My Rainy Bird (или 50 оттенков красного)

I'm evil knocking at your door I'm evil making you my whore I don’t mind if you take what's yours but give me mine hey where are you going? I wasn't through I'm gonna have my way with you The Pretty Reckless, “Sweet Things”

Бессмертный вполне оправдывал свое прозвище — его выздоровление шло полным ходом, и врачи могли только разводить руками, не понимая, как это тело, еще полторы недели назад состоявшее из отдельных кусков плоти, скрепленных меж собой нитями медицинских швов, могло уже самостоятельно садиться, есть, ходить на костылях и материться так, что краснели даже медбратья. Эта же чрезмерная активность, несколько поубавившая свои обороты после того, как у Хидана отобрали костыли, стала причиной того, что все — и медперсонал, и сам пациент — считали дни до назначенной главврачом выписки. Мужчина постоянно был всем недоволен: слишком грубыми простынями, протертыми до дыр поколениями болящих до него, спертым воздухом в непроветриваемой палате, которую он регулярно под завязку наполнял густым табачным дымом, чей запах даже привыкшие ко всему санитарки называли тошнотворным и склизким, невкусной больничной едой, которую он сперва не желал брать в рот, а потом, ругаясь на чем свет стоит, поглощал холодной и слипшейся в комки, и, конечно же, обращением персонала. В первый же день он довел до слез медсестру, пришедшую сменить ему бинты, а на второй чудом не схлопотал рецидив в виде второй раз выбитой челюсти, наткнувшись на менее чувствительную и трепетную даму. С тех пор к нему в палату заглядывали исключительно медбратья, получавшие какое-то особенное удовольствие, по живому отдирая присохшие марлевые повязки с быстро затягивающихся швов Бессмертного. С ними у него шутить не выходило — сквозь поток отборнейшей брани, лившейся из его рта, язвительные комментарии просто не успевали проскочить. Единственным человеком, чье появление на пороге своей палаты он воспринимал без взрыва ярости или нарочитой грубости, была Конан. — Вы можете хоть как-то на него повлиять? — строго спрашивала пожилая медсестра у понурившейся молодой женщины. Ее седые волосы были аккуратно, волосок к волоску, уложены под шапочкой, белый халат туго обхватывал ее худощавую, но статную фигуру. Рядом с ней Конан никак не могла избавиться от желания заискивающе улыбаться и беспрестанно кланяться. — Приношу вам свои искренние извинения, Тоноко-сан. — Один мужчина производит столько же шума, как целое детское отделение. Я такого безобразия не видела ни разу за сорок лет работы. — Она сложила руки на груди и осуждающе покачала головой. Конан в это время отчаянно пыталась подобрать более мягкий вариант фразы «На больных людей не обижаются». — Либо вы с ним разберетесь, милочка, либо оставшиеся три дня до выписки мы продержим его на успокоительных, как бешеное животное. — Я разберусь, — торопливо воскликнула та, мгновенно представив, каким непредсказуемым может быть эффект от воздействия дополнительных медицинских препаратов. — Прошу прощения еще раз. — Я уже начинаю жалеть, что доктора вытащили этого придурка с того света, — вздохнула Тоноко. — Они ведь его буквально по частям собрали. Конан закусила губу, чтобы не начать извиняться в третий раз. Но, к счастью, медсестру кто-то позвал, и она отошла, величественная и прямая, как столп, несущий на себе весь вес этого невеселого заведения. Проводив ее глазами, Журавль выдохнула и со стоном опустилась на скамейку для посетителей, уронив голову на руки. То, что с Хиданом будут проблемы, она предвидела. С ним всегда были проблемы. Только прежде за него не приходилось краснеть ей. Она не знала толком, что здесь делает. Зачем взяла на работе затянувшийся отпуск за свой счет, зачем приходит сюда почти каждый день, зачем навещает этого мужчину, похожего на запертого в клетке зверя. Если бы мог, он бы давно разгрыз свои бинты и швы и сбежал бы ночью через окно. Но он послушно оставался здесь и ждал ее каждый день. Его нарочитое безразличие не могло обмануть ее — она видела, как загорались его глаза и как растягивались в улыбке тонкие губы, когда он видел ее. Если бы Конан думала обо всем этом чуть больше, то даже могла бы предположить, что он все еще торчит здесь именно потому, что она приходит к нему. И что он терпеливо ждет ее каждый день, поедая остывшее «ослиное дерьмо», как он именовал местную кухню. Она тоже ждала этих встреч. Видя, как затягиваются раны на его мощном теле, ощущая, как он крепнет и поправляется с каждым днем, женщина испытывала невероятные по силе эмоции, часть из которых можно было бы назвать восторгом, часть — облегчением. После того, как смерть забрала у нее Яхико, она постепенно свыклась с мыслью, что оную победить невозможно. Что она безжалостна, непреклонна и неуязвима. И что она рано или поздно заберет всех, кого хоть раз коснется ее гнилостное дыхание. Хидан был первым человеком, кто бросил старухе вызов. Кто отказывался просто так сдаваться, склонять голову и объявлять себя побежденным. Он дрался с ней остервенело и яростно, своей жизненной силой и бушующим в нем неугасимым пламенем отгоняя ее прочь. И он побеждал. В той схватке, которую Конан считала загодя проигранной, он побеждал — и делал это с такой только ему присущей наглостью, что ею невозможно было не восхищаться. И все же выслушивать постоянные жалобы на его поведение Журавлю порядком надоело. — Могу ли я как-то на него повлиять? — пробормотала она, поудобнее перехватывая лямку тяжелой сумки на плече. — Вот и узнаем. — Где тебя носило весь день? — Этим недовольным восклицанием он встретил ее, едва она вошла в палату. — А что, ты скучал? — рассеянно фыркнула женщина, быстрым взглядом охватив оставшийся за ее спиной коридор и только после этого заперев за собой дверь. — Конечно, скучал, птичка, — возмутился Хидан, дергая снова подвешенной в гипсе ногой. — С тех пор, как эти ублюдки забрали у меня костыли, здесь вообще нечем заняться. — Они их забрали после того, как ты выбил поднос из рук медбрата, — напомнила Конан, пряча улыбку, вызванную красочным воспоминанием. — Нет, ты серьезно? — Кое-как приподнявшись на руках, он сел почти вертикально. Женщина на несколько секунд залюбовалась игрой его мышц под тонкой тканью больничной рубахи. — Думаешь, вот этой хреновиной так просто управлять? — Он снова помотал из стороны в сторону загипсованной конечностью. — Зато я знаю другую хреновину, которой ты управляешь просто прекрасно, — перейдя на заговорщический шепот, заметила Конан, но прежде чем он сумел понять, о чем она, женщина легко и почти радостно рассмеялась и покачала головой, с глухим звуком уронив сумку со своего плеча на пол. — Что у тебя там? — Подгоняемый любопытством, Хидан свесился с правой стороны кровати, упершись одной ладонью в пол, а другой обхватив металлическое изголовье своей койки. — Сюрприз, — расплылась в загадочной улыбке Конан. — Ты знаешь, на тебя опять жаловалась старшая медсестра. Сказала, что ты шумишь, мешаешь работать и ведешь себя как невоспитанный мальчишка, которому давно никто не устраивал взбучку. Судя по мгновенно прозвучавшему цветистому ответу Хидана, взбучку тут надо устраивать не ему и он бы этим лично занялся, если бы не был прикован к кровати «этим ублюдочным пыточным сапогом». Журавль, уже привыкшая фильтровать его речь, пропустила мимо ушей весь мат и проклятия, уяснив самую суть — Бессмертный себя виноватым не чувствует, извиняться не собирается и в гробу видал всех, кто попытается его переубедить. — Да что ты говоришь? — подняла брови женщина, не переставая улыбаться. Улыбка не сходила с ее лица все утро и весь день, пока она собирала необходимые вещи и настраивалась на предстоящую встречу. Она прежде и представить не могла, что подобное может вызвать в ней такую бурю восторга и предвкушения. Прежде она бы трижды подумала и трижды отказалась бы от этой затеи, но, все эти дни созерцая Хидана таким… беспомощным и в то же время таким притягательным в этой своей мнимой беспомощности, Конан постепенно пришла к выводу, что если не попробует сейчас, то не решится уже никогда. Что там говорила Сакура? Нужно взять все в свои руки и посмотреть, что выйдет? Почему бы и нет в конце концов. В крайнем случае всегда можно будет позвать санитаров. — Давай признавайся, птичка, что ты мне принесла! — Оттолкнувшись от пола, он снова выпрямился, мгновенно поймав равновесие. У женщины потеплело в животе, и она поймала себя на мысли, что откровенно любуется его пружинистыми движениями. И что безмерно соскучилась по прикосновениям этих мускулистых рук. На мгновение ей даже захотелось махнуть рукой на свой план и поддаться искушению снова сыграть по его правилам. Он уже не однажды намекал ей, что вполне здоров для более… интенсивной терапии, но Конан каждый раз находила благовидные предлоги, чтобы избежать этого, опасаясь, что Бессмертный все-таки переоценивает свои шансы. — Если ты умрешь подо мной, я тебе этого никогда не прощу! — возмущенно заявила она в самый первый раз, и он в ответ хохотал так громко и долго, что начал задыхаться. К ее счастью, ни тогда, ни теперь он не мог встать с кровати и взять то, что было ему желанно, как он это делал обычно. На костылях — а особенно теперь, без оных — далеко ему было не убежать. — Закрой глаза, Хидан, — проворковала Журавль, ощущая себя практически всемогущей из-за того, что он не мог подняться на ноги и смотрел на нее снизу вверх. — Ты дашь мне что-то сладенькое? — мгновенно оживился он, с удовольствием и готовностью зажмуриваясь. Конан на мгновение замерла, погрузив руку в темные недра своей сумки. Бессмертный выглядел совсем как ребенок, которому пообещали положить конфету на язык. И он доверял ей. Не стал задавать лишних вопросов, спорить или препираться. А ведь он понятия не имел, какую игру она затеяла… Что ж, его доверчивость его и погубит. Пухлые губы Журавля растянулись в довольной улыбке, и она снова выпрямилась, извлекая из сумки две пары наручников — добыть оные не составляло никакой сложности и стоило ей всего одной подписи на бланке Какузу, который, помимо всего прочего, отвечал в «Красной Луне» за выдачу оружия и амуниции. — Дам тебе то, чего ты, безусловно, заслужил, вымотав нервы всему реанимационному отделению, — прошептала она, поднимая чуть повыше юбку-карандаш, и грациозно оседлала замершего в предвкушении Бессмертного. Не став ждать развития сюжета, Хидан обхватил ее за спину, наклоняя к себе и все еще не открывая глаз. Не разрывая жаркого поцелуя, Конан переплелась с мужчиной пальцами, вынуждая его завести одну руку за голову. Она так долго все это продумывала и так много переживала по поводу того, что будет, если ее маленькая хитрость не удастся, что когда дошло до дела, в голове у нее не осталось ни одной лишней мысли. Короткий металлический щелчок, потом с промежутком в несколько секунд еще один, и женщина отпрянула назад, задыхаясь от собственной храбрости и безнаказанности. — Что за… — Бессмертный наконец распахнул свои малиновые глаза, но в них пока что отражались только растерянность и легкая досада. — Конан, что за херня? — Повторюсь. — Ее голос звучал немного натянуто и тонко, женщина изо всех сил старалась сдержать порыв немедленно все прекратить, извиниться и признаться, что за такую наглость заслужила немедленного и жесткого наказания. — Ты вел себя как капризный, невоспитанный ребенок и знатно потрепал нервы многим хорошим людям, которые всего-то хотели тебе помочь. — Конан!! — Он дернулся вперед, и цепочки наручников жалобно зазвенели по металлической перекладине изголовья. — Отвяжи меня немедленно! Его злость подействовала на нее странным образом — до этого момента Журавль была уверена, что стоит ему разок повысить голос и она тут же сдастся, но вместо этого Конан ощутила прилив адреналина и вдохновения и сбросила охватившую ее в первые секунды робость. — Ты многим действуешь на нервы, Хидан, — певуче протянула она, подходя с левой стороны — той, где у него был гипс. — Ты головная боль всего отдела. Пэйн и Какузу считают тебя бешеным гамадрилом, которого легче пристрелить, чем выдрессировать. — Ее остро заточенные коготки притворно ласково схватили его за бок, чертя сперва белые, но потом быстро наливающиеся краснотой полоски на коже. — Дейдара спит и видит твою голову у себя над камином, а его напарник с большим удовольствием бы написал о тебе целый научный труд. Что-нибудь вроде «Психопаты в естественной среде обитания». — Она вонзила ногти чуть глубже, и от ощущения, как Хидан напрягся и дернулся в сторону под ее рукой, у нее закружилась голова и сладко подкосились колени. — Я уж молчу про Кисаме и Итачи… — Женщина присела на корточки возле кровати, с неподдельным интересом изучая оставленные на коже Бессмертного следы. Словно во сне, она наклонилась и прикоснулась к ним губами. Кожа была теплая, а там, где набухали тонкие царапинки, даже горячей. Проведя по ним языком, Конан ощутила соленый привкус. Бессмертный задышал чаще и снова дернулся, пытаясь освободиться от оков. — Эти двое считают тебя конченным ненормальным и моральным уродом, каких еще свет не видывал. — Клянусь тебе, птичка, что когда я освобожусь от этих треклятых хреновин, я тебе покажу небо в алмазах! — сквозь зубы процедил он, пепеля ее взглядом. Эта угроза почему-то совершенно ее не напугала. — Я благодарю всех богов, Хидан, — задыхаясь от охватившей ее беспричинной эйфории, проговорила Журавль, жестко схватив его за подбородок и дернув на себя, — что юная мисс Харуно не видела твою мерзкую рожу. Иначе бы она никогда не согласилась сотрудничать с нами, и дело Душителя повисло бы точно так же, как… — Она не договорила, свободной рукой сжав поверх ткани больничной рубашки его член. Бессмертный от шока и возмущения даже потерял дар речи. Происходящее выходило за все мыслимые и немыслимые рамки. Еще никогда в своей бурной и полной разного рода приключений жизни он не оказывался в подобной ситуации. Его мужское эго восставало против такого хамского обращения, но только проблема была в том, что, кажется, восставало не только оно. И дело было даже не в том, что Конан делала своей рукой, а в том, как она при этом выглядела, какое впечатление производила. Каким неожиданно низким и хриплым стал ее голос, какой стальной блеск появился в глазах и как хлестко, наотмашь, били его срывающиеся с ее губ насмешливые оскорбления. Он хотел, чтобы она продолжала, хотел посмотреть, насколько далеко хватит духу зайти его прежде такой скромной и покорной пташке. И при этом — не мог вот так просто взять и признаться ей в этом. Его уязвленное мужское самолюбие ревело как раненый вепрь, а нечто более глубинное и сокровенное довольно порыкивало и выпускало когти, как огромный барс, которого впервые в его жизни кто-то рискнул почесать за ушком. — Но знаешь, кто пострадал от твоих выходок больше всех остальных, а? — изогнула бровь разгоряченная женщина. — Кому чаще всех доставалось, когда у тебя было плохое настроение, и кому пришлось отвечать за все твои дурацкие выходки, потому что все вокруг внезапно решили, будто этот человек как-то с тобой связан и несет ответственность за то, что твердит этот язык без костей и на чьи лица опускаются эти тяжелые дубовые кулаки? Говоря о его губах, она обвела их по контуру подушечкой пальца, ощутив легкое покалывание белой щетины, практически незаметной из-за своего цвета. У Конан кружилась голова от пьянящего чувства вседозволенности и безнаказанности. Вот как, наверное, он чувствует себя, когда заставляет ее делать то, что ему нравится. Женщина вынуждена была признаться себе, что подчинять ничуть не менее захватывающе и возбуждающе, чем подчиняться самой. Она снова забралась на его кровать, встав на четвереньки и прогнувшись в спине. Чтобы не запачкать простыни, Журавль старалась не касаться их обувью и держала туфли на высоких каблуках на весу. Если бы Хидан захотел, он бы одним резким толчком спихнул ее на пол, потому что позиция у нее была более чем неустойчивая. Но беловолосый лежал смирно — то есть, конечно, он дергался в своих оковах и изрыгал проклятия, но при этом каким-то образом умудрялся практически не касаться ее, когда она сама этого не хотела. — Я с первого дня знала, что в этой головенке правят бал безумные черти, — хрипло рассмеявшись, произнесла женщина. — Я видела отблески их дьявольских костров в твоих глазах. Я всегда знала, что ты ненормальный. И поэтому меня так тянуло к тебе. Я думала, что заслуживаю только тебя. Что ты станешь моим наказанием за то, что я не уберегла Яхико. И так и было… Чертов ты засранец, Хидан, так и было, мать твою! — С этими словами она вонзила ногти ему в грудь и с силой провела ими вниз. Мужчина зарычал от боли, напрягшись всем телом. На глубоких царапинах выступили капельки крови. — Конан, послушай… — Он говорил тихим и внешне совершенно спокойным голосом, но от него у Журавля по спине побежали мурашки. — Я даю тебе последний шанс. Отпусти меня сейчас же, и я сделаю вид, что ничего этого не было, хорошо? Что ты не приковала меня к кровати, как последнюю шлюху, и что не упоминала при мне имя этого рыжего слабака, который бросил свою женщину одну в этом дерьмовом мире! — Но так и есть! — Конан покачнулась, чувствуя себя так, будто выпила лишнего. — Сегодня ты моя шлюха, Хидан. А Яхико меня бросил. И теперь у меня во всем этом огромном мире нет никого, кроме твоей ненавистной белобрысой морды. Никого… С этими словами она резким движением задрала его больничную рубаху, а потом наклонилась и накрыла влажными теплыми губами его стоявший колом член. Он застонал, бессильно откинув голову на сдавленную и твердую, как камень, подушку. Чертова девчонка вертела им как хотела. Она не слушала его, она говорила то, чего он не желал слышать, она терзала его тело и истязала его душу, и даже не привыкший думать и чувствовать Бессмертный понимал, что между ними сейчас происходит нечто совершенно особенное, от чего раньше, как выясняется, они бежали оба… — Какого хрена ты остановилась?! — В этом восклицании чувствовалась непритворная и почти детская обида. Конан отстранилась, усмехаясь и вытирая блестящие от слюны и смазки губы. — Немедленно вернись на место! — Сегодня я не подчиняюсь твоим приказам, Хидан. — В ее голосе звенел металл. — Я долго терпела то, что ты делал со мной. То, как ты использовал меня для удовлетворения собственных прихотей и потакания своей извращенной похотливой натуре. Но всему когда-нибудь приходит конец. И поэтому сегодня командую я. И либо ты будешь послушным мальчиком и получишь свою конфетку, либо отправишься спать голодным. — Я не собираюсь потакать твоим идиотским затеям, Конан… — прошипел он, на что она лишь рассмеялась, откинув голову назад и поведя плечами. — Так не потакай, милый мой! Сбрось меня! Поставь на место! Укажи женщине, где ей следует быть! — Она легонько, но ощутимо сдавила его твердый член, и с его губ снова сорвался стон. — Вспомни, как ты первый раз поимел меня. Там, на чердаке. Я попросила тебя помочь мне и сказала, что мне нужно встряхнуться. Я не просила меня трахать! — На этом возгласе она одним движением расстегнула кнопочную блузку, открыв его шальному и почти уже ничего не соображающему взгляду свою полную тяжелую грудь, поддерживаемую тугим кружевным лифчиком. — Дак кто ж в здравом уме откажется-то… — совершенно резонно заметил Бессмертный, на мгновение забыв о том, что находится в цепях, забыв о саднящих царапинах на груди и о том, что секунду назад яростно просил отвязать его. — Я и подумать не могла, что мне так понравится. — Блузка соскользнула с ее плеч и мягко спланировала на пол. Он довольно ухмыльнулся, и тогда женщина, нахмурившись и чуть помедлив, вдруг отвесила ему тяжелую и звонкую пощечину, от которой его голова мотнулась в сторону. Но на этот раз его вспыхнувший взгляд был полон не ярости, а азартного воодушевления. — Я что-то не то сказал? — уточнил он, облизнувшись и устроившись поудобнее. — Мне не понравилось, как ты смотрел на меня, — пояснила она. — И то, о чем ты подумал. Ты меня не дослушал. — Теперь я готов слушать. — Госпожа. — Что? — Теперь я готов слушать тебя, госпожа. — Улыбка изогнула ее чувственные губы, и Хидан сглотнул от нетерпения, мгновенно вспомнив, где эти губы были минуту назад. — Значит, хочешь сыграть со мной в мою же игру? — оскалился он, снова натянув цепочки. Изголовье больничной койки жалобно заскрипело, но Конан и бровью не повела. — Думаешь, ты уже достаточно высоко летаешь, птичка? — А ты сам мне сам скажи, — мурлыкнула она, снова наклоняясь над ним и одним ловким движением скользнув всем телом по головке его твердого, как камень, члена. Но не успел Хидан в полной мере насладиться этим прикосновением, как за ним тут же последовала острая вспышка боли — незаметно вытащенным из-за резинки чулка лезвием женщина провела по его плечу, снова пустив ему кровь. — Когда ты… — Он оборвал сам себя, почувствовав холодный металл на своих губах. — Если припомнить, сколько раз я мечтала вырвать твой поганый язык, то, наверное, не хватит пальцев на руках и ногах, чтобы подсчитать, — сквозь зубы выдавила Журавль. — Но каждый раз меня останавливала мысль о том, до чего он хорош в деле. Ну знаешь, когда не разговаривает. Наклоняясь все ниже к его лицу, она в конце концов накрыла его губы своими, и он с жаром ответил ей. Ее налитая грудь в колючих черных кружевах задевала его свежие царапины, и тягучая пульсирующая боль сливалась с дарящим острое наслаждение ощущением языка Конан в его рту. — Таким ты мне нравишься больше, — усмехнулась она, наконец отстраняясь. То, что женщина сама была уже возбуждена не на шутку, было совершенно очевидно. Будь это не так, она бы, вероятно, еще какое-то время помучила его, но сейчас все происходящее было ей в новинку, и у нее отчаянно и сладко кололо в промежности, она едва могла держать себя в руках. Когда она подняла юбку, под которой как бы случайно не оказалось нижнего белья, и, направив Хидана в себя, опустилась на него, это движение вышло гладким и легким, как если бы нож вошел в раскаленное масло. Впрочем, внутри она как раз таким маслом себя и чувствовала — плавилась и стекала по краям. И — хотя ей хотелось немедленно ускорить темп и поскорее снять электрическое напряжение, разлившееся по ее венам, она намеренно двигалась так медленно, как только могла, с нескрываемым наслаждением наблюдая за мукой на лице Бессмертного. — Быстрее, черт тебя дери, — наконец не выдержал он, морщась и медленно зверея от невозможности ускориться самому — мешали гипс и наручники, он был словно растянут между ними. — Разве так просят вежливые мальчики? — улыбнулась Журавль, демонстративно изучая несколько подпорченный маникюр и продолжая при этом умопомрачительно медленно двигать бедрами. — Конан!.. — Не-а. — Она остановилась вовсе, перенеся вес тела на колени и чуть приподнявшись, как бы собираясь совсем уйти. — Конан-сама, — едва слышно, сквозь зубы, прошипел он. — Не слышу? — Конан поднесла ладонь к уху, манерно отставив мизинец. — Что ты сказал, мой милый? — Конан-сама, черти бы вас задрали, драгоценнейшая вы моя госпожа. Если ваша прелестнейшая задница немедленно не начнет двигаться быстрее, то ваш покорный раб сломает ко всем хренам эту кровать, и тогда вы, милейшая моя певчая птичка, пожалеете, что сегодня вообще открыли клювик! Находясь на пике возбуждения, Журавль уже не могла смеяться, хотя ей и очень этого хотелось. Горячие волны перекатывались внутри нее, стягиваясь в тугие узлы, готовые в любой момент полыхнуть белым пламенем и поджечь все вокруг. Еще всего несколько толчков, быстрых, рваных, и Хидан тоже выгнулся в блаженной судороге, жаром охватившей его пах. В эту же секунду раздался жуткий грохот, сопровождаемый треском и хрустом. Первой панической мыслью Конан было то, что кто-то сломал дверь, решив узнать, что же такое громкое и звучное происходит в палате реанимации. Инстинктивно девушка прижалась к груди Бессмертного, даже забыв, что тот был в наручниках. Спустя полминуты изумительно глубокой и полноценной тишины у нее над ухом раздался хриплый и полный невероятного восторга голос Хидана: — Детка, кажется, у меня перелом гипса. Осознание сказанного пришло к Журавлю не сразу. Она еще какое-то время просто лежала на груди своего пленника и бездумно хлопала глазами. В голове не было ни единой мысли, стерильная и прекрасная пустота. Потом разорванные белой вспышкой оргазма нейронные цепи восстановились, и женщина села, а потом оглянулась через левое плечо. Подвязки, удерживавшие ногу Хидана на весу, оборвались, и при падении гипс разломился примерно пополам, открыв ее взгляд кусочек неестественно белой кожи, покрытой тонкими волосками. — Эй, у вас все нормально? — раздался напряженный голос Тоноко за дверью. — Вы не против, если я войду? — Против, — в ужасе пискнула Конан, скатываясь с Бессмертного на пол и начиная торопливо натягивать на плечи скинутую блузку. — Юбку поправить не забудь, — флегматично напомнил ей сверху Хидан. — Чего? — Она подняла на него ничего не соображающий взгляд. — У тебя юбка до ушей задрана, птичка. Будет не очень здорово, если ты откроешь доброй докторше в таком виде. — В таком ви… О боже! — Журавль снова вскочила на ноги и бросилась к своей сумке за ключом, потом метнулась обратно к кровати. Ключ едва не выпал из ее неловких дрожащих рук, но потом дело пошло на лад. Но как только Хидан оказался свободен, он тут же сграбастал ее и сжал в объятиях. — Пусти, пусти меня, ненормальный! — Она попыталась отбиться от него, но у нее, конечно же, ничего не вышло. У Бессмертного затекли руки, но хватка была по-прежнему, как у бульдога. — Знаешь, птичка, я еще никому такого не говорил. И не думал, что когда-нибудь скажу, — совершенно не обращая внимание на ее бесплодные попытки вырваться, задумчиво произнес он. — Но тебе бы я позволил быть сверху. И не только в постели. — Я не понимаю… Пусти, Хидан, правда, мне нужно привести себя в порядок, ну Хидан! — Будь тут твой рыжий, он бы сказал что-нибудь сопливое и сахарное. Но я так не умею, ты уж меня прости, птичка. Она перестала отбиваться, медленно сообразив, о чем именно он говорит. — Хидан, ты… — Я хочу, чтобы ты всегда была рядом, ясно? Снизу, сверху, как захочешь. Мне все равно, и я приму любой расклад, хотя второй вариант меня таки не слишком устраивает, но ради тебя — к черту все это. Слышишь, птичка? Слышишь меня? Он гладил ее по волосам, и ей не верилось, что минуту назад он лежал здесь прикованный, а она пока еще неумело изображала из себя госпожу, поигрывая лезвием в остро заточенных коготках. Как одно могло вязаться с другим? Как что-то, начавшееся с грубого, почти животного секса в провонявшей пылью и старостью комнате, могло закончиться чем-то подобным? Могла ли она в самом деле доверять ему? Могла ли доверять своим чувствам? И что за странное выражение появилось в этих малиновых глазах? Впервые они о чем-то просили ее. И впервые она хотела согласиться не потому, что он принуждал ее к этому, а потому, что сама страстно и искренне того желала. Когда Тоноко вернулась с запасным ключом и открыла таки злосчастный замок, то застала двух любовников сидящими молча и глядящими друг на друга с таким глубоким и невыразимым чувством, что ей не хватило духу начать ругаться на них за беспорядок и сломанный гипс. Медсестра ничего не сказала и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.