✧ 🌉 ✧
«I forget all my dreams I forget everyones name I meet I forget about time and space But I can't stop thinking 'bout your face I can't stop thinking 'bout your face»
BØRNS — Clouds
Прозрачный силуэт всего на минуту появляется у края кровати, окидывая тоскливым взглядом друзей, что заснули беспробудным сном рядом друг с другом, так и не меняя позы на протяжении всей ночи. Наушники всё ещё были разделены на двоих, несмотря на то, что плейлист закончился через пару часов, а Феликс всё-таки вытащил руку из-под подушки, едва касаясь ей пальцев Хёнджина. Если бы мог, Минхо бы сейчас вздохнул полной грудью и заставил их помириться. Если бы он только мог… Феликс просыпается от ощущения, что кто-то на него смотрит, но сонно промаргиваясь и вглядываясь в пространство, где только что стоял дух, он никого не видит. Возвращая взгляд обратно, он тяжело сглатывает, потираясь щекой о подушку в попытке успокоить сердце, стремительно набирающее темп своего бесконтрольного трепыхания. Свою руку он обнаруживает в критической близости от парня перед собой и долго рассматривает её в нерешительности. На их пальцах кольца — те самые, что Феликс дарил ему в знак дружбы когда-то давно. Странно, что Хван до сих пор носит их, даже спустя столько времени. Брюнет переводит взгляд с одной пары на другую, запоминая этот момент и не понимая, что чувствует. Зачем он носит их? С их дружбой давно покончено, он освободился от так и не подтверждённой привязанности, как и хотел когда-то. Логично было предположить, что он избавится от всего, что будет напоминать о прошлом… Прошлое… Настоящее, будущее. Время размыло свои границы, как и всегда в «Калифорнийском береге». Это место было и остаётся каким-то особенным, неподконтрольным типичным жизненным парадигмам. Быть может стремление Хёнджина жить лишь моментом и не лишено логики, ведь в конце концов, кроме мгновений, что рождаются и умирают друг за другом в бесконечном цикле, ничего, наверное, и вовсе не существует. Или существует как раз-таки во всех возможных вариациях, перемешивая прошедшее с ещё не случившимся. Момент покалывает на коже, заставляя её покрываться мурашками, и Феликс всё же прикасается кончиками пальцев к руке Хёнджина, задержав дыхание. Особенный. Всегда был им и навсегда останется. И конечно же снова исчезнет, вместе с этим моментом. И надо бы остановиться, и страшно разбудить его, но пальцы порхают так невесомо, поглаживают, запоминают и впитывают крупицы тепла. Наверное, Феликс нафантазировал себе это тепло, как и раньше. Подумать только, какая дурацкая привычка была — проецировать на него всё то, что чувствовал сам — и снова на те же грабли… Лучше бы он больше никогда не приезжал и никогда больше никак не напоминал о себе. Видеть его тяжело, слышать его тяжело, находиться на расстоянии от него ещё тяжелее, но при мысли о сближении так и вовсе больно. Феликс усилием воли отнимает руку, прижимая к себе — к сердцу — впитать то, что украл, жмурится, беззвучно вздыхает и поднимается с кровати, стараясь не потревожить его сон. Не потому что заботится, а потому что ни в коем случае не хочет быть пойманным с поличным. Даже от самого себя он тут же скрыл то, что делал минуту назад. Накидывая на плечи кожаную куртку, Феликс тихо выходит из номера, чтобы покурить, тут же натыкаясь на Айена, стоящего у перил с зажжённой сигаретой, старательно всматривающегося куда-то вперёд и одновременно в никуда. Туман стал ещё гуще и непрогляднее, скрадывая звуки и в очередной раз создавая ощущение какой-то нереальности происходящего. О том, что на дворе вообще-то ноябрь, в который туманы здесь не водятся, намекает только низкая температура и повышенная влажность, от которой Феликс зябко ёжится, потирая плечи руками. Под кожей помимо холода будто что-то зудит и ноет, и Феликсу хочется дать себе оплеуху за так не вовремя проснувшийся тактильный голод. Без Хёнджина он всегда ощущался не так критически, особенно когда рядом был Минхо, но теперь… Он стоит за дверью номера, вперившись взглядом в худощавую фигуру блондина, выпускающего изо рта дым, застывающий в воздухе без движения облачками, которые рассеиваются с задержкой, и думает о том, что у него закончилось курево ещё вчера до клуба, что заставляет нервно кусать губы. Стрельнуть сигаретку у медиума? — Ты долго там стоять собираешься? — тихо, но хорошо различимо произносит Чонин не оборачиваясь. Феликс недоуменно щурится и всё же с опаской подходит к нему ближе, тоже опираясь на перила. — Доброе утро, — формальности ради выдает Феликс, потому что подобные утра называть добрыми будет сущим кощунством. Он мог бы назвать это утро проклятым, идиотски-насмешливым от судьбы, печальным в конце концов, или безрадостным. Айен тихо и невесело усмехается. — Вот уж не думаю. Особенно для тебя, — он роется в кармане и протягивает тёмную пачку брюнету под его удивленным взглядом. — Мысли ты тоже читать умеешь? — аккуратно принимает из его рук предмет Феликс, доставая одну из сигарет. — Нет и за это готов благодарить все высшие силы, — он также чиркает неизвестно откуда взявшейся в его руках зажигалкой, позволяя парню подкурить. — Просто по несчастливой случайности я знаю тебя даже лучше, чем ты сам. Будь кто угодно на месте Айена, Феликсу бы от такого откровения стало некомфортно, он был в этом совершенно уверен. Однако сам медиум, к его удивлению, не вызывал ни единой негативной эмоции, несмотря на то, что был совершенно новым человеком. Даже больше — от него чувствовалось что-то отдалённо похожее на Минхо и Джисона. Складывалось ощущение, будто они давно знакомы. — Я вот вообще не уверен, что знаю о себе что-либо теперь, — затягивается Феликс, и смотрит вперёд. Металл под кожей холодный, но он не торопится отнимать от перил руки, ибо это единственное, что удерживает его в реальности, доказывая, что всё вокруг настоящее. Чонин многозначительно рассматривает Феликса, чувствуя от него те самые всполохи печальной метущейся души, почти потухшей, тихой, подавляющей саму себя. Как много информации и жаль, что с ней нихрена нельзя сделать. — Где находится его… — Феликс проглатывает слово «могила», не в силах произнести его вслух, вместо этого делая паузу и новую глубокую затяжку. Дым в легких оседает с невыразимой тяжестью. — Кладбище Холи Кросс, Колма, — отвечает Чонин. Минхо отрапортовал ему о месте своего погребения, но пояснил, что не хочет его видеть, а потому не сможет помочь с местонахождением надгробия. Свою могилу он и сам не видел, потому что не приходил к ней. Потому что даже неупокоенному духу не хочется на неё смотреть. Если бы у него оставались чувства, он бы сказал, что его тошнит от самой мысли о том, чтобы прийти и постоять над местом, где его закопали навсегда. Это морально тяжело. Феликс ничего не отвечает, просто даже не знает, что ещё можно сказать. Какое-то время они стоят вместе и курят в полном молчании, не кажущимся каким-то неловким. Рядом с Чонином почему-то комфортно — давно забытое чувство. — Что ты знаешь обо мне такого, чего я сам о себе не знаю? — неожиданно даже для самого себя спрашивает он Айена. Парень улыбается краешком губ, осознавая, что Феликсу хочется, чтобы кто-то раскрыл ему глаза на правду, потому что он может лишь отрицать её. Отрицание правды спасало ему жизнь всё это время, удерживая от края. Если бы Феликс окончательно и бесповоротно признался себе, что по-настоящему ждал Хёнджина всё это время, хоть и не надеялся увидеть его ещё хотя бы раз, он бы шагнул вслед за Минхо. Вероятно, с того же моста. Но он оказался умнее — все эти годы он впитывал всё, что говорил Хёнджин, принимая каждое его высказывание за жизненное правило, поэтому жил также — моментом, с заделом на будущее. С не присущими ему надеждами на что-то, о чём он и сам не подозревал. Жизнь по инерции. Чонин поражался тому, как сильно они повлияли друг на друга, засев глубоко в душах. — Ты транслируешь свои эмоции очень громко и ярко, даже несмотря на то, что давишь и душишь их в себе. Быть может твой друг прав в том, что живет мгновениями? Просто знай, что это не хорошо и не плохо. Это просто выбор — использовать подворачивающуюся возможность, или наблюдать за ней со стороны, позволяя секундам исчезать из настоящего, — Ян старается как может, завуалировать послание, чтобы Феликс не разозлился, а задумался над его словами. — Жизнь не разбрасывается вторыми шансами направо и налево. Если она даёт тебе возможность, ты можешь воспользоваться ею и корить себя потом хоть до бесконечности, но это будет явно лучше, чем если ты её упустишь. Пепел с конца оставленной без внимания сигареты опадает куда-то вниз, а Феликс внимательно заглядывает в лицо медиуму в попытке понять, что тот пытался ему донести. Кажется, он понял, но не уверен, что хотел бы. Отводя взгляд в сторону он тяжело вздыхает и прокашливается. От холода его немного знобит, а кожаная куртка совсем не греет. Спустя ещё минуту из комнаты выходит Хёнджин, оповещая о своем появлении звуком открывшейся двери. В то время как Чонин инстинктивно поворачивается в его сторону, приветственно кивая, Феликс усилием воли удерживает себя, чтобы даже не шелохнуться. Затушив сигарету, он обхватывает себя руками и продолжает бродить глазами по единственной машине на парковке. Хван, замечая, что Феликс дрожит, снова скрывается в номере, а затем возвращается со своей толстовкой в руках. Её он протягивает на вытянутой руке, обходя Феликса и становясь сбоку, чтобы брюнет обратил на него внимание. Феликс бросает на него усталый взгляд. — Серьёзно? — Ты мёрзнешь и у тебя с собой нет верхней одежды, — спокойно объясняет Хван. — Надевай, говорю, — и добавляет ещё мягче. — Пожалуйста. Феликс вздыхает и принимает вещь, стараясь не коснуться его. Свою куртку он торопливо снимает, отлучаясь в номер, чтобы бросить её на диван, а затем напяливает огромную толстовку, на ходу застёгивая на себе молнию и возвращаясь обратно. — Доволен? — беззлобно спрашивает он Хвана. — Да, более чем, — кивает он. Теперь Феликс по крайней мере не замёрзнет. Сам же парень утопает в ощущении обволакивающего тепла и комфорта — она мягкая, изнутри очень пушистая, а потому тёплая. Она пахнет им… Пока Феликс подвисает из-за ощущений и смотрит на свои руки, едва виднеющиеся из длинных широких рукавов, Чонин посылает Хвану говорящий взгляд, мол, хочешь подступиться ближе – продолжай в том же духе и не дави на него. Хёнджин стыдливо отводит взгляд. Он уже начал понимать, что от Айена ничего нельзя утаить, он всё моментально считывает своим третьим глазом, волшебник хренов. — Я вызову такси, — отвлечённо выдает Хёнджин, подмечая, что Феликс больше не дрожит.✧ 🌉 ✧
Автомобиль мчит по знакомым окрестностям и, не желая никак контактировать, как и вчера, парни смотрят в окна, отвернувшись друг от друга. Чонин не без лишнего напряжения чувствует снова ту же гнетущую атмосферу, но хоть теперь она стала в разы легче, это ещё не значило, что всё будет легко. Зачастую люди чувствуют себя более-менее сносно после новостей о том, что близкий им человек мёртв ровно до тех пор, пока не столкнутся с прямым доказательством их смерти — не увидят воочию тело в гробу или, как в их случае — место на кладбище. Это чувство гнетёт Чонина, которому и самому уже в силу своей эмпатии кажется, что это его друг покончил с собой. Он без особого труда находит остаточный след Минхо и ведёт ребят к предполагаемому месту захоронения. Для взаимопрощения не обязательно было посещать кладбище, но всем троим показалось, что так будет правильнее, да и навестить его могилу, если ни разу к ней не приходили, было меньшим, что они теперь могли сделать. Чонин снуёт между крестов и плачущих ангелов, идя впереди и тщательно выискивая нужное надгробие, пока наконец не натыкается на него, останавливаясь на расстоянии и тяжело вздыхая. — Здесь. Три пары глаз буравят взглядом надпись на небольшой мраморной табличке без эпитафии:«Ли Минхо, 25 октября 1998 — 25 октября 2017»
Какое-то время они стоят молча, но затем Хёнджин отворачивается и закрывает лицо руками, пытаясь задавить истерику. Солёная влага, не находя выхода, застывает в глазах и жжёт. По лицу Феликса начинают катиться слёзы, и он замечает их лишь спустя время, когда они стекают по подбородку и капают на толстовку Хёнджина. — Какого хрена, Минхо?! — разрезает тишину пронзительный всхлип, младшего Ли. Того, что всё ещё жив, но не уверен в этом. — Идиот, блядь, просто… Зачем?.. — слёзы душат Феликса, когда, как Чонин и предполагал, до него окончательно доходит. Он оседает на газон и обнимает надгробие, за чем наблюдает Хёнджин, повернувшийся на звук его вскрика. В этом действии весь тот прошлый Феликс, которого они все знали. Он плачет и сотрясается в рыданиях, пока в голове бьется мысль за мыслью «его нет, нет больше нигде, они никогда не увидятся, никогда не поговорят, никогда больше, никогда, никогда, никогда». «Никогда» — это самый страшный и несправедливый приговор, в котором больше нет и не будет выбора сделать что-либо, изменить или исправить. Какой бы страшной и ужасной ни была жизнь, смертельное «никогда» — гораздо страшнее неё. Казалось бы, мысль здравая и логичная, но разве мы задумываемся о подобном, когда уже стоим на краю в шаге от пропасти, в отчаянии и без поддержки?.. Феликс корит себя за всё, что когда-либо мог сказать в его сторону не так, за все дни, когда не мог ничем ему помочь, за то, что не был рядом, за то, что так бездарно проебал дружбу… Теперь он знал, что всё это время был нужен своему другу, которого бросил за одну единственную ошибку, которую тот совершил от горя и на пьяную голову. Это сложно понять, но Феликс понял. Спустя столько времени, когда стало уже слишком поздно… Он обнимает холодное надгробие обеими руками и просто тихо скулит от бессилия, пока стоящий позади него в нескольких шагах Хёнджин разрывается на куски и чувствует свою вину увеличенной в стократ. Все эти годы он ни разу не видел Феликса плачущим и осознал, что солнечный мальчик прятал от друзей всю боль и переживания, оставляя её глубоко внутри, выпуская наружу только свет и тепло. Когда Феликс отстраняется от надгробия и обхватывая себя двумя руками всё же встает с газона, Хвана тянет обнять его и прижать к себе, защитить, пожалеть. Он даже едва ли не протягивает руку вперёд, но одергивает себя, понимая, что может сделать хуже. — Айен… — тихо зовёт всё ещё всхлипывающий Феликс. — Что? — также тихо спрашивает блондин. В общей тишине утопающего в тумане безлюдного кладбища даже шёпот будет казаться громким. — Ты можешь ему как-то что-то передать от нас? — Феликсу зябко от новой волны тактильного голода, так что он вцепляется сам в себя и кусает губы, потому что до одури желает спасительного прикосновения от того, кто стоит прямо за его спиной и чей взгляд на ней чувствует затылком. — Не то чтобы, если честно… — грустно оповещает Чонин. — Но всё, что ты можешь сказать вслух, я уверен, он услышит. Феликс собирается с мыслями и принимает решение озвучить то, что тяжелой плитой давит на душу, пусть это и будет откровением даже для него. — Прости меня, Минхо, — начинает он издалека, вглядываясь в прочерк между датами. — За то, что был таким малолетним кретином, решившим списать тебя со счетов за один идиотский проступок. За то, что оставил одного, так и не найдя в себе силы, даже не предприняв попытку понять тебя, не дав тебе шанса объясниться. Я не должен был так поступать. Мы остались совсем одни в тот момент и могли держаться вместе, но я решил всё за двоих, пожалуйста, прости… Я тоже прощаю тебя и не держу зла, ты должен освободиться и должен обрести покой. Ты его заслуживаешь. Прости, что из-за всего этого тебе приходится мучаться… — Прости и меня, пожалуйста, — произносит Хёнджин. — Возможно, если бы не я, то… Многое было бы иначе… Феликс стоит к нему спиной и злится. Злится на эту фразу, злится на самого Хёнджина, злится на себя, злится на свои потаённые желания, бессилие и несдержанность. В этот момент ему хочется врезать Хвану по лицу, так сильно, чтобы он понял, блядь, всё, что наделал. Из всех троих у него меньше всего оправданий своим поступкам. Минхо возникает прямо за спиной Хёнджина, кладя прозрачную руку ему на плечо и ободряюще сжимая, хоть и знает, что тот не почувствует его прикосновения. Чонин пялится на внезапно появившегося духа, но тот кивает из стороны в сторону, прикладывая палец к бледным губам. Подойдя к Феликсу, понуро опустившему голову и продолжающему плакать, он обнимает его и пытается вспомнить, какие ощущения вызывают объятия. Он бы сделал всё, что угодно, только чтобы всего лишь на минуту обнять их как прежде. Отстраняясь и оглядывая ребят, Минхо чувствует облегчение. Ему и правда легче, что друзья нашли в себе силы произнести такие важные для него слова. В тот момент, когда он уже сидел на мосту, в его душе ещё теплилась последняя догорающая искорка надежды на лучшее и сейчас она загорелась с новой силой. Они и правда нужны были ему тогда. Они оба. Их извинения были искренними и прощение было заслужено. Но Минхо не почувствовал обещанной свободы. Видимо, это ещё не конец, и Чонин понимает это и без лишних слов, по одному только озадаченному силуэту духа с печальным взглядом. — Минхо и сам много, о чём сожалеет, но он очень благодарен вам обоим. Ему легче. Но, видимо, это не единственное, что удерживает его здесь. Он всё ещё не может уйти. Хёнджин устало и вымученно шмыгает носом, смаргивая и тут же вытирая проступившую у уголков глаз влагу. Феликс тоже запрокидывает голову в попытке остановить поток слёз. Всё указывает на то, что они понятия не имеют, что ещё могли упустить. Тогда Ян снова с новыми силами принимается анализировать обстановку, чтобы понять, что не так, не без помощи Минхо. Старший Ли становится посередине и жестами показывает, что между ними буквально целая пропасть упущенного времени и треснутых отношений. До Чонина доходит, что они должны простить и друг друга тоже, помириться, стать снова одной семьей. Это будет тяжелее. Феликс зол на бывшего друга, но ещё больше он зол на себя, потому что изнутри тлеет, запирая весь огонь в себе. Все эти годы у него худо-бедно получалось с этим справляться, но Хёнджин всегда был тем потоком ветра, что дул на эти догорающие угольки, из раза в раз заставляя Феликса пылать всё ярче и сильнее. Сейчас, в такой критический момент он горел так сильно, что Чонину казалось, о его энергетику можно обжечься. Хёнджин злится, что не может противиться своим собственным установкам, что они рушатся в одночасье рядом с Феликсом так сильно, что приходится сдерживать себя с нечеловеческими усилиями, колебаясь и уже не веря ни во что в этой жизни. Только сейчас до него доходит, что отец грёбаный лжец и что привязанностей не избежать, хоть к чему-либо в этой жизни ты обязательно будешь неравнодушен настолько, что не захочешь это терять, особенно после того, как уже потерял это однажды. Почему все эти годы он слушал отца, а не свое собственное сердце? Минхо умоляюще смотрит в глаза медиума и складывает руки вместе, бросая взгляды то на одного своего друга, то на другого. «Пожалуйста, помоги им. Сделай что-нибудь» Посыл ясен, как день. Дух пропадает, а Чонин потирает лоб, думая, что может сделать в подобной ситуации. Парни напряжены и контактировать друг с другом из-за внутренних и межличностных конфликтов им в крайней степени тяжело. Он решает прибегнуть к способу, которым до этого ни разу не пользовался — просто не было подходящих возможностей. — На правах посредника хочу сказать, что вам всё ещё нужно поговорить, — подаёт голос в тишине Чонин, так что оба парня поворачиваются на него и молча слушают. — Даже, наверное, не единожды, так что… Есть у меня одна мысль. Я этого прежде не делал, но думаю, у меня может получиться. — Что ты хочешь сделать? — охрипшим от кома в горле голосом спрашивает Хван. Феликс уставляется на него таким же вопросительным взглядом. — Дайте мне руки. Оба, — просит он и протягивает раскрытые ладони в стороны. Парни слушаются и нерешительно вкладывают свои руки в его, стараясь понять, что будет дальше. А дальше Чонин концентрируется на ощущениях внутри каждого из них и старается, как помнил из рассказов одной бабушки-медиума, что однажды попалась ему на пути и поделилась своими знаниями, впитать в себя весь исходящий из них негатив. Ну или по крайней мере большую часть. Если они хоть на какое-то время перестанут злиться на всю жизнь в целом, то возможно и сами справятся в решении своих проблем без посторонней помощи. Это должно помочь. Хотя бы отчасти. С закрытыми глазами Ян пропускает всё через себя, чувствует эти тёмные сгустки злости, ненависти, обиды, чувства вины, и ему практически ощутимо на физическом уровне становится плохо до головных болей. Он даже жмурится и старается впитать как можно больше, пока головная боль не разрастается в полноценную агонию, которую уже с трудом удаётся терпеть. Теперь до конца дня придётся гасить её таблетками и надеяться, что пожертвовал собой не впустую. Открыв глаза, он встречает два ошарашенных взгляда. — Легче? — он хотел бы сказать это более спокойно, но выходит самую малость едко, из-за переизбытка негатива. Он тут же начинает корить себя и сразу же чувствует какие оттенки только что впитанных эмоций кому из этих двоих принадлежат. Феликс недоуменно кивает, забирая свою руку и разглядывая её, будто в неё только что угодила молния, а он выжил. У Хвана, впрочем, лицо не менее ошарашенное. Ян считает, что справился, по крайней мере на ближайшие сутки, так что решает взять себе непродолжительный отпуск до конца дня, оставив их наедине — всё равно ведь мешался бы под ногами, а тут и дело доброе сделал, и сам отдохнет. — Я сваливаю до вечера. Я вам чём мог подсуетил, а вы уж как-нибудь сами. Вы мальчики взрослые, так не ведите себя как два конченых кретина, я не смогу пользоваться подобным способом постоянно, это одноразовая акция, так что, будьте так добры, воспользуйтесь подвернувшейся возможностью с умом, — он окидывает их самым серьёзным взглядом из своего арсенала. — Хван, я позвоню или напишу тебе позже, чтобы ты вызвал мне такси. Я всё сказал. Вперёд. Чонин разворачивается и прошествует в противоположную часть кладбища, чтобы для начала постараться утихомирить только что впитанные эмоции, а уже потом сходить прогуляться дальше. Как только его фигура исчезает в тумане и в тишине больше не слышно шагов, парни встречаются парой озадаченных взглядов. — Он сделал что?.. — задумчиво спрашивает Феликс, будто пробуя на вкус совершенно новое состояние, в котором его лишили большей части зудящих до сих пор переживаний. — У меня как будто отобрали часть эмоций, — рассуждает Хёнджин, чувствуя, что сердце в груди бьётся ровно, а негатива почти нет. Это ощущается странно, но он не чувствует себя пустым. Чонин специально оставил ему только щемящее тепло, которое он усиленно гасил чувством вины? Ох, хоть бы в таком случае не совершить ошибок. Феликсу же странно не чувствовать себя печальным или раздражённым. Сейчас ему спокойно также, как и было всегда рядом с Хёнджином, но это всё ещё немного его пугает. Как будто на несколько лет назад откатили. Организму может быть и легче, а вот мозг от такого поворота событий знатно охреневает, ибо он не давал команды перестать чувствовать себя дерьмово. — Я знаю, что в холодное время парки не работают, но… Давай сходим в «Star Lost»? — Хёнджин просит, пока есть возможность, пока Феликс… То есть, если Чонин освободил их от душевных содроганий на какое-то время, то, наверное, они чувствуют себя сейчас примерно одинаково? Ему хотелось вернуться ещё хоть куда-нибудь назад, за воспоминаниями, которым он позволил одолевать себя, практически сдавшись. Пусть потом будет в разы сложнее и даже больно, но… Он и так много упустил и потерял по своей тупости. — «Star Lost» закрыли зимой 2016-го… — с грустью оповещает его Феликс. — Хозяин обанкротился и так и не смог его продать. Эта новость заставляет Хёнджина разочарованно выдохнуть. — Сейчас он в запустении и якобы охраняется, но… Я люблю приходить туда, чтобы побыть одному, — Феликс смотрит на ближайшее дерево, разглядывая оставшиеся на нем жухлые тёмные листья. — Можем сходить, если хочешь, но атмосфера там слегка гнетущая, — он разворачивается к Хёнджину и смотрит в глаза. — Хочу, — твердо отвечает ему парень.