажешь, — от настроения остались мелкие, потерянные в пыли частицы. — Хочу доучиться спокойно, будь добр не показываться на глаза. Страшно подумать о мыслях учащихся, провожающих шокированными взглядами, перешёптываются и посмеиваются. Конечно, Чуя орал почти на всю школы и доказывал что-то воздуху, по их мнению. От стыда не убегает подальше, похую как-то. Скоро свалит и больше не увидит их. *** Подвеска с синим кулоном остаётся обычной подвеской, ничего волшебного при возвращении на нужное место. Зачем-то рыжий смотрит в зеркало. Осаму стоит сзади, но в отражении не видно. Собственное лицо выглядит довольно проблематично с таким-то следом от удара, Буичиро не пожалел сил и ради чего? Слава Богу род таких же придурков не продолжится. — Тебе есть, что мне сказать, Чуя? Разумеется есть, тупой вопрос от тупого Дазая. Вагон недосказанных слов продолжит существование: к счастью или к сожалению для ангела, Накахара больше не пытается что-то доказать, объяснить. Порядком устал, они прожили вместе не так долго, но и данного времени хватило для переосмысления, нужды отдыха, желания побыть в спокойствии. И стать зависимым, беспомощным и сомневающимся во всём подряд. — Я люблю тебя, — выдыхает и медленно поворачивается, всячески заставляя себя смотреть в пол, но только не в его глаза. Они прекрасные и видеть в них отвращение – больно. — Это всё, что я могу сказать. Что-то похожее на летний ветерок пронеслось по щеке и вынудило поднять голову, а по губам разлилось тепло, ноги подкосились. Ничего приятнее не почувствует, самый нежный поцелуй в жизни заставляет улыбнуться и прикрыть глаза, а когда он открывает их – обнаруживает перед собой лишь пустую комнату и ни намёка на чьё-то присутствие. — Осаму? — шепчет, медленно крутясь вокруг себя и падая на колени перед столом. Воздуха мало. Его нет. Он ушёл, ушёл секунду назад и секунды хватило для стольких сожалений. Накахара с непониманием смотрит на кулон, он не пропал вместе с памятью об ангеле. Ничего не говорит о схождении с ума. Плюшевый кот на кровати, фотографии с того дня, снимает их с края зеркала. На одной из них у Дазая особенно красивая улыбка и голова лежит на плече. Встряхивает лентой снимков, как только на неё попала слеза и, шмыгнув носом, хочет ещё раз полюбоваться, но прямо на глазах Дазай пропадает с каждого кадра. Поэтапно на его месте возникает пустота. — Нет-нет-нет, погоди, не сейчас, — кусает вдоволь искусанные ранее губы. Как он мог допустить такой конец? Считал, что уход означает освобождение и облегчение, тогда почему так больно и страшно? Будто Осаму никогда не существовал и часть души умирает вместе с памятью о нём. — Я не готов! Солнце на небе расстроено не меньше, прячется за облаками. Нет возможности убедиться, что с ним всё нормально. Со злостью повторяет недавнее действие и подвеска опять валяется под кроватью. Надо было сказать, сказать всё, что думает и плевать о последствиях. Наоборот, могло стать куда лучше, надо же так испоганить и без того хреновую жизнь. Обещал научить Осаму всему, винил его в неопытности, являясь наиглупейшим человеком. Впрочем, Осаму.. Много ли значит Осаму? Стоит ли Осаму переживаний и страданий? Волнует ли будущее Осаму? Повторяет имя, вслух и про себя, сжимает подоконник до скрипа. Только не забывать, только не забывать про Осаму. Осаму, Осаму, Осаму. — Осаму, — хмурит брови и выпрямляется. — Осаму – это.. он.. Так, Осаму.. О каком Осаму он говорил?