To Be or Not To Be (Human With You)

      Если бы это был любой другой день, Итэр уверен, они бы поднимались и опускались, поднимались и опускались во всплесках Анемо до захода солнца. Но когда они выходят из густой тени навесов джунглей, Странник без предупреждения тащит его к поваленному дереву. Он усаживает его на землю и сам усаживается перед ним, не утруждая себя никакими объяснениями, пока Итэр не понимает, что тот с уморительной осторожностью поставил сумку на землю перед собой.       — ...Что? — спрашивает Итэр через мгновение. Странник снова по локоть зарылся в его сумку, но на этот раз он выглядит слегка озадаченным.       — Назови блюдо, — говорит он спустя секунду, и Итэр вздыхает.       — Мне не нужна—       — БЛЮДО! — рявкает он, и Итэр отскакивает назад, как испуганная кошка. Если бы у него был хвост, он бы в тревоге распушился.       — Бля, я не знаю, суп?       Странник ухмыляется ему, явно довольный своей победой.       — Слушай, кажется, я ещё не слышал, чтобы ты ругался. От тебя это звучит забавно, — его рука вылезает из сумки, сжимая плотно закупоренную бутылку, и внезапно выражение его лица становится слегка растерянным. — У тебя и правда здесь есть суп. И он всё ещё тёплый. Зачем тебе суп?       — Может, потому что мне нравятся супы? — ворчит Итэр, выпрямляясь из положения, в котором он приземлился. — Шок, понимаю. И да, я могу ругаться, если захочу. Просто обычно мне не хочется. — он делает паузу, обдумывая. — Ладно, вру. Обычно я делаю это на языке, которого больше никто не понимает.       Странник усмехается, осторожно завязывая пряжку сумки, прежде чем встать и бросить ему бутылку.       — Ну, по крайней мере, ты можешь поесть, пока мы в путешествии. Возможно, сегодня мы даже увидим Зону Увядания.       Итэр ловит бутылку одной рукой, а другую поднимает вверх, сосредотачиваясь на ощущении энергии в своей ладони.       — Это достаточно легко проверить.       Созвездия и частички звёздной пыли взлетают с кончиков его пальцев, сливаясь в линии и цвета, которые мерцают в лучах полуденного солнца. Сначала это бесформенная масса света и цвета, такая же хаотичная и непознаваемая, как рождение звезды. Но затем оно медленно обретает знакомые очертания. Кометы превращаются в реки, туманности — в скалистые горные вершины. Остаются пятна яркого света, усеивающие произведение искусства, которое он держит на ладони, пока всё это, наконец, не превращается в яркую, безошибочно узнаваемую карту нации Сумеру. Ближе к одному из краёв рельеф испещрён зловещим, кровоточащим красным пятном, а недалеко под ним блестят два мерцающих пятна сапфира и золота.       — Мы зашли дальше на север, чем я ожидал, — бормочет Итэр, задумчиво хмурясь, пока изучает карту.       — Эй. Эй, что. Как ты— что?? — Странник звучит безнадёжно озадаченным, когда приближается, как мотылёк, которого заманивают на пламя. — Это... с каких пор ты так умеешь?       — С тех пор как всю жизнь, — отвечает Итэр. Он больше не вдаётся в подробности, и Странник, на этот раз, не настаивает. Похоже, он чувствует, что мало чего добьётся.       — Это... вау, — судя по его голосу, он явно впечатлён, и Итэр невольно улыбается. — Я больше никогда не смогу пользоваться обычной картой. Это мы? — он указывает на безмятежно сверкающие синюю и золотую точки, и Итэр кивает. — А красный — это Зона Увядания... ты можешь спроецировать это сюда только на основании того, что сказал тебе лесной страж? — он не ждёт ответа, просто наклоняет голову, чтобы изучить остальную часть карты. — А это что? Маленькие светящиеся точки по всей карте и несколько больших.       Итэр колеблется. Если бы хоть одна из его рук была свободна, он бы заламывал пальцы. Ответить честно сейчас означало бы выдать ещё одну частичку себя, ещё один секрет, который он хранил... ну, не совсем намеренно. Но так было удобнее скрывать то, что люди сразу не замечали. Но ложь только вызовет проблемы в будущем, если ему когда-нибудь понадобится сказать правду об этом.       Ой, чёрт с ним. Не то чтобы он собирается использовать их, пока они путешествуют вместе.       — Точки поменьше — это точки телепортации, — тихо объясняет он, почти немного шокированный тем, как легко идут слова. — Те, что побольше, — это статуи Архонтов, — Странник только кивает, слишком сосредоточенный, чтобы заметить момент нерешительности Итэра. А потом он моргает, откидываясь назад.       — Точки телепортации? Ты... ты имеешь в виду путевые точки? Эти небольшие статуи с четырьмя зубцами, разбросанные повсюду?       Итэр кивает.       — Я могу ходить между ними. Они, должно быть, древние, никто другой, похоже, не знает, что они представляют из себя на самом деле.       Странник пристально смотрит на него, а затем прищуривается.       — Откуда мне знать, что ты сейчас не шутишь надо мной? Кто-то видел, как ты это делаешь? Они повсюду, даже в центре городов, но я никогда не видел никаких сведений о том, что ты можешь телепортироваться. Мы просто... не могли понять, как... казалось, ты был повсюду. Всё время, — он удивлённо усмехается. — Это... на самом деле многое объясняет.       Итэр пожимает плечами, чувствуя себя странно растерянным, не зная, чем себя занять, держа в одной руке карту, а в другой бутылку супа.       — Я был... также удивлён, что никто не замечает, даже когда я делаю это прямо у них на глазах. Но, наверное, разум не может примирить то, что видит, с реальностью, поэтому он просто. Отвергает это. Всегда предполагают, что просто не заметили, как я подошёл. И элемент неожиданности полезен, поэтому я никогда никому не рассказывал.       Немного поколебавшись, он сжимает кулак, и карта превращается в ничто. Он уже увидел всё, что ему было нужно. Когда он поднимает взгляд на то место, где была карта, всё, что он видит, — это шляпа Странника, надвинутая, чтобы скрыть его лицо. Он не уверен, что было сказано такого, чтобы вызвать подобную реакцию, но Итэр не чувствует необходимости давить. Пусть у него будет своё личное пространство.       — Так... как далеко мы тогда находимся? — спрашивает странно подавленный Странник. — От Зоны Увядания.       — Я бы сказал, что где-то в часе, если мы будем двигаться в быстром темпе, — отвечает Итэр, открывая крышку бутылки. Как бы ему ни было неприятно это признавать, уничтожать Зоны Увядания на пустой желудок и без сна — ужасная идея. По крайней мере, хотя бы одна из этих вещей поправима. — Возможно, мы даже сможем полностью очистить её к закату и разбить там лагерь.       — А... — он внезапно останавливает себя, из-за чего Итэр поворачивается, чтобы в замешательстве посмотреть на него. Чужая шляпа всё ещё надвинута на глаза. — Сколько... сколько времени потребовалось бы, чтобы добраться туда, если бы ты мог телепортироваться ближе?       Итэр останавливается, чтобы подумать, и смотрит вверх, вспоминая, какие из них находятся ближе всего.       — М-м-м, на самом деле, не намного быстрее. Они все достаточно близко к нам, поэтому смысла в них не особо.       Он ёрзает.       — Но ты мог бы пропустить все дни до этого. И вчерашний, и позавчерашний в Гандхарве. Ты мог бы быть там и уже разобраться с этим.       Итэр прищуривается.       — Наверное...? — он не уверен наверняка, к чему ведёт эта цепочка рассуждений.       — Значит, моё присутствие здесь, по сути, просто замедляет тебя. Паймон сказала это не просто потому, что я ей не нравлюсь, ты действительно... я просто обуза для тебя, — наконец, его шляпа приподнимается, и Итэр потрясён чистой яростью, которую он видит на лице другого. Не из-за интенсивности эмоций, а потому, что всё это направлено вовнутрь. Он не знал, что ненависть к самому себе может быть так сильно выражена одними только глазами. — Почему ты предложил взять меня с собой?       Оу. Оу, это... это печально. Итэр не уверен, какой, по его мнению, должна была быть реакция на эту новость, но точно не такой. Какой ответ он может дать, который не доказал бы то, в чём Странник уже убедил себя? Честно говоря, Итэр сам не совсем уверен, что творилось в его голове. В то время он не думал так далеко вперёд, просто ему казалось, что... это казалось правильным поступком по независящим от него причинам.       Возможно, это единственный ответ, который он может дать. Честный.       — Я не уверен, — говорит он, и отсутствие необходимости придумывать дипломатический ответ кажется таким успокаивающим. — Наверное, это была прихоть. Извини, у меня нет для тебя какого-то скрытого более глубокого смысла. Я всё ещё и сам пытаюсь разобраться в этом.       На мгновение кажется, что от этого всё становится ещё хуже, выражение лица Странника мрачнеет, приобретает краски усталости и горечи. Но это длится всего мгновение, а затем всё сглаживается до более мягкого, но всё ещё сильного разочарования.       — Я не должен удивляться, что это не что-то взаимное. Но я всё ещё чувствую себя несколько оскорблённым тем, что я для тебя не более чем прихоть.       Итэр может только пожать плечами. Есть так много слов, которые он мог бы использовать: подтвердить, опровергнуть, успокоить или оттолкнуть. Он не использует никакие из них. Он сомневается, что смог бы выбрать правильные, даже если бы и захотел. Правда. Лучше испытать это разочарование раньше, чем позже, пока у Странника не было времени впасть в свои иллюзии ещё дальше.       — Спасибо за суп, — говорит он вместо этого. В его голосе звучит мелодичная нотка, которую он не совсем планировал, но этого достаточно, чтобы вывести Странника из задумчивости. Тому требуется мгновение, чтобы вдохнуть и выдохнуть — это совершенно излишне, но, похоже, это всё равно его успокаивает.       — Ага, — только лишь отвечает он, но это удивительно красноречиво. — Тогда давай не будем терять ещё больше времени, — и уходит, не оглядываясь. Итэр следует за ним, стараясь не отставать, но и не подходить слишком близко. Обычно именно он задаёт темп, а Странник следует за ним попятам, как очень надоедливая гончая. Смена ролей кажется странной, но, по крайней мере, теперь ему не приходится иметь дело с ощущением сверлящего взгляда на затылке.       Он потягивает суп и перепрыгивает через камни, пока они идут в напряжённом молчании. Он не уверен, должен ли что-то сказать, должен ли попытаться успокоить обиду, которую, должно быть, чувствует Странник... нет, не должен, всё нормально. Это реальность, которую тот должен осознать. Итэр не может позволить своему хроническому комплексу спасителя свести на нет хороший прогресс. Как бы ни было досадно видеть чужое оскорблённое молчание, Итэр не может с чистой совестью позволить ему находиться в блаженном неведении от реального положения вещей.       Не имеет значения, если Итэр отчасти думает, что изначально ввязался во всё это из-за собственного нездорового влечения. Может, он хочет ощутить отчаяние другого падшего бога, просто чтобы посмотреть, отличается ли оно от его собственного. Но это было бы эгоистично, мелочно и жестоко, а Итэр не хочет быть таким. Герой не может быть таким.       Может, он хочет посмотреть в зеркало и увидеть больше, чем только себя одного. Это более доброжелательное объяснение, но то, которое Итэр отказывается рассматривать. Единственный человек, который ему нужен рядом, — это Люмин. Он скорее признается в эгоистичном любопытстве, чем когда-либо допустит мысль о том, что кто-то другой стоит там, где должна стоять она.       Нет, он должен перестать думать об этом. В конце этого путешествия им придётся разойтись. Итэр резко кивает, а затем доедает остатки своего супа. Если им суждено столкнуться с Зоной Увядания, по крайней мере, хотя бы один из них не должен иметь дело с экзистенциальным кризисом.       По мере того, как проходит час, и далёкая дымка чего-то неправильного начинает виднеться при дневном свете, Итэр ускоряет свой шаг, пока не обгоняет молчаливого Странника. Он ничего не говорит, но в тот момент, когда Итэр берёт инициативу в свои руки, другой выпрямляется, его взгляд становится острым, готовым к бою. Хорошо. Тут им нужно будет действовать быстро.       Когда они поднимаются над холмом, становится очевидной вся широта того, с чем им предстоит столкнуться. Участок леса шириной в добрых полмили выглядит так, словно на него вылили ведро красной краски, а воздух над ним густой, как один огромный мираж. Хоть с такого расстояния и не очевидно, Итэр знает, что воздух пропитан плесенью и разложением, и он делает несколько глубоких вдохов, просто чтобы насладиться свежим воздухом, пока ещё есть возможность. Даже отсюда он может видеть, что имел в виду Тигнари, говоря об этом месте.       — Это и есть Зона Увядания? — тихо спрашивает Странник, останавливаясь рядом с ним. — Это...       — Наша вина, — заканчивает за него Итэр. — Лес выглядит так только тогда, когда Ирминсуль повреждён. И мы уже дважды вмешивались в него. Я не могу придумать никакой другой причины, по которой положение могло бы ухудшиться после того, как мы уже удалили запретные знания, что отравляли его раньше.       — Дважды, — с вопросом бормочет Странник. Итэр не отвечает, и он вздыхает, опуская эту тему. — Так вот почему ты был так полон решимости прийти сюда сам. Ты думаешь, это из-за нас, — когда Итэр кивает, он задумчиво наклоняет голову. — Тогда ты знаешь, что нужно сделать, чтобы исправить это?       — Должно быть, то же, что и со всеми остальными, — Итэр указывает на приблизительный центр пораженной области. — Там должно быть ядро, которое мы можем ослабить и уничтожить.       — Хорошо, — он скрещивает руки на груди, перенося вес тела на одну ногу. — Что от меня требуется?       Итэр моргает, а затем задумчиво гудит. Это хороший вопрос, они должны быть подготовлены заранее. Но только Итэр владеет энергией Дендро, чтобы разрушить ядро, и это ограничивает их возможности.       — Просто будь дополнительной парой глаз и ушей, прикрывай мою спину, — решает он наконец. — Я должен быть в состоянии справиться с этим сам, но если в этом Увядании есть какие-то подводные камни, которых я не ожидаю, дополнительная перспектива может быть очень полезной, — ему хочется поручить больше, смягчить часть ненависти, которую, как он видел, Странник направил на себя, словно эта эмоция ему старый друг. Но, похоже, тому этого достаточно, потому что он целеустремлённо кивает, поднимая одну руку и кладя её на свой Глаз Бога.       — Я защищу тебя, — Итэр знает, что это сказано как обещание, и он относится к этому со всей серьёзностью, строго кивая.       — Будем надеяться, мне это не понадобится, — говорит он, начиная с большой осторожностью спускаться с холма. Кто знает, сколько земли было отравлено ядовитыми корнями Увядания? Размеренные шаги позади него убеждают его, что его спутник идёт с такой же осторожностью, и именно в таком же медленном, осторожном темпе они переходят линию, где зелёный, здоровый лес встречается с гнилью.       Итэр сразу же чувствует это. Он запинается и останавливается, схватившись рукой за грудь, когда сам воздух, такое чувство, обращается против него. К сожалению, это не незнакомое чувство, но на этот раз оно сильнее; что раньше было лишь небольшим неудобством, теперь же ощущается удушьем. Он скулит от боли, когда яд проникает в его кровоток, оседая быстрее, чем его врожденная очищающая сила может справиться с этим. Его лихорадит. Когда он смотрит вниз на обнажённую кожу своих рук, то видит тёмные оттиски шипов, извивающихся под кожей, уходящих дальше края рукавов. Он знает, что если посмотрит, то увидит, как они тянутся к его сердцу, стремятся заглушить источник, из которого в изобилии вытекает его жизнь.       Увядание хочет завладеть энергией Дендро, которая, как он чувствует, ярко горит внутри него, но он этого не допустит. С болезненным стоном он выпрямляется, борясь с головокружением. Боль — что-то знакомое. Боль — это друг. Боль означает, что он всё ещё жив. Он справится.       Внезапно он понимает, что Странник придерживает его, одной рукой обхватив за талию, а другой зажав его руку между ними обоими. Вероятно, это единственная причина, по которой он не упал окончательно, но он всё равно хмурится на него.       — Даже не начинай, — ругается кукла, но не отпускает. Он выглядит разъярённым. — Это то, что имел в виду лис, когда сказал, что ты будешь подвержен влиянию? — Итэр кивает, бережа дыхание для более важных вещей, таких как поддержание работы своего сердца. — И ты не подумал, что это важная информация? В следующий раз, когда я последую за тобой навстречу опасности, я заставлю тебя заранее написать эссе.       — Обычно всё не так плохо, — удаётся прохрипеть Итэру. — Если мы найдём свечу, я смогу очистить некоторую часть, — он указывает вперёд, туда, где, как он знает, будет ядро. Свечи Жизни, крошечные очаги сопротивления от жизненной силы леса, наверняка ждут его там.       — Как бы мне не хотелось заходить дальше, полагаю, у нас нет особого выбора, — вздыхает Странник резко и сердито. — Если ты снова оступишься, я вытащу тебя обратно за лодыжки, — но, несмотря на свои слова, он медленно ослабляет хватку на Итэре, пока они оба не встают свободно.       Итэр ухмыляется, усталое выражение, которому всё ещё удаётся быть безрассудно диким.       — С удовольствием бы на это посмотрел, — по крайней мере, его уверенность, кажется, убеждает Странника, что он в порядке, поскольку тот больше не спорит, а направляется вперёд. Но они оба не могут не содрогнуться от того, что видят по ходу дела.       По краю всё было просто красным и увядающим. Но чем глубже они заходят, тем более неестественным это кажется. Гниль витает в воздухе, как кровавый туман, грибок и разложение проникают в каждое живое существо, пока те не превращаются в ничто при малейшем вдохе. Единственная причина, по которой эти плачевные создания, которые раньше были растениями, всё ещё здесь, заключается в том, что ничто живое не настолько глупо, чтобы рисковать заходить сюда — они оставлены томиться в унизительной пародии на жизнь, которую когда-то имели. Красные наросты свисают с немногих деревьев, которые до сих пор безуспешно пытаются достичь чистого воздуха над туманом. Даже после того, как Увядание будет устранено, этот участок леса будет искривлён и покрыт шрамами на долгие годы вперёд.       Когда Итэр дышит, это происходит с хрипом. Каждый вдох впускает в его лёгкие всё больше яда, который организм отчаянно пытается побороть, но он уже знает, что не может позволить себе покинуть это место, пока работа не будет выполнена. Он не думает, что сможет добровольно вернуться сюда, особенно теперь, когда узнал, каково это.       — Ты там ещё жив? — Странник, совершенно не пострадавший физически, всё ещё выглядит встревоженным. — Это место... оно ощущается злом во плоти, — они оба знают, насколько иронично это замечание, будучи сказанным им, поэтому Итэр не дразнится, как обычно. Он просто кивает.       Он проводит руками по завесе лоз, которые от его прикосновения превращаются в пыль, и тогда они видят сердце. Сердце разложения и грязи: огромное, бьющееся, с корнями, уходящими в землю, что так похожи на артерии. Отвратительные красные опухоли усеивают окружающую местность, каждая из которых — зловещий глаз, наполненный ненавистью. Но, несмотря на это, под тяжестью разложения проглядываются пятна зелени. Свечи горят в темноте, обещая надежду на возмездие, на выздоровление, и Итэр почти бежит к одной из них с явным облегчением. Позади него раздаётся удивленное восклицание, а затем Странник оказывается прямо рядом с ним, бежа за ним вслед.       Он резко останавливается прямо перед одним из этих драгоценных источников жизни, какими бы скоротечными они ни были, и вздыхает от ощущения блаженной, чистой энергии в своих ладонях. Это не сильно помогает бороться с ядом в теле, но это даёт ему обещание исцеления в ближайшем будущем. В паре метров от свечи сквозь безжизненную грязь пробивается росток Благодатных ветвей, внутри защитного цветка клубится энергия Дендро, и Итэр подбегает к нему с удвоенной решительностью. Хоть ущерб и большой, задача остаётся прежней, и он преодолеет её, как и все остальные. Он опускает руку в укрытый цветок, и когда отдёргивает её, его пальцы покрыты весенней зелёной энергией, которая течёт, как сладкая родниковая вода. Когда он направляет в неё свою собственную внутреннюю энергию, она формируется в три шара, которые кружатся вокруг него в радостной гармонии — тихий бунт против гнили.       Странник, как и было обещано, держится поближе к его спине и не сводит глаз с окружающего леса. Итэр чувствует, как тот сгорает от вопросов, но сдерживает их все, сосредоточившись на их цели. Это на удивление успокаивает, учитывая, что обычно ему больше нравится самоуспокоительное бормотание Паймон на ухо вместо тишины.       Итэр смотрит на один из красных наростов, собирая энергию в своей руке, пока та не засияет так же ярко, как Пиро. А затем он бросает её вперёд, используя всё своё тело, и наблюдает, как удар обрушивается на шар и отклоняет тот назад. Происходит короткая борьба противоположных сил, достаточно долгая, чтобы Итэр нервно напрягся, но чистое прикосновение Дендро в конце концов побеждает, и красное свечение исчезает, превращаясь в ничто. Итэр стоит наготове, ожидая, когда живая гниль поднимется с земли, или когда стрелы энергии Увядания выстрелят в последнем акте мести. Но никакой реакции не следует, никакого последнего зова с собой на дно, и он медленно расслабляется.       — Как-то слишком легко, — вполголоса указывает Странник, и Итэр не может не согласиться. Раньше Увядание всегда давало отпор. Зачем хранить молчание сейчас, в его самом сильном проявлении? Но, несмотря на отсутствие ответов, у него есть только один способ продолжить, и он снова опускает руку в цветок. Есть вероятность, что оно просто слишком разрослось, став таким тяжёлым, что больше не может себя защищать. Как и при всех болезнях, рано или поздно носитель умрёт, а вместе с ним и вирус внутри. Может, не имея возможности распространяться дальше, он просто съел сам себя?       Когда Итэр устраняет все оставшиеся опухоли, питающие разлагающееся сердце, его инстинкты кричат, что это ещё не всё. Что он что-то упускает. Он просто должен столкнуться с чем-то лицом к лицу, когда бы оно ни решило показать себя.       Когда последний шар, защищающий ядро, тихо падает, его паранойя достигает небывало высокого уровня. Так не должно быть. Такая глубоко укоренившаяся гниль не может просто исчезнуть без малейшего намёка на сопротивление. Но корни, соединённые с ядром, сморщились, оставив потрескавшиеся линии, открывающие пульсирующее внутри красное свечение. Оно поразительно живое для болезни, которая, как предполагается, является памятью о смерти. Нет никаких искажённых существ, выползающих на свободу, чтобы попытаться утащить его за собой, никаких последних механизмов защиты. Только этот пульс.       — Мне это не нравится, — шепчет Итэр. Он говорит это больше для себя самого, чем для его компаньона, но неприкрытый страх в его голосе говорит другому всё, что ему нужно знать. Здесь есть что-то глубоко неправильное, за пределами очевидного, за пределами шипов, впивающихся в вены Путешественника. Что-то ждёт их в темноте.       На этот раз Итэр берёт Дендро в обе руки, повелевая ей впитаться в его кожу, как щит, из-за чего конец его косы начинает светиться зелёным цветом в бледной имитации мастерства Архонтов. И только когда панели по всему его телу — в груди, запястьях, коленях — раскаляются, он, наконец, сталкивается с ядром и высвобождает энергию, которую держит внутри.       С хриплым криком он топает ногой в землю, и энергия стекает через него вниз, словно реки. Яркие изумрудные линии ползут словно змеи по земле, окружают ядро виридиевыми цепями, отделяя его от леса, пока оно не останется без ничего. И затем они сходятся, заглушая его в корнях, пытаясь заставить источник обрушиться на самого себя и, наконец, уступить смерти, которую он распространяет.       Красная дымка начинает тускнеть, растения, которые невозможно восстановить, превращаются в пепел, в то время как другие оживляются, предвкушая свежий воздух. Но увядание внутри Итэра не исчезает, и ядро не умирает. Оно пульсирует, ярче, злее, и когда небо вокруг них снова становится голубым, Итэр сразу понимает, что происходит.       Оно не умирает. Оно сжимается.       Вся злокачественная энергия квадратного километра заражённого леса собирается в одной точке, и вся энергия Итэра, потраченная на попытки сдержать её, наконец прорывается, совершенно перегруженная. Но увядание больше не распространяется. Нет, оно продолжает накапливаться, бьющееся сердце трясётся всё быстрее и быстрее, пока не взрывается искорёженным цветком грязи.       Изнутри доносится рёв существа из металла и смерти, скрежещущий, полный ненависти звук, и Итэр едва замечает, когда Странник оттаскивает его назад, чтобы дать им немного пространства перевести дух.       — Это Дракон руин? — шипит тот, уводя их, и Итэр мотает головой.       — Больше нет, — шепчет он и чувствует, как шипы внутри него всё туже сжимаются вокруг его груди.       По всем меркам, груда разбитого механизма больше не должна была двигаться. Но в тех местах, где его броня полностью проржавела, где конечности должны быть полностью отделены — там нити гнили, похожие на сухожилия, связывающие его вместе в качестве нежити. Его глаз ярко-красный от злобы, и даже когда его двигатели шипят и скрипят, ему удаётся оторваться от земли и уставиться на них с желанием убить.       Итэр призывает свой меч и толкает Странника себе за спину.       — Держись вне зоны досягаемости, — жёстко инструктирует он. — Если он сосредоточится на тебе, я не смогу легко вернуть его внимание.       — Я не беспомощный, — рычит Странник, отталкиваясь от руки Итэра. — Ты уже и так в невыгодном положении, и ты хочешь, чтобы я просто стоял в стороне и смотрел?       Дракон снова скрипуче визжит, трясётся и кренится в воздухе, а после он выпрямляется с жалобным воем двигателей. У них заканчивается время для обсуждений.       — Я не смогу защитить и себя, и тебя, — рычит он в ответ, также напряжённо. — Ты больше не бог. Ты можешь сломаться, и я не знаю, как тебя починить. Пожалуйста, просто... не подходи.       Они смотрят друг на друга слишком долго, на них могут напасть в любую секунду. Но затем Странник отступает назад и делает кивок.       — Ладно. Не умри, — его тон подразумевает, что есть ещё много вещей, о чём он хотел бы сказать, но их отсрочка неизбежного официально истекла.       Странник отступает назад, склонив голову, а Путешественник выходит вперёд с поднятым мечом. Его горло всё ещё пытается втянуть воздух сквозь шипы, рука дрожит от усталости, которую невозможно полностью стряхнуть. Но когда он принимает боевую стойку, появляется чувство, что ничего из этого больше не существует. Первый мудрец Буер смеряет взглядом одного из последних врагов леса и бросается в атаку.       Дракон, несмотря на своё аварийное состояние, умудряется оставаться вне досягаемости его меча. Но Итэр не намерен так просто сдаваться. Он взывает к земле: к корням, к пульсу знания и жизни, который проходит глубоко под этим миром. Он зовёт, и Ирминсуль отвечает, вторя детскими интонациям Нахиды, подбадривая его. Дендро покрывает его руки, ноги и запускает вверх по лепестковым ступеням растущих деревьев. Он рубит своим мечом участок обнажённой гнили на ноге механизма, тупой металл всё ещё легко рассекает неестественную поросль. Даже когда инерция подводит его, и он начинает падать, ему всё равно удаётся ухватиться за одну из пластин брони, несколько раз вонзая меч в это место. Дракон крутится и визжит, пытается сбить его своим хвостом, но это недостаточно быстро, чтобы предотвратить вторую потерю конечности.       Итэр падает с оторванной ногой, ударяется о землю и катится, поворачиваясь в тот момент, когда повреждённый Дракон вызывает массу энергии над собой. Вместо обычного янтарного свечения оно красное, в нём полностью доминируют силы Увядания, и Итэру приходится отползти в сторону, чтобы избежать дождя энергии, запущенной в воздух. Ему не хватает скорости, чтобы увернуться от всего, один снаряд вонзается ему в плечо, а другой попадает в ногу, отчего он отлетает в сторону. Он стискивает зубы и вскрикивает, прыгая на оставшейся здоровой ноге, переживая первоначальный приступ боли. Всё в порядке, всё в порядке, бывало и хуже. Игнорируй. Закончи работу.       Он переводит взгляд обратно на Дракона, сердито прищурив глаза, и собирается с силами, ожидая, когда тот бросится в атаку. Они всегда так делают, когда расстояние становится слишком большим, древняя программа требует, чтобы они преследовали свою цель в непосредственной близости, несмотря на стратегические преимущества нанесения удара издалека. Это пережиток гордости мёртвой нации, и Итэр много раз пользовался этим преимуществом.       Как и ожидалось, тот издаёт скрипучий вопль, нервирующий металлический звук пронизывает его до самых костей, а машина бросается вперёд, врезаясь в землю одной рабочей ногой, чтобы преодолеть оставшееся расстояние до него, раздавить и сокрушить. Итэр ждёт, когда враг приблизится, ждёт последней секунды, ждёт, пока любой другой человек не подумает, что его может ждать что-либо, кроме смерти. А затем он движется, с невероятной скоростью, которая не поддаётся человеческому пониманию, и проскальзывает сквозь атаку, как будто его тело сделано из воды, а не из плоти и костей.       Он слышит встревоженный крик Странника, который раздаётся слишком близко, и совершает ошибку — поворачивается, чтобы посмотреть.       Тот врезается ему в бок, толкает влево и орёт прямо в ухо, так сильно сжимая его правую руку, что она начинает болеть.       — Какого хрена ты не уворачивался, я думал, ты—       — Двигайся! — требует Итэр и уворачивается вместе с ним, отступая назад. Они находятся всего на волосок от конца хвоста Дракона, которым тот размахивает, как дубиной, даже когда наполовину летит, наполовину прыгает к ним. — Я сказал тебе держаться подальше—       — А я сказал тебе не умирать! — кричит он в ответ, его внимание мечется между Итэром и приближающимся врагом. Он держит одну руку на запястье Итэра, как кандалы, отказываясь отступать. — Я думал, ты—       — Ты видел, как я сражаюсь! — возмущённо рычит Итэр, снова не давая ему закончить, отталкивая его за спину, чтобы поднять свой меч между ними и механизмом. — Ты должен был знать, что я могу с этим справиться! А теперь возвращайся, пока он не решил поохотиться теперь уже на тебя!       Прежде чем кто-либо из них успевает продолжить спор, Дракон снова визжит, поднимаясь в воздух в нескоординированном полёте, из-за чего врезается в крону деревьев, осыпая листья и ветки дождём. Итэр вырывает свою руку из хватки Странника, отталкивая его. Ему нужно сосредоточиться, он не может позволить себе вот так отвлекаться!       — Я не собираюсь просто позволить тебе подмять и меня под свой комплекс спасителя, — рычит Странник и снова оказывается рядом с Итэром. — Я отказываюсь быть твоей прихотью.       Итэр рычит себе под нос, ругательство на языке, слишком древнем, чтобы иметь название. У него нет времени спорить об этом.       Поэтому он просто бросается вперёд, не обращая внимания на куклу, оставшуюся за ним. Дракон долгое время наблюдает за Итэром своим красным глазом, древняя программа что-то просчитывает. А затем этот взгляд проходит мимо него, к точке позади, и сердце Итэра замирает.       Он не успеет вернуться назад, чтобы оказаться между Странником и летящими в него снарядами, каждый из которых ярко-красный, гарантирующий боль, но как оказалось, в этом и не было нужны. Кукла отталкивается с такой скоростью, которая может быть только у Анемо, с лёгкостью уворачиваясь от них. Как обычно, инстинкты служат ему лучше, чем что-либо ещё, и Итэр почти мог улыбнуться при виде этого.       Почти, потому что побега всё ещё недостаточно, чтобы убить эту тварь.       Когда проклятый Дракон готовится произвести ещё один огонь, Итэр бросается вперёд, кончик его меча высекает искры, волочась по земле. Тепло собирается вдоль его потёртого края, где ржавчина угрожает ослабить металл, но Итэр не дрогнет. Как и всегда, он доверяет своему мечу, который доведёт его до самого конца. Он бежит сквозь дождь смерти, как будто всё это происходит в замедленной съёмке, легко лавируя между каждым копьём красного света. Те немногие, что приземляются рядом со Странником, тот отбивает контролируемыми вспышками Анемо, которые искрятся и мерцают от его ярости. К тому времени, как пыль от атаки укладывается, Итэр продолжает бежать в сторону противника, и на этот раз он готов. Он собирается покончить с этим до того, как что-то ещё сможет пойти не так.       Дракон содрогается, отводит одно оторванное крыло назад, а затем выбрасывает его вперёд. Должно быть, что-то не так с его системой наведения, потому что атака даже не приземляется где-нибудь рядом с ними, а просто бесполезно ударяется о землю в добрых нескольких метрах от них. Но куски битого гранита взмывают вверх, хрупкие и острые из-за эрозии Увядания, светящиеся багровыми прожилками, и летят со всей смертоносной силой каменных копий Моракса. Итэр делает шаг в сторону, чтобы увернуться от одного, и выставляет свой меч, чтобы перенаправить другое, направляющееся прямо в Странника.       Его нога соскальзывает. Земля под ними была ослаблена как Увяданием, так и бурей, и у Итэра нет времени исправить свою позицию. Осколок попадает в его меч и отлетает в сторону, успешно блокированный. Но с неблагозвучным скрежетом его клинок наконец сдаётся. Он переламывается пополам, из-за отдачи рука Итэра неудобно отскакивает назад, и отсечённая половина, по какому-то необъяснимому чуду физики, устремляется вперёд и вверх, почти изящно закручивается по спирали в воздухе, вонзаясь прямо в незащищённый глаз Дракона.       Другое крыло опускается, когда он визжит от боли, ощущение, которого машина не могла и не должна была знать, и внезапно Итэр понимает. Это цена, которую он платит за эгоистичное любопытство.       В них летят новые осколки камня, окутанные ещё большим кроваво-красным сиянием, и на этот раз нет ни меча, ни щита, ни зарядов Анемо, достаточно сильных, чтобы отразить их, хотя Странник и пытается. Есть только тело Итэра, хрупкая плоть, кровь и кости, стоящее между ними и бессмертной, неожиданно маленькой и хрупкой куклой, которую он отпихивает в сторону.       Он обнаружил, что смерть очень похожа на погружение в сон.       Шок — это сильный наркотик. Он едва чувствует, где два острия крошащегося камня пронзили его насквозь, пригвоздив его тело к мёртвому дереву, каждая рана — спиралевидный эпицентр онемения. Одно зацепило его плечо, другое идеально вошло в центр груди. По крайней мере, эта смерть будет быстрой, думает он, безумно смеясь. Многие другие не были так щедры.       Дракон пронзительно воет, отдалённый звук заглушает звон в ушах, и его глаза не могут наверняка отследить движение, когда тот взлетает вверх и исчезает из виду. Остатки его меча, вероятно, всё ещё торчат в драконьей уродливой маленькой голове, и эта мысль приносит ему некоторое слабое утешение.       Затем появляется другой источник движения, синее пятно, которое доминирует в его поле зрения, и он устало поднимает голову, встречаясь с глазами Странника. Почему-то те выглядят более мёртвыми, чем Итэр ощущает себя. Они долго смотрят друг на друга, тишина душит Итэра, даже когда воздух наконец очищается от остатков разложения, в котором он утонул. Он не знает, что сказать. Ему слишком больно, он слишком мало чувствует, чтобы знать.       — Значит, это будет четвёртое предательство? — наконец шепчет Странник, и гнев в его голосе старинный и усталый. — Неужели это та судьба, которую я приношу всем, за кого пытаюсь держаться? Я проклят? — он падает на колени перед тем местом, где пригвождён Итэр, и не протягивает руку, чтобы прикоснуться к нему. — Я должен был послушать тебя. Почему я тебя не послушал?       Отчаяние. Ужас. Тоска. Страх. Сейчас в его глазах было всё то же самое, что и тогда, когда он падал, стремясь к Сердцу Бога, которое не мог удержать. И снова Итэр заставил его выглядеть таким образом, и снова чувство вины захлёстывает его, когда он смотрит в зеркало и видит только другого.       Его рука тянется вверх, почти по собственной воле, чтобы коснуться лица Странника. Из его груди сочится золото, переливающееся и нечеловеческое, и оно стекает по его руке, покрывая кончики пальцев.       — Не плачь, — говорит он, немного бредя. — Я вернусь. Я всегда возвращаюсь, — нет времени должным образом объяснить. Он бы очень хотел, но не может.       — Это не сон, — выдавливает Странник, но не отстраняется от прикосновения Итэра. Его рот открывается и закрывается, как будто он хочет сказать что-то ещё, но он выглядит... пустым. Контуженным. Эмоции есть, они просто отказываются выходить на поверхность, приглушённые неверием и отрицанием. Кукла без ниточек, лежащая здесь в полной растерянности, не зная, куда идти и что сказать.       Итэр не может удержаться от улыбки. Он благодарен, что Паймон здесь нет, по крайней мере, не при этой смерти. Она уже видела слишком много. Всё происходит быстро, как он и надеялся. Яд в его теле уже обволакивает его сердце и лёгкие, приказывая всему тихо остановиться. Увядание остановлено, и последнее из него умрёт вместе с ним.       — Прости, — полушепчет он, и это сказано с нежностью, которую можно воспроизвести только на дыхании умирающего. — Ты для меня не просто прихоть.       Его рука задерживается на изгибе щеки, оставляя полосы эфемерного осеннего золота, окрашивая чужие слёзы. Свет в его груди из зелёного превращается в серый. А затем становится чёрным.       Его глаза закрываются, и золото, которое он оставил за собой, исчезает.