To Be or Not To Be (Human With You)

      Что за идиот.       Этот треклятый, мягкосердечный, безрассудный идиот. Из всех глупых, нелепых, опасных трюков—       — Твой мусор до сих пор у меня! — Кабуки осознаёт это вслух, его неверящий тон эхом разносится по пустому лесу. — У ТЕБЯ НЕТ МЕЧА! — кричит он на линию гор, его голос срывается от огромной громкости. Он даже не может надеяться, что именно слепая вера в собственные способности заставила Путешественника сбежать из его рук без оружия. Нет, он без тени сомнения знает, что это чистой воды идиотизм, и это только бесит его ещё больше. Часть его надеется, что тот появится, застенчивый и пристыженный, чтобы попросить вернуть сумку. Потому что при таком раскладе Кабуки не отдаст её обратно, и он получит огромное удовольствие, отказав ему, а затем ударив по причине того, что он идиот.       Но он также воочию убедился в упрямстве и гордости, которые Путешественник носит как вторую кожу, скрывая под ней все свои самые приятные черты. Он хочет разорвать его на куски, свести его к самым низменным побуждениям, превратить его в первозданную энергию и поглотить его, поглотить всё до последней золотой частички, пока они не станут единым целым. Тогда ни от одного из них не останется ничего, что можно было бы потерять.       А ещё он хочет нежно обнять его, и это желание он не испытывал уже очень, очень давно.       Кабуки мотает головой. В настоящее время он один, снова, и у него нет ничего, кроме сломанного меча и жгучей потребности ударить Путешественника за то, что он тупой. Меч он затыкает за пояс, привязывая его тем же куском кожи, на котором держится сумка. Несмотря на то, как сильно он хотел бы сбросить эту рухлядь со скалы из-за связанного с ней отвратительного водоворота эмоций, он знает, что Путешественнику было бы грустно потерять этот меч. Вот бы он ещё мог так же печалиться из-за потери собственной жизни.       Новая волна ярости захлёстывает его, и с почти звериным рёвом он ударяет кулаком по дереву, бесстрастно наблюдая, как оно скрипит и стонет, а затем падает, шумно врезаясь в землю.       Он бездумно вставляет костяшки пальцев на место. Суставы так неоправданно хрупки. И Кабуки невольно замечает, что сердца точно такие же. Он в некотором роде чувствует, что ему нужно сесть и просто переварить события последнего часа или около того. Но он не может, потому что Путешественник — идиот, и бежит сломя голову навстречу опасности, как ребёнок, тянущийся к открытому огню, не подозревая о предстоящей неизбежной боли. Но это его идиот, чёрт возьми. И ни за что какая-то полумёртвая машина-развалина не заберёт его снова.       — Буер, — зовёт он властно и требовательно. — Я знаю, что ты всё это видела. И мы оба знаем, что он не вернётся, пока эта тварь не сдохнет, — Путешественник, по крайней мере, до смешного честен, когда всё-таки решает заговорить. Той информации, которой он решил поделиться, Странник доверяет без сомнения. Эти глаза слишком честны, чтобы лгать ему.       Ощущение присутствия Архонта медленно проникает в его разум. Она аккуратна, как и всегда, но он слишком умопомрачительно зол, чтобы оценить её знак внимания. У него нет времени. И тут маленький Архонт обретает форму перед ним, сделанная из пыли и листьев, проекция, созданная лишь для той цели, чтобы говорить было немного легче. И видят звёзды, она совершенно никуда не спешит, делая это.       — Да, я видела, — тихо соглашается она и выглядит... обеспокоенной. Нерешительной. — Он слишком далеко, чтобы я могла дотянуться до него, не переступив своих границ, — она переплетает пальцы, тщательно обдумывая каждое слово, и Кабуки чувствует, как очередной прилив нетерпения угрожает захлестнуть его.       — Ну? Ты позволишь мне пойти за ним? Или ты собираешься стоять здесь, хихикать и отнимать у меня время? — это более резко, чем он обычно разговаривает с ней. Он правда уважает маленького бога. Да, он в долгу перед ней, но помимо этого, она кажется по-настоящему доброй, на что способны немногие люди, что уж говорить о богах?       Она моргает, глядя на него, и поджимает губы.       — Ты спрашиваешь разрешения? — говорит она, а потом смеётся. — Я как бы ожидала, что ты уже будешь за горой.       Теперь настала его очередь моргать.       — Ты бы... позволила это? — он прекрасно осознаёт тот факт, что она могла бы проникнуть в его разум и просто отключить его, если бы действительно захотела. Он был сделан куклой Архонтом — каким из них по сути не имеет значения. Более того, он добровольно позволил ей проникнуть в свою голову. Но она только вздыхает, печально смеясь.       — Сказать по правде, я не думаю, что в Тейвате существует какая-либо сила, которая могла бы удержать тебя от погони за ним. Я не буду вести заранее проигранную битву, только не в этом случае. Особенно не с тобой, — она поднимает на него взгляд широко раскрытых глаз, светящихся лаской, но он только хмурится. — Я оставила тебя на его попечении, но это касается и его самого. Таким образом, это было бы всего лишь выполнением твоего обещания следовать за ним, куда бы он ни пошёл, да?       — Ты бы правда... — он обрывает себя, опуская голову, когда до него доходит осознание. Ну разумеется, она ожидала всего этого. — Сколько из этого ты спланировала?       Он слышит детское хихиканье.       — Если бы я действительно думала, что смогу удержать Путешественника в Сумеру на какое-то время, мне пришлось бы отказаться от своего титула Бога Мудрости. Я говорила серьёзно, в тот вечер, перед тем как вы двое ушли. Я считаю, что он нуждается в друге так же сильно, как и ты. И я знаю, что ваш путь снова приведёт вас двоих сюда, Странник. Я не боюсь промежуточных шагов, даже если они уводят тебя за пределы моей досягаемости.       Несмотря на своё прежнее нетерпение, он позволяет ей говорить, пребывая в каком-то шокированном изумлении. Он уже смирился с тем, что проведёт остаток своей жизни в Сумеру, был благодарен за это, хотя бы потому, что предпочёл бы, чтобы это было здесь, а не где-либо ещё. Но эта... эта свобода... он знает, что она не может длиться вечно, но он будет наслаждаться ею, пока может.       — Тогда, полагаю, я пойду, — говорит он. Осторожно. Он наполовину ожидает, что она отзовёт своё разрешение в тот момент, как он повернётся к ней спиной. Но когда он, наконец, оглядывается на неё, она просто понимающе улыбается, почти немного самодовольно.       — Обязательно скажи Путешественнику, что Паймон передаёт ему наилучшие пожелания, — сообщает она ему. — И, Странник... пожалуйста, будь осторожен.       Он кивает, протягивая руку вверх, чтобы чуть плотнее надеть шляпу.               — Значит, до новой встречи, — его слова — это благодарность и прощание, но его глаза уже устремлены на гору. Где-то по другую сторону этой каменной стены мчится непостижимое бессмертное существо, чтобы защитить стайку несущественных людей. Непостижимый, за исключением тех кусочков самого себя, которые он показал — крошечные проблески чего-то большего, и Странник жаждет этих проблесков, как наркотика. Он хочет больше. Он получит это. Путешественник, слишком неуловимый, чтобы его смог удержать какой-либо смертный охотник. Только вот... он позволил ему удержать себя. Позволил пригвоздить себя к земле, не требуя свободы, а мягко попросил рукой и голосом. Между ними есть что-то, что заставляет его так себя вести. Что-то, чего, как он знает, не видела ни одна другая душа, что-то столь же неземное, как истинное небо за фальшивым, которое он всегда знал.       Он горит так яростно, как мог Странник не погнаться за его светом? Это так же неизбежно, как хвост, преследующий комету. Даже если они в конце сгорят дотла, он будет доволен, пока они горят вместе.       Проекция Буер уже давно превратилась в пыль, но он не обращает на это внимания. У него есть гораздо более увлекательная добыча для охоты.       Он вытягивает руки перед собой, взывая к ветрам, которые теперь всегда витают на грани его осязания. И когда они прибывают, он шепчет им рокочущим рычанием, угрожающим, решительным и умоляющим одновременно.       — Вы подчинитесь моей воле, — говорит он им. — Вы отнесёте меня к нему. И вы уничтожите моих врагов прежде, чем они смогут прикоснуться к нему. Он мой, — если бы ветра могли говорить, он думает, что они бы протестовали против этого заявления. В конце концов, собственничество и свобода — это два понятия, которые нелегко совместить. Но ему всё равно. В этом мире очень мало вещей, достойных его времени и внимания. Но Путешественник не из этого мира. И как дракон должен виться вокруг своего клада, своей добытой горе золота и драгоценностей, так и он должен виться вокруг этой своенравной души. После всех страданий, которые подарил ему этот мир, он воистину заслуживает этого.       Он притягивает ветра к своей руке, затягивает поводок своей хватки на них. Он может чувствовать, как они протестуют, как ускользают из его рук, но он не даст им шанса. Может, их и так же трудно контролировать, как и его Путешественника, но теперь у него достаточно идей, чтобы получить то, что он хочет. Он собирает эти ветра, притягивает ближе, ближе, в шар энергии, настолько плотный, что тот чернеет в его ладонях. А потом, все сразу:       Он отпускает.       Буря взрывается позади него, заставляя стремительно взлететь вверх. Это был бы грандиозный провал, если бы у него не было планера. Но этот один маленький подарок превращает бесплодные усилия в реальный прогресс. Ветер подхватывает его искусственные крылья, порывом поднимая его вверх по склону холма, прежде чем порыв стихает, и он падает на землю. Без колебаний он делает это снова, заставляя ветры ослабевать до определенной степени, прежде чем выпустить их на волю. Его сила непоследовательна; и далеко не один раз неожиданный порыв ветра чуть не утаскивает его вбок в грязь. Но это прогресс.       Он ухмыляется в порочном, торжествующем выражении. Путешественник явно понятия не имеет, с чем связался, если тот действительно думал, что он будет сидеть здесь и ждать его, как верная гончая. Нет уж, это он примет сторону Странника, когда придёт время. И как только он заявит о своём праве, как только он действительно завладеет своим желанным призом, то будет смотреть на мир свысока и смеяться. Посмотрите, скажет он. Посмотрите на это великолепное создание, которое смотрит на меня с преданностью. Посмотрите на этого золотого монстра, который сидит рядом со мной. Отбросы человечества будут оплакивать утраченное ими произведение искусства, и само время не сможет сковать их. Наконец существо, сродни богу, посмотрит на Странника и увидит что-то достойное. Наконец-то кто-то захочет остаться.       Он достигает вершины горы быстрее, чем думал, что это возможно, чему способствуют сердитый вой ветра и его собственная безграничная ярость. Они в унисон кричат о несправедливости того, что их оставили позади, об унизительности свободы, которую непрерывно то дают, то отнимают. Это одна и та же песня с разных концов, какофония боли и понимания.       Когда он поднимается на самую высокую точку горы между Сумеру и Разломом, это похоже на восход солнца над горизонтом. По крайней мере, ему так кажется. Он чувствует себя могущественным, он чувствует себя свободным, и хотя опыт подсказывает ему, что чувство это мимолётно, он не может не наслаждаться им. Вот где его место, высоко над миром, глядя сверху вниз на всех крошечных существ, снующих внизу. Он не ненавидит их так, как раньше. Они безвредны в своих смертных начинаниях, когда не безнадёжно некомпетентны, но они всё ещё недостойны его внимания.       Не-е-ет, он ищет ангела, который ходит среди них, чьи крылья были обрезаны обстоятельствами. Золотой бог, который отказывается видеть себя таковым, истекающий ихором из чистого солнца с того места, где мир нанёс ему удар в спину. Держать его — значит держать в своих руках сверхновую звезду: начало и конец всего сущего во всей их с ним хаотической красе. Это его добыча, его приз. Его достойное воздаяние. Даже когда он думал, что Путешественник был человеком, или, по крайней мере, в основном таковым, тот был очаровывающим. Теперь же, когда на эти узкие плечи накинута мантия бессмертия...       Ни один из них не может быть по-настоящему божественным. Но разве так не лучше? Не ограниченные покровом человечности и не прикованные к обязанностям божественностью. Они стоят отдельно от всего остального. Или будут стоять, когда-нибудь, когда Путешественник наконец даст ему имя, которое смогут разделить только они. Он не может понять, почему тот решил продолжать ходить среди людей, но он убедит его прекратить. Боль просто того не стоит. Не для таких существ, как они.       Он отмахивается от своих мыслей, тихо смеясь, и кладёт руку на Глаз Бога у себя на груди.       — Ты слишком добр для этого мира, — заявляет он фальшивому небу, обнажая зубы в улыбке, когда замечает летящую фигуру Дракона, оставляющую след дыма далеко внизу. Не имеет значения, что Путешественник его не слышит, он просто уверяет себя в правильности своего пути. — Ты видел, какую боль приносит доброта. Как они используют тебя, хотя у них нет на это права, — это вспышка праведного негодования, то же самое, что он почувствовал, когда увидел этот позолоченный силуэт, свернувшийся клубочком в лесу, усталый и измученный всем, с чем он столкнулся. Всем тем, через что человечество заставило его пройти. Разве они не видят, что разрывают на части одну из единственных хороших вещей, которые они когда-либо узнают?       — Я спасу тебя, — обещает он. От мира, от самого себя. Он знает, что Буер думает, что Путешественник сделает его лучше. Покажет ему, как быть добрым, как снова полюбить мир. И, стоит признать, он действительно восхищается силой воли, которая требуется, чтобы обладать таким терпением, как у него. Но даже камень может стереться, и даже Путешественник рано или поздно достигнет своего предела. И когда этот момент настанет... Странник будет рядом, чтобы поймать его.       Этого более чем достаточно для праздных размышлений, думает он. Он видит всего несколько путевых точек, мерцающих вдоль каменных стен кратера, но ни одна из них не находится так высоко, как он сейчас. Это означает, что куда бы ни направился Путешественник, у него всё равно есть преимущество в высоте и ветер за спиной. Добраться будет недолго.       Он делает вдох, хоть для него и бесполезный, просто чтобы почувствовать, как ветер беспокойно кружится в его груди. И прыгает. Позаимствованные крылья широко расправляются, ловят порыв ветра и отправляют его в путь.

_______________________

      Есть что-то освежающее в неизменной силе Гео. Итэр чувствует, что с ней он может противостоять любому ветру, выдержать любую бурю и не сдвинуться с места даже на сантиметр. Это так отличается от капризной природы Анемо, от острого волнения Электро, которые то здесь, то вот их уже нет. И ещё сильнее это отличается от того свободного, взбалмошного существа, которым он когда-то был. Но, как ни странно, это ему подходит, соответствует его потребности защищать, быть стойким, бросать вызов. Камни являются свидетелями истории, запечатлевают её учения в окаменелостях, драгоценных камнях и потрескавшемся сланце. Так же и Итэр становится свидетелем — обязанность, которой он не ожидал, но, тем не менее, рад. Летописец — гораздо более приятный титул, чем герой.       Но герой — это то, что нужно шахтёрам, так что это мантия, которую Итэр надевает, прыгая по хребтам и долинам из остроконечного камня. Характерная спиралевидная форма Разлома может затруднить прохождение, но для Итэра это едва ли запоздалая мысль. От его прикосновения из земли поднимаются каменные столбы, грубо отёсанные и необработанные, но обладающие достаточной силой и скоростью, чтобы поднять его ввысь. Это было даже чем-то похожим на полет, чтобы заставить его улыбнуться, несмотря на все обстоятельства. Таким образом он продвигается по долинам, по древним земляным выступам, пока ему не удаётся пробраться между траекторией Дракона и ближайшим лагерем.       Он слышит крик тревоги, а затем звон металла о металл. Значит, они заметили. У них недостаточно времени для эвакуации, но, если повезёт, они смогут укрыться в бункере и оставят на Итэра все боевые действия. И довольно ожидаемо, когда он снова поднимает себя вверх с помощью другого столба, то слышит крик, многочисленный и несинхронный, медленно переходящий в единый голос.       "Путешественник, Путешественник!" — кричат они, и Итэр вздыхает, когда наклоняет свой планер, чтобы спуститься немного быстрее. Он может только надеяться, что это имя не будет запятнано неудачей.       Он приземляется на одну из приподнятых деревянных платформ над их лагерем, выпрямляется во весь рост и смотрит на Дракона, который парит прямо над ним. Как раз вовремя. Механизму требуется больше времени, чтобы понять, что он здесь — его единственный глаз треснутый и в основном потухший. Лезвие меча торчит из него, мстительно впиваясь в хрупкую фурнитуру. Достойная смерть для меча. Даже сейчас, стоит дракону только повернуться, как из его головы всё ещё вылетают искры, сопровождаемые сердитым пронзительным звуком от сломанного механизма.       Однако нога, которую он потерял, выросла снова, полностью заменённая этим ужасающим мясистым наростом, красным и пульсирующим. Всё его существо пахнет смертью, а выглядит ещё хуже. Но Итэр... он просто стоит во весь рост и прижимает руки к бокам. Его дыхание медленное, почти медитативное, поза приземлённая и сильная. Кажется, сама земля тянется сквозь него, удерживает его неподвижно, прижимает к себе. Он непоколебим.       Дракон, должно быть, почувствовал его внезапное накопление силы, потому что снова начинает собирать энергию, чтобы обрушить ту на него дождём. Но он не даст ему и шанса.       Итэр делает вдох, задерживая его. Отставляет одну ногу, сохраняя центрированную стойку. Его руки тянутся назад, ладони направлены вниз, будто он зачёрпывает пальцами воду. И затем он тянет, всё его тело подаётся вперёд одним движением. Он кричит, гортанным криком требуя, чтобы камни повиновались его зову. И камни... они слушают.       С треском, вздымающимся звуком, похожим на раскат грома, небосвод грохочет и сотрясается, возвещая о возникновении из земли двух массивных колонн оранжевого хрусталя. Одна целится прямо в центр груди Дракона, но другая, кажется, промахивается. "Кажется", потому что, когда машина автоматически летит назад, чтобы избежать столкновения с первой колонной, она задевает другую, повреждая крыло, и после этого кренится в сторону. Итэр рычит. Он надеялся, что приманка отгонит Дракона дальше, позволит ему перенаправить его одним махом. Не повезло.       Он слышит, как раздаётся бурное приветствие, и оборачивается, видя слишком много любопытных пар глаз, наблюдающих за ним.       — Здесь небезопасно! — кричит он им, отмахиваясь. — У этого существа дальнобойные атаки, отправляйтесь внутрь и наденьте защитное снаряжение! Не позволяйте ему увидеть вас! — шахтёры подчиняются, хотя и недостаточно быстро для данной ситуации. Но у Итэра нет времени стоять у них над душой, и у него нет Паймон, которую он мог бы послать, чтобы та была его рупором и раздражала их, заставляя двигаться быстрее. Ему остаётся только надеяться, что они прислушаются.       Он поднимается из своей позы, земля освобождает его ноги от того места, где она держала его, и он с разбегу вскакивает на одну из своих хрустальных колонн. Они осыпятся через мгновение, осядут обратно в землю, чтобы вернуться в своё естественное состояние. Но сейчас они поднимают его в воздух, и это всё, что ему нужно.       Он не Чжун Ли, но он освоил Гео гораздо лучше, чем показывал большинству.       Прыжок с разбега переносит его прямо на линию огня Дракона, ограниченный прицел фиксируется исключительно на нём. Поэтому, когда он поднимает кулаки над головой, зависая на грани гравитационной хватки, и взывает к небесам, чтобы те обрушили своё возмездие, у него не хватает обзора, чтобы увидеть метеор, формирующийся над его головой. Метеоры Чжун Ли — неописуемо красивые вещи: размеренные, художественный штрих в каждом уголке. Итэр не обладает такой утончённостью, но камень есть камень, и бросание камня в машину, как правило, довольно эффективно, когда камень того же размера, что и она.       Механизм разворачивает свои крылья вперёд, жар его топлива угрожает сжечь Итэра в небе. Но его призванная горная порода достигает своей цели прежде, чем может быть нанесён какой-либо реальный ущерб, и Дракон сметается в воздухе с омерзительным, визжащим хрустом, когда древний металл деформируется. Он едва почувствовал что-то большее, чем тёплый порыв воздуха, когда наблюдал, как Дракон стремительно падает на землю. Итэр со вздохом облегчения раскрывает свой планер. Он нанёс этой рухляди достаточно повреждений при их первой встрече, сделав эту часть смехотворно лёгкой. Слава богам.       Пыль поднимается столбом в месте удара. По его мнению, это всё ещё слишком близко к лагерю, но с удивительно минимальным ущербом для любой инфраструктуры. И самое главное: обошлось без жертв. Но он знает, что лучше не поворачиваться спиной к таким вещам, пока он не увидит, как свет исчезает из их ядра, поэтому он падает на землю в нескольких метрах от машины, выжидающе уставившись на неё. Несмотря на своё искалеченное, изуродованное тело, она, кажется, не собирается умирать. Скрежещущий звук ржавого металла, древние шестерёнки, скулящие там, где они отказываются поворачиваться. Двигатели визжат и дымятся. Это жалостно похоже на то, что чувствовал Итэр всего час назад, и ему почти... жаль. Красная гниль, которая въедается в конечности Дракона, обволакивает то, что осталось от искусственного мозга. Она отказывается дать ему отдохнуть. Раковая, неразумная в своей решимости, она просто не может видеть, что ей больше некуда направиться.       Итэр опускается перед ним на колени и обхватывает рукой обнажённый клинок, всё ещё торчащий из механического глаза. Лезвие, хоть и тупое, всё ещё впивается в ткань его перчатки, в ладонь, в пальцы, и золотистый ихор стекает по краю. Там, где он соприкасается со ржавым металлом, он шипит и дымится, выжигая инфекцию внутри. Итэр тянет, и лезвие оказывается на свободе. И глаз машины становится блаженно тёмным.       — Отдыхай, — бормочет он. — Твоя работа выполнена, — дань предназначена для его меча, но если то, что осталось от Каэнри'аха в этой штуке, услышит его... он не будет против, если она тоже примет эти слова.       Когда он встаёт, его метеорит рассыпается в пыль, и он не может удержаться, чтобы не наклониться и рассмотреть свою работу. Несмотря на силу удара, машина на удивление цела. На самом деле, части, в которых были вмятины... они медленно, неуклонно заполняются растущей, пульсирующей гнилью.       Итэр делает шаг назад, тревога пронзает его, как удар молнии. Плохо. Это очень плохо. Металл начинает стонать, скрипеть, местами трескаться и ломаться, но только для того, чтобы его починили сухожилия, сделанные из гнили. Хуже всего, когда глаз снова загорается, каким-то образом более глубокого алого цвета, чем раньше. Медленно, мучительно, он поднимает себя на ноги. Он стал скорее плесенью, чем металлом; акт неповиновения тихой смерти, на которую надеялся обречь его Итэр. А затем оно смотрит на него.       Итэр забирает свои слова обратно. В этой штуке не осталось ничего, кроме ненависти.       Он отступает назад, чтобы занять более выгодную позицию, но ему удалось загнать себя под край повреждённой платформы, и единственный способ подняться на более высокую площадку — вернуться к Дракону. Он стискивает зубы, каждый инстинкт протестует против ощущения, что его загнали в угол. Он низко опускается на землю, ладонями вниз, в поисках другой хрустальной колонны, которая могла бы вытащить на поверхность. Создание одной из них потребовало бы времени и напряжения. Времени, которого, находясь в всего нескольких метрах от лица этой твари, у него нет.       Но оно не атакует. Даже не утруждается. С неблагозвучным криком Дракон опускает крылья и взмывает обратно в небо, оставляя его позади. Хвост свисает под неудобным углом, едва прикреплённый наростами Увядания, что делает его ещё более похожим на скелет и более ужасающим, чем раньше.       Но почему-то самое страшное — это лужа грязи, которую он оставляет после себя. Итэр смотрит на это с лёгким ужасом, пока она не начинает погружаться в землю, и ужас, который он испытывает, переходит от лёгкого к полномасштабной панике, когда он сводит всё воедино. Это вирус. Дракон — это не боевая машина, это переносчик! Он сделает всё возможное, чтобы распространиться, и теперь у него есть совершенно новая территория, на которой нет Дендро Архонта, чтобы держать его в узде. Если эта штука получит шанс укорениться...       Он бросается вперёд прежде, чем успевает передумать, опускаясь на колени перед пузырящейся малиновой лужей. Над ним кружит Дракон, целясь в лагерь. Он не может допустить, чтобы шахтёрам причинили вред, но если он направится защищать их, то предоставит Увяданию плацдарм в границах Ли Юэ. Он не может сражаться и с тем, и с другим.       — Сяо! — зовёт он, его лицо обращено к небу в отчаянии, мольбе, когда он погружает руки в грязь. Оно жжёт, боги, как же оно жжёт, он чувствует, как оно проникает в самую его душу, но он не позволяет боли остановить себя. Нет, он продвигается дальше, опускается глубже, вера и страх в равной мере посылают его сердцебиение на головокружительную высоту.       У него нет возможности увидеть это. Но он чувствует порыв ветра, свист движения, который говорит ему, что всё будет хорошо. Но помимо этого знакомого ощущения, есть второе, ветер, который, по ощущениям Итэра, должен быть ему знаком, хаотичный и злой. Только когда он слышит два отчётливых голоса, кричащих "Сдохни!" в каком-то совершенно диссонирующем унисоне, то понимает, что именно он слышит позади себя.       Итэр сдерживает крик боли, когда его руки светятся золотом, порез на ладони горит, как будто он прижимает руки к раскалённому железу. Увядание дымится и иссыхает, посылая пары ему в лицо, заставляя его кашлять и давиться. Но оно умирает. Благодаря очищающей силе в его крови, оно умирает, и он не останавливается до тех пор, пока лужа не становится не более чем выжженным пятном на земле. Он не может даже начать описывать боль, распространяющуюся по его рукам, но это к лучшему, потому что он знает, что его работа не закончена.       Он поворачивается и видит наверху два силуэта, каждый из которых смотрит на другого с открытым недоверием. Это было бы забавно при любых других обстоятельствах, но прямо сейчас у него нет времени останавливаться и смеяться. Вместо этого он отправляет себя в вверх вместе с последней колонной, легко приземляясь между ними, и оказывается лицом к лицу с дымящимся, пронзённым куском ржавого металла. Казалось бы, мёртв, но он знает лучше.       Он подходит к Дракону, не говоря ни слова ни одному из них, и снова кладёт руки прямо туда, где гниль самая густая.       Это всё равно что шагнуть в водоворот тьмы. Она цепляется за него, пытается проникнуть в его кровоток, но не может найти опору. Он чувствует головокружение, боль переходит в онемение, пока он подавляет её своей волей, приказывает ей съёжиться и умереть. Это больно. Он один в темноте, и это больно. Оно нашёптывает мольбы в его разум, обещает, что он никогда больше не будет одинок, если просто отпустит. Глаза Люмин смотрят на него из бесконечной бездны, и он почти, почти тянется к ней.       Но она повернулась к нему спиной. Не так ли?       Он сдерживает крик, подталкивая этот последний кусочек золотого света внутри себя, умоляя его засиять немного ярче, всего на мгновение. На секунду.       — Молчать!       Со стороны, если смотреть внутрь, это должно выглядеть чем-то вроде солнечной вспышки. Или, возможно, это больше похоже на вспышку затмения: тёмное в центре, но такое невероятно яркое по краям. Чем бы это ни было, Итэр знает, что этой мощи хватит для выжигания любой болезни в этом мире — не спаслась бы ни одна. Эти слова, произнесённые на языке его дома, древнем и могущественном, за которыми стоит вся сила его воли — они не оставят места для милосердия.       Когда он отходит, его рука сильно кровоточит, расплавленные солнечные лучи капают на пыльную землю. Но Увядание, которое цеплялось за Дракона, в конце концов превращается в пепел, красный со вздохом превращается в серый, как песок. На данный момент Ли Юэ в безопасности.       — У тебя идёт кровь, — сквозь звон в ушах прорывается голос, какой-то грубый и мягкий одновременно, и Итэр каким-то образом находит в себе силы повернуться и посмотреть. Там стоит Сяо с копьём в руке. Его тело полностью обращено к другому человеку, стоящему там, но взгляд полностью сфокусирован на Итэре. Вернее, на его руке. — Тебе следовало позвать меня раньше.       — Я думал, что справился с этим, а оказалось, что нет, — признаётся Итэр со смехом. Его голос звучит слишком громко в его собственных ушах, но он не обращает на это внимания. Он знает, что это пройдёт. — Спасибо, что снова спас мою шкуру.       — Что, значит, вы просто собираетесь строить друг другу глазки и притворяться, что меня не существует? — огрызается Странник, и Итэр вздыхает. Необъяснимо, но какая-то его часть рада видеть того живым и здоровым. Но есть другая часть, которая боится этого разговора, которая сгорает от раздражения из-за того, что тот не мог просто послушать хоть раз. Он устал, у него болят руки, и он вообще не знает, как выдержать обоих обладателей Анемо одновременно.       — Я просил тебя остаться, — говорит он вместо ответа на вопрос. Когда он смотрит на куклу, всё, что видит, — это чистое неповиновение. Ни намёка на раскаяние.       — А я сказал тебе, что ты не можешь делать такой выбор за меня, — возражает тот. Это сказано со всей его обычной бравадой, будто древний, могущественный адепт в настоящее время не смотрит на него с ещё большим намерением убийства после каждого сказанного слова. — Кроме того, грёбаный ты идиот, ты ушёл без меча.       В тот момент, когда он повышает голос, Сяо приставляет копьё к его горлу в безмолвной угрозе. А в ту секунду, когда Странник действительно заканчивает своё предложение, копьё опускается обратно, и Сяо переводит взгляд на Итэра. Он молчит, выражение его лица совершенно невозмутимо, но Итэр знает это лицо. Это пустой взгляд разочарования, и он видел его слишком много раз.       — Вы оба? — стонет он, раздражённо проводя здоровой рукой по лицу. — Слушайте, я спешил.       Ему не нравится, как похожи Странник и Сяо в этот момент.       Прежде чем Странник успевает вставить ещё одно слово, потому что он явно этого хочет, Сяо делает шаг вперёд. Его рука, не держащая копьё, очень осторожно протягивается, чтобы коснуться внешней стороны руки Итэра.       — Позволь мне перевязать твою руку, — тихо говорит он. — А потом ты можешь объяснить, что именно ты очистил, — он больше ничего не говорит, но Итэр кивает без каких-либо возражений, одаривая его усталой улыбкой.       — Подожди, и ты вот так просто соглашаешься с ним? — возмущается Странник, подходя ближе, как будто собирается вклиниться между ними. Сяо переключается с нежного обратно на осторожно убийственный, и Итэр протягивает свою раненую руку между ними, хмурясь.       — Прекрати, — ругает он. — Сяо и я — хорошие друзья. И он должен знать, что происходит.       — О-о, поверь мне, я знаю всё об Охотнике на демонов, — усмехается он, и Итэру даже не нужно смотреть в сторону, чтобы увидеть, как Сяо напрягается от отвращения к его ехидному тону. — Я просто не понимаю, почему ты так стелешься перед ним, — его взгляд едкий, но под ним скрывается что-то уязвлённое.       — Кажется, нас не представили, — говорит Сяо тихо и почти официально. Но Итэр знаком с ним уже очень давно, чтобы не почувствовать скрытую за словами тихую угрозу, и он спешит вмешаться, прежде чем они по-настоящему попытаются убить друг друга.       — Хватит, — это не громко, не требовательно. Но это сказано таким спокойным, повелительным тоном, который мог бы отдавать приказы армиям. Сяо немедленно отступает, вероятно, чувствуя, что терпение Итэра на исходе. Но Странник не проявляет такой грации и, похоже, готов ввязаться в спор прямо здесь и сейчас. И после всех усилий, которые он приложил, чтобы сохранить жизнь этому чёртову гордому идиоту, он не собирается стоять здесь и смотреть, как тот провоцирует Сяо на то, чтобы его проткнули копьём.       Честно говоря, поделом ему, но всё же.       Это удар по гордости Итэра, но это единственный способ, с помощью которого ситуацию можно разрешить без потерь. Поэтому он поворачивается к Страннику и не утруждает себя тем, чтобы скрыть боль на лице, молча умоляя его о сотрудничестве.       — Если бы ты мог помочь шахтёрам убрать обломки с дороги, пока я введу Сяо в курс дела, я был бы очень признателен, — он знает, что это очевидная уловка, знает, что Странник мгновенно раскусит её. Но это всё равно заставляет другого замолчать, и они долго смотрят друг на друга.       Чужой взгляд несколько раз перебегает с Итэра на Сяо, явно недовольный. Но он с рычанием вскидывает руки.       — Отлично. Прекрасно! Плевать. Просто убирайтесь ворковать как можно дальше с моих глаз, пожалуйста.       — Мы не—       — Не надо, — обрывает Итэр Сяо. — Не стоит того. Мы можем просто?..       Адепт и кукла смотрят друг на друга ещё одно долгое, напряжённое мгновение, прежде чем Странник, наконец, с усмешкой отводит взгляд и уходит, чтобы накричать невежливых вещей на шахтёров. Итэр морщится, но на самом деле это лучший исход, чем он мог ожидать.       — Ничего страшного, если я... — Сяо замолкает, неловко и неуверенно, и Итэр кивает, отчаянно желая отдалиться от запаха гари от обломков, от воспоминания об этой дряни на своей коже.       — Да, пожалуйста, — говорит он, и Сяо позволяет своему копью исчезнуть во вспышке изумрудного света, после обхватывая рукой талию Итэра.       Его прыжки всегда дезориентируют, но Итэр бесконечно благодарен, когда открывает глаза и обнаруживает себя на вершине большого шпиля, откуда открывается вид на повреждённый лагерь, но будучи далеко от пределов слышимости тех, кто там внизу.       Когда Итэр смотрит вниз, то видит, что Странник смотрит на него со своего прежнего места на земле. Странным образом ему вспоминается тот первый момент, когда они заговорили на балконе за пределами Святилища. Смотря сверху вниз на город Сумеру, сравнивая людей с муравьями и артериями. Даже на таком расстоянии их глаза встречаются, и Итэр почти готов поклясться, что Странник задаёт ему вопрос.       Но он отворачивается, чтобы посмотреть на Сяо, выбрасывая этот образ из головы. Сейчас у него нет ответа.       — Он мне не нравится, — прямо заявляет адепт. — Почему ты терпишь его присутствие? Он нахал, — ага, значит, сразу к делу. Но Сяо уже достаёт бинты и маленькую бутылочку антисептика из одной из своих набедренных сумок — принадлежности, которые он начал носить только после того, как они с Итэром подружились, и он осознал его склонность к получению травм.       — На любителя, конечно, да, — соглашается Итэр с тихим смешком. — Но он не так уж плох. Он просто... — он замолкает. Как ему вообще описать его? Как сделать это за его спиной, чтобы оно не выглядело как сплетня на его счёт? Сяо выжидающе протягивает руку, и Итэр снимает перчатку и протягивает свою повреждённую ладонь. Это естественный, натренированный процесс. Потребовалось много месяцев, ещё больше травм и ещё больше споров, прежде чем Итэр, наконец, перестал пытаться сопротивляться ему по подобным вопросам. Два одинаково упрямых человека, подталкивающие друг друга принять помощь, хотя ни один из них не хотел принимать её сам. Но даже несмотря на то, что с тех пор прошло много времени, после последних нескольких дней почти постоянной ругани, вот так свободно протягивать кому-то руку кажется почти странным.       Сяо ничего не говорит, просто слегка поднимает голову, в его глазах вопрос. Итэр морщится, когда его рану смачивают антисептиком.       — Если честно, он немного напоминает, каким когда-то был ты, — говорит он сквозь стиснутые зубы. Сяо хмурится, и Итэр слегка ухмыляется чужому возмутившемуся выражению лица. — Но это... не моя история, чтобы её рассказывать. Мне кажется, он бы расстроился, если бы я сказал слишком много, — адепт спокойно передаёт ему бутылочку, чтобы он подержал её в свободной руке, пока сам отрезает кусок чистой ткани для перевязки.       — Я бы потребовал большего, но я доверяю тебе хранить мои секреты, — признаёт Сяо, но в его голосе всё ещё ощущается нотка меланхолии, пока он умело наматывает ткань. — Как я могу просить тебя раскрыть его?       — Ну эй, — успокаивает его Итэр, откладывая антисептик, чтобы протянуть неповреждённую руку и коснуться чужой, — Я тоже доверяю тебе свои секреты, — Сяо не двигается и не улыбается, никак не показывает, что эти слова на него подействовали. Но Итэр знает, что тот понимает.       — Так вот. Расскажи мне о яде, который заразил ту машину, — просит он, его татуировка угрожающе светится воспоминанием о битве. Хотя Итэру не представилось шанса увидеть сражение, он может представить, насколько это было красиво и жестоко умело. Объяснение, которое он даёт, одинаково короткое и продуктивное, с таким количеством существенных деталей, которые он может уместить в как можно меньшем количестве слов. Вот почему они так хорошо работают вместе — Итэр был одним из немногих людей, которые нашли время, чтобы выучить его язык, то, как он работал.       Остальное.... остальное просто произошло естественным путём.       Когда все его слова истрачены, тишина опускается на них, как вуаль. Она тёплая, успокаивающая. Солнце только начинает садиться, по краям горизонта пробиваются янтарные отблески. Сколько раз они сидели вот так на какой-нибудь тихой вершине холма, наблюдая за праздничными фонарями или просто за звёздами? Краткий миг чего-то такого уютно знакомого... Итэр впитывает это, словно он один из камней, впитывающих солнечный жар. Хотя он никогда не признавался в этом вслух, это одна из причин, по которой Ли Юэ так дорог ему. Дело не в пейзаже, не в запахе океана, не в шумной деятельности портового города, кружащегося вокруг него. Дело в знании, что здесь Сяо, кто-то, чьё доверие он заслужил, и кто, в свою очередь, заслужил его собственное. Кто-то, кто никогда не просил Итэра о чём-то большем, чем он готов дать. Прошло не так уж много времени с тех пор, как они вместе спустились в глубины Разлома и заглянули в потаённые уголки душ друг друга, которые никому никогда не показывали. Однако почему-то казалось, что прошли годы.       — Скажи мне одну вещь, — спрашивает Сяо через некоторое время. Как обычно, он стоит немного в стороне, позади того места, где сидит Итэр, скрестив руки на груди — идеальная картина внимательного охранника. — Ты сказал, что он напомнил тебе о том, каким когда-то был я, — он смотрит вниз на лагерь шахтёров, нахмурив брови. — Как ты думаешь, почему он путешествует с тобой? Что, по его мнению, он получает от этого?       Это хороший вопрос. Это тот же самый вопрос, который Итэр задавал себе последние несколько дней, хотя единственные ответы, которые ему были даны, — это те, которые он отказывается принимать. Технически, Странник точно сказал ему, чего ожидает. Но он отказывается принимать это за чистую монету. Это слишком... слишком... абсурдно, что кто-то мог хотеть его таким образом.       — Я не уверен, — тихо признаётся он. — Я знаю, что он думает, что он у меня в долгу. Но также он... он неравнодушен, по-своему. Я просто... не уверен, почему. Я точно не давал ему особого повода для этого.       Сяо присаживается рядом с ним, и хотя, как всегда, выражение его лица невесёлое, он выглядит удивлённым этим заявлением.       — Тебя очень трудно ненавидеть, — он призывает копьё в руку, ударяя его рукоятью о землю. Это было бы тревожно, если бы Итэр не знал его так хорошо: знал, что он просто хотел чем-то занять руки. — Я пытался.       Итэр фыркает, наклоняясь вбок, чтобы толкнуть Сяо плечом.       — И всё же ты всегда принимал мой плачевно выглядящий тофу, когда я выносил его на балкон. Как-то ты не очень сильно пытался.       Тот выглядит задумчивым, но не отрицает.       — Когда ты так долго был один, иногда наличие кого-то, кто заставит тебя выйти за рамки своих границ, приносит облегчение. Я не понимал, почему ты продолжал пытаться. Но я чувствовал... признательность от того, что ты подумал, что я стою таких усилий. Позволил это, хотя должен был оттолкнуть тебя, потому что прошло очень много времени с тех пор, как кто-то старался.       Эти слова накатывают на него медленной волной. Волной истории тысячелетий одиночества и горя, и Итэр знает, что их нелегко произнести.       — Мне кажется, что я не особо стараюсь для него, — говорит Итэр, чувствуя себя неуютно. — Он... Я не знаю. Он другой, — он не может рассказать об истории между ними, кровавой и мстительной. Он также не может рассказать о том, как странно он себя чувствует, когда находится под пристальным взглядом куклы.       — Возможно, это всё ещё больше, чем старался кто-либо другой, — предполагает Сяо. — Я не могу говорить о том, чего не знаю. Но... он казался недовольным твоим доверием ко мне. Но он всё равно послушал, когда ты искренне попросил его.       Итэр хмурится, но и не может опровергнуть. Он знал, что Странник уступит, если Итэр попросит откровенно; целенаправленно использовал боль, которую испытывал, чтобы придать вес своей просьбе. Он приспособился к тому, на что тот будет реагировать, даже особо не задумываясь об этом.       — Это всё ещё выше моего понимания, — вздыхает Итэр. — Но я буду иметь в виду, — а затем он протягивает свою руку, ту, что так бережно обмотана бинтами, и выжидающе смотрит на Сяо. В тот момент, когда адепт понимает, о чём просит Итэр, он рычит себе под нос.       — Я в порядке, — коротко говорит он, отводя взгляд, и Итэр закатывает глаза.       — Ты всегда в порядке, — возражает он, — но мог бы быть лучше. Дай мне отплатить тебе за твою помощь.       — Я помогаю тебе не потому, что ожидаю оплаты, — его голос звучит так уморительно сурово, что Итэр не может удержаться от ухмылки, дразняще прислоняясь к его боку.       — Да, но я хочу. Мы уже договорились, что не хотим никаких контрактов между нами, только одолжения между друзьями. Так что позволь мне помочь тебе.       Сяо хмуро смотрит на него.       — Ты уже уставший. Я не хочу делать всё ещё хуже, — но Итэр только мотает головой.       — Ты того стоишь, — настаивает он. Его тон не допускает возражений.       Сяо— нет. Алатус смотрит на него, и Итэр видит, как он хочет возразить, но не делает этого. Это то, что они обсуждали слишком много раз, но так и не смогли договориться. Груз прошлого не может быть снят никем, кроме него самого. Итэр может удержать его только на мгновение, прежде чем тот вернётся на место, и Сяо настаивает, что не стоит стараться, если в конце концов это ничего не значит. Но, может быть, если он продолжит пытаться, то рано или поздно воспоминание об облегчении перевесит воспоминание о боли. Это должно стоить попытки.       Два упрямых человека, ни один из которых не желает полностью отступать. Но достаточно готовых к компромиссу.       Когда он снова протягивает к нему руку, Сяо не отстраняется. И когда он прикасается к нему, держась за его запястье своей забинтованной рукой, появляется золотое сияние. Но на этот раз мягкое, исцеляющее. Оно не похоже на то осуждение, которое он вынес Дракону. Чувство кармического долга всегда тяжелее, чем он ожидает, но даже когда оно поселяется в груди Итэра, то исчезает, не в силах овладеть его душой. И Сяо прерывисто вздыхает с облегчением, его глаза закрываются на одно блаженное, незащищённое мгновение.       Он не произносит его имени, нет, этот звук слишком священный для этих грешных холмов. Но его очертания остаются на его губах, дыхание на языке, а Итэр почти уничтожен.       Такое чувство, что они сидят в тишине целую вечность, прежде чем Итэр, наконец, вздыхает и отпускает его руку.       — Нам нужно возвращаться, — говорит он, пристально глядя на горизонт в направлении Сумеру. Он должен как можно скорее вернуться через гору, сообщить Нахиде, что произошло... но он просто так устал от сегодняшнего дня. Он отчаянно хочет забраться в постель, настоящую кровать, и спать так, будто он не боится того, что наблюдает за ним в темноте.       — С тобой всё будет в порядке? — спрашивает Сяо, поднимая Итэра на ноги. Он уже молча готовится отправить их обоих обратно в лагерь, но медлит, ожидая ответа Путешественника.       Он может только вздохнуть.       — Не могу позволить себе другого.       Это не тот ответ, которого они оба хотят, но это правда. Сяо молча обнимает его за талию и возвращает их назад.       Он не удивлён, увидев Странника, ожидающего прямо за пределами лагеря, скрестив руки на груди с выражением, тихо кипящим от разочарования. Но, возможно, видя некоторую усталость на лице Итэра, он сдерживается от того, что собирался сказать, и просто беспечно машет рукой.       — Разорвал эту дурацкую штуковину на части и убрал с дороги, — объявляет он. — Никаких признаков Увядания, — это произнесено спокойным, профессиональным тоном, и это так внезапно, что Итэр бросает на него удивлённый взгляд. Тот просто поднимает бровь в ответ, ожидания комментария к этой реакции.       — Хорошо, — говорит за него Сяо. — Тогда это означает, что мой долг здесь был выполнен, — он наклоняет голову в сторону Итэра, едва заметный поклон уважения. Когда он поднимает её, его взгляд лишь на мгновение скользит по Страннику, прежде чем снова отвести его. — Если ещё какие-нибудь из этих тварей появятся в границах Ли Юэ, позови меня, и я уничтожу их, — это обычное прощание между ними, напоминающее Итэру звать его по имени. Он по-прежнему редко делает это, но, тем не менее, это успокаивающий ритуал.       — Спасибо, не будем, — пренебрежительно говорит Странник, и Итэр видит, как на мгновение напрягается челюсть Сяо.       В конечном итоге, адепт не принимает вызов. Просто делает шаг назад, а затем исчезает во вспышке изумрудного цвета, как будто он был не более чем миражом на ветру.       Всего на мгновение воцаряется тишина.       — Ну что-о-о-о ж, тебе придётся кое-что объяснить, — протягивает Странник. Его тон даже можно назвать располагающим к разговору, и почему-то это делает его более угрожающим.       — Ты правда так сильно хотел сцепиться с ним? — отвечает Итэр, полностью игнорируя первое заявление. — Я даже отдалённо не шучу, когда говорю, что Сяо мог бы раздавить тебя, как жука.       — Не раздавил бы, — насмехается другой, и от его беспечного тона у Итэра закипает кровь. После всего того спокойствия, которое ему наконец удалось восстановить на склоне, поистине удивительно, как легко он выводит его из себя. — Не с тобой, отвлекающим его. Он был слишком занят, пялясь на тебя, чтобы ему действительно было до меня дело.       Это карма у него в крови, напоминает себе Итэр. Он всегда быстрее срывается, когда берёт немного у Сяо. Ей требуется несколько минут, чтобы полностью покинуть его организм, ему просто нужно набраться терпения и контролировать себя, пока это не произойдёт. Терпение и контроль.       — Я не буду извиняться за то, что у меня есть друзья, которым я доверяю, — говорит он и гордится собой за то, сколько самообладания требуется, чтобы не сказать ничего другого. Просто остановись на этом. Просто остановись н... — Я не виноват, что у тебя их нет.       Проклятье.       Ответ, который он получает — последнее, чего он мог ожидать. Тот начинается с впечатлённого свиста, и Странник ухмыляется ему.       — О-о, ты так чуток насчёт него, а? — дразнит он. В его улыбке есть что-то подлое. — Что он сделал, покорил тебя? Прискакал на белом коне и увёз навстречу закату? Он твой рыцарь в сияющих доспехах? Не волнуйся, ты можешь рассказать мне. Как ты и сказал, у меня нет друзей, которым я мог бы выболтать все твои секреты! — его ухмылка всё ещё острая, мстительная, но Итэр, наконец, понимает, в чём дело.       — Я ничего не говорил ему о тебе, даже твоего имени, — выплёвывает он в ответ. — Я знаю, что облажался сегодня во многих других вещах, но я бы не поступил так с тобой, — нотка отчаяния в его голосе совершенно непреднамеренна, почти против его воли, как и следующие слова, слетающие с его губ. — Мы... мы можем не делать этого, пожалуйста? Этим утром мне действительно показалось, что мы были друзьями.       Во взгляде, который он получает, — чистое, пустое удивление.       — Ты... не говорил? — настаивает он, осторожно, почти немного виновато. — Тогда что вы...       — Он спросил меня о тебе, я сказал, что это не моя история, чтобы её рассказывать. Так что он спросил меня о том, как я себя чувствую, и я сказал ему. И всё, — даже если технически их разговор действительно был о Страннике, Итэр был очень осторожен в своих словах. И даже при том, что он в какой-то степени ожидал подобной реакции, его всё ещё раздражает, что тот мог предположить, что Итэр, который так высоко ценил свою личную жизнь, будет так бездушно пренебрегать чьей-то чужой.       Теперь Странник действительно выглядит виноватым, и снова всё, что Итэр может видеть, — это почти цветочный узор на верхушке его шляпы.       — Оу, — тихо произносит тот. Это звучит подозрительно похоже на извинение, и внезапно растущее недовольство тем, что Итэра обвинили, тает.       Так они ничего не добьются. Возможно, это стресс дня, кармический долг, медленно поглощающийся его очищающей силой, но он просто не хочет продолжать спорить. Даже если это странно, даже если это пугает — ему больше нравится, когда им по-настоящему удаётся поговорить. И если он хочет уйти после всего этого с хоть каким-то итогом, он должен, как выразился Сяо, раздвинуть некоторые границы. Даже если они его собственные.       — Слушай, — он замолкает, ожидая, пока Странник, наконец, снова поднимет на него взгляд. Он хочет видеть его глаза для этого. — Это всё, конечно, прекрасно, но солнце садится. Я, например, не горю желанием разбивать лагерь на твёрдом камне, и я не хочу пытаться подняться обратно через хребет до наступления темноты. Если ты пообещаешь мне сегодня сделать так, как я попрошу, тогда я могу отвести нас кое-куда с настоящими кроватями, и где мы сможем приготовить свежую еду.       Странник смотрит на него настороженно, но с намёком на надежду. Похоже, он так же отчаянно желает воспользоваться спасательным кругом, который бросает ему Итэр, чтобы устранить некоторую враждебность этого дня.       — Что именно включает в себя "сделать так, как ты попросишь"? — с подозрением спрашивает он.       — Просто не трогать вещи, если я скажу тебе так? — отвечает Итэр, пожимая плечами. — Ты поймёшь, когда мы попадём туда.       Они смеряют друг друга взглядом. Это похоже на какое-то молчаливое соревнование, когда они оба оценивают друг друга, взвешивая стоимость сотрудничества и привлекательность комфортной ночи.       — Договорились, — объявляет Странник, спустя достаточно времени, чтобы Итэр почти подумал, что он откажется.       — Тогда мне нужна обратно моя сумка, — Итэр протягивает руку. Странник выглядит возмутившимся, прикрывая её одной рукой, словно защищая.       — Новая сделка, — внезапно говорит он. — Я заберу сумку обратно, как только ты возьмёшь то, что ищешь. В обмен ты получишь обратно рукоять своего меча, — он протягивает половину тупого меча, соблазнительно покачивая ею, и Итэр в шоке.       — Ты сохранил его? — он ахает. Его клинок был забыт где-то в суматохе попыток остановить распространение инфекции, и у него не было надежды найти его сейчас. Разлом похоронил слишком много воинов и их оружие.       — А ка-а-ак ина-а-аче, — его тон каким-то образом одновременно насмешлив и заманчив. — Ты знаешь цену, если хочешь его вернуть.       Итэр знает, что у Странника должны быть свои мотивы для того, чтобы хотеть оставить себе его сумку. И они, вероятно, не сулят Итэру ничего хорошего. Но кто знает, что тот сделает с рукоятью, если он откажется...       — Хорошо, твоя взяла, — вздыхает он, сдаваясь быстрее, чем даже сам ожидал. — Но мне всё равно будет нужна сумка, чтобы найти кое-что, — её бросают ему без церемоний, и хотя Странник держится за рукоять, Итэр странным образом верит, что это просто для удобства. Поэтому он протягивает руку, с тоской думает о чайнике и улыбается, когда гладкая поверхность того оказывается под его рукой. Он вытаскивает его, а затем отпускает, позволяя безмятежно плыть в воздухе. Удивлённое выражение Странника за этим — бесплатное развлечение.       — Положи руку на чайник и представь, что делаешь шаг вперёд. Это единственный способ попасть внутрь, — Итэр не утруждает себя большим объяснением. В конце концов, половина удовольствия от приглашения кого-то нового в Чайник — это наблюдать, как они познают всё в первый раз.       Странник делает, как он просит, но с сомнением хмурится на него.       — Попасть куда?       Затем он исчезает в мягком потоке света, и Итэр хихикает. Он уверен, что получит за это нагоняй, как только последует за ним. Но сейчас он устал, хочет есть, и он уже мечтательно вздыхает при мысли о том, чтобы наконец-то заснуть в своей постели. Он просто... ему просто нужна короткая передышка. Завтра он снова станет Путешественником.       Быстрым движением руки над чайником он также исчезает в потоке света, не оставляя ни единого следа для любопытных глаз.