Young and Wild

На третий день рано утром «Судьба» причалила в небольшом порту. Это был крошечный остров, который в случае тропического шторма вряд ли получилось бы восстановить — зато он отлично подходил пиратской команде, которой нужно было запастись провизией перед последним рывком на пути к Туманным Островам. Они останутся здесь на день и отправятся дальше следующим утром — таков был приказ капитана. Хонджун предложил Ёсану остаться на корабле не только для того, чтобы наблюдать за состоянием Чонхо, но и чтобы предупредить их, если он попытается сбежать на остров. Сонхва, правда, думал, что это глупо — юноша почти не мог двигаться, а в таком состоянии уж точно никак не смог бы освободиться от стерших кожу кандалов и выбраться. Но светловолосый пират не сопротивлялся и даже не сомневался в необходимости остаться. Он просто кивнул головой и стал наблюдать за тем, как остальные члены команды повязывают на лица куски старой ткани, чтобы скрыть их от посторонних глаз. Не то чтобы они думали, будто кто-то на этом малюсеньком портовом островке может их узнать, но капитан не собирался полагаться на удачу. Они должны были запастись патронами, бочками с питьевой водой и сушеными или солеными продуктами — смотря что попадется под руку. Уён хотел раздобыть побольше галет, на что старший помощник согласился, если у них останутся на это деньги. В бухте шумели чайки, срываясь вниз за рыбой, осмелившейся подплыть слишком близко к поверхности воды. Их крики успокаивали, особенно Сонхва — они так долго были в море, и осознание того, что в этом мире всё еще существует твердая земля после целой вечности, проведенной в окружении одной только воды, приносило облегчение. Дни были напряженными — никто, казалось, не признавал и не принимал того, что произошло всего неделю назад. Никто не говорил об этом, не обсуждал под шумок, не делился мыслями за закрытыми дверьми. Команда вела себя так, словно ничего не случилось. Даже кровавое пятно на деревянном полу покоев капитана исчезло без следа. Ёсан тихо и незаметно делал свою работу, спокойно мыл руки от крови, не поднимая лишнего шума — в отличие от тех ситуаций, когда ранен был кто-нибудь из команды, и он вынужден был заботиться об их бестолковости. Капитан отдавал приказы так обыденно, словно это не его кнут содрал кожу со спины юноши, который теперь лежал несколькими этажами ниже. Хотя при этом Хонджун и не вел себя так, будто одолел великого зверя, лишил рогов могучего и мощного быка — а ведь именно это Сонхва ожидал увидеть. Он еще больше запутался. Сонхва понял, что и сам погрузился в напряженный спектакль, в котором участвовал весь экипаж. Он делал то, что от него требовалось, чистил пистолеты, затачивал ножи и мечи, убирался на главной палубе, несмотря на то, что после того случая ее мыли уже раза три. Он часто чувствовал на себе взгляды капитана — тот стоял в своем меховом пальто, длинные волосы развевались на ветру, а Сонхва бездумно водил метлой по палубе, не находя даже случайной соломинки, чтобы подмести. Хонджун ничего ему не говорил, не велел остановиться; просто наблюдал за ним издалека, позволяя Сонхва снова и снова подметать одну и ту же доску. Ничего не изменилось даже после того, как они пришвартовались. Изначально Ёсан был единственным, кто должен был остаться на корабле, но когда Сонхва держал в руках темную ткань, которую нужно было обернуть вокруг лица, чтобы отправиться на остров вместе с командой, он понял, что от этой идеи желудок у него скручивается узлом. Даже Минги собирался уходить со всей командой. Такое решение было принято, поскольку остров не отличался особой враждебностью и жестокостью и не было нужды охранять корабль, как, например, во время других остановок. Они лишь быстро перекинулись парой слов — по сути, это был первый разговор с капитаном с той самой ночи, но даже во время него Сонхва боялся, что то немногое количество еды, которое он успел съесть с утра, может запросто покинуть его желудок. Когда он подошел к нему, взгляд Хонджуна не казался расстроенным или сердитым, но Сонхва все равно почувствовал, как дрожат собственные ноги. Он попросил разрешения остаться на корабле, чтобы помочь Ёсану, если вдруг тому что-нибудь понадобится. Голос Сонхва эхом разнесся в его же ушах, когда он задал этот вопрос. Он не был уверен, правильно прозвучали его слова или нет. Сонхва помнил, как капитан стоял на причале, в то время как команда уже двинулась в город, только начинавший просыпаться и кипеть жизнью под небом, окрашенным в яркие предрассветные цвета. Помнил, как Хонджун посмотрел на него — нижняя половина лица и нос были скрыты под тканью, поэтому единственной видимой частью оставались его глаза. Взгляд был отрешенным, далеким, затуманенным. Очевидно, он боролся сам с собой. Но, простояв несколько молчаливых секунд на причале, о деревянные подпорки которого бились волны, Хонджун всё же кивнул головой. Сонхва был уверен, что он так и будет молчать, но капитан сказал, что они вернутся следующим утром, готовые к отплытию. Сонхва наблюдал за тем, как он направился к своей команде, уже сошедшей на землю и ищущей портовый рынок. Разговор был коротким, пустым — между ними и в их словах не было уюта, не было тепла. Сонхва помнил, как долго простоял на причале, пока солнце грело спину, но от этого он лишь дрожал, а затем его окликнул Ёсан, позвав на главную палубу. Сонхва навещал юного наёмника каждый день на протяжении последних трех, просто чтобы убедиться, что тот всё еще был жив. Минги больше не сторожил дверь, как в тот первый раз, когда Сонхва пришел увидеть Чонхо. Похоже, капитан знал, что он собирался навестить юношу, но решил не останавливать, хотя, очевидно, не хотел, чтобы Сонхва приближался к наёмнику по вполне понятным причинам, которые Сонхва, тем не менее, предпочитал игнорировать. Иногда Сонхва разговаривал с ним, а Чонхо отвечал, если мог. Казалось, что с каждым прошедшим днем юноша лишь слабел, он с трудом мог шевелиться или поддерживать разговор. Ёсан считал, что этого и следовало ожидать — ему будет становиться всё хуже и хуже, а потом, если выдержит, он пойдет на поправку. Сонхва не видел, насколько серьезны были раны юноши, пока не проследовал за Ёсаном, стоило только Хонджуну с командой скрыться из виду. Он вошел в темную комнату, в затхлом воздухе чувствовался запах дыма — видимо, Ёсан только что зажег фонари. Клетка, где лежало обмякшее тело юноши, была открыта, связка ключей валялась на полу у ног Ёсана, вставшего рядом со столом. Сонхва наблюдал за тем, как руки Ёсана медленно снимали влажную ткань со спины Чонхо и складывали ее на его бедра. Сначала он подумал, что темные пятна на чужом теле — это тени, особенно когда пират осторожно убирал высохшие водоросли, прилипшие к коже юноши и немного ее оттягивающие. Но чем дольше он не мог оторвать глаз от представшей перед ним жестокой сцены, тем отчетливее осознавал, что темные пятна гнева и ненависти, пляшущие по спине Чонхо, вовсе не тени, а синяки. Света в сыром помещении было недостаточно, чтобы Сонхва смог разглядеть их, но он решил, что это даже к лучшему. Пальцы невольно дернулись, когда взгляд скользнул по темным, почти черным синякам, тянущимся по плечам Чонхо, уходящим по бокам вниз и, скорее всего, переходящим на живот. Синяки повторяли форму кнута — идеально ровные линии обвивали тело наемника, как крепкие руки в объятиях со спины. На некоторых участках кожа была почти зеленого цвета, особенно вокруг глубоких синяков по бокам. Чонхо неподвижно лежал с закрытыми глазами, но по тому, как его брови хмурились, а нос морщился каждый раз, когда прилипшие водоросли с трудом отходили от кожи, становилось ясно, что юноша все-таки был в сознании. Сонхва стоял снаружи клетки, хотя мог присоединиться к Ёсану и осмотреть все повреждения, но резкий запах подсказывал ему, что лучше было держаться подальше. В воздухе чувствовались мучительные страдания, в этом помещении не было ничего, что могло успокоить, и чем дольше эти страдания взывали к нему, умоляя исправить случившееся, тем труднее Сонхва было дышать. В какой-то момент Чонхо дернулся, с губ слетел сдавленный, задушенный звук, от которого испугались и он, и Ёсан. Сонхва мог только представить, какую боль причинило юноше это резкое движение. Ёсан подошел ближе, чтобы прижать голову Чонхо обратно к столу, и очень тихо пробормотал извинения. Сонхва уставился на металлические кандалы, звенящие от ударов друг о друга — и этот звук напомнил ему тот скрежет, который он слышал год назад. Напомнил о том, как двигался Хонджун, когда Сонхва находился с ним в темнице, — нарочно заставлял металл биться, потому что прекрасно знал, как принц ненавидел этот звук. Как только Ёсан смог успокоить Чонхо, Сонхва наконец заметил толстые стежки, стягивающие кожу Чонхо в маленькие гребни. Он почувствовал, как скрутило желудок, и вцепился пальцами в металлические прутья, в то время как руки Ёсана парили над израненным телом, словно он не мог решить, с чего следует начать. Сонхва заметил три основные линии стежков. Три места, где кожа была содрана так сильно и раны были такими глубокими, что Ёсану пришлось накладывать швы, чтобы Чонхо не умер от потери крови. Это была не лучшая работа, но в данных обстоятельствах важнее было то, что швы выполняли свою задачу. Он знал, что не может этого сделать, а если сделает, то ему только поплохеет — но Сонхва почти желал прикоснуться к этим линиям. Он хотел почувствовать плавящий жар кожи, отчаянно пытающейся исцелиться. Хотел почувствовать узелки, скрытые под ней, хотел понять, отличаются ли синяки на ощупь от не тронутых кнутом участков кожи. Ёсан долгое время лишь молча смотрел, в то время как его руки все еще находились над обнаженной спиной Чонхо, а затем вздохнул. — Я постоянно находил таких людей, — тихо произнес он, будто не желал больше беспокоить Чонхо, — на улицах, на причалах, в тавернах или даже там, где спал… я всегда считал это хорошим поводом попрактиковаться. Тот, кто обучал меня основам медицины, наблюдал за тем, как я обходился тем ничтожным количеством ресурсов, что у нас было, а когда я заканчивал, вставал и говорил мне, что человек, над ранами которого я работал, уже давно был мертв. По спине Сонхва пробежал холодок, несмотря на стоявший в помещении влажный жар. — Совсем другое дело — работать над такими серьезными ранами у всё еще живого и теплого человека, — продолжил он. — Сперва думаешь, что это проще, а оказывается — нет. Ёсан не раздумывая оттолкнулся от стола и, закатав рукава выше локтей, вышел из камеры и подошел к одиноко стоявшей в стороне бочке. Она была тяжелой, явно наполненной водой или чем-то еще; Ёсан медленно толкал ее, и от напряжения на лбу у него выступил пот. Чонхо лежал неподвижно, но, по всей видимости, шум, создаваемый бочкой, заставил его открыть глаза. — Ваше Высочество. От звука его голоса Сонхва без колебаний двинулся вперед. Ноги сами несли его, и, очутившись рядом с Чонхо, он опустился на колени, чтобы их лица оказались на одном уровне. Сонхва не касался его, несмотря на сильное желание облегчить страдания юноши. — Я не принц, — произнес он совершенно спокойно. — Что такое? — Корабль остановился? — Да, мы причалили на день, чтобы пополнить припасы, и с восходом солнца снова отправимся в путь, — быстро ответил Сонхва, усевшись на пятки и наблюдая за тем, как Чонхо пытался облизать пересохшие и потрескавшиеся губы. Чонхо немного помолчал, зажмурил глаза, а потом вновь открыл их. — Ваш капитан не убил меня. Всё еще, — в конце его голос дрогнул. Он будто сам удивлялся собственным словам. — Нет, я сказал ему этого не делать. — Это он — тот самый пират, с которым Вы сбежали? Тот, кого Вы спасли от казни. Сонхва собирался ответить, но слова, которые он хотел произнести, так и не прозвучали. Несколько секунд он сидел с открытым ртом, как рыба, удивленный и почти напуганный тем, что не мог ничего сказать. Да, он сбежал с Хонджуном, с Великим королем пиратов, с мужчиной, которого спас от публичной казни, на которую пришло посмотреть всё королевство. Сонхва рисковал жизнью в погоне за собственной свободой, желая осуществить свою мечту и отправиться в приключение, которое казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой. Но всё же этот вопрос заставил его на несколько мгновений замолчать. Короткий ответ — «да» — никак не приходил ему на ум, хотя был абсолютно правдивым. Сонхва было болезненно осознавать, что ему так тяжело ответить «да», потому что, описывая Хонджуна, Чонхо сказал «тот самый». Чонхо спросил, был ли капитан тем пиратом, с котором он сбежал, с которым гнался к свободе. Тем пиратом, ради которого он спрыгнул с края утёса, рискуя жизнью. Тем самым пиратом, из-за которого сердце Сонхва болело как никогда. Он опустил голову, заставив себя сглотнуть. Человек, перед которым он стоял утром, спрашивая разрешения остаться на корабле, не был тем самым, кого он знал год назад. То же самое тело, то же лицо, даже те же шрамы, украшающие кожу и скрытые под слоями одежды — но не то же сердце. Другой разум — ныне беспокойный. Затуманенный, сбившийся с верного пути, сошедший на тропу очень похожую, но ведущую в совершенно другое место. — Да, это он, — наконец смог выдавить Сонхва, но эти слова будто жалили. Руки Чонхо дернулись, заскрежетали кандалы. — Вы не отдали ему золотую розу. Губы Сонхва разомкнулись, он вдохнул и покачал головой. — Нет, не отдал. — Почему? Чонхо снова перевел взгляд на Сонхва — его глаза были не такими красными, смотреть в них было уже не так тяжело, как раньше. — Потому что я не хотел, чтобы он обратился в камень и прожил остаток своих лет в замершем теле, обреченный наблюдать за восходом и заходом солнца до скончания времен, — ответил Сонхва. Его будто придавило чем-то большим и тяжелым, что мешало дышать. — Было бы настоящим грехом обречь его, так сильно жаждущего приключений и насыщенной жизни, на подобное существование. — Магия. Ёсан заговорил впервые за долгое время, его низкий голос поразил обоих. Сонхва обернулся — блондин, согнувшись в талии, оперся руками о верх бочки и, по всей видимости, внимательно их слушал. Сонхва покачал головой. — Нет. Проклятие. Ёсан приподнял брови и слегка наклонил голову набок. — Золото, которым одержимы разбитые сердца — это яд. Золото, которое ищут по недостойным причинам, обращает живых в камень, — пробормотал Сонхва, опустив взгляд вниз, на пол, где сидел на коленях. — Никто никогда не бывает по-настоящему свободным. Одни верят в это, но стоит им только почувствовать вкус так называемой свободы, как согревающие солнечные лучи, лишь касаясь их кожи, обращают ее в камень. А другим суждено быть обезглавленными на глазах тысяч ликующих людей, жаждущих увидеть конец чужой жизни. — А что насчет тех, кто сбежал? Они свободны, — блондин прищурился. Его слова не звучали грубо или недоверчиво, как предполагал Сонхва. В них скорее прозвучала растерянность. Сонхва замолк на мгновение, но даже не осмелился поднять на Ёсана взгляд. — Свободны ли? — тихо спросил он, возможно, даже слишком тихо, чтобы хоть кто-нибудь услышал его шепот. Взгляд Сонхва вернулся к Чонхо, который, казалось, чуть не провалился в сон, но его выдавали кончики пальцев, то и дело подрагивающие от того, что Ёсан снова принялся двигать бочку и открывать ее голыми руками. Звук, видимо, раздражал юношу. Сонхва видел, как болезненно напряглось его тело — Чонхо хотел бы сбежать от него подальше, если бы мог. Сонхва обернулся и увидел Ёсана, который по локоть засунул руку в бочку, явно пытаясь что-то выловить и совершенно не обращая внимания на Чонхо, страшащегося будущего. — Принеси ему воды, — сказал блондин, на мгновение подняв голову, когда из бочки выплеснулась жидкость. — Она ему понадобится. Сонхва поднялся на онемевшие ноги и отправился на поиски какой-нибудь ёмкости. Там, где хранились бочки с водой, он нашел чашу и, решив, что она вполне подходит для этой задачи, зачерпнул немного жидкости, а затем быстро вернулся в камеру. Было темно, Сонхва не взял с собой фонарь, поэтому изо всех сил старался полагаться только на память. К счастью, он даже не споткнулся, не врезался в стену и не разбил себе нос. Когда он наконец вернулся и опустился на колени у головы Чонхо, юноша немного оживился, вновь открыл глаза и, с трудом приподнявшись, взглянул на руки Сонхва. Не произнеся ни слова, Сонхва поднял неглубокую ёмкость к лицу Чонхо, раздумывая, может ли он взять ее в свои руки или он слишком слаб для этого. Отсутствие какого-либо движения в теле Чонхо только подтвердило его опасения, поэтому он прижал край чаши к пересохшим губам юноши, но, очевидно, чем дольше тот пытался держать голову приподнятой над столом, тем больше боли ему это приносило. — Вот, — выдохнул Ёсан, покачав головой. Он подошел к столу и, остановившись у плеча Чонхо и наклонившись над ним, придержал голову юноши все еще влажной от того, что находилось в бочке, рукой. Он подхватил его за подбородок, помогая удерживать голову на весу, и приподнял ее еще больше, другой рукой забрал чашу у Сонхва и поднес ее край к губам Чонхо. Угол, под которым он держал чашу, не был идеальным, и Чонхо всё равно было трудно пить, но так было намного лучше. Сонхва наблюдал за тем, как Ёсан держал раненого юношу, ухаживал за ним, как ему казалось, без какой-либо предвзятости. Он работал осторожно и тихо, внимательно следя за собственными движениями и местами, где находились самые серьезные повреждения, чтобы не задеть случайно и не причинить юноше еще больше боли. Сонхва снова сел на пятки, когда Чонхо нахмурил брови и, закончив, отвернулся от чаши, издав при этом какой-то задушенный звук. — Я много раз говорил, что на корабле, тем более пиратском, простой воды не найти, — пробормотал Ёсан, убрав ёмкость от лица Чонхо и осторожно уложив голову юноши обратно на стол, а затем отошел в сторону и бросил пустую чашу в сторону Сонхва. — Проведенные в море дни превращают воду в непригодную для питья гадость. На корабле можно найти только грог. Чонхо не стал протестовать, и, когда во рту и горле перестало быть так сухо, ему стало гораздо легче. Он, видимо, почти сразу провалился в легкую дрему, даже не слыша слов Ёсана. Сонхва посмотрел на чашу на своих коленях и вспомнил, как впервые попробовал грог, чуть не расплескав его по всей палубе — он не ожидал, что запасы воды совершенно не были похожи на воду. Уён смеялся над ним, а остальные бросали презрительные взгляды из-за его явного отвращения к напитку. Сонхва понимал, зачем они добавляли в воду алкоголь, превращая в грог — точно так же они консервировали еду солью, но ему все равно потребовалось много времени, чтобы научиться пить его со спокойным выражением лица. Когда Ёсан вернулся к бочке и, слегка наклонив ее, начал доставать оттуда что-то, Сонхва наконец-то смог разглядеть водоросли, которыми пират обкладывал спину Чонхо, чтобы помочь тяжелым ранам быстрее затянуться и свести риск заражения к минимуму. Чонхо замычал, его ноздри раздулись, как у раненого зверя, когда запах морской соли ударил в нос. Его тело снова напряглось, и, глядя на всё это, Сонхва плотно сжал губы. — Я должен это сделать, — произнес Ёсан почти обыденно, словно знал, какую боль причиняли водоросли Чонхо. Юноша боялся этого, хотя, казалось, больше ничто в мире не способно его напугать. Сонхва мог только представить, насколько это было мучительно. От первого положенного на спину кусочка водоросли юноша дернулся, натягивая кандалы, которые от резкого движения стали еще туже. Сонхва подпрыгнул на месте от неожиданного шума, сердце пустилось вскачь от того, как напряглись руки Чонхо, как покраснело его лицо, когда Ёсан приложил полоски водорослей к разорванной, покрытой синяками коже. Кандалы вопили от силы, с которой Чонхо дергал за них, и в какой-то момент Сонхва отпрянул к решетке, широко раскрыв глаза. Ему казалось, что еще немного — и Чонхо просто разорвет сковывающие его цепи. Его сила не могла сравниться ни с чем, с носа и подбородка стекал пот. Но он не издал ни звука. Он не кричал в душный, затхлый воздух — только бил кулаком по деревянному столу, словно водоросли на его спине в одно мгновение могли его убить. Тугой ком встал в горле, когда Сонхва наблюдал за быстрыми движениями Ёсана и за сопротивлявшемуся всем своим существом Чонхо. Сонхва едва мог пошевелиться, тело окаменело, он готов был поклясться, что чувствовал фантомную боль в плечах и ниже по позвоночнику каждый раз, когда Чонхо непроизвольно дергался. — Я отправил капитана за необходимыми мне медикаментами, — раздался в тишине голос Ёсана. Его губы были сжаты в тонкую линию. — За бинтами и всем остальным, что может предложить этот крошечный портовый городок: обезболивающим, травами, чем угодно. Он должен достать их сам. — Почему? — прошептал Сонхва. Ёсан положил еще одну полоску водоросли на спину юноши и разгладил ее. Плечи Чонхо дрожали от боли, ногти впивались в ладони, наверняка оставляя следы на коже. — Обязанность капитана — защищать свою команду, его задача — сделать так, чтобы ни одна угроза не коснулась его людей, и предвидеть как можно больше опасностей, — пробормотал Ёсан, изо всех сил стараясь закончить быстрее. — Я могу понять его первоначальный страх, когда всё это произошло, в конце концов, парнишка подобрал самые худшие слова, чтобы представиться. Но когда капитан после разговора всё равно решил чуть ли не до смерти его избить, стало ясно, что делал он это не ради защиты, а по личным причинам. Так что можешь думать об этом как о наказании за то, что Хонджун сам же натворил. Губы Сонхва разомкнулись, но слова, которые он хотел сказать, так и не прозвучали. — Я понимаю, что у него есть свое прошлое, он опасается подобных ситуаций, и как капитану, которому титул достался по наследству, ему виднее, — брови Ёсана нахмурились. Закончив свою работу, он бросил остатки водорослей обратно в бочку. — Он попросил нас приглядывать за ним на случай, если он когда-нибудь отступит от своих убеждений. Хонджун не хочет уподобляться матери, он хочет быть пиратом, который гонится за грандиозными приключениями и сокровищами. Но для некоторых жажда жестокости и мести может оказаться непреодолимой. В конце концов, каждому человеку, живущему на этой земле, есть с чем бороться до самой смерти. Чонхо лежал лицом вниз, дрожал и никак не реагировал на их разговор, но Ёсан, по всей видимости, и не ждал этого. — Уверен, ты чувствуешь себя так же, как и мы все, — Ёсан повернулся к Сонхва, который сидел неподвижно, подтянув колени к груди. — Человек, которого ты видел той ночью, был не тем, кого ты знаешь. Возможно, он был прошлой версией себя, но точно не тем, кого ты узнал и о ком заботился. — Он просто пытался защитить свою команду, он не хотел, чтобы кто-то причинил вам вред, — прошептал Сонхва, чувствуя, как собственные слова жгли глотку. Ёсан сделал шаг назад, фонари, висевшие на стенах, слегка покачивались из стороны в сторону, отбрасывая медовое сияние на кожу блондина. Он стал похож на воплощение самого утреннего солнца. Рукава рубашки были закатаны до локтей, расстегнутая верхняя пуговица выставляла напоказ прекрасный кулон, идеально лежащий на загорелой груди. Волосы были перевязаны сзади каким-то шнурком, который он, вероятно, достал из чьего-то ботинка. На мгновение Сонхва даже забыл о напряжении в воздухе и о том, как ему было не по себе; о Чонхо, который казался мертвым — он был так истощен попытками вылечиться и выпавшей на его долю болью, что заснул, не обращая ни малейшего внимания на разговор. Ёсан уставился на Сонхва испытующим взглядом, и тот почувствовал себя крошечным. Годами пират оттачивал свой запугивающий и знойный взгляд, которым мог заставить любого, будь то мужчина или женщина, чувствовать себя так, как того хотел Ёсан. Это была особая сила, которой обладали лишь немногие, родившись с ней или приобретя с возрастом, и еще меньше могли довести ее до совершенства. — Может, сначала он и вправду думал о нашей безопасности, инстинкты капитана редко его подводят, и мы как команда прекрасно знаем, когда нужно его слушать, — блондин подался вперед, остановившись только тогда, когда носки его ботинок коснулись обуви Сонхва. Он сел на корточки и наклонился, вторгаясь в чужое личное пространство. Зрачки пирата расширились в полумраке комнаты. — Но, уверяю, если бы ты был там, когда Хонджун порол его, ты бы точно увидел, в какой момент капитан осознал невиновность парнишки и все равно продолжил терзать его кожу. Давящая боль в груди Сонхва мешала дышать, а Ёсан придвинулся еще ближе и наклонил голову набок. — Первое, что сказал мне старпом, это то, что Чонхо невиновен. Он не лжец. Глаза Хонджуна были затуманены, эмоции взяли над ним верх — он хотел увидеть то, чего на самом деле не было. Я искренне верю, что капитан — хороший человек, он умеет отличать правильное от неправильного, но он следует своему сердцу, а на сердце у него тяжесть, — слова Ёсана струились шёлком и лились мёдом. Сонхва казалось, что тон его голоса не соответствовал серьезности произносимой речи. — Не бойся его, он не тот, кого тебе следует опасаться. — Он пират, — выдавил Сонхва. — Другого я и не ожидал. Я думал об этом, меня предупреждали. Я не должен был удивляться, когда увидел это. Ёсан на мгновение замолк. Он наклонился ближе, и светлые пряди волос, выбившись из хвоста, упали на глаза, обрамляя его лицо. — Не думаю, что ты еще хоть раз увидишь подобную сцену, — произнес он осторожно, глаза мерцали золотом. — Капитан знает, что поступил неправильно, и с того дня борется с последствиями своих действий. Он убивает ради защиты, он не пытает людей… Полагаю, ты увидишь, что человек, которого ты знал всё это время, начнет постепенно возвращаться, если ты не будешь его отталкивать. Сонхва отвел взгляд, разорвав зрительный контакт с пиратом, и прислонился затылком к решетке камеры. Он уставился на темный потолок, на сотни деревянных досок над головой. Ком в горле стал туже, и как бы Сонхва ни пытался от него избавиться, он не исчезал. Как и уже знакомая печаль в его сердце. — Это не я его отталкиваю, — тихо произнес он, закрыв глаза и сжав руки в кулаки. — Уверен, разум вашего капитана просто наконец прояснился, и теперь он жалеет о том, что решил забрать меня с собой.

—~—

Как и говорил Хонджун, они вернулись на корабль еще до того, как взошло солнце, и тут же начали шуметь, таская с причала на палубу найденные припасы. Сонхва решил не уходить вниз отдыхать, поэтому устроился поудобнее на квартердеке за ящиками, возле которых спал, чтобы услышать, если что-то вдруг произойдет. Он наблюдал за командой, быстро и легко передвигающейся туда-сюда, спускающей бочки вниз, где располагались все припасы. Минги, присев на корточки, подхватил бочку и закинул ее на плечо, а затем стал ждать, пока Юнхо разместит еще одну на другом плече. Похлопав стрелка по спине, старпом отправил его вниз, под палубу, где наверняка было темно хоть глаз выколи. По всей видимости, то были бочки с водой, помеченные зеленой краской по бокам — Сонхва мог только представить, насколько они были тяжелыми. Ёсан присоединился к остальным: первым делом он обратился к капитану, спрашивая, как догадался Сонхва, о медикаментах для Чонхо, на что Хонджун лишь указал через плечо на небольшой ящик, стоявший поверх остальных. Сонхва показалось, что медикаментов было даже больше, чем необходимо раненому наёмнику. Капитан надвинул шляпу на глаза, и его лицо полностью скрылось от Сонхва. Он все еще мог видеть спутанные длинные волосы, бусины, вплетенные в растрепанные косички. Сонхва наблюдал, как капитан легко ходит по палубе, выкрикивая приказы в утренний воздух, пока команда продолжала загружать ящики и бочки. Даже какие-то незнакомые Сонхва люди поднялись на корабль, чтобы помочь разгрузить стоявшую на причале повозку с их провизией. Тем не менее, утро было довольно спокойным. В воздухе чувствовалась приятная прохлада, которая, стоит солнцу подняться над горизонтом, создавая пляшущие тени на земле, тут же обернется в душную жару. Сонхва молчал и бездействовал, не уверенный в том, может ли чем-то помочь и окажется ли его помощь хоть сколько-нибудь полезной. Уён и Сан вместе тащили плотно набитый ящик, по бокам которого были прибиты дополнительные брусья, чтобы он не лопнул — значит, в нем были боеприпасы и пушечные ядра. Сонхва слышал, как Уён жаловался на тяжесть ящика, и видел, как тот вытирал пот со лба, хоть привычная бандана и скрывала большую его часть. Так и прошло утро — в суете. Закончив разгружать повозку, они натянули цепи обратно на корабль и покинули маленький порт, чтобы продолжить путь. В какой-то момент капитан удалился в свою каюту, сказав, что у него есть какие-то планы, и оставил команду под присмотром старшего помощника до тех пор, пока они не выйдут в открытое море и не начнут следовать маршруту, чтобы как можно быстрее достичь Туманных Островов. Когда они вышли из гавани порта, солнце уже высилось над линией горизонта — они провозились с припасами дольше, чем хотелось бы капитану, но, учитывая обстоятельства, могло быть и хуже. Киль корабля начал рассекать белые шапки волн, и Сонхва нырнул под палубу, чтобы взглянуть на царивший там хаос. Всегда, когда команда набирала припасы и снаряжение, это место оказывалось в полнейшем беспорядке, и уже Ёсану приходилось сортировать все бочки и ящики, чтобы подсчитать, сколько у них было продуктов, и определиться с рационом, чтобы, оказавшись в открытых водах океана, не приближаться к портам, пока не кончится еда. Он рассказал Сонхва, что продукты уже засолены и законсервированы, а вот о воде им придется позаботиться в ближайшие дни. Вообще, похоже, единственным человеком, которого не подпускали к питьевой воде, был Уён — он любил добавлять в нее слишком много алкоголя. Светловолосый пират огрызался на каждого, кто смел трогать ящики, пока он пытался всё записать и рассортировать, и даже старший помощник не смог избежать оскала острых зубов Ёсана и его грубости. Иногда за этим было даже забавно наблюдать — за тем, как команда так обыденно общается между собой. Давненько атмосфера вокруг не была такой располагающей; видимо, день разлуки пошел им на пользу. Сонхва чувствовал себя в каком-то оцепенении, всегда находясь поодаль в тени и просто наблюдая за суматохой на корабле. Казалось, молчание, охватившее их всех в последние несколько дней, наконец отступило, но Сонхва так и не мог решиться вступить в разговор или присоединиться к команде за обедом. Юнхо сказал ему, что они всегда будут рады поесть вместе с ним, но Сонхва казалось, что он сделал это скорее из вежливости. Возможно, слова старшего помощника на самом деле ничего не значили и были сказаны только для того, чтобы сохранить на корабле мир. И хоть Сонхва понимал, что временами погружался слишком глубоко в свои мысли, чтобы видеть истину между строк, его разум был слишком беспокойным, он не мог думать достаточно ясно. Поэтому, на тот случай, если команда все-таки не хочет видеть его рядом, он садился в сторонке и молча ел, время от времени слушая короткие разговоры за быстрым перекусом. Он слышал, как Юнхо сказал, что до Туманных Островов осталось два дня пути, а остальные тут же принялись обсуждать, кто из них первым попадет под зов сирен. Немногим позже даже возникла дискуссия о том, существуют ли сирены вообще, но Минги быстро пресек ее, бросив, что они действительно есть. Сонхва вспомнил слова Хонджуна о том, что не все на корабле уже имели дело с сиренами и что он переживает за некоторых, смогут ли они справиться с этими созданиями — наполовину рыбами, наполовину людьми. Казалось, только Минги, Юнхо и сам Хонджун встречались лицом к лицу с мифическими существами, в то время как остальные могли лишь строить предположения. Быстро жуя свою еду, Сонхва размышлял о том, какими же окажутся сирены. Всё, что он знал о них, он прочитал в библиотечных книгах в замке — изучал их время от времени, когда ему становилось скучно. Он всегда думал, что сирены были не более чем мифом, пока не встретил пиратского капитана, поведавшего о том, что они реальны, что он лично видел их, как и многих других сказочных существ. В тот день, когда Хонджун рассказал о том, как стал свидетелем охоты целой стаи сирен, захватившей и потопившей в ночи корабль, пленившей своими песнями моряков, превратив их в бесполезные куски мяса — в тот день сердце Сонхва по-настоящему забилось от жажды приключений. Даже в тех книгах, которые читал Сонхва, представления о сиренах разнились. Одни истории противоречили другим, а какие-то совпадали с мифами. В некоторых рассказывалось о пожирающих людей монстрах с острыми, как лезвие, зубами, голубой кожей, телом, полностью покрытым чешуей, и только лица этих чудищ напоминали человеческие; о существах с желтыми, светящимися в темноте глазами, заманивающих добычу своими песнями, после которых та чувствовала себя опустошенной и нуждалась в чем-то, что заполнит эту пустоту. Они описывались как жуткие твари, мало чем похожие на людей: хвост сирены был настолько длинным и толстым, что один взмах им мог переломать человеческие кости и раскрошить череп, а острые когти могли сравниться разве что с острием кинжала. Сонхва боялся этих историй. Но были и другие, те, в которых сирены представали в более ангельском свете. Эти истории описывали их как прекрасных созданий с шелковистыми волосами, бледной кожей, великолепной, сверкающей чешуей и голосом настолько прелестным, что ни один моряк не мог проплыть мимо. На первый взгляд, они не казались опасными. У них были изящные женские формы — мечта любого мужчины, коими они и питались. Невинные улыбки, мерцающие, подобно отблескам солнца на глади воды, глаза — ни один мужчина, перегнувшийся через фальшборт и встретившийся взглядом с этими созданиями, кружащими вокруг корабля, не смог бы разглядеть в них свою погибель. Сонхва читал истории о мужчинах, добровольно прыгнувших в открытые воды океана только для того, чтобы побыть рядом с сиренами. Он не знал, с чем ему придется столкнуться. Он не мог побороть страх, поселившийся в желудке при мысли о том, какими опасными были эти существа и что они могли с ними сделать. Чтобы выполнить задание, им придется поймать сирену и срезать чешуйку с ее хвоста, который весил больше, чем Юнхо и Минги вместе взятые — хвост был чистой мышечной массой, которой сирена, пытаясь освободиться, могла убить любого из них. Но это не единственная проблема — станут ли они жертвами ее песни? Сонхва слышал, что ни один мужчина не может противиться их зову, но еще он знал, что, человек, имея сильный разум, все-таки имел шанс выбраться живым. Те, у кого разум был слаб, обречены на растерзание. Те, чье сердце полно сомнений и лишено нравственности, или же отчаянно жаждет чего-то недостижимого — поговаривали, что сирены поют о том, чего больше всего желает их жертва, и именно так заманивают ее к себе. В какой-то момент Сонхва оставил команду и поднялся на главную палубу подышать воздухом. Чем дольше он думал о грядущем, тем больше поражался тому, насколько ужасной это было затеей, а вот команду, казалось, оно ничуть не беспокоило. Вполне ожидаемо. Так действовали пираты под флагом «Судьбы». Сонхва уже понял, что в их жилах нет места страху, они следовали за своим капитаном, испытывающим острую потребность очертя голову бросаться навстречу опасности — почти в объятия смерти. Он не мог понять этой потребности, но в определенной мере ее уважал. Он тоже жаждал опасных приключений, хотел чувствовать, как адреналин закипает в крови при мысли о том, что в любой момент он может распрощаться с жизнью — но все равно выбираться сухим из воды и жить до следующего восхода солнца, будто ничего не произошло. Вот только между ним и Хонджуном была небольшая разница: когда ситуация становилась слишком рискованной, все инстинкты Сонхва кричали ему спасаться, в то время как природа Хонджуна заставляла его продолжать путь. Сонхва задавался вопросом, была ли в теле капитана хоть одна косточка, которая начинала бы ныть в случае смертельной опасности. Наверху, на палубе, дул прохладный ветер, ночь проявляла свою милость. Сонхва заметил, что, когда находился наедине с самим собой, вдали от громкой болтовни команды, время летело незаметно. Часы превращались в секунды, стоило ему погрузиться в свои мысли и отправиться в собственные приключения. В одно мгновение был полдень, солнце сияло высоко в небе, в следующее — уже наступали сумерки, и звезды выглядывали из-за пелены солнечного света, подавляющего их собственное мерцание. Сонхва нравилось, когда так происходило. Он часто слышал, что время летит незаметно, когда человек веселится, так что, возможно, когда он терялся в собственном воображении, ему было веселее всего. Приключения, в которых он парил над водой, стоя на вершине носовой фигуры корабля с канатом в руке, на голове красовалась его собственная пиратская шляпа, и волосы наконец отросли так же, как у капитана. Приключения, где он тоже мчался за сиренами, гнал их до края земли, не испытывая при этом того колкого страха, что удерживал его в реальной жизни. Приключения, в которых он мог смотреть в воду и видеть их огромные, могучие хвосты, сверкающие от влаги, прекрасные чешуйки, которые он хотел бы собрать, чтобы завершить приключение всей своей жизни. Сонхва нравились эти приключения, он представлял их так отчетливо, что почти чувствовал жар на лице от палящего солнца и брызги океана, покрывающие всё тело. Но самым лучшим во всем этом было то, что в воображении не было никакой опасности. В своих фантазиях он был неудержим, всемогущ и свободен. Но когда Сонхва возвращался к реальности — к темной ночи на скрипучем корабле, одиночеству и прохладному бризу, обдувающему лицо — казалось, что это било по нему сильнее, чем хотелось бы. Болезненно было осознавать, что будущее, которое он видел в воображении, было прямо перед ним, почти на кончиках пальцев — но оно было недосягаемо. Реальность всегда была холодной. Земля никогда не была такой теплой, как в мечтах. Поэтому еще в юном возрасте Сонхва научился переноситься в далекие земли, полные зелёных лугов и распустившихся цветов под прекрасным палящим солнцем. Здесь никогда не наступала ночь и не было конца лугам. Огромная поляна, раскинувшаяся до горизонта во все стороны — не имело значения, как долго Сонхва бродил или бежал по траве, луг никогда не заканчивался. В какой-то книжке он прочитал, что воображение — это величайшее оружие в войне против реальности. Сонхва был совсем ребенком, когда увидел эту фразу, она была одной из его любимейших, но только сейчас он по-настоящему начал ее понимать. Стоя на краю палубы в тишине ночи, Сонхва слегка перегнулся через перила, держась за них руками, и позволил соленому запаху океана его успокоить. Когда всё в его жизни шло под откос, он всегда возвращался к нему. Из всех прекрасных чудес природы океан был его любимым. Величественно просторный и невероятно опасный, но в то же время такой изящный и мягкий — он был поистине чудом света. Сонхва поймал себя на мысли, что хотел бы стать с ним одним целым. Но как только тишина ночи поселилась в его душе, Сонхва обнаружил, что если действительно прислушаться, она была не такой тихой, как ему казалось. Звук, едва слышимый, похожий на шепот, пел вместе с ветром, проносящимся через черные паруса над головой. Сонхва чуть было не пропустил его, и если бы тихий звук не раздался вновь, то он бы вернулся к своему воображению, продолжая представлять себе, какой могла бы быть его жизнь. Но он пробудил его интерес. Сонхва не мог унять любопытство в собственном сердце, в котором за последние месяцы проснулось огромное желание узнать ответы на все вопросы в мире. Он обернулся через плечо, прищурившись и позволив луне, единственному источнику света, дать ему оглядеть всю палубу. Сонхва затих и замер, почти не дыша, надеясь, что его дыхание не заглушит этот неизвестный шум. Снова наступила тишина, а взгляд Сонхва блуждал по главной палубе, пытаясь увидеть, откуда же исходили звуки, но безуспешно. Когда он снова что-то услышал, звук стал немного громче, с небольшим придыханием, и Сонхва осторожно направился в его сторону, пытаясь не допустить ни одного скрипа деревянных досок под его ботинками. Он двигался медленно и незаметно, как только мог, а потом, спрятавшись за грот-мачтой, выглянул из-за нее, надеясь увидеть источник этого негромкого шума. Он поджал губы, сердце пустилось вскачь, когда тихие звуки перестали быть такими уж тихими. Это было похоже на крещендо нот, тяжелых и хриплых. Эти звуки Сонхва уже слышал раньше. Редко — но они были настолько отчетливыми и знакомыми, что он никогда не смог бы их забыть, даже если бы попытался. Он почувствовал, как запылали щеки, как дернулись пальцы, вцепившиеся в деревянную мачту, как по телу пронеслась волна потрясения от осознания происходящего. Но несмотря на всё это, он продолжал смотреть. Сонхва выглядывал из своего укрытия, чтобы найти то, что было скрыто от его глаз пару минут назад. Его губы приоткрылись, глаза распахнулись, покалывание в ногах не проходило, а становилось тем сильнее, чем дольше он всматривался в представшее перед глазами зрелище. Прислонившись к борту, под лунным светом стояли двое мужчин. И стояли близко. Невероятно близко. Один из них спиной упирался в перила, держась вытянутой рукой за свисающие тросы, а другой стоял прямо напротив, прижимаясь к нему. Сонхва пришлось прищуриться, чтобы разглядеть их получше, хотя где-то в глубине сердца прекрасно понимал, что происходит. По бандане, повязанной на голове прислонившегося к перилам мужчины, можно было безошибочно определить, кто это был. Чтобы узнать другого, того, кто прижимал Уёна, Сонхва потребовалось чуть больше времени, но его выдавали широкие плечи и то, как легко и сдержанно он двигался, несмотря на свою сущность. Он узнал Сана. Ассасин всегда, что бы ни делал, двигался так — плавно, изящно, словно охотился за чем-то и при этом исполнял танец. Сонхва почувствовал, как сердце подпрыгнуло в груди и шок захватил тело, когда наконец отчетливо услышал подтверждение своим догадкам. Тихие звуки, которые доносились до него, исходили от них двоих — теперь руки Уёна скользнули вверх по крепкой спине Сана, остановившись на затылке, и играли с мягкими пушковыми волосами, которые там обнаружили. Они целовались. И целовались со всей страстью. Сонхва не мог оторвать глаз. Замерев, он продолжал наблюдать за их телами, двигающимися в едином ритме, похожем на танец. Хоть он и не видел многого благодаря темноте, Сонхва мог с уверенностью сказать, что оба они наслаждались этой близостью. Он почти чувствовал, как интимность этого момента отражалась от их тел и поражала его с небывалой силой, потому что он увидел то, чего, вероятно, видеть не должен был. Поцелуи не были чужды Сонхва, он видел, как это происходит — как робко, целомудренно, так и глубоко. Он видел, когда поцелуй действительно что-то значил и когда не значил ничего. Он даже целовался сам — всего однажды — и до того, как сделать это, он всегда воспринимал поцелуи как нечто показное, а не как признание в любви. В жизни всё всегда было не так, как в романтических историях, которые он читал. Но стоя на краю утёса на закате солнца, прямо перед тем, как прыгнуть навстречу возможной смерти за капитаном пиратов и своими мечтами, Сонхва обнаружил, что поцелуй — такой глубокий и интимный — способен открыть все двери, за которыми скрываются чудеса. Казалось, ни Уён, ни Сан не замечали его присутствия; они, очевидно, были слишком заняты и поглощены друг другом, чтобы подумать о том, что, возможно, были на палубе не одни. Но в тот момент, когда Сан переместился ниже, покрывая мягкими и влажными поцелуями чужие губы, спускаясь вниз по подбородку, острой линии челюсти и даже по смуглой коже шеи, взгляд Уёна остановился на Сонхва. Это произошло в ту же секунду, когда Сан отстранился от его лица, прильнув к основанию шеи, и стянул рубашку вниз с плеча, оставляя поцелуи на нежной, обнаженной коже. Глаза Уёна сверкали в темноте, зрачки расширились, взгляд потемнел так, что грудь Сонхва наполнилась почти незнакомой тяжестью — слабые вздохи, срывающиеся с его губ, почти успокаивали, тихие звуки наслаждения, позволявшие ассасину понять, что его губы творили чудеса, что Уён получал огромное удовольствие от того, как Сан держал и ласкал его тело. Сонхва почувствовал, как его собственные губы пересохли в тот момент, когда Уён посмотрел на него; сияющий взгляд пирата был прикован к застывшей фигуре. Сонхва едва мог дышать, моментально возникший страх леденил его разгоряченное тело, в то время как Уён лишь немного откинул назад голову, открывая Сану больше пространства и позволяя выцеловывать свое горло. Его взгляд ни на секунду не отрывался от Сонхва, даже когда сорвавшийся с губ нежный вздох наполнил ночной воздух. Уён, казалось, совершенно не стеснялся звуков, которые должны были оставаться за закрытой дверью, в уединении пустой комнаты — более того, по всей видимости, он не возражал против того, что Сонхва стал случайным наблюдателем. Сонхва боялся, что Уён окликнет его, будет мучить за то, что он увидел то, чего не должен был — но юный шпион молчал. Он ничего не сказал, его выражение лица оставалось спокойным и расслабленным. Сан вжимался в него, толкая еще ближе к перилам, заставляя Уёна крепче вцепиться в тросы. Он не сказал ни слова даже тогда, когда рука Сана, лежащая до этого на его бедре, скользнула вниз и, подхватив ногу под коленом, подтянула ближе, не отпуская. Ассасин прижался к нему своими бедрами, и от этого движения Уён запрокинул назад голову, демонстрируя острый изгиб кадыка. Его рот приоткрылся, и из него вырвался более резкий, несдержанный звук, значительно отличающийся от тихих вздохов, которые были раньше. Сонхва почувствовал, как заныло в животе: он стоял совершенно растерянный, впивался пальцами в деревянную мачту, к которой прислонился, и наблюдал за тем, как Уён снова поднял голову и вцепился в затылок Сана, направляя его к основанию своей шеи и прижимаясь своей грудью к его. Выражение на его лице было собственническим. В глазах появился шутливый блеск, губы изогнулись в вызывающей ухмылке, пока Сан продолжал двигаться. Сонхва не чувствовал собственных пальцев. Чем дольше он наблюдал за происходящим, тем сильнее кружилась голова. Но в тот момент, когда рука Сана оторвалась от бедра Уёна и скользнула между их разгоряченными телами, вытворяя что-то, чего Сонхва видеть не мог, но что-то достаточно важное, потому что только тогда Уён разорвал зрительный контакт, чтобы опустить взгляд вниз — Сонхва наконец нашел в себе силы уйти. Он сделал это почти неосознанно — тело двигалось само по себе, и наконец он смог почувствовать прохладу ночного воздуха, едва не сбившую его с ног. Ему стало нестерпимо жарко, он даже начал бояться, что все-таки заболел, что у него начиналась лихорадка, голова шла кругом. Ощущения, охватившие его тело, были до странного знакомыми — он уже испытывал что-то подобное раньше, и это чувство захватывало настолько, что становилось непреодолимым. Он не мог ни сформулировать слова, ни выразить эмоции, но все равно с трудом смог оторвать взгляд. В еще большее замешательство приводила мысль о том, что уходить не хотелось, хотя он знал, что должен был. Это было почти мучительно, тело ныло — и разболелось еще сильнее, когда он заметил, что ноги несут его вовсе не под главную палубу, где он мог бы похоронить себя в гамаке, пытаясь заснуть, а в капитанскую каюту. Сонхва не осознавал, насколько роковую ошибку совершил, пока не толкнул дверь и не рванул внутрь. В груди жгло, в венах бурлил адреналин, придававший ему нездоровую уверенность. Он закрыл за собой дверь и встал посреди комнаты. В каюте горел мягкий свет свечи, что было неудивительно: Хонджун сгорбившись сидел за столом и разглядывал карту, куски которой были сшиты вместе. Вот только теперь его совершенно недоуменный, явно шокированный внезапным вторжением взгляд был направлен на Сонхва. Он выглядел почти напуганным, но Сонхва прекрасно его знал. — Что?.. Сонхва перебил его, понимая, что, если будет медлить еще хотя бы секунду, вся его неизвестно откуда взявшаяся уверенность просто вылетит в окно и он никогда не скажет того, что должен был. — Ты не имеешь никакого права злиться на меня за то, что я назвал свое королевство своим, — почти прокричал он, указывая пальцем прямо на капитана, глаза которого расширились еще больше. Слова, вылетевшие из его рта, удивили его самого, Сонхва понимал, что всё это произошло абсолютно случайно, особенно учитывая нынешние обстоятельства, но все равно не мог остановиться. — Я прожил там всю свою жизнь, двадцать четыре года, а это совсем не маленький срок. Ты не можешь прийти ко мне и ожидать, что меньше чем за год я вдруг забуду всё, что связывало меня с ним… Это королевство, может, и не было мне настоящим домом, но оно было единственным! Он увидел, как приоткрылись губы Хонджуна, и потрясение капитана явно стало сильнее, когда Сонхва подошел к нему и, встав во весь рост, практически склонился над ним. — Там я родился, там я вырос, там я должен был стать королем, — голос Сонхва дрогнул и теперь звучал едва громче шепота, хотя суровый тон никуда не исчез. — Каждый час своей жизни я проводил, думая о королевстве и о том, как я буду им править. Я проливал кровь и пот, пытаясь наладить торговлю и помочь бедным людям жить лучше. Я наблюдал за каждым восходом солнца, я видел каждый закат… Бывали дни, когда я часами гулял по яблоневым рощам, желая убежать от всей той ответственности, что с возрастом всё больше давила на мои плечи. Каждый год я сажал цветы и саженцы деревьев, наблюдал за тем, как они растут вместе со мной. Я знакомился с людьми, налаживал связи, там я узнал, какой может быть верность и какой быть точно не может. Сонхва наклонился вперед, уперевшись рукой в стол, и навис над Хонджуном. Огонь в груди наконец разгорелся в полную силу, поглощая всё на своем пути. — Я видел, как в этом королевстве умерла моя мать, как мои отец и брат своими руками уничтожили всё хорошее, что в нём было. Там я видел настоящее зло, там же узнал, что такое добро. Видел диких мустангов, мчавшихся по полям, чаек, строящих свои гнезда в великих скалах. Я видел, как в детстве у меня отняли брата… как распалась моя семья, которая никогда не была мне настоящей семьей; как тяжело болела мать, настолько, что не могла встать с постели, — Сонхва приблизился к Хонджуну, заметив, как побледнело чужое лицо. Капитан даже не попытался отстраниться или хотя бы немного его оттолкнуть. — Знаешь, о чем я думаю каждый раз, когда мы идем по горным хребтам, а утреннее солнце освещает дальние склоны, отбрасывая тени на долины? Я думаю о том, как это напоминает мне о горах моей родины… Я думаю обо всех своих детских мечтах и о том, как им соответствует моя жизнь сейчас. Я думаю о подсвеченных лучами склонах гор, о деревьях и кустарниках, о том, что освежающий утренний воздух ощущается точно так же, как и в моем королевстве, — дыхание Сонхва было жарким, а эмоции, овладевшие его языком и телом — угрожающими, но он не мог остановить поток слов. — Каждый рынок напоминает мне рынки в моем королевстве, они вряд ли похожи, потому что все отличаются друг от друга, но я ничего не могу поделать с далекими, мелькающими в голове воспоминаниями. Но если я чувствую связь с чем-то, это еще не значит, что я хочу быть частью этого. Королевство, в котором я вырос, в котором проводил каждую свободную минуту, было разрушено прямо у меня на глазах — оно исчезло в мгновение ока. Процветающее государство, которое я знал, было полностью уничтожено за несколько дней войны! И даже если я ненавижу это место всем своим сердцем, это не значит, что я не могу скорбеть о том, как всё закончилось! Сонхва наклонился еще ниже, ткнув пальцем в грудь Хонджуна, так же, как сделал капитан тогда, опустил голову, и их лица оказались совсем рядом. Напряжение было почти осязаемым, Сонхва с трудом сдерживал эмоции, рвущиеся наружу из каждой раны на его сердце. — Там я встретил тебя, — прошептал он, его нос почти касался носа Хонджуна, а слова рвались из горла с таким хрипом, что он почти пропустил прозвучавшую в них искренность, — дважды. Если бы этого места не существовало, то и нас бы здесь не было, разве нет? Не будь моего королевства, ты бы никогда не увидел меня маленьким мальчиком, а потом, спустя годы, не вернулся бы ко мне взрослым мужчиной. Он снова понизил голос. В иной ситуации он никогда не посмел бы вести себя так в присутствии капитана. — Когда я говорю «моё королевство», я не имею в виду, что оно принадлежит мне. Я не хочу быть королем, я никогда не просил об этом титуле, никогда не хотел, чтобы мне предъявляли такие требования… я никогда этого не желал и до сих пор не желаю! Когда я говорю «моё королевство», я говорю это для него — для маленького принца, который всё еще бродит по огромным залам слишком большого для него одного замка, — Сонхва убрал руку и медленно выпрямился, опустив на пирата потемневший взгляд. — Я говорю это ему, потому что это его королевство, не моё. Мы с ним два совершенно разных человека, я — это он в зрелом возрасте, я видел то, что ему только предстоит увидеть. Он все еще невинен, все еще считает королевство своим… это его дом. Не мой, никогда не будет моим домом, это просто место, в котором я вырос и с которым связана моя история. — Этого мальчика давно уже нет, ты знаешь. Ты не можешь цепляться за него вечно, — первые слова, которые капитан осмелился произнести. — Чем дольше ты держишься за прошлое, тем дольше оно будет продолжать преследовать тебя и тем больше ты будешь думать о том, как могло бы быть по-другому. Сонхва поджал губы. — Он есть, — спокойно произнес он и, покачав головой, сделал шаг назад. — Он стоит прямо передо мной. В огромном зале, одетый в прекраснейшие ткани, а я стою перед ним, как сейчас — в потрепанной одежде, с грязными волосами, с перепачканной кожей. Он смотрит на меня большими любопытными глазами, такими невинными, такими наивными в понимании этого мира, и улыбается мне. Он не осуждает меня за то, каким я стал, за то, что я сделал свой выбор… Он гордится мной за то, что я последовал за мечтой, которая, как ему еще предстоит узнать, станет его причиной жить. Хонджун закрыл рот и сглотнул, удивленный взгляд снова стал обычным. Он смотрел на Сонхва с нечитаемым выражением на лице. — Он гордится тем, что я следую за его будущей мечтой, он счастлив, что я не сдался и сошел с проложенной для меня дороги, — Сонхва почувствовал, как что-то тяжелое навалилось на него, ярость, управлявшая его речью, улетучилась, и его начало поглощать какое-то еще более сильное чувство. — Но я не могу продолжать жить его мечтами, когда мое сердце каждую секунду рвется на куски! Взгляни на него, Хонджун, посмотри этому мальчику в глаза… Не будь тем человеком, который разобьет его сердце в последний раз. Не смей им быть. Лицо капитана снова побледнело, во взгляде мелькнуло что-то такое, от чего у Сонхва защемило в груди. Слова давались ему с трудом и обрывались под конец, и Сонхва понял, что наконец-то приблизился к тому, чтобы сломаться. Гнев испарился, оставив после себя только слабую плоть, беззащитную перед суровой природой искренних эмоций. Сонхва был в какой-то степени горд собой за то, что заставил капитана выглядеть таким обеспокоенным, огорченным, заставил его чувствовать себя неуютно. Он не мог отрицать, что ему нравилось видеть Хонджуна растерянным, потерявшим былую гордость и уверенность. Но вместе с этим он чувствовал острую, жгучую боль, такую сильную, что казалось, будто она раскалывала его тело на части. Молчание затянулось; Хонджун понятия не имел, что говорить. Сонхва эгоистично ненавидел его за это, но на самом деле не мог его винить. — То, что ты смог с легкостью отказаться от титула и оставить позади свое королевство еще в юном возрасте, не значит, что так могут все. То, что мне трудно расстаться с прошлым, не значит, что я скучаю по богатству, легкой жизни, титулу — на самом деле, я только рад избавиться от всего этого. Я скучаю по уважению, скучаю по тому, что меня воспринимали как настоящего человека! Если ты не можешь принять эти слова как факт и думаешь, что я пытаюсь скрыть что-то между строк, чтобы обмануть тебя, то я не знаю, что еще тебе сказать, капитан, — слова Сонхва звучали не громче шепота, голос его подвел. Он отступил дальше, глаза жгло так же, как и горло. — Если ты думаешь, что можно так легко и просто двигаться дальше, не заботясь ни о чем в этом мире, и ожидаешь, что я без труда приспособлюсь к полностью противоположной жизни, тогда, может, я не тот человек, к которому тебя звало твое сердце. Сонхва пожалел об этих словах в ту же секунду, как произнес их. От боли, пронесшейся по телу, едва не подогнулись колени. Он был уверен, что они оба думали об этом, но совсем другое — озвучить эту мысль в реальности. Наконец все карты были выложены на стол. Он был слишком напуган, чтобы посмотреть на Хонджуна, слишком боялся увидеть выражение его лица. Голос совсем пропал, и Сонхва не мог даже извиниться за то, что переступил черту и проявил неуважение к капитану. Его затрясло от осознания произошедшего, и он мог только представить, какой вред причинил своими словами. Капитан не пошевелился и не проронил ни слова. Сонхва хотелось убежать. Убежать как можно дальше и никогда в жизни не показываться на глаза людям. Но не успел он развернуться на пятках, чтобы вылететь из капитанской каюты и найти способ убраться с корабля, как Хонджун рванул вперед, будто чувствуя чужой страх и готовность броситься прочь, и крепко схватил его за запястье. Сейчас он не колебался, как раньше, и от его теплого и уверенного прикосновения в теле Сонхва вспыхнуло пламя. Он сопротивлялся порыву сбежать. Кресло Хонджуна перевернулось и упало на пол, огонёк свечи колыхнулся и чуть не угас. Сонхва оказался лицом к лицу с капитаном, сердце забилось быстрее, на глаза навернулись слезы. От стыда хотелось развернуться и уйти. Хонджун неотрывно смотрел на него, всё его внимание было приковано к лицу Сонхва, который слабо пытался вырваться из его хватки. Когда Хонджун двинулся вперед, Сонхва зажмурил глаза и напрягся всем телом. Капитан тут же замер. — Я не причиню тебе вреда, — произнес он хрипло, словно в горле у него першило. Но Сонхва не открывал глаз. — Скажи мне, что ты не думал, будто я собираюсь причинить тебе боль. Сонхва потряс головой, потому что замкнуться его заставил не страх, а чувство стыда и смущение. Даже после всего случившегося он не допускал и мысли о том, что капитан может навредить ему. Возможно, он все еще был слишком наивен и пытался выдать желаемое за действительное. — Не плачь, — прошептал Хонджун после очередного затянувшегося молчания. В его голосе была слышна боль, и, хотя Сонхва по-прежнему отказывался открывать глаза, чтобы, возможно, увидеть ее на лице капитана, он почти мог представить себе это. В следующее мгновение он почувствовал, как теплая шершавая ладонь коснулась его щеки — так уверенно и в то же время так нежно, что от этого Сонхва заплакал еще сильнее. Заслуживал ли он этого прикосновения? — Прошу, не плачь, мое сердце этого не выдержит. Но вопреки желанию капитана слезы Сонхва не остановились, а полились с новой силой. Боль пыталась покинуть его тело, рвалась наружу, безжалостно разрывая всё на своем пути. Он плакал, не издавая ни звука — только тело трясло, и всхлипы раздирали горло. Он опустил голову вниз, прижав подбородок к груди. Рука, обхватившая запястье, сжала его еще крепче, когда Сонхва не смог успокоиться. Сонхва понял, что чувствовал Хонджуна рядом с собой. Чувствовал так, как не мог на протяжении многих дней. Эмоционально и физически ощущал его рядом — капитан стоял всего в нескольких сантиметрах от него; чувствовал тепло его тела, почти чувствовал охватившие его искренние и незнакомые эмоции. В тишине комнаты Сонхва даже не слышал своего плача. Он уставился вниз на свои и хонджуновы ботинки. Слезы катились из открытых глаз, перед которыми всё плыло, цвета мешались между собой. Всё, что он мог слышать, — это плеск волн снаружи и мягкий ветер, проходящий сквозь паруса, и этот успокаивающий шум отдавался эхом в ушах, пока он стоял в напряжении. Никто из них не решался заговорить. Он хотел бы услышать, о чем думал Хонджун. Хотел бы открыть его голову и увидеть все тайны, скрытые глубоко внутри — Сонхва хотел бы по-настоящему понять, каким видит его капитан. — Сонхва. Он не хотел поднимать взгляд. Даже несмотря на то, как ласково прозвучало его имя из чужих уст — он все равно боролся с порывом слепо следовать желаниям Хонджуна. — Посмотри на меня. Сонхва тихонько покачал головой. Звук слез, срывающихся с подбородка и капающих на пол, был таким же, если не более, оглушительным, как и звук стекающей с кнута крови Чонхо. Не колеблясь больше ни секунды, Хонджун скользнул прижатой к щеке рукой вниз по линии челюсти Сонхва, разжигая искры каждым движением, и, подцепив пальцами подбородок, заставил его поднять наконец взгляд от размытых очертаний их ботинок и посмотреть на него. Сонхва яростно заморгал, пытаясь прояснить зрение, и как только взгляд сфокусировался на стоявшем прямо перед ним капитане, на него снова нахлынуло чувство стыда. Сонхва задержал дыхание, в груди заболело от того, как, казалось, каждый мускул на лице Хонджуна был напряжен. Он выглядел таким взъерошенным, глаза были почти красными, словно он сам изо всех сил старался не заплакать. Сонхва вздрогнул. Хотелось убежать. Как глупо было верить, что капитан «Судьбы» когда-нибудь будет плакать из-за него. Хонджун открыл было рот, но не сказал ни слова. Он будто боролся сам с собой, думая о том, стоит ли вообще говорить то, что собирался. В любой другой ситуации Сонхва сравнил бы его с выброшенной на берег рыбой из-за того, как открывался и закрывался его рот. Но что-то в голове капитана наконец щёлкнуло; его взгляд сосредоточился на лице Сонхва, он шагнул ближе. — Давным-давно, — начал он, напряженный голос звучал почти незнакомо. Казалось, будто эти слова было физически больно произносить, а рука, которой он держал Сонхва за подбородок, дрожала от неуверенности. — Давным-давно я тоже жалел о том, что последовал за матерью и стал пиратом. В конце концов, Сонхва так и не понял, стало ли ему от всего этого легче. Слова капитана звучали эхом, казались далекими и надуманными. Сонхва было трудно в них поверить или хотя бы осознать их смысл. Он стоял неподвижно, пальцы сжались в кулаки, и ногти впились в нежную кожу ладоней. Он не знал, что сказать. Тишина вокруг была удушающей. Но в то же время Сонхва не чувствовал дискомфорта. Тяжесть, давившая на грудь и никак не желавшая рассеиваться, начала успокаивать. Сонхва никогда раньше не видел такого выражения на лице Хонджуна — это была лучшая попытка капитана показать ему какую-то уязвимую часть себя. Он казался таким неуверенным, словно сам не мог поверить, что только что произнес — слова, которые в их пиратском мире несомненно считались бы чем-то вроде богохульства. Особенно, когда звучали из уст Великого короля пиратов. Рука на его челюсти исчезла, и Сонхва едва не отругал себя за то, что последовал за ее теплом. Но, несмотря на это, Хонджун не отступил назад. Он не двигался, казалось, не дышал и даже не моргал. Сонхва раздумывал о том, хотел ли капитан, чтобы он разозлился на него и снова начал кричать. Или же позволял ему ухватиться за эту маленькую кроху уязвимости и чуть ли не побить его ей. Капитан выглядел испуганным — но так, как умел только Хонджун. Сонхва почувствовал, как дернулся его нос, не в силах втянуть воздух, глаза сощурились, когда он попытался понять, что на самом деле происходило между ними. Он тоже затаил дыхание, пристально глядя на стоящего перед ним капитана, пока не смог больше сдерживаться. Что-то внутри него щелкнуло, сломалось, он был не способен справиться с этим. О чем бы Хонджун ни просил его своим молчанием — Сонхва не мог этого сделать. Он осторожно шагнул вперед, достаточно медленно, чтобы Хонджун смог легко отстраниться, если захочет. Но он не отстранился. Капитан твердо стоял на ногах и не отпрянул, даже когда ткани их одежд почти соприкоснулись. Следующим движением, совершенно небрежным и оцепеневшим, Сонхва наклонился и прижался лбом к плечу Хонджуна. Тело капитана тут же напряглось — Сонхва чувствовал твердость костей и мышц. Он глубоко вдохнул знакомый запах, к которому его нос стал слишком чувствительным, и стал молиться о том, чтобы постоять еще так немного. Сонхва бы жизнь отдал за то, чтобы остаться в этом моменте еще хотя бы на несколько секунд. Но, почувствовав, как напряглось и задвигалось тело Хонджуна, Сонхва начал бояться, что сейчас тот с силой оттолкнет его от себя и окончательно растопчет осколки его разбитого сердца. Он ощутил, как оно замерло в груди, не готовое расстаться с Хонджуном навсегда — и тут же почувствовал теплое, успокаивающее прикосновение на затылке, пальцы осторожно, но крепко держали Сонхва, в то время как вторая рука прижалась к пояснице и притянула его еще ближе. От этого движения в горле встал ком — всё это было слишком похоже на сон — когда его руки со всей силой ухватились за рубашку Хонджуна. Не думая ни о чем другом, Сонхва понял, что на глазах снова выступили слезы, но на этот раз он плакал не от боли.