Ян Чонин возвращается в «Калифорнийский берег» под конец сумерек, после продолжительной и крайне непродуктивной прогулки, испорченной не только чужим негативом, но и проливным дождем, под который ему не посчастливилось попасть. Основной ливень удалось переждать, скрываясь в разных заведениях, но он был не в том состоянии, чтобы находиться в них долго, а потому неизбежно промок и промочил одежду едва ли не до белья.
— «Полетели в Сан-Франциско, Айен», — причитает на ходу Чонин, цитируя Хвана и перемещаясь по номеру. При этом он недовольно щурит свои лисьи глаза, сбрасывая с себя холодные мокрые шмотки прямо на пол. — «Освободим моего призрачного приятеля, заодно и город посмотришь!» — он присаживается над чемоданом и выуживает из него тёмно-оливковый спортивный костюм на все случаи жизни, сразу же влезая в него и чувствуя себя гораздо лучше. Обещает себе немного попозже принять горячий душ. Чтобы температура, желательно, была как в Аду.
Да, он уцепился за первого встречного и полетел черт пойми куда — никто ему не обещал незабываемый вояж с развлекательной программой и трехразовым питанием, но никто и не предупреждал, что всего за несколько дней он так сильно заебется. Даже последняя сессия, выпившая из него всевозможные соки, не была такой мучительно убийственной и нервной, как эта чертова поездка.
Высушив волосы феном и сделав себе чай, Чонин разворачивается от столешницы и едва не проливает содержимое кружки на себя, матерясь себе под нос. Следом идёт уже ставшее традиционным закатывание глаз и усталый вздох.
Минхо выглядит раздраженным — нетипично для призрака, но несмотря на негативную окраску, это всё же можно считать позитивной динамикой. Если призраки начинают испытывать подобие эмоций, значит они близки к катарсису, а значит и освобождению, и хоть рассерженный дух его бесит, Чонин считает это хорошим знаком.
— Что стряслось? Рассказывай, — усаживается в кресло около стола Чонин, подбирая под себя ногу и размешивая в кружке с ароматным чаем сахар, готовый смотреть очередное кино в собственной голове. Минхо торопится уложиться в сравнительно небольшой хронометраж повествования всего, что у него накипело в отсутствие своего проводника: его друзья послушались и таки сделали сразу несколько шагов навстречу друг другу и это бесспорно хорошо, даже простили друг друга – это и подавно замечательно, но где-то на этом пути они свернули не туда и продолжают вести себя как идиоты, решив остаться друзьями и бросив попытки добиться отношений, думая, что это заведомо проигрышная идея.
— Ты точно это всё не нафантазировал и это реально происходит за стеной? — подозрительно щурится Чонин, что до этого мог наблюдать только их прохладные взаимодействия, никак не ожидая, что, освободив их от негатива, добьется подобных впечатляющих результатов. С подачи Минхо, эти двое прямо-таки весь вечер только и делают, что смотрят друг на друга влюбленными глазами и то стараются друг друга не трогать, то наоборот так тесно взаимодействуют, будто приклеенные. – Разрази меня Аид, честное слово…
Яна поражает, что — неожиданно — Минхо верит в них и их отношения, но думает, что им всё ещё мешает недосказанность. Его смерть и общие воспоминания их сблизили, но пока ещё не настолько, чтобы открыться друг другу. Конечно, такое не достигается в сжатые сроки, а взращивается постепенно, но с учетом всей ситуации времени у них не то, чтобы много – пока они растрачивают своё счастье, Минхо упускает возможность покинуть этот бренный мир и встретиться наконец с Хани.
— Ну хорошо, допустим. И что ты предлагаешь в таком случае? — нехотя отрываясь от горячего чая интересуется Чонин.
Минхо решается на крайние меры — просит его откопать коробку с воспоминаниями, погребенную на Бейкер Бич, надеясь, что оставшееся внутри окажется в целости и сохранности.
✧ 🌉 ✧
Утро застает Хёнджина ближе к десяти часам в холодной постели, потому что тёплое солнце из неё пропало. Поначалу ему даже кажется, что весь вчерашний день был сном и Феликса попросту не было здесь и прямо в его объятиях, но парень отчетливо ощущает его запах везде рядом с собой, а это, в свою очередь, является неопровержимым доказательством, что он был здесь. Тем не менее, этот факт не способствует сдерживанию болезненных сердечных спазмов по причине отсутствия друга — они только начали налаживать контакт, куда он пропал?
Приподнимаясь на локтях и зевая в кулак, Хёнджин оглядывает номер в поисках хоть какого-нибудь намека на присутствие Феликса и не сразу замечает оставленную на прикроватной тумбе записку.
«У меня возникли кое-какие личные дела, которые я надеюсь порешать до вечера и обещаю, что вернусь. Это я к тому, чтобы ты не подумал, что я сбежал без объяснений», — читает Хван и чувствует, что это был камень, ненавязчиво брошенный в его огород, мол, я в отличие от тебя стараюсь объяснить своё отсутствие. —
«Прости, я взял вещи, которые ты дал мне вчера, потому что мои не успели высохнуть за ночь, а сушилка оказалась неисправной. Надеюсь по возвращению обнаружить тебя всё ещё в Сан-Франциско».
Хёнджин успокаивается, но вопреки всему, что наплел младшему вчера, чувствует себя ужасно тоскующим, понимая, что им отведено не так уж и много времени, чтобы провести его вместе. Не говоря уже о том, что они и правда могут больше не встретиться воочию, оставаясь друзьями на расстоянии. Но он всё равно старается себя одернуть. Они договорились вчера о дружбе, так что нужно привыкать к ней заново. Да, помирились, но только начали строить кое-что важное и новое, пока ещё хрупкое.
Взгляд Хёнджина цепляется за оставленный на краешке стола скетчбук и в голове рождается спонтанная идея о том, как провести этот день, чтобы скоротать время до вечера — самое время устроить свидание с океаном (в том числе своих несбывшихся надежд). Погода, судя по пробивающимся сквозь тучи лучам, заливающим комнату, обещает быть сухой и безветренной, что подтверждает и прогноз, наскоро найденный в интернете.
Выходя на крыльцо второго этажа, Хёнджин жадно затягивается сигаретой, вспоминая поцелуй, произошедший здесь двумя годами ранее и не может понять, как сумел сдержаться вчера. И ведь Феликса тоже тянуло к нему, и это было, пожалуй, самым тяжелым в нынешней ситуации. Что бы старший не решился сделать — поддаться ли искушению или оттолкнуть Ликса от себя — это всё усугубит. Приходилось балансировать, прогуливаясь по тонкой грани.
В разгар самых ожесточенных боев с самим собой у Хвана в голове, Чонин выходит из своего номера, проворачивая ключ в замке и пряча его в поясной сумке. Они не виделись почти сутки, но медиум, по всей видимости, уже снова куда-то собрался.
— Хэй, как себя чувствуешь? Ты ел?
Чонин молча подходит, протягивая руку, чтобы Хван вложил в нее сигарету с зажигалкой. Под испытующим взглядом парня Ян сначала медлит, затягиваясь и выдыхая первый раз, и лишь затем подает голос, отвечая на поставленные вопросы.
— Я в порядке. Уже. Ну, в какой-то степени, спасибо за беспокойство.
Он облокачивается о перила и всматривается вдаль, жалея, что отсюда не видно океана. Да, до него буквально рукой подать, да и ему придётся вскоре идти на один из пляжей, но с учетом всего пережитого, он думает, что заслужил немного прекрасных видов из окна мотеля хотя бы просто ради душевного равновесия, о котором здесь и речи не идёт. Вместо этого можно наблюдать широкую тихую улицу с припаркованными по бокам машинами у многочисленных светлых двухэтажных домов. Широкие улицы спальных районов Сан-Франциско так контрастируют с узкими Сеульскими, что Чонину всё же нравится их разглядывать и запоминать. Он готов признать, что в какой-то степени это не менее медитативно, чем пялиться в океан.
— Ел конечно. После такого, я даже не думаю, что впредь буду себе отказывать в посещении более дорогих мест для того, чтобы перекусить, уж извини за наглость.
— Извиняю. Это не наглость. Ты заслужил. К тому же отцовских денег мне не жалко, а это меньшее, что я могу сделать за твою помощь, правда, — Хёнджин тоже отпускает взгляд погулять по улице. — Голова не болит?
— Вчера болела просто адски, — потирает виски Чонин, не веря, что пережил это. — Обезболивающее мне в помощь. Сегодня легче в разы. Я по крайней мере способен справляться со своими проблемами в одиночку, — он бросает беглый взгляд на дверь восьмого номера. — Как Феликс?
— Улетел, но обещал вернуться. Оставил записку, что ушел по делам и будет к вечеру.
— Надеюсь, не сбежал, — нервно хмыкает Чонин, думая, что это бы полностью обнулило его старания. Хвану следует быть внимательнее к своему… «другу». Чонина уже заебало брать это слово в кавычки. Так и хотелось наорать на него, чтобы перестал ломать трагедию.
— Я тоже надеюсь, — тушит сигарету Хван, откидывая в урну. — Кстати, куда собрался?
— У меня есть одно дельце с твоим покойным дружком, так что я опять же сваливаю до вечера, на свой страх и риск оставляя тебя в одиночку справляться с тем, в чем я тебе больше не помощник, — он расправляет толстовку, накидывая капюшон на голову и подключая наушники к мобильнику.
— Айен, — торопится Хван, пока блондин не включил музыку, сказать ему пару слов вдогонку.
— Что? — зависает с наушниками в руках Ян.
— Спасибо тебе большое, правда, — парень поправляет свои розовые волосы. — Я очень благодарен.
— Не за что пока особо, — полуулыбается Чонин, хлопая его по плечу и удаляясь. В медиатеке он ищет трек, что советовал ему его нынешний призрачный приятель, с которым они собираются на вылазку на пляж.
«Lana Del Rey — West Coast»
«Down on the West Coast they got a sayin'
"If you're not drinkin' then you're not playin'"
But you've got the music, you've got the music
In you, don't you?»
— Что ж, вкусы на людей и музыку у тебя были, конечно, крутые, — задумчиво проговаривает вслух Чонин. — Жаль, что ты умер.
✧ 🌉 ✧
Возвращаясь в номер, чтобы одеться потеплее, Хван бросает взгляд на скетчбук, оставленный на кровати Джисона. Идея рождается в голове спонтанно и приводит в восторг — почему бы и нет? Он так давно не рисовал, а сейчас буквально выдается потрясающая возможность. Грех ей не воспользоваться.
Поиски карандаша и ластика оборачиваются провалом, потому что их здесь не осталось, так что приходится гуглить расположение ближайшего магазина с художественными и канцелярскими принадлежностями, который находится далековато для пешей прогулки, что вынуждает Хвана вызвать такси и ехать лишь за недостающими инструментами в другую часть города, благо он небольшой и это не занимает много времени.
Набрав ещё немного провизии в ближайшем супермаркете, Хёнджин отправляется на Оушен Бич находит там одинокое бревно и садится на него, окунаясь в рисование, которым не занимался больше двух лет. Руки на удивление помнят все навыки, так что Хёнджин погружается в художества до самого вечера, не щадя ни себя, ни спину.
Океан сегодня приветлив и радушен, солнце изредка любопытно показывается из-за облаков, чтобы заглянуть Хенджину за плечо и коснуться лучами пожелтевшей бумаги. В наушниках играет плейлист старшего Ли, а он рисует всё подряд, в большей степени по памяти: бабулю Джисона на её старой кухне, пляж, забитый людьми и искрящийся под июльским солнцем океан, Джисона за стойкой микрофона, Минхо в танцевальной студии, Феликса, улыбающегося и замотанного в безразмерный свитер и гирлянду (он представлял, что она горит всеми четырьмя цветами).
Он так погружается в это незамысловатое занятие, что не замечает течения времени, удивленный, что так глубоко упал в своё любимое хобби и нашёл в нем давно забытую отдушину, надышавшись в полную силу. Даже нашёл в себе силы жить дальше. Постараться.
✧ 🌉 ✧
Несмотря на то, что в ближайшем обозримом будущем Чонину предстоит чёрт пойми что, с учетом того, как призрак нагнетает атмосферу своим внезапным заданием, он всё же рад первому погожему дню, случившемуся за всё прошедшее время в Сан-Франциско, так что что смело шагает по улицам, снова пренебрегая общественным транспортом, несмотря на дальность места назначения. Идти придётся целых 4 мили и карты говорят, что на это уйдет почти полтора часа, но Яна это не пугает, а наоборот заставляет себя почувствовать даже в какой-то степени воодушевленным, наконец-то смакуя момент и наслаждаясь им.
Минхо изредка появляется рядом, корректируя курс, и снова пропадает — его присутствие будет крайне необходимо чтобы пояснить, что именно Чонин должен будет найти на Бейкер Бич. Из контекста он понял, что парень при жизни закопал на пляже что-то важное с невнятной целью — возможно ему просто хотелось сохранить что-то в память о себе, а не совсем растворяться бесследно?
Дойдя до места назначения где-то спустя час, Чонин замирает на возвышенности, вынимая из ушей наушники и складывая их в сумку, а затем долго и с упоением пялится на открывающийся вид: искрящийся на солнце Южный залив, величественно возвышающийся над ним мост Голден Гейт, бушующие волны, песчаные дюны, зеленые массивы парка Президио — не родной и любимый Пусан, конечно, но тоже есть на что посмотреть. На мосту его взгляд концентрируется особенно долго, а настрой становится мрачнее на пару тонов.
— Красивое место для… Ну, ты понял, — с едва заметным сарказмом произносит Чонин, когда чувствует рядом присутствие духа. Дух стоит по правое плечо и с тоской смотрит на место своей смерти. Ян уверен, что будь у призраков чувства, Минхо бы вообще не мог его видеть, а если бы и увидел, то здесь же упал бы наземь и разбился в истерике. Приходится сглотнуть и задавить наваждение на корню. Они здесь не для этого. Они здесь, чтобы ему помочь.
— Помнишь, где именно закопал?
Минхо переводит взгляд и уставляется глазами куда-то вниз, затем указывая туда пальцем. Неподалеку обнаруживается деревянная лестница с декоративными веревочными перилами, присыпанная песком, так что придётся долго и нудно спускаться.
— Ладно, физические нагрузки, так физические нагрузки. Клянусь, когда-нибудь я брошу курить, — собирается с силами Чонин и неторопливо шествует по ступенькам. — А вообще… Что ты там спрятал?
Минхо не хочется рассказывать ему раньше времени. Ему вообще не то чтобы хочется вновь видеть содержимое этой коробки, как бы дорого ему ни было всё это, и тем более погружаться в это снова, но, видимо, придётся. Он сам осознаёт, что без этого не успокоится.
— Ладно, партизань дальше. Я ведь всё равно скоро увижу. И надеюсь, что сюда не заявится полиция в попытке разузнать какого черта я что-то выкапываю на пляже.
Минхо слишком хорошо было известно поведение полиции в подобных случаях, так что он поспешил заверить своего проводника, что всё в порядке и никто его не тронет. Тем более что пляж практически пуст, особенно та его часть, где им предстояло эксгумировать его воспоминания. Чонин пожал плечами, кивнул и продолжил идти за призраком, выискивающим нужное.
Какое-то непродолжительное время они потратили на поиски нужной точки — песок везде одинаковый, как и кусты, как и камни, но то самое место было помечено в памяти Минхо, потому что рядом с ним была табличка с какими-то предупреждениями, которую они вскоре нашли вместе.
— А теперь вопрос — как и чем я буду это откапывать? — вздыхает Чонин и Минхо вдруг осекается, что не подумал об этом. Ян какое-то время испытующе смотрит на песчаный пригорок, а затем закусывая губы оглядывается по сторонам в поисках хоть чего-нибудь — не голыми руками же в песке копаться. Спустя несколько минут поисков и брожений в окрестностях пляжа он всё же находит металлический обломок, удобно ложащийся в руку, хоть и в крайней степени острый — будет сложновато и опасно, но уже лучше, чем ничего.
Чонин также последний раз с грустью смотрит на свой чистый костюм, оседая для подобных манипуляций на мокрый песок коленями и начинает раскапывать ямку, из которой достаточно долго не показывается ничего — Минхо постарался, чтобы стихии ее не настигли — пока, о, чудо, не начинает виднеться черная коробочка, которую Ян старается достать как можно скорее. Когда она полностью показывается из ямки, он не может сдержать победной ухмылки.
— Есть! — он достает коробку из песка, отряхивает от него и рассматривает на предмет повреждений, отбрасывая обломок в сторону. Коробка, на удивление, оказывается даже слишком целой. — Хорошая работа, её ничего не повредило, значит содержимое с большой вероятностью окажется цело, — спешит он поделиться догадками с духом. — А теперь за это, я думаю, я заслужил сытный обед.
✧ 🌉 ✧
Уже сидя в излюбленном KFC на бульваре Гири в Иннер-Ричмонде и пристроив откопанное сокровище рядом с собой, Айен с упоением поглощает курочку под тоскливым взглядом призрака, сидящего напротив. Минхо бы сказал, что хотел бы тоже снова почувствовать удовольствие от еды, да хоть от чего-нибудь, от того же вдоха свежего воздуха, наполняющего грудь кислородом и жизнью, но он лишь помнил, что такое «хотеть» и совсем этого не чувствовал. Печально пялиться на своего персонального медиума при этом он не прекращал.
— Хватит смотреть на меня как на своё надгробие, это самую малость портит аппетит, — косится на него Чонин, уплетая наггетсы и стараясь, по назиданию Хёнджина, не торопиться пока ест. — Давай просто подумаем о том, что ты сделал всё, что мог, чтобы приблизиться к своей цели и мы, я надеюсь, на финишной прямой, потому что даже я уже устал и могу признаться, что так много и часто говорить по-английски мне ещё не приходилось, — он поглядывает на коробку, а затем вытирает руки и губы салфеткой, потянувшись к ней, но Минхо вдруг останавливает его движением руки, стараясь не коснуться. Их пальцы всё же пересекаются на несколько миллиметров, вызывая у Чонина приступ дрожи и уже знакомые ощущения, едва ли не до тошноты. Он болезненно жмурится и медленно выдыхая старается привести себя в чувство. Затем распахивает глаза и буравит недовольным взглядом сконфуженного призрака. У Минхо самый виноватый вид на свете.
— Ладно, ладно, я понял. Посмотрю в номере.
✧ 🌉 ✧
В номере Чонин с порога заваливается на кровать, коря себя за то, что решил идти пешком и обратно, ибо ноги просто отваливались и гудели с непривычки. Назвав себя идиотом, он позволил себе лежать минут десять просто пялясь в потолок и размышляя о том, сможет ли всё-таки помочь парням или нет, не будет ли всё, что они уже успели сделать, чем-то бесполезным?
Ребята были замечательными, это Чонин сразу понял, ещё на моменте, когда Минхо познакомил его с яркими образами из своих воспоминаний. Он искренне желал помочь им всем, чем сможет, но даже ему казалось, что при всей своей «суперсиле» он недостаточно силен, чтобы всё исправить. Он посредник, всего лишь проводник, всю основную работу, что требовалась ради достижения цели, они делали сами, да, не без его помощи, но ведь ее было ничтожно мало. Быть может им всегда требовался кто-то со стороны, кто разрулит всё это дерьмо и поделится своим мнением?
Если бы не скоропостижная и трагическая смерть Джисона, кто знает, быть может все они сейчас были бы счастливы. По крайней мере обошлись бы без каких-либо великих потрясений и, возможно, все было бы лучше?
Если бы Чонин знал, как часто об этом думал Минхо, он бы даже не предпринимал попыток обмозговать всё это. Теперь же он поворачивает голову на стоящую на столе коробку и решительно поднимается с кровати в ее сторону.
— Ты становишься тусклее, если что. Тебя слишком много, Минхо, — произносит Чонин так, чтобы дух его услышал. — Ты думаешь я не знаю, когда ты появляешься рядом? — он оборачивается и смотрит на парня с графитовыми волосами с укоризной. — Я чувствую твою энергетику, меня не наебешь.
Минхо скрещивает руки на груди и вздергивает подбородок, мол, когда хочу, тогда и появляюсь — ты разбираешься в моей жизни и смерти, я имею право при этом присутствовать. Чонин вздыхает и возвращается к коробке, открывая ее и находя внутри содержимое, завернутое в кучи зип-локов, тщательно перемотанных скотчем. Поначалу даже непонятно, что это.
Он достает из сумки перочинный нож и порывается вскрыть первый из пакетиков, но Минхо появляется перед ним и машет руками, призывая быть аккуратнее, ибо всё это очень хрупкое и в единственном экземпляре, а потому бесценно для него даже после смерти.
— Хорошо, я буду осторожен, доволен? — Минхо кивает, а Ян продолжает начатое.
Из пакетов выуживается толстый ежедневник в плотной обложке, пара запечатанных конвертов, свернутая записка «нашедшему», парные браслеты с подвесками, стопка полароидных снимков и флешка с надписью «J.One».
— Я так понимаю, что всё, что сейчас передо мной лежит — крайне личные для тебя вещи, и хоть ты давным-давно мёртв, я обязан в силу своей воспитанности поинтересоваться — ты точно уверен, что хочешь, чтобы я пересматривал и перечитывал всё это? — Чонину до непривычного любопытно что там может оказаться, но всё же на душе скребут кошки в нехороших предчувствиях.
Минхо с тяжелым взглядом кивает, поясняя, что это, возможно, может помочь показать и ему, и Феликсу с Хёнджином, многое из того, что они упустили, и заставить их пересмотреть немного взгляды на людей, события и возможности. Ежедневник он характеризует как дневник, в который выписывал своё одиночество на протяжении долгого времени, а также единственную вещь, наполненной кое-чем ужасным, так что оставляет за самим Чонином выбор — дать ли в последствии прочесть его друзьям или просто пересказать его содержимое. Одно остается неизменным — он должен прочесть его сам от начала и до конца.
— Что ж, до вечера ещё предостаточно времени, так что, думаю, я успею сделать какие-нибудь определенные выводы. А теперь проваливай, пока совсем не исчез. Давай-давай, уж с чтением я без тебя справлюсь, — усаживается в кресло Чонин, подмахивая рукой, якобы прогоняя дух как наваждение, и погружаясь в чтение.
Эмоции сменяются на его лице одна за другой, так что он даже решает, что под всё это дело сделать себе кружку кофе, которую он в один момент едва не роняет на пол, ошарашенно пробегая взглядом по строчкам. Читая все пережитые парнем ужасы он скрепя сердце принимает решение, что друзья должны знать, что происходило с Минхо, и сохранить рассудок друг друга, постараться не допустить подобных ошибок.
Важная проёбанная часть дружбы — доверие, и его необходимо было вернуть, продемонстрировав на примере их ныне покойного друга, к чему может привести одна совершенная ошибка, потеря этого самого доверия и одиночество, толкающее на отчаянные поступки.
✧ 🌉 ✧
«Нашедшему.
Кем бы ты ни был, какой бы жизненный путь ни прошел, сколько бы рук ни пожал — если ты нашел это, прошу тебя, прочти и сделай выводы, найди в себе силы принять и понять чужие ошибки. Какими бы они тебе ни показались — незначительными или катастрофическими — не допускай подобного в своей жизни. Не иди на поводу у чувств в состоянии аффекта, цени то, что имеешь, особенно людей рядом с собой.
Доверие — бесценный ресурс, встречающийся в этой жизни не так часто, как хотелось бы, им нельзя злоупотреблять или размениваться им на что-либо, ибо хрупок этот ресурс, как хрусталь. Ценность некоторых важных вещей мы осознаем, лишь потеряв это — простая жизненная человеческая истина, казалось бы, да?
Как бы не так.
Всё, что я потерял, было мне бесконечно дорого, начиная от светлых надежд юности, заканчивая любовью всей моей жизни. И потерянное правда оказалось всем — большего не осталось. Только зияющая дыра в груди и ветер, дующий в спину.
Я пишу это в момент наивысшего отчаяния, когда уже решил для себя, что больше не стану бороться, потому что бороться больше не за что, но, сохраняя последние остатки тепла, что не успел рассеять, вкладываю их сюда вместе со своей последней надеждой, превращающийся в последний светлый посыл — будь счастлив, кем бы ты ни был. Я верю, что ты сможешь, что у тебя всё получится, что ты преодолеешь все преграды и исполнишь все свои мечты, какими бы бесконечно далекими они не казались. Я верю в ТЕБЯ. Ты тоже в себя верь и постарайся прожить эту жизнь как можно дольше и счастливее. Так, чтобы мне с того света было завидно.
Порви их всех. Будь лучше меня. Ты справишься».
✧ 🌉 ✧
Сан-Франциско, сентябрь 2016 года
После той самой ночи Феликс не мог нигде остаться. Везде, где бы он ни находился, ему было плохо и больно так, как ещё никогда прежде не было. С этой болью и рядом не стояло равнодушие родителей, их развод и смерть любимого дедушки вместе взятые. Он не мог остановиться практически ни на секунду, бесцельно блуждая по улицам, пока ноги сами не привели его к Оушен Бич, где на подходе к песчаным пригоркам он просто без сил осел на один из них, желая просто исчезнуть с лица земли.
В голове было пусто, внутри же разверзалась бездонная чёрная пропасть отчаяния. Он не хотел думать, не хотел ничего вспоминать и анализировать, он просто дал чувствам карт-бланш делать с ним всё, что им вздумается, чем они пользовались, чёрными длинными когтистыми лапами терзая его душу, захватывая горло, в попытке лишить воздуха, выцарапать глаза и разорвать сердце на мелкие кусочки. Ему казалось, что так и происходит, и что кровь его течет по пригорку из груди прямиком на светлый песок
цвета его волос в их первую встречу, окрашивая его в красный.
Океан шумит в ста метрах от него, негодует, зовёт разделить эту боль вместе, и Феликсу кажется, что не такая уж и плохая идея прямо сейчас встать и подойдя к нему, броситься в смертельные объятия, слившись воедино, утопив свои необдуманные мысли и невысказанные чувства вместе с собой. Пускай всё идёт на дно, пускай сгинет, пускай больше не будет ничего, ведь ничего и не осталось, так какой смысл? Какой смысл делать что-либо дальше?
Но вместо того, чтобы встать и осуществить желаемое, дрожащий от рыданий Феликс закрывает глаза, полные страданий и безвременно отключается.
Проснувшись на рассвете от завываний ветра, шепчущего на своём воздушном языке что-то успокаивающее ему на ухо, парень обессиленно поднимается с пригорка, отряхивается от песка и смотрит на место, где пролежал всю ночь, с удивлением не находя под собой лужи собственной крови. Мрачно усмехаясь над самим собой, он приходит к мнению, что у него слишком яркая фантазия. Всегда была, есть и будет. Именно по этой причине ему ночью хотелось вырезать своё сердце и ещё бьющимся выбросить на съедение волнам. Потому что нафантазировал себе большую и светлую любовь к Хёнджину, для которого всегда был лишь хорошим другом, близким и тёплым, в котором он черпал поддержку и заботу. Который знал и видел, что у Феликса к нему чувства расцветают, но отверг их, а затем и сделал то, что сделал. Кто он после этого?
И Минхо… Он прекрасно помнил разговор, который состоялся у них в конце августа, как раз после того, как они проводили Хёнджина в аэропорт и как обычно, не попрощались, а лишь пожелали друг другу удачи (Джисона в этот день с ними не было, он как раз укатил куда-то с родителями). Феликс так долго и так не по-дружески сжимал его в объятиях, так не хотел отпускать, что сам себя корил за излишнюю открытость. Минхо пришлось его от опаздывающего на свой рейс Хвана чуть ли не насильно оттаскивать.
Когда самолет взмыл в небо, Феликс впервые не смог сдержать слёз и попытался скрыть их от Минхо, который и так был в последнее время чрезмерно внимательным к нему, но в этот момент внимания не хотелось. Хотелось перестать так неистово скучать и мечтать отрастить себе крылья, чтобы полететь вслед за ним…
— Феликс, стоять, — ловит младшего за руку Минхо и у того губы начинают дрожать от плохо сдерживаемого эмоционального перегруза.
— Поехали в мотель, я устал и очень хочу спать, — пытается съехать с темы блондин.
— Пойдем поболтаем, — ставит Феликса перед фактом парень и тащит за собой в один из отдаленных уголков зала ожидания, в котором меньше всего людей, а те что есть, спят или отстраненно смотрят в окно. Старший усаживает Феликса на кресло и садится рядом с ним, пристально наблюдая. — Рассказать ничего не хочешь?
— Нет, — непривычно закрывается Феликс, теребя шнурки толстовки в руках, чтобы чем-то их занять.
— Я к тебе в душу не полезу, давай сам, — настаивает Минхо, понимая, что другу нужно высказаться. Феликс никогда в себе ничего долго не держит, а если и держит, то тяжело с этим справляется. И старший в принципе знает, что он может сказать, но лишнее подтверждение нужно.
— Как думаешь, он ещё вернётся?.. — тихо спрашивает Феликс, упираясь взглядом в плитку на полу. Минхо приходится задуматься, как ответить на этот вопрос. В очередной раз. Феликс спрашивает это каждый раз без исключений, просто обычно не напрямую, как сейчас.
— Не знаю, — наконец честно отвечает он и на какое-то время молчание подвисает в воздухе.
Рушить всё хорошее, что и так у них есть, очень не хочется, но пятнадцатилетний Феликс всё ещё не особо зрело рассуждает в этом ключе — он ранимый и чувствительный глубоко в душе, просто никогда этого не показывает. И надежды на лучшее в нем всегда больше всех них вместе взятых. Эта надежда однажды может стать ему боком.
— Феликс… — начинает Минхо и уже ругает себя за то, что решается взять на себя ответственность быть единственным взрослым в окружении своего практически младшего брата. — Он живет на другом континенте, — вздыхает Минхо и замечает, как блондин начинает напрягаться от его слов, хоть и пытается не подавать виду. — Его мама часто переезжает, а школу он закончит уже в следующем году. После нее отец отправит его в какой-нибудь дорогущий универ и…
— Можешь не продолжать, — хрипит Феликс и сразу же прокашливается — в горле застрял мешающий комок, от которого он стремится избавиться. – Я всё понимаю.
— Я к тому, что… мы никогда не знаем, вернется ли он сюда ещё хоть раз. Следующий раз не станет исключением. Если вообще будет. Жизнь очень изменчива порой, понимаешь? — Минхо тяжело даются слова. Разрушая чьи-либо надежды на лучшее в принципе чувствуешь себя не очень, а разрушая светлые надежды Феликса так и подавно монстром.
— Ты думаешь, что один этот факт способен просто взять и заставить исчезнуть мои… — он осекается, прикусывая язык и отворачиваясь.
— Чувства, — заканчивает за него фразу Минхо, уже жалея, что полез во всё это. Феликс поворачивается в его сторону и долго смотрит в глаза с мольбой «помоги мне, я не знаю, что мне с этим делать», но затем всё же снова отводит взгляд и старается скрыть подступающие слёзы, часто моргая.
— Я всё знаю и понимаю. Я уже не ребенок, Минхо, — он грустно улыбается, не поднимая взгляда. — Я справлюсь, правда. Просто сейчас мне немного тяжело, — он поднимает глаза к потолку в дурацкой попытке заставить слёзы затечь обратно в глаза, будто бы это осуществимо.
Слова о любви он в тот момент не произносил, но это было и так понятно из контекста. Он влюбился как самый законченный идиот, в своего лучшего друга, в человека, которого боготворил и считал идеальным и недостижимым, довольствуясь теми крупицами их взаимодействий, что подкидывала жизнь. И тогда он правда надеялся, что Хёнджин прилетит в Сан-Франциско ещё хотя бы раз, прилетит к нему. Формируя свои желания и посылая подобные запросы в космос, чтобы вселенная услышала, следует быть осторожным, ибо она может понять их неправильно. Как вчера.
Мечта исполнилась, сердце разбилось. Больше он их видеть не желал. Никогда.
Жизнь начала потихоньку возвращаться в привычное русло лишь спустя несколько дней, в которые он приходил домой только поспать и принять душ, бесцельно скитаясь по окраинам города и пытаясь обрести покой, будто какая-то не упокоенная душа. Он пропадал сутками, даже прогулял несколько дней школы, но учителя, прознав про смерть одного из его лучших друзей, на удивление, не стали трогать его и делать выговоры. Феликс хотел бы сказать, что благодарен им за это, но ему впервые в жизни было плевать на то, что чувствуют другие. Его боль была слишком огромной для него, чтобы обращать внимание на кого-либо ещё.
Так проходили дни и недели, но легче не то чтобы становилось. Феликс больше всего скучал по Джисону, на похороны к которому приехать не решился — просто не смог. Мадам Бабушка звала его, но он слишком боялся пересечься там с Минхо, да и находиться в такой гнетущей атмосфере было выше его сил. Как-нибудь позже он обязательно наведается на могилу Хана и попросит у него прощения за то, что не смог приехать. Сейчас же он был просто раздавлен и не знал, как справляться с таким количеством эмоционального груза.
В один момент он просто сидел после уроков на дальней лестнице в школе, радуясь, что Минхо уже выпустился, так что здесь они точно больше не встретятся. За стенами школы оправдывал свою мрачность и холод ноябрь, шел проливной дождь, и несмотря на погоду, все рвались домой как можно скорее. Феликсу же домой торопиться не хотелось. Зачем? Там всё равно отец, которому на него плевать, комната, в которой ему как никогда тяжело находиться, да и вообще…
Он был слишком погружен в свои мысли, так что не услышал, как сбоку рядом с ним на ступеньки присела его одноклассница Эви – милая и добрая девушка, что всегда хорошо относилась к Феликсу, никак не акцентируя внимание на его корейской андрогинной внешности, как это любили делать многие другие, едва ли не вся школа. Рыженькая миниатюрная спортсменка сама первой вступила с ним в диалог, став первой и единственной среди всех знакомых людей, кто по-настоящему посочувствовал ему после смерти близкого человека, рассказав, что тоже лишилась лучшей подруги в 11 лет. Она как никто смогла прочувствовать хотя бы часть всей той боли, что Феликс носил в себе, поэтому оказала поддержку и быстро стала его другом, а в последствии и первой девушкой.
Феликс знал, что нравится Эви с седьмого класса, а потому, спустя некоторое время их дружбы, предложил ей встречаться — совершенно спонтанно и неожиданно для самого себя. Это случилось уже ближе к моменту осознания Феликсом простой истины о том, что Минхо и Хёнджин так больше и не предприняли ни единой попытки разыскать его и извиниться, объяснить хоть что-то. Он успел к этому времени передумать с десятки различных версий произошедшего, даже допустил мысль о том, что они могли несколько лет подряд трахаться за их с Джисоном спинами, так что ещё больше скучал по другу, с которым, как ему казалось, у них была одна проблема на двоих — их любимые люди оказались лживыми лицемерами. Потом одуматься всё же пришлось, осознавая, что такого никак не могло произойти, ибо летом они почти всегда были все вместе…
Это сути не меняло. Ему было паршиво, а Эви была замечательной и стала тем лейкопластырем, которым он обматывал своё сердце, в попытке собрать его по кусочкам. Предложить ей встречаться было дурацкой затеей, но она ожидаемо согласилась и с тех пор в его жизни начался совершенно новый период, в который со стороны начало казаться, что он постепенно приходит в норму. Эви затащила его в спортивную тусовку, познакомила со многими неплохими людьми, и сама была до скрежета зубов хорошей и ненавязчивой.
Была лишь одна проблема — в своём новом статусе Эви хотела близости со своим парнем, ее тянуло к нему уже давно, а теперь, будучи его девушкой, она имела на это все права. Поначалу Феликсу удавалось отшучиваться или съезжать с темы, ограничиваться поцелуями, которые хоть и были приятными по смыслу, по наполнению совсем таковыми не являлись. Он думал, что рано или поздно тёплые чувства и благодарность к девушке вырастут в полноценное влечение к ней, поэтому терпеливо проводил над своим организмом и психикой эксперименты.
Эви пришлось в один момент едва ли не умолять Феликса перейти к чему-то большему, хотя бы к петтингу, так что ему пришлось согласиться и всё кончилось печально. Уже будучи в процессе, нависая над разгоряченной полуобнаженной девушкой и целуя ее, Феликса озаряет осознанием — он гей и всегда им был, девушки не для него. Ему было стыдно перед Эви, но он хотел быть с ней честным, потому что она и правда спасла его, подарила ему целые месяцы поддержки и понимания, и той временной дружбы, что была ему нужна, чтобы не сойти с ума. Феликс рассказал ей всё, разве что опуская имена и некоторые подробности, и она на удивление поняла, признавшись, что изначально и думала, что у них ничего не выйдет. Они расстались друзьями.
После этого началась новая черная полоса в его жизни — полоса бесконечно сжирающего одиночества и скитаний в поиске хоть чего-нибудь, за что можно было бы зацепиться и не рухнуть в пропасть. В первое лето без друзей Феликсу стало невыносимо смотреть на свои светлые волосы, и он выкрасил их в черный. Улыбка насовсем покинула выражение его лица, а снаружи он начал покрываться в самом прямом смысле шипастой броней — яркие цветные кеды сменили кожаные ботинки, вместо легких шорт в ход пошли облегающие тёмные джинсы, а безразмерные желтые толстовки сменили черные кожаные и джинсовые куртки с шипами.
Новая ипостась Феликсу не нравилась, но в ней он чувствовал себя лучше — более защищенным. Она будто придавала ему сил на то, чтобы справляться.
Последнюю слабость он позволил себе, когда приехал в аэропорт в середине июня и просто провел там несколько часов, предаваясь воспоминаниям о прошлом и, как ни пытался задушить в себе дурацкие надежды, ожидая, что вот-вот приземлится огромный самолет из Сеула, скитался от терминала к терминалу, против воли всматриваясь в лица и озираясь по сторонам.
«Он не прилетит больше. Он же написал Минхо, а Минхо передал тебе. Смирись, Феликс, твою мать» — читал он в своих глазах, всматриваясь в своё бесцветно печальное отражение в зеркале аэропортовской уборной.
Феликсу казалось, что, если Хёнджин прилетит, стоит ему только увидеть любимое лицо, он простит ему всё, даже авансом любое дерьмо, лишь бы ещё хоть раз увидеть его. Сердце болело и кровоточило до сих пор, он до сих пор не мог смириться, сколько ни пытался.
Когда в очередной раз Феликс праздно шатался по местам, в которых было больше всего воспоминаний, он встретил скейтера Алекса — того самого знакомого Джисона из их общего прошлого. Они были знакомы и раньше, но в этот раз всё завертелось так быстро и снова Феликс впустил в свою душу нового человека, проявившего к нему внимание, сочувствие и тепло.
Алекс никогда и не скрывал, что он по парням, а потому уже через сравнительно небольшое количество времени, когда они сидели вместе наедине где-то близ Эмбаркадеро, выпалил брюнету, что тот ему нравится, будто рассказал про любимое блюдо или цвет. Это поразило парня до глубины души, потому что уже второй человек в его жизни в открытую и без особых преград выливает ему информацию о своей симпатии прямо в лицо практически без волнения и, даже если, надеясь на взаимность, то не показывая этого. Так просто, оказывается, бывает.
Скейтер Феликсу нравился, к сожалению, по большей части, потому что: а — был парнем, б — напоминал ему Хёнджина, что и стало его большой ошибкой. Быть похожим – не значит быть им на самом деле. С Алексом Феликс встречался дольше чем с Эви, жадно забываясь в горячих поцелуях и искренне пытаясь вновь пробудить в себе любовь к кому-то ещё, задушив прошлую. Однажды он даже решился и поведал Алексу историю своей несчастливой влюбленности в Хёнджина, с которым тот тоже был отдаленно знаком. Алекс сказал, что Хёнджин мудак, что Феликс ахуенно красивый и Хван его не заслуживает, а потом они долго целовались до покрасневших губ, сорвавшись вместе в постель.
Алекс стал его первым. И хотя любовь к Хёнджину никуда не уходила и не пропадала, чувства к Алексу помогали ему забываться и абстрагироваться. В какой-то момент ему даже начало казаться, что он влюбляется. Всё вновь казалось каким-то слишком замечательным, чтобы быть правдой, что в итоге и обернулось очередным разочарованием. Алекс оказался абьюзером и зависимым наркоманом, как раз в той стадии, когда уже прочно подсаживаешься на что-то, но ещё сам себе в этом не признаешься. Феликс понял это, когда обнаружил его на каком-то парне в абсолютно невменяемом состоянии.
Не желая смотреть в глаза правде, Феликс долгое время терпел его ужасное отношение к себе, постоянные измены и бесконечные пустые обещания. После этого случая для них началась пора расставаний и схождений заново по нескольку раз, пока Феликс не решил для себя окончательно, что быть с этим человеком не хочет ни в каких отношениях.
После Алекса и в перерывах между отношениями с ним, Феликс тоже пробовал сходиться с кем-то на одну ночь, но не получал от этого ничего хорошего, лишь ощущения того, что измазался в таком же дерьме, как и его бывшие друзья, наделав ошибок. Это был тяжелый период осознания, что всё в этой жизни не так однозначно, как кажется, что у каждого поступка есть последствия, как и у каждого сказанного слова.
Повздорив с отцом, Феликс послал его куда подальше и ушел из дома, прихватив немногочисленные скопленные деньги. Пришлось выживать как придётся, ища работу и живя под любой доступной крышей. Благо мир оказался не без добрых людей и ему помогали с жильем. Однако с работой дела обстояли хуже, а потому единственное, что Феликсу подвернулось, была незаконная деятельность — доставка наркотиков. Он очень боялся связываться с подобным, но дилеры оказались профессионалами своего дела и, хоть и были суровыми, научили новоиспеченного курьера всем необходимым для работы вещам, и что самое главное — осторожности.
Брюнет бы корил себя, останься в нем хоть что-нибудь светлое — по его мнению, он истлел полностью и превратился в черт пойми кого за эти полтора года, так что если падать, то падать дальше. Тогда же он впервые попробовал что-то тяжелее травы, просто потому что «своим» делали хорошие скидки и уговаривали, пристращали, рекламировали. Так было заведено, негласно. Однако, первый же раз Феликса чуть было не отправил на тот свет, так что он быстро отказался от этой идеи.
И длилось всё это дерьмо без конца и края ещё так долго и нудно, что Феликса начинало воротить от всей своей новой грязной жизни. После расставания они переспали в середине осени 2018-го, когда случайно встретились в клубе и напились в день рождения Феликса. Феликс корил себя за это и не зря — в Алексе с тех пор проснулся собственник, что требовал его внимания и давил на жалость, говорил, что завязал с наркотиками и бросил спать с кем попало, умолял вернуться. Периодически он написывал и названивал брюнету, после чего пропадал, и так по кругу…
Теперь же Феликс лежал ранним утром проснувшись в руках человека, которого не получилось за два года вырезать из своего сердца, думал о пройденном пути и, казалось, стал на его развилке, обе новые дороги которой уходили далеко в туман и пугали неизвестностью. Его желание вселенная всё-таки исполнила, но цену за его исполнение затребовала соответствующую…
Феликс лежал и пошевелиться не мог, но дрожать начинал при одном только взгляде на пухлые приоткрытые во сне губы, находящиеся в такой опасной близости, на длинные пушистые ресницы, мягкие и красивые розовые волосы. Вчера Хёнджин пообещал больше не бросать его и остаться рядом, но как друг… Можно ли теперь ему верить? Можно ли вообще верить людям после всего, через что он прошел?.. Ему очень хотелось надеяться на лучшее, даже в его положении.
Хёнджин чувствовал, по его скромному мнению, что-то тёплое, но, наверное, не то же самое, что и Феликс к нему на протяжении всех лет дружбы, что и доказал вчерашним разговором, обозначив рамки, попросив прощения. Слышать это было больно, но в какой-то степени успокаивающе. Ведь если нет взаимности, о которой он так мечтал, сам того не замечая, годами, значит он смирится и перестанет, наконец, надеяться.
Уведомление на телефоне о сообщении от нанимателей, оповещает его об окончании сеанса дурацких грез и возвращении в реальность, в которой у него есть обязанности, за которые ему платят. Выпутываясь из рук Хёнджина, Феликс старается не потревожить его сон, пишет короткую записку и выскальзывает из восьмого номера за пределы мотеля, чтобы потратить очередной день на доставки кайфа, в надежде вернуться под вечер и провести с ним ещё хоть немного времени, ещё совсем чуть-чуть, хотя бы напоследок…
