My Rainy Bird (или 50 оттенков красного)

нанизаны звуки на тонкую нить ты можешь связать меня, можешь убить меня это вовсе не будет смущать я, может быть, даже не буду кричать не жалей меня, будь жесток моя кровь — томатный сок моя кровь — клюквенный мусс мне не холодно, я не боюсь… Flёur, «Жертва»

— Да, Какаши-сенсей, я поняла. Да. Хорошо, буду ждать вашего звонка. Да, до связи. Сакура отключила телефон и, отложив его в сторону, сделала долгий прочувствованный выдох. Телефонный разговор по зашифрованному каналу занял у нее почти целый час. Начальство требовало отчет еще и в письменной форме, потому как прежде чем обратиться к главе Конохи, нужно было иметь на руках нечто повесомее рассказа из третьих рук. Судя по всему, веселое застолье вместе с новыми друзьями, на которое девушка уже морально настроилась, отменялось. Нужно было все закончить и отправить сегодня, чтобы уже завтра Коноха могла вынести данный вопрос на рассмотрение вышестоящим. Говоря, что вооруженная поддержка будет готова через пару дней, Сакура, конечно, немного преувеличивала. Девушка на самом деле понятия не имела, сколько времени понадобится, чтобы повернуть колесо той огромной махины, которая называлась бюрократическим аппаратом. Если Коноха просто приведет сюда людей, без согласования с советом Пяти Городов, это может быть воспринято как акт агрессии. В свою очередь этот совет еще нужно было собрать, а такое масштабное событие совершенно точно привлечет внимание их противника. И Саламандра вполне может что-нибудь предпринять. Что именно, ей думать не хотелось, и она, как могла, гнала от себя эти неприятные мысли. Нужно было ехать в «Сладкую вишню», там было оборудование и все ее предыдущие заметки по делу Саламандры и Душителя, которые они с Итачи не так давно вместе пересматривали в поисках зацепок. Работа сама себя, к сожалению, делать не собиралась. «Я еще успею отпраздновать», — утешила себя Сакура, гася свет в кабинете Пэйна, где он разрешил ей остаться и закончить свои переговоры. Было, конечно, немного обидно, что все сейчас развлекаются и в кои-то веки отдыхают на полную катушку, а она вынуждена заниматься делами, хотя не меньше прочих заслужила эту передышку, но Харуно сумела себя убедить, что такие мысли деструктивны и бесполезны и что ее промедление может обернуться им всем большими проблемами — пусть даже на самом деле это едва ли было так, учитывая, сколько времени они уже потеряли попусту, пока искали зацепки и ходили по кругу. Она заметила движение боковым зрением. Рефлексы сработали быстрее разума — девушка отскочила назад, выхватив из-за пояса табельное оружие, которое ей на минувшей неделе выдал под расписку Какузу. Отточенным движением взвела курок и коротко сказала: — Я буду стрелять. Ни с места. — Не стреляй, пожалуйста, — произнес знакомый голос, и из полумрака неосвещенного коридора выступил Кисаме. В руке у него была бутылка вермута. — Господи, ты с ума сошел что ли? — простонала Сакура, опуская оружие. — Я была готова тебя пристрелить. — Это я заметил, — кивнул он. — Прости, я вообще-то не хотел подкрадываться. Выключатель остался в том конце коридора. — Мужчина махнул рукой назад. — Я думал подойти и постучаться в дверь, а ты уже вышла. Короче, mea culpa. — Если бы я снесла тебе голову, тогда бы и поговорили, кто виноват, — покачала головой девушка. Адреналиновый всплеск уже проходил, но у нее все равно мелко дрожали пальцы. Еще полминуты назад она была уверена, что в темноте затаился враг — кто-то из людей Саламандры или продажных полицейских, которые знали, что это именно она, Харуно Сакура, вывела «Красную Луну» на их кровавый след. Она была настолько в этом уверена, что у нее даже мелькнула шальная мысль, будто Кисаме все это время работал на полицию или на мафию. Нечто подобное было настолько пугающе тошнотворным, что она не могла думать об этом дольше пары секунд. Не было на свете ничего хуже, чем предательство человека, которому доверяешь. — Что ты тут делаешь? — спросила она, убедившись, что ее никто не собирается убивать. — Подумал, что тебе будет одиноко одной, — пожал плечами Демон, улыбаясь. — Все ведь там пьют и развлекаются. И Итачи в том числе. А ты тут одна-одинешенька. — И что, тебе стало меня жалко? — фыркнула Сакура, направляясь в сторону выхода из здания. Мужчина пристроился рядом с ней. Он был крупнее своего напарника, и рядом с ним девушка ощущала себя особенно хрупкой и слабой. Хотя при желании знала, как заставить любого рыдать от боли — в свое время многочасовые тренировки под руководством Какаши-сенсея сделали из нее настоящего профессионального бойца. — Я просто решил составить тебе компанию. И принес это. — Демон поднял бутылку, в которой плескался вермут. — Не знал, что ты любишь, так что взял наугад. Девушки обычно уважают подобные напитки. Харуно остановилась на полпути, сложила руки на груди и, изогнув бровь, поинтересовалась: — Ты так пытаешься со мной подружиться? Или все еще надеешься, что я передумаю и брошусь к тебе в объятия? — Не буду спорить, — ухмыльнулся Демон, не отказывая себе в удовольствии окинуть взглядом ее ладную девичью фигурку, — я был бы совсем не против такого развития событий, но в отличие от нашего Бессмертного кретинизмом головного мозга не страдаю и намеки понимаю с первого раза. Дама сказала, что не хочет, значит останемся друзьями. — Ладно, — кивнула Сакура, открывая дверь и выходя на лестницу, ведущую к выходу из здания. — Я поверю тебе. Но только потому, что Итачи говорил, будто ты надежный. — Да я вообще рубаха-парень, — расплылся в улыбке Кисаме, едва что не стукнув себя в грудь. — Милая, в нынешние времена нужно жить сегодняшним днем. То, что они задумали… То, что мы задумали… Операция по захвату, Саламандра, связанный у наших ног, просит прощения и обещает исправиться… Как думаешь, каковы шансы, что нас всех не перебьют в процессе? У девушки от таких слов на пару секунд отшибло дар речи. Потом она нахмурилась, тряхнула волосами, от которых все еще едва уловимо пахло цветочным шампунем, и заявила: — Такие мысли ни к чему хорошему не приведут. Мы же еще живы, так ведь? Нас тысячу раз могли поймать и еще тысячу — убить просто так. Но не убили и не поймали. Тебе не понять, ты смотришь изнутри, а я вот вижу снаружи. Вы — команда. Самая безумная и странная из всех, которых я видела на своем веку, но все же. Если бы мне дали выбирать, на кого я бы сделала свою ставку в этой безумной игре, я бы поставила на вас. Вы не боитесь Смерти и не пытаетесь ее обмануть. Вы смотрите этой старухе прямо в ее черные глазищи и смотрите так, что она не смеет поднять косы. Вот в чем дело, Кисаме. Не в удаче, не в силе, не в судьбе. Только в том, что никто из вас не боится сражаться там и с теми, перед кем спасовал весь остальной мир. Сила признает только силу, и будь я проклята, если найдется в этом мире хоть кто-то, кто сумеет вас перебороть. — За это нужно выпить. — Впечатленный Кисаме ловким движением фокусника достал из своей сумки два пластиковых стаканчика. — Серьезно? — смешно наморщила нос Сакура. — Ты даже это предусмотрел? — Все для тебя, цветочек. — Передавая ей стаканчик, Демон как бы невзначай погладил пальцами ее кисть, но девушка решила сделать вид, что не заметила этого. Внутри у нее спорили два голоса — один твердил, что она параноик и что Демон в самом деле пытается исправиться и просто быть милым с ней, а другой, выдирая на себе волосы, вопил, что она круглая дура и что прямо сейчас нужно позвонить Итачи и попросить забрать ее отсюда. Но второй голос был недостаточно убедителен, и Харуно его проигнорировала. Они выпили по стаканчику, потом еще по одному, и алкоголь окончательно притупил ее чувство опасности. На крыльце их отдела, куда они вышли, было прохладно, и Сакура накинула на плечи свою кожаную куртку. Короткая юбка не слишком грела, и у девушки скоро начали мерзнуть колени, но она, будучи уже под градусом, отнеслась к этому почти философски и не подумала поискать местечко потеплее. Кисаме закурил и предложил ей тоже. Харуно сперва сомневалась, но потом кивнула и взяла сигарету. Она не слишком часто курила, но, как правило, с алкоголем сигареты сочетались просто отлично, так что она не стала себе отказывать в этом маленьком удовольствии, тем более что все остальные члены ее команды сейчас развлекались где-то там без нее. И даже Итачи не подумал вернуться или посидеть с ней (размышляя об этом, она уже и думать забыла про то, что час с лишним назад сама лично выставила его отсюда, заявив, что он будет только мешать ее важным переговорам и что они обязательно увидятся позднее). — Откуда ты? — спросила вдруг девушка, затягиваясь горьковатым табачным дымом и прищуривая глаза. — Я? — рассмеялся Кисаме. — Почему тебя вдруг это заинтересовало? — Я же шпионка, — ответила она, выпустив белую дымную струю в сторону от его лица. — Я сразу слышу, когда у людей выговор отличается от местного. Ты не из Амэ, верно? — Верно, — кивнул он, опершись на металлическое ограждение крыльца, где они сейчас стояли. — Я из Кири. Это далеко отсюда, на востоке. — Я знаю, — кивнула Сакура. — Это ведь один из Пяти Городов. Почему ты оттуда уехал? — Не пришелся ко двору. — Было видно, что ему эта тема неприятна, и девушке нравилось давить на больную мозоль, как будто отплачивая ему за все те минуты смущения и неловкости, которые он заставил ее испытать. — Кем ты был до того, как приехал сюда? — продолжать выспрашивать она, пристально буравя его взглядом из-под полуопущенных ресниц. — А это так важно? — Демон развернулся спиной к перилам и облокотился на них, откинув голову назад и выдохнув табачный дым через нос. — Не важно, но интересно, — повела плечами девушка. — Работал на одну контору, которая заставляла меня делать всю грязную работу. Ну знаешь, этого убрать, того подвинуть, третьего сместить. — Ты был наемным убийцей, верно? — не моргнув глазом, спросила она. От выпитого приятно кружилась голова, и темное прошлое Кисаме совсем не пугало ее. — Вроде того, — помолчав, ответил он. — Все было неплохо, пока мне не пришлось убить кое-кого… важного для меня. — И… ты убил? Кисаме повернул к ней голову и внимательно вгляделся в лицо девушки. Большие зеленые глаза смотрели на него без насмешки или укора, в них светилось сочувствие и понимание, и это были те самые чувства, которые он совсем не готов был там увидеть, а потому не знал, как реагировать и что делать. — Я выполнил порученную работу, — наконец коротко ответил он, а потом отпил прямо из бутылки примерно половину оставшегося там. — Это ничего, — произнесла Сакура, светло улыбнувшись ему. — Наше прошлое не определяет того, кто мы есть. — Ты в самом деле так думаешь, цветочек? — недоверчиво хмыкнул он. — Да, — уверенно кивнула она. — Мы в любой момент можем все изменить, если захотим. И никто не вправе судить человека за то, что он сделал когда-то давно при каких-то там обстоятельствах. — А за что же тогда можно его судить? — поинтересовался Кисаме, снова наполняя ее бокал и вышвыривая пустую бутылку. — За то, что он делает прямо сейчас. В эту самую секунду, — твердо произнесла она, устремив взгляд куда-то вдаль. Потом покачнулась на внезапно ослабевших ногах и глупо улыбнулась: — Послушай, я так много не пила, пожалуй, со старшей школы… В смысле я и сейчас в школе, но это уже не настоящая школа, а так… Ну ты меня понял. — Цветочку переборщили с поливом? — усмехнулся Демон. — Вроде того. Слушай, пожалуйста… Я должна была закончить отчет… Ох, уже ничего не соображу, конечно. Отвези меня к Итачи, пожалуйста. — Может, просто домой и все? — предложил он, позволяя ей опереться на себя, чтобы спуститься с крыльца на парковку, пустую и освещенную ярким электрическим светом. — Нет, я… я обещала ему, что приеду. Не хочу нарушать обещание, понимаешь? — Ладно, я сейчас поймаю такси. Сакура сонно улыбнулась и кивнула. Алкоголь действовал на нее расслабляюще и усыпляюще: ей вдруг пришло в голову, что Кисаме вовсе и не был таким плохим парнем, каким она его себе навоображала. И что то, что случилось в ее клубе… было не более чем взаимным недопониманием или чем-то в этом духе. Девушка настолько быстро себя в этом убедила, что когда они садились на заднее сидение подъехавшей машины, она без всяких задних мыслей прильнула к плечу Демона, продолжая размышлять о том, какой у Итачи хороший друг и как здорово, что он приехал ей помочь. Тот же в свою очередь явно не ожидал такого спонтанного проявления признательности, потому как сперва совершенно не знал, как ему на это реагировать. И довольно долго колебался, думая, какой адрес назвать водителю. В итоге, сделав выбор, он четко обозначил место назначения, а потом, когда они уже тронулись с места, приобнял разомлевшую Сакуру за плечи и вдохнул запах ее волос, несколько подпорченный табачным дымом, но все равно сладкий и будоражащий. Демон не чувствовал себя пьяным — полбутылки вермута лишь немного его взбодрили, не более того. Чтобы напиться до невменяемого состояния, ему потребовалось еще раза три по столько же. А вот его спутнице явно было достаточно — судя по всему, мисс Харуно не злоупотребляла спиртным в повседневной жизни, а потому оно оказывало на нее мгновенный и вполне очевидный эффект. Когда они приехали и Демон расплатился с таксистом, его спутница уже успела слегка подремать и потому, когда он вывел ее из машины, не слишком ориентировалась в окружающем пространстве, все еще наполовину пребывая в спящем состоянии. — Где это мы? — наконец спросила она, сладко позевывая и цепляясь за локоть Кисаме. — Где этот бар, куда они все пошли? — Идем со мной, милая. Скоро ты забудешь обо всех барах, — ответил ей он. Сакура не вполне поняла, что он имел в виду, но ее затуманенный алкоголем мозг решил, что лучше вообще не думать, а просто подождать дальнейшего развития событий. Она не совсем понимала, зачем они зашли в какой-то сарай, который на поверку оказался чем-то вроде маленького магазина, в котором им за деньги продали ключ с биркой. Не понимала, почему у бара, где должен был ее ждать Итачи, не было вывески, а только номер на двери. И уж точно она совсем не поняла, почему в этом баре не оказалось ни барной стойки, ни бармена, а только пара кресел, старый телевизор и большая, видавшая виды кровать, застеленная старым покрывалом. — По-моему, ты ошибся адресом, — совершенно резонно заметила Сакура. Попыталась отойти от Кисаме, который едва что не волоком ее сюда притащил, потому как ноги юной шпионки отказывались ей повиноваться, но он не позволил ей. — Нет, не ошибся, — возразил Демон, поворачивая ее к себе и крепко удерживая за спину. — Все хорошо, все правильно, не волнуйся. — Но мы же ехали к Итачи, — напомнила она, все еще не понимая, что происходит. — Итачи — это мой парень. Я люблю его, ты знаешь? Он очень… очень… Эй, что ты делаешь? Мужчина, прижав ее к себе, поцеловал ее в шею. Его губы были жесткими, а прикосновения — грубыми, нетерпеливыми. Чувствовалось, что он очень давно себя сдерживал и больше этого делать не намерен. — Не надо, — пробормотала Сакура, упершись кулаками ему в грудь. — Отпусти меня, пожалуйста. Пожалуйста, мы же друзья, да? — Какие к чертовой матери друзья? — сквозь зубы процедил Демон, на мгновение оторвавшись от нее. — Я мечтал поиметь тебя с той минуты, как увидел верхом на том мужике. И я знаю, что ты тоже этого хочешь. Я видел. — Нет… — Из-за выпитого мысли путались в голове, уступая место каким-то странным, безумным инстинктам. Ее тело, чей голос прежде стыдливо замолкал перед голосами разума и чувств, теперь не слушало их. Оно ликовало и требовало, чтобы его продолжали ласкать, чтобы его целовали, чтобы им овладели — здесь и сейчас. И никогда прежде Сакура не была так с ним не согласна. Она пыталась отбиваться, но была слишком слаба и слишком пьяна для этого. Демон расстегнул блузку на ее груди, дорвавшись до мягкой налитой плоти, и она не могла сдержать стонов — пусть и протестующих, но полных постыдного удовольствия, — под его ласками. Он не хотел просто овладеть ею, он хотел ощутить и поглотить ее полностью, просмаковать каждый уголок ее тела, прекрасно понимая, что больше такого шанса у него просто не будет. Все происходящее казалось ей дурным сном, и какая-то часть ее разума уже успела убедить себя, что как только она проснется, все это наваждение сгинет. Потому что в реальной жизни она никак не могла предать Итачи. Она слишком сильно его любила, чтобы допустить даже мысль о подобном. Все это было просто ночным кошмаром, воспаленным бредом ее подсознания, не более того. Его руки были везде, она ощущала прикосновение его кожи на своем теле, его язык внутри своего рта, его напряженную плоть, трущуюся о ее нижнее белье. Он целовал ее с таким жаром и нетерпением, словно она была единственным, чего он жаждал всю свою жизнь, и эта мысль казался ей странной, пусть и билась на самой дальней границе ее затуманенного сознания. Потом был громкий удар — двери об стену, как выяснилось позже. Сакура не поняла, что толком случилось, просто вдруг тяжесть тела Кисаме, давившая на нее и вжимавшая в постель, исчезла. Стало неожиданно холодно и пусто, и девушка свернулась в клубок, пытаясь вернуть утраченное тепло. И лишь спустя несколько долгих, наполненных затуманенной рябью ее сознания секунд она поняла, что происходит. Демон лежал на спине и даже не пытался что-либо сделать — или уже не мог. Итачи нависал над ним сверху и методично, хладнокровно и безжалостно наносил один удар за другим, превращая лицо своего некогда напарника и лучшего друга в бесформенную кровавую маску. Именно звук ударов кулака об обезображенную плоть и привел Сакуру чувство. Хмель мгновенно слетел с нее, и она, не решаясь вмешаться или как-то остановить Ворона, просто съежилась на кровати, стягивая блузку на груди и беззвучно всхлипывая. От Демона мало что осталось. Он был еще жив и даже мог передвигать ногами, когда Итачи вздернул его на ноги и вытолкнул на улицу, но его лицо превратилось в кровавую маску, черно-красную и оплывшую. Когда за ним захлопнулась дверь, Сакура могла поклясться, что слышала, как он скатился с лестницы. Но это перестало ее заботить спустя мгновение — когда Ворон, чуть шатаясь, приблизился к ней и кровь напарника все еще капала с его сжатых кулаков. В его глазах она видела только тьму, и эта тьма собиралась поглотить ее целиком. То, что случилось с Кисаме, было лишь бледной тенью того, что заслужила за свой проступок она. Девушка, прикрыв глаза, коротко выдохнула, позволяя страху полностью раствориться внутри ее. Что бы ни произошло дальше, это уже не имело значения. И она знала почему. И поэтому когда Ворон, дойдя до кровати, вдруг тяжело опустился рядом с ней и сел на пол, она не нашла в себе ни сил, ни слов, чтобы задать самый главный и единственный имеющий сейчас смысл вопрос. Саламандра, Красная Луна, Коноха, Амэ — все потеряло смысл, все поблекло на фоне того, что происходило здесь и сейчас. Не было больше Сакуры, шпионки и тайного агента, не было Итачи, детектива и мастера допросов. Была только эта ночь, кровь Кисаме на полу и его слюна на ее коже. Остальное мгновенно превратилось в какой-то фантасмагорический призрак, который не имел ни смысла, ни причин, ни достаточного веса, чтобы значить хоть что-нибудь. — Знаешь, почему меня выслали из Конохи, Сакура? — спросил Итачи после минуты тягостного молчания. Она знала, но голос не подчинялся ей, поэтому девушка помотала головой. Ворон, конечно, не мог этого видеть, потому что сидел спиной к ней, но, казалось, что его особо и не интересует ее ответ. — Меня обвинили в убийстве моего двоюродного брата, который по иронии судьбы также являлся моим лучшим другом. А это было очень серьезное обвинение. Наша семья редко выносит свои внутренние дела на суд общественности, но иногда мне кажется, что такой суд был бы справедливее. — Чуть поморщившись, словно от боли, Итачи откинулся чуть назад и поднял сухие напряженные глаза к потолку. — Наказание за преступление против семьи может быть только одно — смерть. Мой собственный отец, как глава клана, приговорил меня. Меня бы выпотрошили как рыбу на заднем дворе, если бы не мать. Она бросилась отцу в ноги и умоляла меня помиловать. Мне кажется, она ни о чем прежде его не просила, и он просто не смог ей отказать. Смертную казнь мне заменили на сто ударов плетьми и пожизненное изгнание. Коноха отвергла меня, как живой организм отвергает мертвую плоть. И я оказался здесь. Сакура беззвучно плакала, склонив голову, и слезы капали с лица ей на измятую юбку. Она не понимала, зачем он говорит ей все это именно сейчас, но не смела прервать его. Ей было бы проще, если бы он кричал на нее — ударил, обозвал последними словами, проклял. Если бы он вел себя так, как должен вести себя любой нормальный мужчина, чье доверие только что самым мерзким образом было обмануто. Но вместо этого он рассказывал ей о своем прошлом, и от ужаса непонимания у нее по спине бегали холодные мурашки. — Они оправдали тебя, — с усилием выдавила из себя она. — Смерть твоего брата была признана самоубийством. С тебя были сняты все обвинения, но твоя семья не смогла связаться с тобой, чтобы сообщить об этом. Ты можешь… можешь вернуться домой, Итачи. — Нет, это не так. — Ей показалось, что он улыбается. — Ведь я в самом деле убил его. Не сдержавшись, она всхлипнула вслух и торопливо зажала себе рот ладонью. В тускло освещенной комнате мотеля, в который ее привез Кисаме, пахло пылью, потом и смертью. Итачи медленно поднялся с кровати и обошел ее, встав напротив Сакуры. Она подняла на него полные слез зеленые глаза, но даже не попыталась отстраниться или закрыться от мужчины. Даже сейчас, читая по его лицу, что именно он намерен сделать с ней, она не могла заставить себя сопротивляться. Чувствовала себя, верно, так же, как чувствует кролик, перед которым медленно развертывает свои кольца огромный удав. Какое-то время он молчал, внимательно изучая ее — ее бледно-розовую кожу, нежную и мягкую, как лепестки цветов, ее губы, сейчас такие красные и распухшие от чужих поцелуев, ее встрепанные волосы, ее глаза, плечи, грудь и все остальное, что несколько минут назад принадлежало другому. Итачи знал, что ему нужно сделать. Он знал, что сможет, потому что делал это уже не раз. Но отчего-то медлил, и сам не мог найти причину своего промедления. Вместо этого он заговорил снова. — Когда я попал в Амэ, у меня не было ничего. Я болтался по улицам, никем не признанный и никому не нужный. Жизнь потеряла для меня всякий смысл. Я начал участвовать в кулачных боях — туда брали без разбору всех, кому была не дорога собственная шкура. Наверное, я надеялся, что рано или поздно они убьют меня. Но отчего-то все выходило с точностью до наоборот. Потом меня заметили. Разные люди стали нанимать меня для выполнения той грязной работы, которую больше некому было доверить. И я делал это — без малейших сомнений или зазрений совести. И делал так хорошо, что скоро обо мне заговорили на самом верху. Передо мной встал выбор, я должен был решить, играть мне белыми или черными. За правительство или за Саламандру. Но уже тогда я достаточно долго вращался в обществе самых элитных негодяев Амэ, чтоб знать — неважно, какой цвет ты выберешь, потому что обе партии ведет один и тот же игрок. Поэтому я поставил все, что у меня было, на красное. — Он криво улыбнулся своей удачной метафоре. — И оказался под началом Пэйна. Ты знаешь, какую работу я выполнял для него? Она качнула головой. Слезы безостановочно текли по ее щекам, а он все никак не мог себя заставить отвести взгляд от ее огромных, пылающих золотой зеленью глаз. — Я говорю с теми, кто что-то знает. Наш клан отличался очень традиционным подходом к воспитанию детей. Я с детства постигал азы искусства дипломатии — наравне с кэндо и каллиграфией. Я мог уболтать любого и заставить его делать то, что мне было нужно. Отец говорил, что я обладаю какой-то сверхъестественной властью над людьми и их разумом. Как будто гипнотизирую их, ввожу в транс, погружаю в некую иллюзию. И тогда они делают все, что я захочу. Итачи медленно опустился на корточки перед девушкой и положил ладони на ее голые колени. Ее кожа была холодной и сухой, и где-то на периферии его сознания мелькнула мысль о том, что он так и не закрыл дверь на улицу после того, как выставил отсюда своего напарника. — Я знаю, как заставить людей говорить. А еще я знаю, как сделать так, чтобы они молчали. Сакура тихонько всхлипнула и вцепилась в скомканную простынь. В груди горячо и сильно пульсировало бешено колотящееся сердце. Большими пальцами Итачи поглаживал ее чуть разведенные колени, и ей казалось, что она задыхается в этой душной тесной комнатушке. Хотелось кричать, но она не смела. Он не мог понять, что с ним происходит. Он знал, что должен сделать — знал это с того самого момента, как увидел их обоих здесь — в том самом грязном мотеле, куда Кисаме всегда приводил своих шлюх. Но почему-то не мог. Время тянулось вокруг него раздражающе медленно, словно тугая жевательная резинка. Почему она не сопротивлялась? Почему не оправдывалась, не кричала, не пыталась сбежать? Почему, глядя в эти глаза, он не видел в них ужаса, стыда или мольбы? Если бы только она дала ему повод, напомнила, что она точно такая же, как все они — дешевая, продажная, гонящаяся за сиюминутным удовольствием, — тогда он бы не медлил и не сомневался. Но она сидела перед ним неподвижно и смотрела на него так, что все внутри него переворачивалось. Может быть, поэтому он вспомнил о Шисуи именно сейчас? Итачи медленно, сам себе не веря, развел в разные стороны ее колени. Они поддались почти без усилия, и короткая обтягивающая юбка Сакуры поползла вверх по бедрам, собираясь в складки. Она прерывисто выдохнула и чуть прикрыла глаза. Итачи подался вперед, почти касаясь ее лица. — Скажи, Сакура, разве тебе не страшно? — спросил он, и его шепот горячей змейкой обвился вокруг ее шеи. От нее пахло весенними цветами, свежо и чисто. Так пахло в цветущем саду за его домом в Конохе. Этот запах сводил его с ума, лишал воли и разума. Как можно было сопротивляться, когда она была так близко, такая покорная, тихая и маняще сладкая? — Мне страшно, — едва слышно выдохнула она. — Мне страшно, что ты уйдешь и оставишь меня здесь одну. Что бы ты ни собирался делать, сделай это. Только не уходи. Пожалуйста, не бросай меня. Вот теперь в ее голосе звучала мольба. Но совсем не та, которую он ожидал услышать. В голове Итачи окончательно все смешалось. Он пытался напомнить себе о том, что увидел здесь. О том, что она предала его и предпочла другого. По законам его клана и этого жестокого города, предательство не прощалось. Оно смывалось кровью. Он пытался взять себя в руки, снова стать тем человеком, кто вонзил клинок в сердце лучшего друга. Но глаза Шисуи таяли где-то в отдалении, он больше не помнил их, не помнил, что случилось той проклятой ночью, когда лучший друг вложил в его руки нож и впервые о чем-то попросил. Не отдавая себе отчета в своих действиях, Итачи скользнул руками выше по бедрам Сакуры. Нащупав под ее юбкой кружевную резинку трусиков, он нетерпеливо и резко дернул ее на себя. Девушка ойкнула едва слышно, потому что его ногти больно царапнули ее кожу, и обеими руками вцепилась в его плечи, выгибаясь навстречу. Ее запах захлестнул его с головой, и все растворилось в нем — ярость, ненависть, жажда расплаты и возмездия. Итачи почувствовал, что тонет и что ему совершенно не за что ухватиться, потому что повсюду была только она — и он жаждал ее всем своим существом. Он повалил Сакуру на кровать, сжимая ее плечи до синяков. Ее розовая кожа наливалась красными соками и пульсировала под его руками. Девушка нетерпеливо, судорожно стянула с него его черный пуловер и, притягивая мужчину к себе, скользнула холодными тонкими пальцами по рытвинам шрамов на его спине. От этого ощущения у Итачи по хребту пробежали мурашки. Никто прежде не касался знаков его позора и ненависти его семьи. Он никому этого не позволял. А с ней, здесь и сейчас, даже не подумал об этом. Собираясь поцеловать ее, он вдруг с ужасом подумал, что сейчас, верно, каким-нибудь образом почувствует, что этих губ уже касался другой. Ощутит чужое присутствие на той, кого до сей поры считал неприкосновенно своей. Но этого не случилось. Губы Сакуры были нежными, мягкими и горячими. И на них был только ее вкус и ничей больше. Когда он с лязгом расстегнул ремень с металлической бляшкой, она что-то сказала. Ему пришлось переспросить ее еще раз, потому что слух подвел его. — Я сказала, что у меня это первый раз, — повторила она, нещадно краснея. На мгновение он замер, не в силах поверить, что она говорит правду. Она была слишком хороша собой и слишком притягательна, чтобы до сих пор никто не позарился на этот сладкий цветок. — Я берегла себя для другого, — с легкой печалью в голосе проговорила девушка, видя его сомнение. Она отвела глаза и закусила губу, стыдясь своего признания. — Но сейчас он не имеет никакого значения. Пожалуйста… не делай мне больно. — Никогда. — Это обещание сорвалось с его губ прежде, чем он успел его обдумать. Он взял ее нежно и так осторожно, как только позволяли ему бушующие в его груди эмоции. Итачи чувствовал, как девушка дрожит под ним, ощущал напряжение, сковывающее ее движения. Будь он чуть менее возбужден, то предложил бы ей остановиться. Сказал бы, что она не готова и что он не хочет, чтобы все было вот так. Только это была бы неправда. Он хотел, чтобы все было именно так. Хотел собирать губами слезы с ее щек, хотел толчками вдавливать ее в измятую грязную постель дешевого мотеля, хотел, чтобы она всхлипывала от боли, но всякий раз, как он пытался отстраниться и отпустить ее, хваталась за него так, словно он был последней соломинкой в бушующем вокруг нее океане. И когда она кончила — невнятно, сумбурно, быстро, — он позволил себе еще пару минут не останавливаться, глядя на то, как отражается тусклая лампочка мотеля в ее широко раскрытых глазах. Когда Итачи откинулся на бок рядом с ней, девушка повернулась к нему, ничуть не смущаясь своей порванной блузки и задранной почти до талии юбки. В полумраке мотеля детали все равно были едва различимы, а она не чувствовала в себе потребности прикрываться. Что бы ни случилось сейчас между ними, в этом не было абсолютно ничего грязного или постыдного — а уж она навидалась за два года работы в стриптиз-баре и того, и другого. Ей хотелось сказать мужчине, что она любит его и что никогда бы не позволила Кисаме сделать то, что только что сделал он. По крайней мере, она сама сейчас была глубоко в этом убеждена, напрочь забыв о том, что было между ней и Демоном полчаса назад. Итачи молчал и смотрел в потолок. Внутри он был совершенно пуст. В нем не осталось ни боли, ни злости, ни обиды. Все вымыло, выжгло подчистую горячей белой волной. Он уже и не помнил, как и почему оказался здесь, и ему было совершенно на это наплевать. Потом, подумав кое о чем, он снова наклонился над Сакурой, и она устало и нежно улыбнулась ему. Проведя пальцами по внутренней стороне ее бедер, он собрал немного свернувшейся крови. Девушка покраснела, ей показалось это странным и неловким — но при этом почему-то жутко сексуальным. Итачи меж тем растер маленький темно-багровый сгусток между пальцами и задумчиво поднес их к лицу, вдыхая сладковато-резкий запах. По законам его клана и этого жестокого города, предательство не прощалось. Оно смывалось кровью.