To Be or Not To Be (Human With You)

      Итэр уверен, что если бы и заснул, то не увидел бы ничего, кроме приятных снов. В конце концов, находясь в пределах границ Сумеру, его разум практически открытая книга для Нахиды. Днём она обычно почтительна и не лезет, однако в последнее время он заметил внезапный всплеск снов о приятных и безобидных полях цветов. Но при данных обстоятельствах он надеялся, что она будет слишком занята управлением городом, чтобы путешествовать по грёзам, и забудет о маленьком сновидце, оставленном на произвол судьбы в лесу. К сожалению... похоже, это было не так. Он мог чувствовать её беспокойство, витающее на краю его сознания. Всю. Ночь. Напролёт. Именно прекращение этого чувства изматывает его чуть ли не больше, чем отсутствие отдыха. Он привык к тому, что не высыпается. Но он не привык, чтобы это решение безжалостно ставилось под сомнение.       Итэр знает, что наступило утро, но не по восходу солнца, а по ощущению того, что присутствие Нахиды медленно исчезает. Не было произнесено ни слова, однако каким-то образом он ощущает, что она... печальна, сбита с толку. Беспокоится за него, беспокоится за задание, на которое она его отправила. Чувство вины иглами впивается в кончики его пальцев. Он не тратит время на то, чтобы задаваться вопросом, её ли это вина или его.       Огонь давно погас, и холод поселился в теле Итэра, как удушающие объятия. Это чувство, которое он знает слишком хорошо: как позволить своему телу погрузиться в оцепенение, пока он ждёт истечения времени. Когда он моргает, возвращаясь с небес на землю, Странник стоит на краю небольшого плоского участка их лагеря, вглядываясь во влажную темноту джунглей. Он совершенно неподвижен, и если бы Итэр не знал, то мог бы почти принять его за гриб очень странной формы. Эта мысль заставляет его улыбнуться, совсем чуть-чуть, и приводит в гораздо лучшее настроение, чем было вчера.       По крайней мере, до тех пор, пока он не вспоминает, что Паймон всё ещё не здесь. Его улыбка исчезает, и он смотрит на тлеющие угли с меланхоличным вздохом, не издавая ни звука. Нет смысла разжигать огонь, когда у него нет голодной феи-компаньонки, которую нужно накормить.       Он медленно поднимается, чувствуя, как его ноги и спина протестуют и скрипят, когда он наконец-то выходит из положения, в котором находился всю ночь. Паймон называет это "хрустом", который случается, когда он долго не двигается, а потом настаивает на том, чтобы купить попкорн, потому что звук заставил её проголодаться. Он снова улыбается, хотя почему-то в этой улыбке нет должного ей веселья, она только поселяет в уголках его глаз тоску.       Когда он снова смотрит на Странника, на этот раз тот повернулся и смотрит на него. Он расхаживал по лагерю всю ночь, мерный стук его шагов звучал безрезультатной колыбельной, и всё же Итэр не удивлён, увидев, что тот ничуть не измотан бессонной ночью. Как-никак, кукла архонта. Но чужие глаза холодные, ищущие, и когда Итэра прошибает дрожь, это не от отсутствия огня.       — Ранний старт, значит? — подсказывает Странник, глядя за линию деревьев, где солнце только-только начало окрашивать холмы в золотые и румяные цвета. — Сколько ещё до твоей Гандхарвы? — он смотрит на Итэра так, словно не уверен, следует ли ему ожидать ответа, будто готовит себя к разочарованию, но слишком полон надежды, чтобы так легко отказывать от неё. И Итэр, будучи мягкосердечным (и лишённым сна), не может найти в себе сил быть мелочным перед лицом искреннего вопроса. Не сейчас.       — Мы можем быть там к полудню, если не будем делать слишком много обходов, — кратко сообщает он ему. Он забрасывает грязью остатки костра, уже слыша в голове ругань Тигнари. Последнее, что ему нужно, — это устроить лесной пожар и снова оказаться оставленным на милость лиса.       — Твои виды обхода или мои? — уточняет Странник, и эта не совсем насмешливая улыбка снова украшает черты его лица. — Потому что мой вид обхода заключает в себя пройти вокруг озера, а не через него. Твой же похож на "отвлекаться на каждый блестящий предмет". Неудивительно, что Фатуи так и не смогли должным образом отследить тебя. Мы думали, ты гений ложных следов. А оказывается, мы просто понятия не имели об истинных масштабах того, какими бесконечными кругами ты блуждаешь, прежде чем доберёшься до нужного тебе места.       Итэр хочет бросить на него злобный взгляд. Но он знает, что единственное выражение лица, которое у него получается, — это что-то вроде обиженной гримасы, потому что чужой смех наполняет его уши, и он поворачивается, чтобы смыть пепел со своих сапог в реке.       Какая разница, если ему нравится вот так проводить время в своём путешествии? Очевидно, это усложняет работу Фатуи, и так даже лучше. Паймон так же, как и он, стремится найти любое сокровище, которое попадётся им в руки, и радость от охоты — гораздо лучшее чувство, чем постоянное ощущение срочности добраться до следующего пункта назначения.       — Тебе стоит как-нибудь попробовать, — говорит Итэр, почти немного застенчиво, выходя из реки и оглядываясь в ту сторону, откуда они пришли. — Возможно, тебе понравится.       — Понравится что именно? — интересуется другой, и Итэр прячет ухмылку, направляясь к лесополосе.       — Странствовать.

- - -

      Верный своему слову, на втором этапе их путешествия на удивление мало "обходов". Они по-прежнему идут в основном молча, но время от времени Странник задаёт вопросы, и каждый раз его тон настолько осторожно искренен, что Итэр не может не ответить, даже если его ответы всегда максимально кратки. В следующий раз, обещает он, в следующий раз он проигнорирует. И каждый раз не может найти в себе силы сохранить молчание. В конце концов, это скорее утешение для себя самого, чем реальное обещание. Пустая уверенность в том, что он всё ещё непоколебим, даже несмотря на то, что постепенно изнашивается.       По пути встречаются всего две феи, которые уводят его с пути, и Странник великодушно не комментирует, когда Итэр неизбежно тратит время на то, чтобы проводить каждую из них домой. Чем ближе они подходят к Гандхарве, тем меньше отвлекающих факторов встречается на их пути. Они с Паймон уже довольно тщательно обыскали эту территорию в поисках спрятанных сокровищ.       Он оказывается где-то между облегчением и трепетом, когда видит подвесные мосты маленькой деревни. Это даже скорее аванпост, но стражи проделали хорошую работу, чтобы здесь было по-домашнему уютно и радушно. Даже отсюда он чувствует тёплый аромат специй из кухонных горшков, смешивающийся с целебной ноткой варящихся зелий. Он даже не замечает, как корчит лицо от этого запаха, пока не слышит фырк рядом с собой.       — Не переносишь острую еду? — дразнит тот, и это первые слова, которые он произнёс примерно за час. Итэр ничего не может с собой поделать — взгляд, который он бросает на него, настолько искренне оскорблённый, что это заставляет собеседника замолчать. Это почти приятно — наблюдать, как чужие брови исчезают над линией его дурацкой шляпы-тарелки.       — Я живу с маленькой летающей чёрной дырой. "Острое" — это понятие смертных, изобретённое трусами с нулевой переносимостью боли, — он раздражённо поворачивается и продолжает свой путь, не обращая внимания на заливистый смех позади себя. Он не пытается развлечь его. Он просто не мог оставить такое нелепое обвинение не прокомментированным.       — Аккуратнее, ты начинаешь звучать как я. Только не говори мне, что ты втайне какой-то бог еды?       — Нет. То медведь — Гоба.       Снова воцаряется тишина, хотя на этот раз она кажется скорее забавляющейся, чем шокированной.       — Честно говоря, — размышляет Странник, пока они поднимаются по тропинке к подвесным мостам, — я просто удивлён, что ты не сказал, что это Паймон.       Итэр усмехается.       — Может, бог в потенциале, — бубнит он себе под нос.       Он идёт быстрее, чтобы не видеть, услышал ли его спутник последнюю фразу или нет. В конце концов, он заметил силуэт, стоящий возле кастрюли впереди, и было бы ужасно невежливо не пойти поприветствовать её в первую очередь.       Обычно Паймон неслась вперёд, объявляя об их присутствии так громко, что вся деревня знала, что они пришли в гости. Итэру говорили, что он "нечеловечески незаметный, твою мать, какого чёрта" в разных вариациях этой фразы, так что в целом это хорошая вещь.       Поэтому, когда Коллеи не оборачивается, слишком погружённая в свою готовку, Итэр оказывается в растерянности. Ему очень редко приходится представляться, что ему вообще делать? Он не будет просто кричать о своём присутствии, как это делает Паймон, он даже сомневается, что его голос может звучать так громко. И даже если бы звучал, кричать прямо за спиной человека казалось... грубым. Должен ли он просто поздороваться, положив руку ей на плечо? Но разве это не испугает её?       — Клянусь богами, — бормочет Странник, пугая и Итэра, и Коллеи. — Ты до ужаса неловкий.       — Эй! — обиженно огрызается Итэр, а Коллеи разворачивается и размахивает своим половником, как мечом.       — Ой! Путешественник и Паймон! Я не знала, что вы— ой, — она косится на Странника. — А где Паймон?       Итэр пожимает плечами, на мгновение задумываясь над словами.       — В городе Сумеру, помогает властительнице Кусанали с кое-какими вещами, — он на мгновение запинается на первом слове титула, по привычке пытаясь вставить слово "малая" во фразу, где ему больше не место. Повезло, что это можно скинуть на странность в его стиле общения. Однако Коллеи милая и понимающая, и она только ободряюще улыбается, когда он испытывает трудности с речью.       — О-о, как здорово! Это большая честь работать непосредственно с нашим Архонтом. Хотя я уверена, что ты очень по ней скучаешь, — она смотрит мимо него на Странника, и внезапно Итэр чувствует, как подозрение пробегает по всему его позвоночнику. Он доказывает свою правоту, когда она лучезарно улыбается, сама невинность и чистая, самозабвенная благодарность. — Тогда я должна сказать тебе спасибо, что ты присматриваешь за Путешественником. В конце концов, у него есть привычка попадать в неприятности, и очень не хотелось бы, чтобы он поранился, будучи в полном одиночестве. До сих пор ему везло, что всегда был кто-то, кто приводил его сюда, когда он получал какую-нибудь травму. Джунгли — опасное место.       Он знает, что её слова полны добрых намерений, но Итэр не краснел так сильно с тех пор, как в последний раз оставался наедине с Яэ Мико.       — Ох, мне совсем не в тягость, — отвечает Странник отточено радушным тоном, несмотря на озорство, пляшущее в его глазах. — Паймон заставила меня пообещать оберегать его, и я намерен сдержать это обещание.       Коллеи в восторге хлопает в ладоши, явно довольная его ответом, но всё, что Итэр может сделать, это потереть ладонью лицо в попытке спрятаться. Забыли о Яэ Мико. Его лицо не было таким горячим с тех пор, как Синьора пыталась его сжечь.       — Мне не нужна нянька, — ворчит Итэр, пытаясь увести разговор от того, чем бы это ни было. Странник? Оберегает его? Ещё чего. Восстановление его воспоминаний это одно — для того, чтобы получить Глаз Бога, всегда требовался момент чистой убеждённости. Но всё, что было после этого, было чистой авантюрой, и Итэр не сомневался, что Странник на самом деле ни капли не заботился о его благополучии. В конце концов, для этого не было никаких причин, кроме долгов, которые они оба, казалось, отчаянно хотели вернуть.       — Прости, я не это имела в виду, — исправляется Коллеи, её глаза широко раскрыты и полны раскаяния. — Я просто хотела сказать, что такое ощущение, что ты очень полагаешься на Паймон. Я рада, что у тебя есть друзья, которые сопровождают тебя, когда она не может быть рядом. Мне бы не хотелось видеть тебя в дороге в одиночестве.       Это искреннее волнение, и Итэр ловит себя на том, что его только что появившийся пузырь задетой гордости мгновенно сдувается.       — Спасибо, — отвечает он тихо, немного извиняющеся, и это того стоит, когда она улыбается ему, словно солнце. Коллеи немного похожа на Паймон, и она одна из тех людей, для которых Итэр мгновенно сделал бы всё, что угодно, стоило бы ей только попросить. Она видела слишком много страданий, чтобы заслуживать что-то меньшее.       Коллеи пищит, поворачиваясь, чтобы размешать тушёное мясо, которое она готовит, бессвязно бормоча о соотношении температур и десятке других вещей.       — Простите, простите, я ужасная хозяйка, боже мой, обед чуть не сгорел, сейчас, я только немного притушу огонь, и я помогу вам с... а зачем вы, собственно, пришли? Просто проходили мимо?       — Нужно поговорить с Тигнари, — отвечает Итэр, услужливо опускаясь на корточки, чтобы поворошить угли в огне. Коллеи пытается его прогнать, но он отмахивается от неё, молча занимаясь тем, что выгребает золу и переворачивает оставшиеся горячие угли, чтобы еда оставалась теплой достаточно долго, и стражи, возвращающиеся с патруля, могли поесть. Он делал это много раз во время своих многочисленных восстановительных работ здесь, и это приятно — заниматься чем-то настолько знакомым.       — Ну, если это срочно, я уверена, ты можешь подняться в его хижину и поговорить с ним прямо сейчас, но если у тебя есть свободное время, может, пообедаете с нами? Наставник Тигнари скоро спустится к столу, а после хорошей трапезы всегда легче разговаривать.       Итэр встаёт, хлопает в ладоши, чтобы стряхнуть пепел, и задумчиво гудит. На самом деле нет никакой спешки. Их вылазка в любом случае займёт несколько недель, независимо от того, пойдут они на несколько минут быстрее на старте или нет. Но... вероятно, ему следует посоветоваться с остальными 50% упомянутой вылазки.       Которые... ушли. Единственная причина, по которой Итэр не пугается — тот отчётливо виден дальше по тропе к хижине Тигнари, оглядывая висячие конструкции с каким-то научным восхищением. Итэр просто рад, что в кои-то веки чужой испытующий взгляд обращён на что-то другое, кроме него.       — Мы можем остаться на обед, — решает он через мгновение. — Каких ингредиентов тебе сейчас не хватает? Я раздобуду их в знак благодарности.       Внезапно перед его лицом размахивают половником, а за тем мельтешит разгневанная Коллеи.       — Ни за что. Ты так сильно помог нам, что я не могу просить тебя об этом. Ты сядешь там и вкусно поешь, а об остальном можешь побеспокоиться потом.       Она опускает половник, чтобы физически подтолкнуть Итэра сесть на бревно поблизости, и он настолько удивлён, что просто позволяет этому случиться. Коллеи, с которой случилась его первая встреча, была робкой и нервничающей. Видеть её такой уверенной, похожей на бутон в полном цвету, потрясающе. Это также немного пугает, и Итэр испускает вздох, который почти может быть смешком. О боже.       — У тебя приятный смех, — говорит Коллеи, накладывая ему тарелку тушёного мяса. Он даже не думает протестовать против того, что она приносит ему еду, он слишком поражён её заявлением. — Или, наверное, я просто поняла, что не очень часто его слышу.       Она протягивает ему тарелку, и он молча берёт её. Она слишком быстро отворачивается, начиная убирать посуду чересчур резкими движениями, и Итэр понимает, что она смущена. Значит, робкая девушка с первой встречи всё ещё здесь.       — В последнее время было не над чем смеяться, — признаётся он, пристально глядя на половицы под своими сапогами. Он почти продолжает, почти находит в себе силы говорить дальше, по-настоящему говорить о некоторых вещах, которые его беспокоили. Но потом он поднимает глаза и видит Странника, стоящего по другую сторону кастрюли, как призрак, и слова застревают в горле. Чужой взгляд пронзителен, а губы задумчиво поджаты. И снова Итэр оказывается несколько загипнотизированным тем, насколько тот сейчас экспрессивен. Несмотря ни на что, эта версия Скарамуша кажется гораздо более человечной, чем та, на которую он когда-то жаловался.       Он старается не вникать в суть непродолжительного разговора между Коллеи и Странником, итогом которого стала всученная тому в руки тарелка. Однако он слышит интонацию её голоса и знает, что его компаньон только что проиграл ту же битву, что и он. Знал ли Скарамуш о судьбе, которой она чудом избежала? Или он не обращал внимания на страдания, которые косвенно причинил? Пытается ли он загладить свою вину или просто сотрудничает ради видимости?       Или, что ещё хуже... это искренне?       Итэр не хочет об этом думать. Раньше он понимал Скарамуша. Тот был безумным, расстроенным и плевал на сопутствующий ущерб, но он был прямолинеен. Он чего-то хотел. Он бы сделал всё, что потребуется, чтобы получить желаемое. Независимо от того, насколько странными или необычными были сами действия, конечная цель всегда была одной и той же. Итэр мог это понять. Это было легко.       Странник — это нечто совершенно иное. Итэр вообще не уверен, какова его цель. И это превращает его из опасного врага в ужасающую загадку. Его действия не могут быть измерены никакими показателями достижения цели, и это делает его непредсказуемым.       Итэр не уверен, что чувствовать, когда Странник подходит со своей тарелкой тушёного мяса, садясь прямо рядом с ним, почти касаясь его. Это то, что сделал бы друг, кто-то близкий. И сам факт, что Итэр не может сказать, было ли это сделано в знак примирения или для того, чтобы намеренно расстроить его, делает всё ещё более неприятным.       По крайней мере, стряпня Коллеи, как всегда, великолепна. Тепла, разливающегося в его груди, достаточно, чтобы помочь ему немного расслабиться, несмотря на неестественно холодное присутствие рядом с ним. Это также напоминает ему, к сожалению, о том, что он несколько часов безостановочно бродил по сельской местности и умудрился поспать ровно ноль часов прошлой ночью. Он стискивает челюсти, борясь с желанием зевнуть. Он не протянет долго, если не будет высыпаться, но трудно представить, что он почувствует себя достаточно расслабленным, чтобы поспать, будучи в окружении него.       По закону подлости, именно тогда, когда он сопротивляется мольбе о сне от собственного тела, Тигнари, наконец, спускается на их маленькую площадку, навострив уши в нескрываемом интересе к ним двоим. Итэр садится немного прямее, крепче сжимает ложку и пытается предстать перед миром совершенно бодрым и собранным. Тигнари уже несколько раз видел его в худшем состоянии, и он очень не хочет пополнять этот список.       — Мне показалось, я услышал знакомый голос, — говорит страж вместо приветствия, обмениваясь безмолвной одобрительной улыбкой с Коллеи, накладывая себе еду. — А ещё незнакомый. Что привело тебя сюда, Путешественник? Надеюсь, больше никаких странных инцидентов, приводящих к коме?       — Ничего из этого, — уверяет Итэр. — Малая властительница Кусанали послала нас уничтожить последние Зоны Увядания. Мы надеялись, что твои патрули наткнулись на какие-нибудь из них.       Тигнари бросает на него странный взгляд, улыбаясь почти беспомощно и растерянно.       — Конечно, я могу предоставить столько информации, сколько у нас есть, но... "Малая" властительница Кусанали? Это что, какая-то насмешка?       Итэр замирает, раздражение на самого себя мелькает на его лице, прежде чем он снова обретает самообладание. Раньше у него это прекрасно получалось, как он мог забыть что-то настолько простое сейчас? Уже нет никого более великого, чем Нахида.       — Нет, я оговорился, — уклоняется он. — Перепутал с кое-чем другим, извини.       Должно быть, он не так собран, как думал, потому что Тигнари подходит, присаживаясь рядом с ним и помещая в ловушку между собой и Странником с другой стороны. Итэр слегка напрягается, готовясь к, как он знает, предстоящей проверке. Почти приятно чувствовать, как и Странник напрягается у него под боком.       — Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо? — спрашивает лис, отставляя свою тарелку, чтобы приложить руку ко лбу Итэра. — Ты не ел в последнее время никаких неопознанных растений и не получал незаживающих ран? — Итэр, разумеется, пытается отклониться, но в итоге лишь прислоняется к Страннику. И это, естественно, пугает его так сильно, что он подпрыгивает, и ругательство, на языке которого он не говорил десятилетиями, вырывается у него в унизительном писке. Он вздрагивает всем телом, едва не падая с бревна, но Тигнари удерживает его за руку, не давая упасть, а другая рука, холодная и чуждая, ложится на поясницу, и это уже слишком. Он отстраняется от них обоих, но особенно от Странника, оглядываясь через плечо и видя растерянное раздражение в глазах другого. У Итэра нет времени пытаться понять, о чём тот думает, не сейчас, когда Тигнари всё ещё держит его за руку, чужой взгляд яркий и обеспокоенный.       — Я в порядке, — наконец говорит он хриплым от смущения голосом.       — Коне-е-е-ечно, — протягивает Тигнари, его рука перемещается с руки Итэра на его затылок, чуть ниже косы. — Хм. Температуры нет. Ты уверен, что нет ничего другого, что могло бы заставить тебя плохо себя чувствовать? Ты хорошо спал? — он слегка хмурится, оглядываясь по сторонам. — Где Паймон? Обычно она забавно честна по поводу твоего здоровья.       — Я в порядке, — настаивает он, поднимаясь и практически бегом направляясь к раковине, чтобы вымыть свою тарелку. Всё, что угодно, лишь бы не стоять между этими двумя, избежать тепла рук Тигнари и нечеловеческого холода Странника. — Паймон помогает властительнице Кусанали, — он слышит раздражённый вздох позади себя, а затем шаги. Он не уверен, испытывает ли облегчение или беспокойство, когда видит, что сапоги Тигнари поравнялись с его собственными.       — Тебя послушать, так ты всегда в порядке, — ругает его страж, и Итэр виновато опускает голову ещё ниже. — Вот почему у тебя есть такие друзья, как я, которые кричат на тебя, когда ты очевидно не в порядке, — честно говоря, это его немного укололо. Итэр знает, что не уделял Тигнари той же заботы и внимания, которые мог бы уделить любому из своих других друзей. Он относился к нему с той же настороженностью, с какой мог бы относиться к чрезмерно усердному врачу, а не к обеспокоенному другу.       Это просто... просто так... Итэру не нравится, когда люди понимают его. До того, как он попал сюда, только его сестра смотрела на него так, будто действительно его знала. Это тревожно — думать о ком-то другом с таким же выражением в глазах. Но в результате... он был жестоким к тому, кем действительно дорожил. Быть жестоким, похоже, стало его неудачной привычкой в последнее время, и осознание этого... это горько. Каким бы не стоящим особого внимания он ни хотел быть, он герой народа. Он не может позволить собственному разочарованию так давить на него.       Он отказывается признаться даже самому себе, что, возможно, просто устал. Устал от того, что заставлял себя, устал от борьбы в теле, которое больше не может работать так, как раньше. Это означало бы признание целого ряда других вещей, которые он в настоящее время доблестно пытается игнорировать.       Он стоял неподвижно — глаза тусклые и пустые, держа в руках наполовину чистую тарелку уже пять минут, и он знает, что нет никакого оправдания, которое он мог бы придумать, чтобы успокоить Тигнари. Ему нужен отдых, и это заметно.       — Прости, — бормочет он, его хватка на тарелке становится почти яростной. Разочарованный. Побеждённый. — Возможно, я немного устал.       — Ты можешь снова занять мою комнату, если хочешь отдохнуть, — мягко говорит Тигнари, его рука снова тянется вверх, чтобы лечь на его затылок. Итэру потребовалось некоторое время, чтобы понять, что это была просто вещь, которую тот делал, чтобы успокоить как себя, так и того, кем был его пациент. Со стороны любого другого это могло бы показаться собственническим. С его стороны это было просто мило. Его глаза закрываются, и он вздыхает, наконец ставя тарелку на стол.       — Я могу присмотреть за ним, — говорит голос позади них. Странник, который молчал с тех пор, как сел, теперь стоит, его тарелка осталась на скамье позади него. — Просто покажи, куда идти, — Итэр поворачивается ровно настолько, чтобы вопросительно посмотреть на него, при этом убирая руку Тигнари.       — Я не говорил, что собираюсь—       — Ещё одна ночь без сна, и ты будешь еле стоять на ногах, — огрызается Странник, и Итэр вздрагивает. Он не понимает раздражённого изгиба губ куклы, того, как сжимаются его кулаки, как будто он едва сдерживается, чтобы не наброситься. — Я не собираюсь тащить твою задницу обратно сюда, когда ты неизбежно потеряешь сознание.       — А вот и та забавная честность, на которую я надеялся, — говорит Тигнари со смешком, в котором столько же нежности, сколько и раздражения. — Ты знаешь, где моя комната. Иди поспи, пока я не решил, что мне нужно дать тебе лекарство, которое ты стопроцентно возненавидишь, — он протягивает руку, касаясь костяшками пальцев руки Итэра в тихом прощании. — Ты знаешь, что никто здесь никогда не осудит тебя за то, что тебе нужно сделать перерыв.       Итэр не может заставить себя поверить ему, но он чувствует, как напряжение всё равно спадает с его плеч. Он протягивает руку, отвечая на безмолвный жест, просто чтобы дать другому понять, что всё хорошо.       — Спасибо, Нари, — лис просто закатывает на него глаза, помахивая хвостом, когда идёт собирать другие тарелки, разбросанные голодными стражами, проходящими мимо. Извинения даны, услышаны и приняты без единого слова.       Затем холодная, неумолимая рука обхватывает его локоть, и Итэр возмущённо ахает, когда его начинают тащить по дорожке.       — Поспи хорошенько, Путешественник! — со смехом окликает его Тигнари. Кажется, его нисколько не смущает странное поведение, происходящее прямо в этот момент, и шанс Итэра попросить о помощи просто исчезает.       — Ещё немного пустой болтовни, и у меня расплавится мозг, — рычит Странник, и Итэр достаточно устал, чтобы не сопротивляться, когда его тащат к хижине Тигнари. Однако страх всё ещё плещется в его нервах, наполняя всё его тело энергией, несмотря на усталость. Хотя логика говорит об обратном, его инстинкты кричат, что он находится в когтях хищника, и всё его тело напрягается, готовясь убежать в тот же момент, когда он вырвется на свободу.       Он не получает такого шанса. Сразу же после прибытия до дверного проёма, его заталкивают внутрь, и он спотыкается о собственные ноги от внезапного движения.       — В чём дело? — требует он, обретая равновесие как раз в тот момент, когда видит, как дверь закрывают с достаточной силой, чтобы не совсем хлопнуть.       — Ты ужасно дружелюбен с псиной, — отвечает тот, раздражение искрится в его глазах.       — Потому что Тигнари — мой друг, и не называй его так, — огрызается Итэр, сбитый с толку. — Ещё раз, в чём дело?       — Ты отшатываешься от него, но всё равно позволяешь ему прикасаться к тебе и прикасаешься к нему в ответ. Ты зовёшь его Нари, но он продолжает называть тебя Путешественником. Почему? — его вопросы вырываются наружу сквозь стиснутые зубы, готовый рвать и метать, пока не найдёт ответы, которые ищет. Итэр смотрит, моргая, напряжённый, как натянутая тетива.       Он что-то упускает. Он упускает что-то важное, потому что понятия не имеет, почему Странник выплёвывает каждый вопрос с таким отчаянием.       — Я не понимаю, о чём ты, — наконец говорит он. Это скорее вопрос, чем ответ, и он стоит так, будто готовится к битве, а не к (будем надеяться) цивильному разговору.       Странник пристально смотрит на него, его гнев ни на каплю не утихает. Итэр с нотками истерики прикидывает, есть ли у него хоть какой-то шанс на победу, пока он страдает от недостатка сна — желание убивать было слишком очевидным в чужих глазах.       — Вы... друзья, — наконец отвечает он, подозрительно прищурившись. — Но у тебя есть для него прозвище. А у него... нет для тебя ничего. Ему всё равно?       — Ты... — Итэр почти не может сформулировать вопрос, настолько умопомрачительно даже предполагать, что именно, по его мнению, происходит. — Ты возмущён... за меня?       — Он прикасался к тебе, — рычит Странник, и у Итэра кружится голова. Она кружится от осознания всего этого. — Но у него даже не хватает порядочности использовать твоё имя.       — Ты тоже прикасался ко мне, — напоминает ему Итэр. Исчезли его принятые во время утреннего похода решения хранить молчание. Он слишком сбит с толку, слишком поражён тем, куда зашёл этот разговор в столь немногих словах, слишком патологически любопытен, к чему это приведёт.       Но странник был непоколебим.       — Это было необходимо. Ты бы стоял там и позволил ему продолжать делать это, если бы я не вмешался, — он говорит это так, будто совершил какой-то героический поступок, а не синяки в форме пальцев левой руки, которые расцветают на внутренней стороне локтя Итэра.       — Какая вообще разница? — настаивает Итэр, теперь им движет неподдельное любопытство. Несмотря на усталость, он чувствует, что приближается к пониманию чего-то фундаментального о Страннике. Чего-то важного. Прямо сейчас это просто ускользает из его рук каждый раз, когда он пытается ухватиться, но с каждым словом он становится всё ближе к ней. К истине.       — Он что, не понимает? Я до сих пор не знаю твоего имени. Он—       — Не знает, — хмуро перебивает Итэр. — Никто не знает.       Странник смотрит на него так, будто это он внезапно постиг какую-то жизненно важную истину об Итэре, и внезапно разговор снова становится ужасающим.       — Тогда скажи мне.       — Что?       — Своё имя. Дай мне его.       — Ни за что! — противится Итэр, делая шаг назад, будто может физически защитить то от кражи. — У тебя нет на него права.       — Тогда дай мне имя, — умоляет Странник, внезапно оказавшись намного ближе. Итэр делает шаг назад, но на каждый завоеванный им сантиметр его противник отыгрывается с поразительной быстротой. Внезапно его прижимают к стене, и он обнажает зубы, как зверь, когда другой подходит слишком близко.       — Я только что сказал тебе, ты не имеешь права—       — Нет, — рычит тот, и он прямо перед ним, упирая Итэра в стену, холодные, металлические руки прижимают его предплечья к грубой деревянной обшивке. — Дай мне имя. Я не Странник, когда я с тобой. Назови меня как-нибудь. Как угодно.       Он близко. Слишком, слишком близко, горящие полуночные глаза смотрят на него с мольбой, словно Итэр может ответить на его молитвы, словно он единственная вода, которая может погасить огонь в нём. Ему от этого не по себе, такая слепая, отчаянная преданность. Он не является ничьим спасителем. Он не смог даже спасти свою сестру. Как можно было ожидать, что он спасёт кого-то ещё?       Он отталкивает Странника руками за плечи, отбрасывая его назад. Когда тот снова пытается сократить дистанцию, в его грудь направляется меч, крепко зажатый между ними в руках Итэра. Под ним нет сердца, которое можно было бы пронзить, но послание ясное, как день.       Ты не найдёшь здесь спасения.       — Пошёл отсюда, — голос Итэра низкий, повелительный, сладкий тембр презираемого божества. И Странник... он не противится. Не произносит больше ни слова. Только один раз кивает, натянуто, с едва заметным намёком на извинение в выражении своего лица, прежде чем удаляется.       В этот момент хлопок закрывающейся за ним двери больше похож на похоронный звон, чем на что-либо другое.       Итэр съезжает по стене, пока не падает на пол, его колени согнуты перед ним, как щит. Свой меч он прижимает к груди, ища хоть какое-то утешение в его тяжести в своих руках. Царапины и зазубрины вырезают истории на лезвии, а в кожаной рукояти выемки, идеально совпадающие с формой его руки. Этот меч вряд ли можно назвать шедевром в мастерстве исполнения, но он ему нравится. Итэр может чувствовать, как металл стонет и протестует, его просят выдержать вес, намного превышающий тот, который должна была выдержать сталь. Он знает, что когда-нибудь тот сломается под давлением. Но меч терпит ради него, несмотря ни на что, потому что выбора нет.       Он позволяет ему упасть на пол рядом с собой, морщась от глухого лязга металла. Какое имя он мог бы дать тому, кого ненавидит? Странник заслуживает лучшего, чем это. Он заслуживает лучшего, чем то, что, по его мнению, Итэр может ему дать. Как бы то ни было, зачем просить его? Он прожил сотни лет без имени в данной жизни. Зачем менять это сейчас?       После всего этого Итэр продолжает чувствовать, что совсем его не понимает. Он не думал, что можно скучать по Скарамушу, но, по крайней мере, тот бы никогда не посмотрел на Итэра с таким выражением.       Часть его хотела сидеть на полу, позволяя времени овевать его, как осеннему бризу, пока не наступит утро, чтобы они со Странником вновь вернулись к своей притворной любезности. Но, в конечном итоге, единственная мысль, которая является достаточной мотивацией, чтобы заставить Итэра встать, — это мысль о том, что Тигнари зайдёт проверить его и найдёт на полу. Поэтому он встаёт на колени, отбрасывая меч, и использует раму кровати, чтобы подтянуться до конца. Если повезёт, думает он, падая поверх покрывала, Нахида будет слишком занята, чтобы зайти на огонёк, пока он не проснётся.       Засыпая, он тихо смеётся про себя: звук высокий и истеричный. Когда ему вообще везло?