***
На ужин Гарри спустился как в оцепенении. Озарение, пугающее и простое, никак не шло из головы. И решение — тоже казалось простым. Связь между творцом и созданием — хрупкая. Чуть сожми и порвется. Не успевшее встать на ноги «дитя» тут же умрет, лишившись защиты. Но Том не «дитя», даже не гомункул. Том неотличим от человека. Но а что если это и на него… «Разве ты не этого хотел? — зло огрызнулся сам на себя Гарри, едва сдерживая желание нервно разгрызть губу. — Вот тебе и шанс исполнить предназначение». Даже если разрыв связи не убьет Темного лорда, то точно ослабит. А слабого проще добить. Перед глазами встало бледное как смерть лицо Тома с невыносимо синими глазами — смотрящими непонимающе. Застывшими. Гарри поплохело и, кажется, он все-таки прокусил губу. Рот наполнился ржавой вязкостью. Дурак. Гарри тут же чертыхнулся, чуть сбиваясь с шага и касаясь рукой лица — привычно скастовать заживляющее. Чуть дальше, стоило спуститься пару ступенек, в стене виднелся проход в столовую. В таком виде появляться точно нельзя. Гарри замер, так и не отняв от лица ладонь, неуверенный. Сможет ли он решиться, если увидит Тома? Его лицо. Он ведь может оборвать связь прямо сейчас. Это просто — стоило ему узнать о ее наличии, по дневникам Бетельгауса он смог научиться ее ощущать. В самом деле, проще не бывает. Это даже пугало. Пугал вдруг вернувшийся контроль — над другим. В ритуале все было учтено — надо лишь отвергнуть то, что сотворил. Магия откликнется. Я отвергаю. Нет, я… я не… Гарри молчал, не способный увидеть хоть что-либо перед собой. — Хочешь стоять тут, пока еда не заплесневеет? — появился в проходе Том, заставляя Гарри вынырнуть из бездонного водоворота мыслей, растерянно моргнуть. И глаза, ясные, синие, до обидного понимающие, заставили Гаррино сердце ухнуть в беспросветную пропасть. — Если опять болит голова, то тем более надо поесть и принять лекарство. Он не сможет. При всем желании — не сможет. И правда — дурак. — Ты в самом деле хочешь, — Гарри замялся, сминая рукав в ладони, что он несет? — поесть со мной? Но почему-то ответ казался важным. Том недоуменно поднял брови — но все он, Мордред побери, понимал. Гарри знал это. Немножко чувствовал. Поэтому и ждал ответа на эту ужасную глупость так требовательно. Почти умоляюще. Снова чувствуя себя потерянным ребенком, который искренне верит словам родителей, что все хорошо, а потом плачет в своей комнате, слушая отголоски крика на кухне. Они врут ему? Почему? Он что-то не понимает? Он виноват и поэтому они не говорят? Он больше не знал, во что верить. Суждения, которых он придерживался, то, на что он потратил свою жизнь — все раздробило последними днями в пыль. Это все была правда или очередная ложь? Волдеморт — настоящий? А Том? А может, вдруг подкрался к горлу нервный смешок, он просто не выдержал и крестражи свели его с ума? Он бредит, сгнивая в одиночестве в запертом доме, пока они вытягивают по капле жизнь из его коченеющего тела. Разве может быть хоть что-то правдой? — Ох, горе, тебя ж качает. И очки забыл, — удержали его чужие руки. Гарри отвернул голову, ненавидя себя всеми фибрами души. Он размазня, он знает, но Т… никто не должен видеть его таким. Не сейчас. Он наспех вытер лицо ладонью, слишком сосредоточенный, чтобы скидывать руку Тома. Тот мягко заметил со смешком: — Думаешь, я стал бы просить Кричера накрывать на стол, если бы не хотел провести ужин вместе? — Откуда я знаю, чего ты хочешь, — огрызнулся Гарри, себе под нос больше, все еще разглядывая узор на обоях. Нереальность происходящего кружила голову. Он чувствовал пряный запах оладий, видел кусочек столовой и чайничек, исходящий паром. Чувствовал прикосновение на плече. От всего этого веяло так давно забытым спокойствием — и мозг отторгал, не способный понять. Гарри, ты чуть не разодрал себе горло меньше недели назад, ты помнишь? Как ты видел их в последний раз — совсем недавно? А как сидел на грани сознания, пока кровь из запястий стекала по желобкам ритуального зала, помнишь? Оно, что… правда закончилось? — Ну, в отличие от некоторых, свои желания я стараюсь проговаривать. И конкретно сейчас я очень голоден, так что предлагаю прекращать стоять в дверях, — потянул его внутрь Том, и Гарри без пререканий пошел за ним. Теплую сухую ладонь хотелось сжать крепче — вцепиться намертво, как в моток ведущей из темноты лабиринта нити, чтобы и через пятьдесят лет пальцы не разжали. Поверить, что она настоящая. Том отпустил его руку, садясь на свое место, и Гарри не стал. Дал ладони выскользнуть, чувствуя облегчение от закончившегося прикосновения — и острое сожаление, где-то глубоко внутри. Ему так хотелось верить, что все взаправду. Его звонок Луне. Тонкс, подсылающая Римуса шпионить из окна, издеваясь то ли над мужем, то ли над Гарри. Том, в конце концов. Но было так страшно — ошибиться. Ужин смазался в тягомотное молчание. — Что такое? — спросил негромко Том, и Гарри замер, прекращая медленно возить по тарелке салат. Он едва ли его попробовал — от ощущения пластмассовости кусок в горло не лез. Даже лекарство Гарри едва смог проглотить. Его мерзость сегодня чувствовалась будто незнакомой. Чувства подводят его или, наоборот, указывают на правду? С каждой секундой Гарри чувствовал себя все более взвинченным. — Ничего, — покачал он головой, не узнавая своего голоса. Он отвратительно врал — но «меня кроет, потому что я не понимаю, настоящий ли ты или проделка кольца, чтобы сломить мое сопротивление» звучало еще отвратительней. Об этом было больно думать. Находиться здесь, все меньше чувствуя тело своим — больно тоже. — Доедай и пойдем делиться успехами, кто что узнал. — Том вытер салфеткой рот, произнеся это спокойно. И ничего не сказав про Гаррину ложь. Этот такт, почти забота, лишь сильнее выбили его из себя. Никто не будет себя так с ним вести. Он не вызывает желания заботиться. Это ненастоящее. Ненастоящее. Он скоро умрет? Вдруг раздался приглушенный неравномерный стук, достаточно громкий, чтобы нарушить царящую за столом идиллию. Том чуть нахмурился, поинтересовавшись: — Кто мог к тебе прийти? Стук — яростный и злой — был прекрасно слышен в столовой, и все-таки происходил настолько издалека, будто из другого мира. Гарри, едва способный думать под мешаниной из мыслей, с трудом понял, что это стучат в дверь. — Не знаю. Я никого не жду. — А вдруг что-то важное? Тот молоденький Малфой? Гарри, все это время неосознанно вцепившийся в вилку, чуть ослабил хватку, наконец узнавая. Тревога и подспудное беспокойство стали понемногу ослабевать. Кошмар. Это знакомо. — Не открывай. Откроешь, и случится что-то ужасное. Так всегда происходит. Гарри видел это. Проживал сотни раз. И даже если не откроешь — все равно случится. А потом — просыпаешься в холодном поту. Даже если это кошмар в кошмаре — когда-нибудь страх выкинет тебя из последнего сна. Наконец-то. Стук прекратился так же резко, как и начался, оставляя после себя тишину, наполненную лишь тиканьем настенных часов. Том пожал плечами: — Ну, в любом случае, кажется они ушли. А потом в дверях появился силуэт и Гарри повернул голову. И вскочил, с грохотом опрокидывая стул. Шрам клеймом впился в висок, ослепляя на один глаз. «Отец!» Джеймс Поттер стоял на пороге столовой, смотря дикими глазами на Тома. Настоящий. Все настоящее.***
За вспышкой авады случилось две вещи: загорелся рунами периметр, замедляя луч, а в Джеймса понеслось два ответных заклятия. Через миг вторженец с шумом упал, опрокидывая с тумбочки телефон. Он не двигался — ни через секунду, ни через пять. — Он… мертв? — выдохнул Гарри едва слышно, не сводя с распростертого на полу мужчины распахнутых глаз. Сердце стояло в горле. Том кинул диагностическое, не подходя. — Еще жив. Жив. Хорошо. Гарри тяжело оперся рукой на спинку ближайшего стула. Вцепился до белых костяшек в дерево, чувствуя, как по телу вместе с дрожью разливается слабость. Голова пульсировала, и мир перед глазами шел кругами. Отец здесь. Ведет себя, как обычно, старый ублюдок. Будто и не было всех этих лет. На поднявшийся вокруг шум из шагов и голосов — «так Сириус не шутил про маггловскую сигнализацию?» — у Гарри уже просто не было сил реагировать. Он просто застыл с закрытыми глазами, переживая накатывающие волны боли и слабости. В какой-то момент стоять стало чуть легче — руки, теплые и ласковые, обхватили его, разворачивая носом в чужую шею, и поддержали, помогая не упасть. Гарри… Гарри вжался сильнее, сгребая рубашку у Тома на спине мертвой хваткой. — Его уже нет, все закончилось, — различил он шепот, но от чужих слов только ближе к горлу подступила слабость. Как будто слова медленно растапливали плотину, на которой все держалось. Гарри прикусил губу, жмурясь и утыкаясь лбом Тому в плечо. Держись. Держись. Он застыл, балансируя по самой грани. Откуда-то из-за спины он различил голос Тонкс — наверное, прибыла с опергруппой — и как Том что-то ей отвечает, но ему просто не хватало усилий вслушаться. Все это было так далеко. За пределами теплых рук и пахнущей чем-то освежающим рубашки. Том легко потормошил его за плечо. — Дойдешь сам или постоим еще? Гарри с трудом отодвинулся, как можно медленней дыша. Все хорошо. Хорошо. Хо-ро-шо. — Д-дойду, — выдавил он, коря себя за проявленную слабость, но первый же шаг вышел неуверенным, неловким — Том подхватил его снова, качнув головой. Как они дошли до первой же двери, Гарри совсем не заметил. Красно-золотая комната Сириуса привычно зарябила в глазах — и все-таки спокойствие, так тщательно выстраиваемое, треснуло. Сонный Сириус успокаивающе гладит по голове трясущегося в его объятиях Гарри, свернувшегося калачиком поверх одеяла. А подросток всхлипывает, задыхается, не может успокоится, лишь подталкиваемый в этот бездонный омут мягким движением руки по спине. Тихо блестит золото, вшитое в шторы, горит настольная лампочка, обрамляя все мягким розовым светом, а он черпает до капли, он достигает дна, пока слезы не заканчиваются, пока всхлипы не прекращаются. Пока костер эмоций не утихает, утомленный, прогоревший без новых дров до угольков. «Ну как, Сохатик, полегчало? — бормочет успокаивающе крестный, а потом касается его плеча, стремясь отодвинуть. Гарри замирает испуганным зверем. — Эй, не пугайся так, мелкий. Холодно же, давай под одеяло ко мне». Кровать — знакомая. Руки, обнимающие его крепко, но заботливо. Красный рассеянный свет. И его — начинает снова трясти, как в лихорадке. От наслаивающихся воспоминаний. От застарелой боли, которую они с собой тянут. — Удобно? — На тихий вопрос Гарри смог ответить лишь кивком. Вжался в чужие объятия, пытаясь спрятаться у другого на груди. Он был уже слишком большим, чтобы помещаться в руках. Мягкие поглаживания по голове как будто снимали с его сердца пыль слой за слоем — вытаскивая все больше. Заставляя ухнуть глубже. И Гарри потерялся.***
Это Рождество. Дом Блэков украшен тяжелыми ветками старых елей, мерцающим в тусклом свете атласом лент и вычищен до блеска. Бродяга с лаем катает хохочущего от скорости Гарри на спине, Дора носится с сердитыми криками по коридору, пытаясь их догнать, а бабушка Вал раздраженно прикрывает глаза; и молчит, будто это ее не касается. Рядом с ней напыщенно сидит с книгой и белым воротничком белобрысый Драко — их с Гарри представили только утром. Его родители, высокие и важные, стоят в кругу других взрослых, разговаривающих о чем-то взрослом и скучном, улыбающихся. К наступающему Сочельнику они все собираются за одним столом, звенят бокалы, льется вино и смех, горят свечи разноцветными огоньками. Гарри по-быстрому запихивает в себя вкуснейший десерт Кричера и выпрыгивает из-за детского стола, уносясь обратно в коридор. Теперь, когда все собрались в столовой, коридор кажется тихим и пустым. Сириус находит его через пять минут, тихонько колупающим краешек немного отклеившихся обоев у лестницы. Крестный приседает рядом, с минуту с интересом наблюдая, как безобразие с каждым маленьким оторванным кусочком потихоньку становится больше, а потом зовёт, встряхивая тяжёлыми кудрями: — Пойдем ко всем, Сохатик. Я видел, там на столе была вазочка с поющим мармеладом, как бы маленький Малфой все не съел, — и улыбается хитро-хитро, пытается заглянуть в глаза. Гарри только сосредоточенно мотает головой. — Я подожду, пока папа придет. — Поужинаешь, и вернешься. Вряд ли папа придет так рано, а вот мармеладки имеют свойство съедаться. — Дырка на обоях становится все потрепанней. Сириус вздыхает спустя время едва слышно. — Он сегодня очень занят, помнишь? Но он расстроится, если ты пропустишь Сочельник из-за него. Он-маленький прикусывает губу, хмурясь и молча. Он лишь больше отворачивается к стене, продолжая сидеть на ступеньке. Сириус ерошит волосы на затылке озадаченно. Двигается, окончательно усаживаясь рядом. — Этак ты все стены тут голыми оставишь. Мать меня за это по голове не погладит. Но у меня есть предложение получше, — и через миг черный пес мордой лезет к Гарри, тяжелой ношей забирается к нему на колени и ластится под руки, заставляя наглаживать черную жёсткую шерсть. Гарри все еще дуется, но гладит. Они сидят так, пока дом не начинают продувать насквозь холодные ветра, а обои не слезают со стен сами. Гарри мерзнет, но Сириус куда-то делся. Ему остается только обхватить себя руками. В столовой пусто и темно, и только неубранные приборы, покрытые пылью, напоминают о том, что когда-то здесь были живые люди. — Ты хочешь обратно к ним? Холод касается шеи ласково, обнимает как рукой — призрачной, но ощутимой. Он оборачивается, сталкиваясь взглядом с красными глазами на мертвецки бледном лице. Мужчина лет тридцати — кубок — ухмыляется надменно, смотрит жалостливо. — Ты ведь и не нужен никому, кроме нас, бедняга. И если я сделаю так, — его рука, его магия, душит Гарри за горло, кружит голову, не дает вдохнуть; он валится на пол, чувствуя, как агония выжигает легкие, распространяется током по телу, — никто и не заметит. И все-таки Гарри вдыхает, тяжело и загнанно. Осколок приседает на ближайший стул, почти скучающе. Разводит руки — вот, посмотри. — И все-таки я этого не делаю. Мы могли бы сотрудничать. Ты и я. Я храню тайные знания, которые нашел в древних храмах ацтеков. Целебные ритуалы, воскрешающие, возвращающие здоровье и ум… Кто из всех других предлагал тебе что-то, настолько же ценное? Каждый. Каждый готов наобещать золотые горы, которые невозможно найти, лишь бы не умирать, не исчезать, не проигрывать. Лишь бы жить. Лишь бы подчинить остальных. Гарри с трудом встает, медленно приближаясь к камину. Хватая в последний момент со стола нож и шепча заклинание, пока кровь из порезанной руки окропляет уже засохший узор, вырезанный на каминной полке. Осколок кричит от боли и исчезает. Он будет зол, очень, — но Гарри нужно хотя бы пару часов в тишине. Наедине. Потом он сбежит на работу. Его клонит в сон, но он лишь впивается ногтями в порез, вызывая боль. Нельзя спать. Тонкс устроит выволочку на работе, но… Тут — нельзя. — Засыпай, — рука призрачная, как прикосновение дыма, гладит его успокаивающе по плечу, и он застывает; дым касается щек. Голос, как будто совсем юный, шепчет на ухо: — Спи, доверься мне. Разве это не то, что тебе нужно, Гарри? — Сгинь! Он зло машет рукой, пытаясь прогнать посмеивающийся мираж. — А вот твой отец был со мной подружелюбней, — усмехается кольцо, заставляя Гарри рычать от бессилия. — Может, мне его и позвать? Родители должны наказывать детей за грубость. Джеймс! И Гарри застывает, когда в проеме столовой возникает его двойник. Лохматей, старше — и с глазами, темными, совершенно звериными. Дикими. Двойник пронзает его сердце когтями.***
Он не знал, сколько времени прошло. Не поднимал головы, чтобы проверить. Лишь размеренно дышал, уткнувшись носом в рубашку у Тома на плече, вдыхая едва уловимый запах мыла и чистоты. Гарри проснулся от его шепота. Он чувствовал себя спокойно. Опустошенным до последней капли. Рука в волосах медленно перебирала вихры, смягчая ощущения от зияющей в груди дыры. — Расскажешь? — спросил Том ему в макушку. Гарри прикрыл глаза, не чувствуя совершенно никаких сил говорить хоть о чем-либо. Хотелось лишь лежать так, в тишине, слушая мерное биение сердца так рядом. Впитывая тепло. — Тогда не сейчас, хорошо. Поспишь еще? И все же он с усилием отодвинулся, вздыхая. Продолжая держать Тома за руки, спавшие с плеч. Гарри… физически не мог отпустить. Хотелось вжаться и спрятаться под чужой кожей. Отдать все, что есть, и исчезнуть. Он качнул головой, избегая смотреть Тому в лицо. Завтра ему точно будет стыдно за эту слабость. Но сегодня… — Ты можешь просто посмотреть. — И добавил тише: — Я не смогу рассказать. — Уверен? Он кивнул. Сейчас, даже если станет хуже, он, кажется, был не способен почувствовать ничего.