he's trying to catch you in it and then he'll back you in it ‘cause he's just another girl addict and if you give it a way you've gotta be crazy stop! You better shake him off before he gets you stop! He'll only build you up and then forget you he's dirty to the bone – beware of the dog! Jamelia, “Beware of the dog”
В зале собраний "Красной Луны" царила глубокая, наполненная табачным дымом тишина. С проекционного табло на всех собравшихся взирало лицо щупловатого человека с глубоко посаженными глазами, грязными спутанными волосами и сильно выдающейся вперед нижней челюстью. Его взгляд был наполнен тупой звериной угрюмостью. Кровожадность на нем мешалась с трусостью — настолько очевидной и так противно скрипящей на зубах, что никто не мог смотреть на это лицо дольше нескольких секунд. Этот человек жутко боялся, что его схватят, но не мог сдержать темную жажду чужой боли, рвущую его изнутри. И вполне возможно, что преодоление собственной трусости и облегчение, наступающее после того, как ему в очередной раз все сходило с рук, доставляло ему особое извращенное удовольствие, вполне сравнимое с тем, что он получал, мучая и убивая своих жертв. — Представляю вашему вниманию Ходжо Акаруги, — негромко произнес Кукловод, разминая свои длинные чуткие пальцы и поднимаясь со стула. — Но вы все знаете его под именем Душителя. — Не могу сказать, что рад знакомству, — прокомментировал Лидер, стоявший позади всех своих подчиненных. Он выглядел крайне раздосадованным и напряженным. Сейчас, когда оборвалась самая главная ниточка, которая должна была вывести их на Саламандру, он чувствовал себя так, будто над ним посмеялись, прямо в лицо швырнув все его планы мести за смерть брата. Это до крайности злило его, он едва держал себя в руках. — Хмырь записной, — выразил свое мнение Хидан, и Конан даже удивилась тому, какие мягкие выражения он подобрал. Они с Бессмертным сидели рядом, касаясь друг друга плечами, и это уже никого в отделе не смущало. Правда, у девушки создалось ощущение, что Пэйн просто не видит того, что творится под самым его носом, потому что слишком занят делом Саламандры. Но с каждым днем Конан волновало это все меньше и меньше. Она уже большая девочка, и сама может о себе позаботиться. И уж тем более не обязана отчитываться перед тем, кто бросил ее в самый тяжелый период ее жизни. — Мы с моим коллегой, хм, собрали те скудные данные, что нам предоставили архивы полиции и органы опеки! — вклинился Дейдара, помахивая толстой папкой с фотографиями и документами. — Двое суток без сна и отдыха, но теперь этот парень у нас под ногтем, хм! Как блоху под микроскопом можно его разглядеть. — Внимательно вас слушаем, — кивнул Лидер. — Судя по всему, у парня было непростое детство, хм! — Это еще мягко сказано, — усмехнулся Сасори. Когда дело доходило до распутывания сложных историй чужих жизней, он становился похож на довольного кота, треплющего клубок ниток — медленно, со сладострастным обожанием, но нарочито небрежно. — Мать парня сбежала вскоре после его рождения, бросив детей своему не совсем адекватному сожителю. Точно не установлено, был ли он отцом Акаруги и его сестры, но явно исполнял роль такового в их семье. — О да, папочка вышел что надо, — неприятно рассмеялся Голем, тряхнув длинными блестящими волосами. — Трахал и избивал девчонку на глазах ее младшего брата — неудивительно, что у того крыша съехала. Сасори нахмурился — он явно собирался подать эту часть истории как-нибудь более изящно и деликатно, но теперь было уже поздно. — Да, Акаруги все свое детство наблюдал за тем, как его отец совершает насилие над его сестрой, и ничего не мог поделать, — поджав губы, проговорил он. — Это продолжалось до того дня, когда ребенку исполнилось двенадцать лет. В ту зиму его отца нашли задушенным в собственной постели. Орудием убийства, согласно отчету коронера, послужила металлическая струна, но ее так и не нашли. Дети хором сказали, что это был грабитель, и им поверили. Никто не изъявил особого желания заниматься расследованием подобного дела, и его быстро списали на обычные разборки, которые часто случаются в нижних кварталах. — Правильно ли я поняла, Кукловод, что это преступление следует считать первым убийством Душителя? — спросила Конан. Ей совсем не нравилась эта история, но она напоминала себе, что она профессионал и что ее сантименты, ужасы и слезы здесь никому не будут интересны. — Полагаю, что так, — кивнул Сасори. — Интригующее начало, не так ли, хм? — расплылся в азартной улыбке Дейдара. — Дальше все интереснее! — Сестру разлучили с Акаруги, их поместили в разные приюты. В скором времени девочка попала на улицы, и ее ждало вполне предсказуемое будущее, — продолжал Кукловод. — И эта часть придется по нраву нашему Бессмертному. — Да неужели? — хмыкнул тот. Хидан сидел, развалившись и положив одну ногу на другую. Его правая рука лежала на спинке скамьи, к которой прислонялась Конан, и мужчина периодически оглаживал большим пальцем ее плечо. Она старательно делала вид, что ничего не замечает. — Она попала на улицы и стала проституткой. Из тех, к которым ты у нас любитель ходить, хм! — Имеешь в виду девочек, которые любят пожестче? — сально улыбнулся Бессмертный, и Конан почувствовала, что краснеет: произнося эти слова, он больно щипнул ее за плечо, и она сжала колени, сдерживая остро кольнувшее ее желание. Это просто отвратительно, что, обсуждая ужасную судьбу этих детей, она не может сосредоточиться на деле до такой степени, чтобы вообще больше ничего не чувствовать. Конан надеялась, что за то время, пока они вместе, жар внутри нее постепенно сойдет на нет, однако ничего подобного не происходило. Оказываясь рядом, Хидан поджигал ее, как спичка бумагу. И все остальное — убийства, кровь, насилие, жестокость этих залитых дождем улиц — отходило на второй план и теряло свою четкость. Это было неправильно. Наверное. Но девушка ничего не могла с собой поделать — тело и эмоции отказывались слушать ее голову. — Да, именно их, — кивнул Сасори. — Она предоставляла весьма специфичные услуги. — Акаруги удалось отыскать ее? — спросила Конан, нарочно облокачиваясь на стол, чтобы отодвинуться подальше от руки Хидана. — Да, насколько нам стало известно, он встречался с ней один или два раза после того, как покинул приют. Думаю, образ жизни сестры оказал роковое влияние на его психику. Если до того момента вселенским злом, подлежащим уничтожению, для него был отец, то после... — Винтики и шурупчики окончательно полетели в разные стороны. — Голем покрутил пальцем у виска, продолжая блистать довольной ухмылкой. Наконец-то дело вошло в ту стадию, когда они с напарником оказались полезными и привлекли всеобщее внимание. Учитывая, что обычно все лавры доставались оперативникам, у него иногда создавалось впечатление, что они с Кукловодом в некотором роде бесполезны. Это раздражало Дейдару, потому что он жаждал всеобщего признания своего таланта, жаждал лавров и аплодисментов. Наверное, поэтому каждое его выступление на публике превращалось в маленькое шоу — в отличие от его сдержанного напарника. — Вполне возможно, что его система ценностей встала с ног на голову. Он начал винить сестру за страдания, испытанные им в детстве. Возможно, даже за убийство отца, которого Акаруги мог даже начать оправдывать. — Ага, типа сестра-шлюха сама папеньку провоцировала. В тринадцать-то лет, хм! И она же виновата в том, что Акаруги впервые замарал руки кровью. — Значит, убивая всех тех девушек, он убивал свою сестру? Мстил ей за отца, которого сам же задушил? — спросил Какузу, который, благодаря своему острому уму, быстрее всех прочих вник в рассуждения и объяснения Сасори. У Конан все слегка поплыло в голове. Неудивительно, что этой чертовщиной занимаются Кукловод с Големом — сама бы она в жизни до такого не додумалась. Это же какие мозги надо иметь и под каким углом вообще на все это смотреть, чтобы прийти к таким выводам! Уму непостижимо! — Все верно, Счетовод, — удовлетворенно кивнул Сасори. — Че за херня вообще? — поморщился Хидан. Ему после объяснений Кукловода ничего яснее не стало. — Меня вообще не интересует, на кой черт он убивал этих шлюх. Лучше расскажи нам, сказочник, почему они не сопротивлялись и как куклы спокойные были, когда он их душил? — Ты что-нибудь слышал про пустоту? — уточнил Кукловод, поджав губы. Бессмертный никогда ему не нравился, спускаться до уровня его интеллекта было неимоверно сложно и противно. — Конечно, слышал, — гоготнул Демон. — Она у него в его тупой башке. Сплошная пустота. — Пошел нахрен, Кисаме! — взорвался Бессмертный. Конан предостерегающе перехватила его сжавшуюся в кулак руку, и Хидан, секунду подумав, все же не стал вставать. — Пустота — это наркотик, на котором сидит половина Амэ. Он отключает все эмоции. Уколоться и забыться, понимаешь? — терпеливо и чуть ли не по слогам продолжил Сасори. — На кой черт он такой нужен? От наркоты положено кайф ловить, а не бревном валяться, — развел руками Бессмертный. — На улицах жизнь далеко не сахар, — подал голос до того молчавший Ворон. — Иногда за право проспать всю ночь, не просыпаясь и не видя кошмаров, люди готовы дорого платить. — Сестра Акаруги плотно на нем сидела, хм. Как и многие другие девушки ее профессии. Глотнул одну таблетку, и тебе наплевать, спереди или сзади тебя имеют, тебе одинаково ровно, — добавил Голем. — Из-за того, что наркотик очень распространен и многие его принимают, токсикологическая экспертиза редко может его выявить. Он, можно сказать, уже впитался в кровь жителей нижних кварталов. По нашей теории, Акаруги заставлял своих жертв принимать пустоту, после чего делал с ними то же, что и его отец с его сестрой. Наказывал их за ее преступление. А потом убивал так же, как убил отца. Они не могли сопротивляться и по сути ничего не чувствовали. Этот человек — трус. Он боялся, что его жертва окажется сильнее его. Или что она вырвется и убежит. Но ненависть была сильнее страха. — Гребаный больной ублюдок! — не сдержалась Конан. Агрессия и ненависть к Душителю — а точнее к тому городу, который породил подобное чудовище — захлестнули ее, девушка едва не плакала. — Конан, тебе лучше выйти, — ровным голосом предложил Лидер. — Твое присутствие здесь необязательно. — Я никуда не уйду! — вспылила она. — Я хочу знать, как эта тварь связана с Саламандрой! Хочу понять, как так вышло, что Харуки попала к нему в руки! — Случай Нашидзен Харуки совершенно особый, — проговорил Сасори, переплетая пальцы. — Она не была его типичной жертвой. Он убивал лишь тех, кто внешне и по образу жизни напоминал ему его сестру. Полагаю, что люди Саламандры вышли на него после его предпоследнего убийства. Возможно, это было просто совпадением, что именно в этот момент им понадобился человек для грязной работы. Идея была неплохая, но нестыковок изначально было слишком много. — Она не его типажа девочка, хм! Когда он проделывал с ней то же, что и остальными, им двигала не ненависть, а слепой ужас — ведь его разоблачили и поймали. Возможно, Саламандре удалось запугать его до такой степени, когда он уже не отдавал себе отчета в том, что делает. — Зачем же Саламандра отвалил ему такую кучу бабла? — спросил Хидан. — В твоей истории, Кукловод, концы с концами не сходятся. Кисаме хотел сострить что-то на тему того, что Бессмертного слишком интересуют концы, но, поймав предостерегающий взгляд Ворона, смолчал. Журавль молча кивнула Итачи, благодаря его. — Потому что это его стиль ведения дел, — развел руками Сасори. — Возможно, он не вполне осознавал, насколько болен Акаруги. И насколько велик его страх. Подобные вещи с ходу очень сложно понять. — А нахера тогда было его убивать после этого? — Он заметал следы, — негромко проговорил Ворон. — После того, как понял, что "Красная Луна" вплотную взялась за это дело и что мы уже наступаем ему на хвост, Акаруги для него превратился в досадную помеху. И его устранили. Таким образом мы лишились нашего главного свидетеля и информатора, и сейчас нам уже не доказать, что Саламандра передавал ему деньги. Кейс давно канул в лету. — А как же показания той тетки и ее работничка? — спросил Демон, сощурившись. — Они могут доказать, что Саламандра связан с Акаруги. — Все, что у нас есть, это ворованные пленки из дома Саламандры, которые в принципе не могут служить уликой, — хмуро произнес Лидер, впиваясь пальцами в спинку стоявшего перед ним стула. — А показаний этих ваших свидетелей будет недостаточно — получится их слово против его. И потом, у Саламандры нет мотива заказывать убийство Харуки. Без мотива все это ничего не стоит. Суд Пяти Городов даже рассматривать это дело не станет, если мы сейчас придем к ним со всем этим. — У Саламандры был мотив. — Ворон поднялся с места. Он выглядел так, как будто едва сдерживался от того, чтобы не взорваться от переполнявшей его информации. — Поподробнее, пожалуйста, — попросил Лидер. Его глаза вспыхнули, он весь как-то вытянулся и приободрился, и Конан улыбнулась. — Помните, я вам говорил о Харуно Сакуре?* * *
По вечерам Амэ превращался в город-призрак. Лучи фонарей и фар, отраженные в сотне луж, витрин и гладких металлических поверхностей зданий, могли сыграть злую шутку с воображением человека. Казалось, что в этом лабиринте теней и света нет ни пола, ни стен — сплошная черная маслянистая жижа, наполненная неверными отражениями, чьими-то пойманными в ловушку зеркал лицами и телами и гротескными силуэтами неуклюжих машин. Если смотреть на город сквозь мутные, давно не мытые стекла, начинало казаться, что он — это огромная бесформенная масса, живая и уродливая, вдыхающая ароматы женских духов и мужских сигарет и выдыхающая выхлопные газы автомобилей. Конан иногда казалось, что ее квартира — это маленькая подводная лодка, погруженная на дно темного ледяного океана, населенного призраками и чудовищами. Но ей почему-то не было страшно. Это были знакомые ей призраки и чудовища, и каждого она могла назвать по имени. Идя по улицам, она не боялась испачкать туфель и не боялась, что к ней вдруг протянутся когтистые жадные лапы из темноты. Она была под защитой, и против того, кто охранял ее покой, не смел в этом городе выступать ни один монстр. Потому что среди них не нашлось бы монстра страшнее, чем тот, что спал с ней в одной постели. От удара кожаной плетки девушка встрепенулась и мгновенно отвела взгляд от окна. Не вовремя ее настигла рефлексия, ой не вовремя. Просто удивительно, как, проведя с ним столько времени, она все еще умудряется иногда уплывать куда-то в своих мыслях. Как будто ей в самом деле ничего не угрожает. Она стояла на коленях на своей собственной кровати, согнувшись пополам и выставив зад навстречу кусачей плетке. Ее руки были вытянуты вперед и прикованы к изголовью, из-за чего очень сильно затекали плечи — они болели потом даже сильнее, чем измученная пятая точка. Но так было нужно. Он любил, когда она слушалась. Он любил, когда она выглядела как последняя шлюха перед ним. Любил оставлять длинные красные отметины от ударов на ее нежной, белой, как бумага, коже. Любил, когда она умоляла его и когда исполняла все его прихоти. А она ненавидела его в эти моменты, потому что никогда прежде не позволяла никому делать с собой что-то подобное. Но больше, чем его, она ненавидела саму себя. Это было похоже на дурной сон. Просыпаясь утром, избитая, измученная (пусть даже и более чем удовлетворенная), она клялась себе, что больше никогда в жизни, ни за что, ни при каких условиях не согласится на нечто подобное. Снова и снова прокручивала в голове все отвратительные и постыдные детали произошедшего и в конце концов оставалась в полной уверенности, что этот раз был последним и что теперь она сделает все возможное, чтобы очиститься и снова стать прежней собой — той невинной Конан, которую любил рыжий парень по имени Яхико. Иногда у нее получалось выдержать пару дней. А если она не виделась с Бессмертным — по крайней мере, не оставалась с ним наедине, — то и того больше. Ее настроение начинало улучшаться по мере того, как с тела сходили отметины от его побоев, и девушка все смелее смотрела в глаза Лидеру, от которого у нее уже не было тайн. Тайны — всего одного, но очень поганого маленького секретика. Конан была уверена в себе, она почти поздравляла себя с победой, а потом… Потом они случайно оказывались вдвоем в каком-нибудь кабинете. Или не случайно и не в кабинете, а в коридоре или на улице. Когда она видела его, когда чувствовала его запах — табака, крови и еще чего-то терпкого, почти невыносимо резкого, от чего у нее как-то странно мутилось в голове и пересыхало во рту, — ее мысли путались и она совершенно теряла контроль над собой. Стоило ему приблизиться, взять ее — да даже за руку! — посмотреть ей в глаза — этим своим самоуверенным, немного бесноватым и полубезумным малиновым взглядом, — и Конан начинала падать куда-то вниз с совершенно бешеной скоростью, от которой закладывало уши и перехватывало дыхание. Она не могла ему отказать, более того — в такие моменты она и не хотела ему отказывать. В ней словно бы просыпалась другая Конан, неистовая, распущенная, неконтролируемая и несдержанная. Она прогоняла прочь невинную девочку с бумажным журавликом в руках и бесстыдно стонала и извивалась в этих жестоких эгоистичных руках. Она делала такое, о чем синеволосая девушка потом не могла вспоминать без горячечного румянца на щеках. Как же ей было принять тот факт, что эта девка и она сама — один и тот же человек? Неужели она в самом деле могла хотеть этого? Неужели она всегда была такой? Неужели для нее уже нет пути назад? И что бы сказал Яхико, если бы узнал? «Это порочный круг, детка, — шептал ей внутренний голос. — Пока ты ненавидишь себя за то, что делаешь, ты будешь с готовностью принимать весь этот срам, потому что будешь считать, что заслуживаешь только этого. Если ты такая плохая девчонка, что тебе так это нравится, то о каких пони и радугах вообще идет речь?» Она вскрикнула еще раз, когда плеть обожгла другую ее ягодицу. Господи, как больно. Невыносимо больно, и именно поэтому — так сладко. После смерти Яхико она дошла до всех своих пределов, и теперь только движение за них могло вызвать в ней хоть какую-то эмоциональную реакцию. И да, это еще одна причина, почему она здесь. Но разве этого ей становится хоть немного легче? — Мне не понравилось, что сегодня на собрании ты опять перечила мне, — проговорил Хидан. Она не видела его сейчас, но могла представить, как на этих словах он резким движением головы отбрасывает назад влажную прядь белых волос, которые лезли ему в глаза. — Ты ведь знаешь, что я не люблю этого. — Знаю, Хидан-сама. — Ты не дала мне ударить Демона, хотя знала, что эта зубастая морда заслужила хорошее напоминание о том, что со мной нельзя шутить. — Да, Хидан-сама. Простите меня. — Не слышу! — Он ударил сильнее, и она вскрикнула, натянув длинные цепочки наручников. Металл зазвенел по металлу, чуть заглушая ее крик. — Простите меня, Хидан-сама. Я просто хотела, чтобы собрание продолжилось, — тонким, рвущимся голосом проговорила она. — В прошлый раз, когда вы устроили потасовку, нам пришлось собираться еще раз после обеда. — Я сам буду решать, как, когда и с кем мне устраивать потасовку, ты поняла? В следующий раз, когда попробуешь остановить меня, достанется тебе. — Еще удар, и она снова стонет от боли, изгибаясь и чуть двигая бедрами ему навстречу. Сегодня на ней только черный шелковый корсет, туфли на шпильке и ничего больше. Иногда он оставляет на ней еще и чулки, но сегодня не тот случай. Он всегда угрожает ей, но она знает, что в присутствии других членов «Красной Луны» он ее не ударит. Не ударит и потом, когда они останутся наедине. И только когда она сама позволит ему, он выпустит пар. Более того — он сам хочет, чтобы она его сдерживала и останавливала, ведь тогда у него будет повод. Повод проделать с ней то, что он делает сейчас. — Я тебя спросил, ты меня поняла, маленькая грязная шлюха? — Он схватил ее за волосы, вынуждая еще сильнее прогнуться в спине и откинуть голову назад. — Поняла, Хидан-сама. Прошу вас! — Просишь о чем? Отпустить тебя? — Хидан дернул сильнее, и на секунду у нее потемнело в глазах. — Нет. Пожалуйста, прошу вас, возьмите меня. Пожалуйста, я так хочу вас. Маленькая Конан с журавликом в руках забилась в самый темный угол своего сознания, закрыв уши ладонями и сгорая от стыда. Но другую Конан было уже не остановить. Она терлась задом о штаны Хидана, благо тот сейчас стоял вплотную к ней, и ее блестящая влажная смазка оставалась на грубой ткани. — Пожалуйста, — повторила она. Плотоядно усмехнувшись, мужчина начал поглаживать ладонями ее горящие от ударов ягодицы, и она чувствовала, с каким трепетом его пальцы касаются красноватых ссадин и содранной кожицы. Как будто он ощупывал некое прекрасное произведение искусства, ища и не находя в нем никаких дефектов. Когда его пальцы начали двигаться внутри нее, Конан негромко застонала от удовольствия. — Да, да, пожалуйста, да, — прошептала она, практически не отдавая себе отчета в том, что говорит. — Прости, что ты сказала? — уточнил он, на мгновение остановившись. — Да, Хидан-сама. Я сказала, что… ооо… пожалуйста, не останавливайтесь, Хидан-сама. Дальше ее голос превратился в неразборчивый лепет. Наручники от резких движений снова зазвенели по перекладине изголовья, но девушка уже практически не чувствовала боли — ни в затекших плечах, ни в стертых запястьях, ни в покрытых ссадинами ягодицах. Но Хидан не был бы собой, если бы позволил ей получить удовольствие так легко. Чувствуя, что его партнерша практически достигла своего пика, он в один момент прервал свою ласку и вытащил пальцы из ее лона. — Нет, нет, нет, пожалуйста, — захныкала она, дергаясь всем телом и тщетно пытаясь вернуть его в себя. — Нет! — В этой комнате правила устанавливаю я, детка, — ухмыльнулся мужчина. — И если я сказал «нет», значит нет. Она задыхалась от охватившей ее досады и злости. Но если сейчас, в разгар их игры, она позволит себе хоть одно резкое слово в его адрес, то не получит вообще ничего. Поэтому нужно было успокоиться и… о господи, как же пусто было внутри, такое ощущение, что там образовалась какая-то дыра, которую срочно нужно было чем-то заполнить. Какая мука, это было даже хуже, чем удары плетью несколько минут назад. Меж тем он обошел ее, сам залез на кровать и, придвинув девушку ближе к изголовью, расположился прямиком между ее рук, благо длина цепочки наручников ему это позволяла. Неторопливо расстегнув штаны, он освободил свой давно вставший член и буквально ткнул им в лицо Конан. — Соси, — несколько флегматично произнес он, но она чувствовала необыкновенное злорадство где-то в глубине его голоса. — Хидан-сама… — пробормотала она, едва не лишаясь чувств от собственного нереализованного желания, которое судорогами сводило ее живот. — Соси, я сказал. Если мне понравится, потом я закончу свою работу с тобой. Ей ничего не оставалось кроме как покориться. Снова. Она снова переступала через себя и поступала так, как никогда бы не поступила прежде. Снова погружалась в эту темную липкую топь, так похожую на марево призрачных огней за ее окнами. Снова делала то, о чем ей завтра будет противно и стыдно вспоминать. Как же разорвать этот порочный круг? Как выбраться из него и вернуть себе гордость и самоуважение? Как?! Она сделала все, что он просил, и он кончил ей на лицо. Какое-то время лежал, обмякший и расслабленный, откинувшись на изголовье, пока она стояла перед ним, скованная, беспомощная, измазанная в его семени, жаждущая того, чтобы он закончил с ней. Жаждущая этого больше всего на свете, потому что больше терпеть сил у нее не было. Желание разрядки стало даже больше и сильнее, чем ее стыд и ненависть к себе, и она была готова уже на что угодно ради этого. — Хидан-сама, — прошептала девушка, чувствуя, что сейчас либо расплачется, либо начнет умолять его. — Знаю, детка, знаю, — кивнул он, выбираясь из-под нее. — Может, вытереть твое очаровательное личико? — Не нужно. Пожалуйста, вы знаете, чего я хочу, Хидан-сама. — Да, птичка, знаю. Не прошло и десяти минут после первой разрядки, как его орган снова был готов к работе. И, кажется, он только начал входить во вкус. Прочертив головкой несколько линий на ее ягодицах (Конан была готова поспорить, что эти линии в точности совпадали со следами от плети), он наконец вошел в нее. Она испытала оргазм практически сразу, ему даже не пришлось долго стараться, и это было так сильно и так пробивающее, что она практически забилась в судорогах под ним, звеня цепочками и вскрикивая. Какое-то время он продолжал двигаться внутри ее, пока не разрядился сам, и только после этого он снял с нее наручники и позволил ей лечь в постель. Они редко спали вместе. Чаще всего после секса кто-то уходил — в зависимости от того, в чьей квартире они находились. Но сегодня на улице было слишком промозгло, а они оба слишком вымотались, и Хидан заявил, что не собирается никуда уходить. Как только исчезли наручники, исчезло и все остальное, и Конан вновь превратилась в саму себя. — Я надеюсь, ты не храпишь по ночам, Хидан, иначе, клянусь всеми богами, я выпинаю тебя спать на балкон. — Не волнуйся, птичка, я сплю тихо как сурок, — ухмыльнулся он, забираясь к ней под одеяло и по-хозяйски притягивая ее к себе. — Ты потрясающе пахнешь. — У меня на лице твоя сперма, извращенец, — прошипела она. — Принести тебе влажную салфетку? — с непередаваемо издевательской интонацией уточнил он. — Принеси себе хотя бы немного мозгов, Хидан. Она закрылась одеялом с головой и больше не отвечала на его реплики. Никогда прежде она не знала, что человек может одновременно испытывать такое глубокое и полноценное счастье и такую лютую ненависть ко всему окружающему. Что же ей было делать?