To Be or Not To Be (Human With You)

      Хоть уже и прошло некоторое время с тех пор, как Итэр по-нормальному проводил время в Чайнике, тот как обычно невероятно красив. И также, как и всегда, какой бы волшебный процесс ни переносил человека внутрь, тот появляется в паре десятков сантиметров над землёй. Итэр приземляется без усилий, легче пёрышка. В паре метров от него стоит Странник, держась рукой за одну из внешних колонн усадьбы, и он выглядит настолько потерявшим равновесие, что Итэр может догадаться, что чужое приземление не было таким же грациозным. Он сопротивляется желанию подразнить, даже несмотря на то, насколько это было бы легко. После всей этой суматохи всё, что он хочет сделать, это вдохнуть поглубже, насладиться тёплым летним воздухом и на несколько часов забыть о том, что он Путешественник.       Солнечный свет приятен — он приятен всегда, — но это не то, чего он хочет прямо сейчас. По мановению его руки отзывается магия Чайника, и искусственное солнце погружается в закат, как танцор, кланяющийся в конце своего выступления. Тёплый воздух исчезает, становясь приятно свежим, отчего по тыльной стороне его рук пробегают мурашки.       — М-да уж, нормальнее не придумаешь, — слышит он крайне саркастичное бормотание своего гостя, и Итэр не может удержаться от ухмылки, несмотря на всю свою усталость.       — Добро пожаловать в Чайник, мой дом вдали от дома, — говорит он вместо объяснения. — Ничего не ломай. У тебя не получится, но Пухляш разозлится на тебя, если ты попытаешься, — когда он, наконец, смотрит на Странника как следует, всё, что получает, — это недоверчивый взгляд, а затем взмах руки, как бы приглашающий его продолжать. Но он игнорирует это и поворачивается к главным дверям дома. — Можешь осмотреться самостоятельно, если хочешь, но лично я хочу приготовить себе чего-нибудь поесть. Чувствуй себя как дома.       — Это ни разу не достаточное объяснение, и ты это знаешь, — упрекает кукла, раздражение слетает с него волнами. — Что ещё к чёрту за Пухляш? Что ещё более важно, где мы?       — Я же сказал тебе, — Итэр изо всех сил пытается сдержать свою озорную ухмылку, но знает, что у него не совсем получается. Поэтому он скрывает это, убегая в дом, не утруждая себя тем, чтобы придержать двери. Какая разница, тот всё равно ходит за ним по пятам. — В Чайнике.       — Ага, а я говорю тебе, что ни в коей Бездне это не может быть правдой, — он смотрит на Итэра так, будто тот владеет всеми секретами мира, и технически это верно — хотя бы в отношении конкретно этого искусственно созданного. Должно быть, Странник что-то понял по тому, как Итэр продолжает отворачиваться, скрывая своё лицо, потому что замолкает, нахмурившись. — Ты издеваешься надо мной, — ворчит он, раздражение окрашивает его голос.       Итэр, наконец, поворачивается к нему лицом, стоя прямо посреди входа в усадьбу.       — Да, — признаёт он. Как бы это ни было весело, ему, вероятно, следует немного обуздать желание быть вредным. — Но мы правда находимся в Чайнике. Это царство адептов, подаренное мне адептами-хранителями Ли Юэ. Это мои владения.       Похоже, этого объяснения достаточно, чтобы завертелись шестерёнки, потому что Странник наконец перестаёт пялиться на него, отправляясь вместо этого осмотреть большую главную комнату дома. Декоративная ширма по центру этажа отделяет вход от остального помещения, но в остальном эта часть относительно пуста. Итэр обставил бы всё до отказа, если бы было можно, но даже дары невероятно могущественных древних духов имеют свои ограничения.       Внезапно он чувствует всплеск беспокойства. Тут... как-то пустовато, да? Массивный дом, стоящий на вершине горы, окутанной туманом, и недостаточно реальный даже для того, чтобы собирать пыль, поскольку его единственный постоянный обитатель проводил всё своё время, спя на земле в реальном мире. Подходящая аллегория для его собственной натуры. Мебель расставлена приближенно к жизни, и всё же, если приглядеться достаточно внимательно, можно увидеть всё таким, какое оно есть на самом деле. Выставочный зал всего, чем он не может быть. Увидит ли это и Странник? Тот проницателен, даже слишком, и внезапно Итэр не может не зациклиться на всех деталях, которые его гость мог бы обнаружить по подсказкам, о существовании которых Итэр даже не подозревал. Вещи, которые никто другой не удосужился увидеть.       Когда он вырывается из внезапной, подавляющей волны навязчивых мыслей, Странник уже не стоит рядом с ним. Он прошёл дальше в комнату, с задумчивым видом остановившись перед стеной книжных полок. На данный момент он, похоже, не намерен раскрывать все скрытые мотивы Итэра, вместо этого довольствуясь тем, что просто оценивает его навыки декорирования интерьера.       Итэр легонько хлопает себя по щекам обеими руками, а затем раздражённо трёт кожу. Возможно, это было немного перебором — брать на себя часть кармического долга Сяо после такого трудного дня. Он, разумеется, никогда не признается в этом якше, но это действительно сказывается на его эмоциях.       — Выглядишь немного потерянным, — комментирует Странник. Тот не отводит взгляда от книги, которую достал, но Итэр знает, что его всё равно оценивают, изучают. Он должен ответить что-нибудь поверхностное, продолжить лёгкое подшучивание, которое, похоже, вошло у них в привычку, когда они пытаются сохранить мирную атмосферу. Но он не может заставить себя сделать это, не может придумать ничего, что не звучало бы как оправдание. Так что он просто этого не делает. Лучше неловко промолчать, чем выдать то, чего он не хотел, особенно когда тяжесть дня уже нависла над ними обоими, как грозовая туча. На этот раз нет удобного дупла дерева, в котором можно было бы спрятаться.       Кухня — его лучшая замена, и он со вздохом облегчения ретируется туда. В дровах нет необходимости, когда огонь сделан из магии адептов, горит вечно и сохраняет воздух достаточно тёплым, чтобы вызывать красные пятна на лице. Итэр делает глубокий вдох, вдыхает аромат специй, потрескивание огня и чувствует, как напряжение немного покидает его. Вероятно, именно в этой комнате он проводит больше всего времени, экспериментируя с новыми блюдами, каждое из которых превращается в игру по удержанию ингредиентов подальше от загребущих рук Паймон, чтобы они действительно попали в блюдо. Каждый запах и звук напоминают ему о счастливом воспоминании. Очень жаль, что её сейчас здесь нет, чтобы своей болтовнёй добавить ощущение обнадеживающего присутствия.       Тем не менее, трудно устоять перед желанием немного расслабиться. Поэтому это он и делает, прислоняясь к столешнице, чтобы сделать глубокий вдох. Это почти, почти так, как будто всё снова стало нормальным. Даже звук снова открывающейся двери позади него не заставляет его вздрогнуть, и он направляется к полкам, заполненным ингредиентами, не оборачиваясь. Всё, что ему может понадобиться, находится здесь, защищённое от истечения срока годности магией, которая пронизывает каждую нить и доску этого места. Он слегка усмехается при воспоминании о восторженных криках Сян Лин, когда он впервые показал ей свою кухню. Ему стоит пригласить её обратно в ближайшее время. Может, в качестве награды для Паймон, когда он вернётся в Сумеру.       К сожалению, его размышления над этим планом прерывается голосом, который мало чем похож на возбуждённые подшучивания Сян Лин и Паймон.       — Ты что, серьёзно планируешь приготовить целое блюдо, когда у тебя в волшебной сумке хранится больше десятка таких же? — хотя сам вопрос звучит почти обвиняюще, в его тоне сквозит простое любопытство. Итэр сопротивляется порыву защищаться. Всё в порядке. Он уже пригласил его в свой дом, было бы глупо злиться на него за то, что он задаёт вопросы об этом.       — Я люблю готовить, — это всё ещё звучит немного настороженно, как будто он ожидает насмешек, но это лучшее, что он может предложить. — Дело не в том, что именно я готовлю. Мне просто нравится сам процесс, — его слова сопровождаются лёгким ворчанием, когда он достаёт свою самую большую кастрюлю. Если он хочет пробиться сквозь этот клубок напряжения, ему нужен сложный рецепт, чтобы заставить себя сосредоточиться. И что для такого случая может быть лучше, чем Искушение Адепта?       Ставя кастрюлю на огонь, он слышит скрип ножек стула по дереву и, оглянувшись через плечо, видит, что Странник садится за стол, по-видимому, с радостью готовый подождать там. Его шляпа снята, оставленная прислонённой к стене у двери, и почти невероятно, насколько меньше он кажется без неё. Каким-то образом эта нелепая шляпа стала неотъемлемой частью его присутствия.       — Тебе необязательно ждать здесь, — предлагает Итэр, просматривая ингредиенты на полке. — Как я уже сказал, ты можешь пойти осмотреться. В этой обители нет ничего опасного, а ночью горы очень красивые, — вообще, они всегда красивые, но суть не в этом.       — Не горю желанием бродить в одиночестве, — это сказано с лёгким оттенком ироничного веселья. — Этого мне хватило на несколько жизней вперёд, — невысказанная другая половина, что он предпочитает компанию Итэра... почти трогательна, если честно.       Что ж, тогда... он полагает, что сейчас самое время попытаться на самом деле быть хорошим хозяином.       — В таком случае, может, чаю? Я не особый поклонник, но у меня припрятано немного для гостей, — он пытается казаться уверенным, грациозным, но на деле он просто звучит нерешительно. Кажется глупым задавать вопрос, любит ли кукла чай. Во имя Тейвата, у него вообще было время распробовать чай настолько, чтобы знать, любит он его или нет?       — Давай, — короткий, простой ответ застаёт его врасплох. Это должно быть видно по тому, как он удивлённо оглядывается через плечо, но Странник только улыбается той самодовольной улыбкой, которая даётся ему так легко. — Ну? Ты — хозяин. Приступай.       Итэр ничего не может с собой поделать — он слегка смеётся, не веря. Это просто так... так в его стиле: настолько легко переключаться с мягкого и искреннего голоса на властный и гордый. Может, это побочный эффект наличия воспоминаний о двух разных жизнях? Как бы то ни было, это почти облегчение — чувствовать что-то такое простое, как раздражение от того, что тобой командуют. Он к этому привык. Это гораздо более безопасное чувство, чем... всё остальное, что он склонен чувствовать, когда в дело вовлечён Странник.       — Почему у меня такое чувство, что ты привередлив к тому, как заваривается твой чай? — спрашивает он вместо того, чтобы спорить, и не глядя вытаскивает коробку и приспособление для заваривания, которое ему подарил один из многих исследователей в Сумеру, которым он помогал по пути.       — Я привередлив ко всему. Включая людей, с которыми я путешествую, — это сказано так буднично, что Итэр почти не улавливает вторую половину предложения. Но когда до него доходит, он морщится, пока наполняет чайник свежей водой, находясь в виноватом молчании.       Значит, этого не избежать.       Он ставит горелку в центр стола, стараясь смотреть только на свои руки, а не на пристальный взгляд Странника напротив него.       — Меня выгонят, если я заговорю о том, что произошло сегодня? — вопрос поставлен прямо. Нет никакой возможности уклониться от него, но он также не окрашен каким-либо намёком на эмоции, чтобы понять, чего ожидать. Ни гнева, ни отчаяния. Это не даёт Итэру абсолютно никакого представления о том, как будет проходить этот разговор. Он колеблется, взвешивая свои варианты. Он мог бы попытаться игнорировать его, несмотря на маловероятность успеха, вернуться к своей стратегии первого дня и отвечать как можно меньше, чтобы пережить это. Но эта стратегия закончилась так же быстро, как и началась, и ему больно думать о том, чтобы отказаться от всего достигнутого ими прогресса ради сохранения собственной гордости.       Независимо от того, как он смотрит на это, ему, к сожалению, придётся снова говорить о себе. Его самое ненавистное занятие, и вот он снова делает это с тем, кто раньше был его самым ненавистным врагом.       — Нет, — неохотно отвечает он после долгой паузы, которая точно говорит Страннику, насколько он не в восторге от этого. Он поворачивается обратно к печи, машинально раскладывая мясо и овощи. Может, если он просто сосредоточится на приготовлении еды, всё будет не так плохо.       — Невероятно, — слышит он бормотание собеседника, прежде чем чужой тон снова повышается до профессиональной, почти будничной интонации. — Хорошо. Тогда давай начнём с того, что ты будешь ненавидеть больше всего. Ты умер, — это не сформулировано как вопрос. В конце концов, нельзя отрицать того, что произошло.       — Да, — нарезанные овощи опускаются в кипящий бульон.       — Ты привык к этому, — та же ровная, не удивлённая интонация.       Итэр на мгновение колеблется, его руки зависают над стеллажом со специями. Насколько честным он может позволить себе быть? Но в то же время, может ли он действительно позволить себе лгать?       — Это не совсем то, к чему ты можешь привыкнуть, — тихо признаётся он. — Скорее со временем осознаешь неизбежность этого.       Он слышит скрип дерева позади себя, единственное свидетельство, которое у него есть о передвижениях Странника. Он чувствует себя более уязвимым, когда не смотрит на него, будучи не в состоянии судить о чужом настроении или мыслях. Но встретиться с ним лицом к лицу прямо сейчас было бы ещё хуже, поэтому Итэр остается отвёрнутыми и сосредоточённым на своей задаче.       — Но ты мог этого избежать, — рычит тот. — В этом не было никакой необходимости. Если бы ты дал мне помочь—       — Если бы ты держался в стороне, мне бы не пришлось тебя защищать, — огрызается Итэр, не в силах сдержать праведный гнев, медленно поднимающийся в его груди. Наконец он частично поворачивается, наполовину сгорбившись и скрестив руки, чтобы защитить свою грудь. — Было много вещей, которые любой из нас мог бы сделать иначе. Моя вина, твоя вина, это не меняет того, что мы выбрали. Искать виноватых бессмысленно, — от одной только мысли об этом у него болят плечо и грудь. Он не просто так не любит зацикливаться на своих смертях. Этот мир может и не помнить, но он помнит. Каждую из них.       Он знает, что выглядит наполовину диким: вот так обнимая себя, с прищуренными глазами, напряжённой челюстью. Впервые на его памяти ему хотелось бы, чтобы говорить об этих вещах было легче. Ему хотелось бы не быть каким-то невероятным образом более холодным, чем искусственная кукла, совершившая столько зверств в другой жизни. Эти срывы ощущаются провалом, но в то же время это дарит чувство безопасности. То, что он всегда делал, здесь не работает. Только не с ним. Он хочет защитить его. Но он также хочет придушить его, будь проклято отсутствие лёгких.       Странник снова смотрит на него таким взглядом. Будто наблюдает за раненым животным, пытаясь понять, не укусят ли его, если он подойдёт слишком близко. Это унизительно. Однако даже немного обнадёживает: он уважает его достаточно, чтобы быть осторожным.       Когда Странник, наконец, отвечает, он звучит слегка приглушённо.       — Я закрою на это глаза. Пока что, — это может быть обещанием будущего спора, но, по крайней мере, это не тот спор, который им нужно вести сейчас. — Но ты действительно умер. И этого больше не повторится.       Ах, да. Он сказал это когда-то там в суматохе происходящего, да?       — Ни один из нас не может этого обещать, — ворчит Итэр. Его жизнь принадлежит ему, и он отдаст её за того, кого выберет. Даже если он не совсем уверен в причинах своего выбора. Он поворачивается обратно к печи, фактически отгораживаясь от собеседника, его поведение говорит громче любых слов. Но Странник, похоже, не согласен с этим, не в этот раз. Итэру следовало бы знать, что тот не согласится, но он всё равно удивлён, когда слышит приближающиеся шаги, видит опускающуюся рядом с ним тень. Странник прислоняется к тумбе, не около него, но в поле его зрения, и с вызовом смотрит на него.       — Я заставлю тебя пообещать это, — заявляет он. — Никогда больше. Не тогда, когда я с тобой. Меня не волнует, каковы ставки, меня не волнует, какое бы глупое основание ты ни придумал, чтобы оправдаться перед самим собой. У тебя нет никакой гарантии, что это будет продолжать работать. А это значит, что в один прекрасный день ты умрёшь, и ты останешься мёртвым, и всё, что ты сделал, каждый друг, которого ты завёл, каждая выигранная битва — это нихрена не будет значить. Как, к чертям собачьим, ты можешь быть готов рисковать всем этим?       — Этого не случится, — эти слова сказаны с абсолютной уверенностью. Беспокойство было бы обоснованным, если бы Итэр не знал наверняка, почему он всегда возвращался. Быть отвергнутым сердцем планеты — не совсем обычное явление, и тошнотворное чувство непричастности невозможно игнорировать. Он не боится, что внезапно станет частью Тейвата.       Но убедить в этом кого-то другого — совсем другая история.       — Как ты можешь быть уверен? — Странник начинает разрываться. Нотки отчаяния пробиваются сквозь маску спокойной властности, остатки страха, который он, должно быть, испытывал, наблюдая, как Итэр исчезает. На мгновение ему кажется, что он видит золотые отпечатки пальцев на чужой коже, вдоль изгиба щеки, и ему приходится отвести взгляд. Он не помнит эту часть. Отказывается вспоминать. Когда он вспоминает, становится гораздо больнее.       — Просто уверен, — бормочет он. Это звучит не так уверенно, как ему хотелось бы.       — Тогда скажи мне. Я не отстану, пока ты не скажешь, — а вот и та знакомая настойчивость. Это было бы впечатляюще, если бы у Итэра не было тысяч лет практики с единственным человеком, который был более упёртым, чем он.       — Я не обязан тебе отвечать, — напоминает ему Итэр, стараясь не казаться раздражённым, но терпит неудачу. — Я согласился путешествовать с тобой, не более и не менее.       — Мы с тобой оба знаем, что в тот момент, когда мы вышли из Святилища, это было нечто большим. Даже если ты не хочешь этого говорить, твои действия делают это сами за себя, — он скрещивает руки на груди, наклоняясь ближе. Итэр старается не смотреть, но он всё равно мельком видит эти полуночные глаза, прищуренные в торжестве. — Ты считаешь, что у тебя очень хорошо получается скрывать то, о чём ты думаешь, но по-моему, никто другой просто не утруждался вникнуть. Ты говоришь очень громко, когда я нахожу время послушать.       Вот оно — все его страхи, аккуратно завёрнутые в маленькую коробку, оставленную на его кухонном столе.       — Ты не знаешь, о чём говоришь, — так, забыли о еде. Он не смог бы сохранить концентрацию, необходимую для такого деликатного блюда, и одновременно противостоять такому натиску, даже если бы у него были недели на подготовку.       — Да ты что? Ты умер за меня, — говорит он, вернувшись обратно к мягкому голосу. Как у него это получается? Требовать, кричать и угрожать, а потом сразу переключиться на что-то такое нежное? Почему это каждый раз застаёт Итэра врасплох? Он не отвечает, но Странник всё равно давит. — Говори что хочешь, но ты умер за меня. Ты не можешь сказать, что это ничего не значит, — он колеблется, почти улыбается. — Ну или можешь попытаться. Но я всё равно тебе не поверю.       — Ты отказываешься верить во что-либо, что не соответствует твоему предложению о правде, — ворчит Итэр, ощетинившись, но без настоящего упрёка. Это почти как Паймон, только наоборот. Вместо того, чтобы позволить ей говорить за него, позволить ей вложить слова в его уста, чтобы перекрыть всё то, чем он не делится, Странник выясняет всё, что он держит внутри, и бросает это ему в лицо. Это до ужаса неудобно.       А ещё он звучит слишком самодовольно, ублюдок.       — Это потому, что большую часть времени я прав. Так вот. Ты собираешься сказать мне, почему?       — Почему что? — раздражённо бросает в ответ Итэр. Он перестаёт притворяться, будто готовит, поворачивается и прислоняется к тумбе, так что они оказываются бок о бок, скрестив руки в идеальном зеркальном отражении друг друга.       — Почему ты уверен, что не умрешь навсегда? Почему ты решил умереть за меня? Приму ответ на что угодно из этого, я не привередлив.       — Ты буквально пять минут назад сказал, что привередлив, — ворчит Итэр себе под нос, но он знает, что проиграл. Или, скорее, просто больше не пытается победить. Он знает, что если бы действительно захотел, то мог бы стоять на своём до последнего, стиснув зубы, пока не взорвётся солнце и ни одного из них больше не будет существовать, чтобы спорить. Но Странник на удивление хорош в том, чтобы заставить его не хотеть этого делать. Даже Итэр не совсем уверен, почему это так работает. По всем показателям, он должен был невзлюбить его за эту дерзкую, непредсказуемую манеру речи. Но есть искра чего-то, которая требует, чтобы он принял вызов. Даже если принять вызов означает отступить и иногда позволить ему победить.       Поэтому он останавливается и обдумывает варианты, которые ему были предоставлены. Оба ответа — опасные, ненадёжные вещи. Скользкие склоны, которые ведут к большему количеству истин, чем он готов поделиться. Но кого из них он хочет защитить больше? Какую из них Странник заслуживает услышать?       Что ж. Когда он думает об этом подобным образом, есть только один ответ.       — Если ты получишь травму, — медленно начинает Итэр, — она будет не такая, как у человека. Даже какая-нибудь незначительная, она не... она не заживёт. Ты не регенерируешь, как это делают обычные люди.       — Я много раз латал себя, — пренебрежительно усмехается Странник. Но он всё равно выглядит немного удивлённым из-за того, что действительно получает ответ.       — А если бы ты был так сильно повреждён, что не смог бы? — настаивает Итэр, почти отчаявшись заставить другого понять, что теперь простор опасностей безграничен. — Есть только один человек, который, возможно, мог бы тебя починить, — взгляд, который он получает — сначала с зарождающимся пониманием, а затем с приглушённым отвращением, — говорит ему, что его точка зрения наконец-то была понята.       — Что ж, — Странник пожимает плечами, продолжая скрещивать руки на груди. — Это... не самая худшая причина. Я всё ещё злюсь на тебя. Но могло быть и хуже.       — На здоровье, — бубнит Итэр, закатывая глаза. Он знает, как звучит "спасибо", когда слышит его, даже если оно исходит от неблагодарного идиота.       — Но тебе всё равно не разрешено—       — Нет, — обрывает его Итэр. На этот раз в нём есть лишь намёк на неподдельный гнев, потому что он уже знает, что тот собирается сказать, и он не отступит от этого. — Ты не имеешь права голоса в этом, — взгляд, который он получает, по-детски упрямый, и он вздыхает. — Сначала овладей своим Глазом Бога. Тогда, может быть, я тебя и выслушаю. А до тех пор я обязан доставить тебя обратно к Нахиде в целости и сохранности, живым или мёртвым.       Он ожидает новых споров, больше взаимного упрямства, пока один из них не взбесится окончательно и не уйдёт. Что он на самом деле получает, так это задумчивый взгляд, медленно переходящий в торжествующую улыбку.       — Хорошо, — соглашается Странник. Вот так просто.       — Хорошо? — повторяет Итэр в неверии. Быть не может, чтобы он вот так сдался.       — Ты глухой? — Странник усмехается и отходит от тумбы, чтобы потыкать в странное приспособление для заваривания чая, не обращая внимания на открытое пламя. — Вода кипит, кстати, — Итэр едва сдерживается, чтобы не предупредить быть аккуратнее с огнём и не обжечься.       — Точно. Чай, — он стоит там мгновение, моргая. И снова это резкое переключение заставило его запнуться, а Странник уставился на него, терпеливо ожидая, когда до него дойдёт. Он мотает головой, а затем поворачивается обратно к полке, чтобы достать две чашки.       — Я думал, ты не фанат, — комментирует Странник, пока Итэр отмеряет чайные листья в шёлковые пакетики.       — В последнее время обнаружил, что пробую много вещей, которые мне раньше не нравились, — он наливает воду в каждую кружку с привычной лёгкостью, несмотря на странную форму чайника. — И вообще, все говорят мне, что чай, по идее, успокаивает, а ты как раз действуешь на нервы.       Это вызывает у Странника настоящий смех. Настоящий, неподдельный, беззлобный смешок. Итэр ухмыляется вместе с ним, довольный собой за это. Почему он не удивлён, что это получилось благодаря оскорблению?       — Как откровенно с твоей стороны, Путешественник. Если не будешь осторожен, то в течение недели раскроешь мне свои самые сокровенные секреты, — он садится обратно на свой стул, неэлегантно развалившись, не обращая внимания на то, что тот при этом переваливается на две задние ножки. Итэр усмехается.       — Ты бы был только рад, — отвечает он, отставляя чайник в сторону, и садится напротив, ожидая, пока чай настоится. — Если ты не будешь осторожен, то люди могут начать думать, что на самом деле тебе больше нравится домашний уют, чем сеять хаос повсюду, куда бы ты ни пошёл.       — Когда здесь есть мальчик с красивыми глазами, который готовит мне чай, когда я только попрошу? Я бы признался в гораздо большем, — мурлычет он, его тон не что иное, как откровенно непристойный.       У Итэра случилось короткое замыкание.       Он не упустил из виду, что тот сказал почти то же самое в Ирминсуле. Но то был Скарамуш, и было гораздо легче отмахнуться от всего, что он сказал, как от мелочной насмешки, сказанной только для того, чтобы вывести его из равновесия. Бессмысленная болтовня. Но когда он слышит это снова, сейчас, в таком тоне, с такими глазами, сверкающими, как обсидиан, и подбородком, вздёрнутым с непринуждённой уверенностью, это заставляет каждый мускул в его теле напрячься от чистого унижения.              Он слишком поздно осознаёт, что уже целую минуту сидит, застыв на стуле, едва дыша, а Странник, похоже, в трёх секундах от того, чтобы расхохотаться.       — Боже, это истерика, — говорит тот в начале маниакального хихиканья. И Итэр признаёт своё поражение, ударяясь лбом о столешницу и скрещивая руки над головой.       — Я больше не хочу с тобой разговаривать, — ворчит он. Он знает, что краснеет, и безмерно ненавидит это. Как этот негодяй смеет выставлять его дураком в его собственном доме? Да, он сказал, что не выгонит его, но это звучит более заманчиво, чем когда-либо, особенно учитывая это глупое хихиканье, которое не утихает с другого конца стола. Нет, не хихиканье. Хохот. Бесстыдный задыхающийся смех, от которого его стул скрипит и раскачивается при каждом вдохе.       — Ты даже глазом не моргнёшь при заявлении о бессмертной преданности, но тебя унижает то, что кто-то совершенно справедливо отмечает, что у тебя красивые глаза? — он хлопает по столу, полностью захваченный собственным весельем. — Если бы на тебя было неприятно смотреть, меня бы здесь не было, знаешь ли.       — Остановись, — подавлено умоляет Итэр. Это просто жестоко.       — С чего бы? Я отлично провожу время, — он подаётся вперёд над столом, укладывая подбородок на переплетённые пальцы. Итэр может видеть это только потому, что чужой локоть попадает в его ограниченный диапазон зрения под руками. Но инстинкт подсказывает ему, что хищник близко — не думай о нём так, когда он флиртует, чёрт возьми. Стой, нет, и не думай об этом как о флирте, — и он садится, откидываясь далеко назад на своём собственном стуле.       — Твой чай ещё не остыл? — намекает Итэр, его голос высокий и неуверенный. Если бы не тот факт, что Пухляш содрал бы с него шкуру за это, он бы выпрыгнул прямо из окна в тот момент, когда Странник открыл свой большой глупый рот.       — М-м, — другой ухмыляется ему, всё ещё такой радостный и задорный. Но больше он ничего не говорит, просто обхватывает руками свою чашку и придвигает её ближе к себе, дуя на пар, чтобы посмотреть, как тот испаряется. Итэр так рад, что всё закончилось, что не может по-настоящему обратить внимание на то, как его собственный взгляд задерживается на изгибе изящных пальцев, обхвативших фарфор.       Или как взгляд Странника никогда не отрывается от Итэра, когда он это делает.       Кукла делает глоток, но останавливается, уголок его рта растерянно изгибается.       — Он сладкий, — слегка удивлённо бормочет он. — Я ожидал, что будет горьким, — Итэр, всё ещё не сводящий глаз с этих бледных, роскошных рук, просто пожимает плечами.       — Некоторые чаи горькие по своей природе или становятся горькими, если их слишком сильно заварить. Но не все. Просто нужно знать, как их заваривать, чтобы подчеркнуть аромат, — наконец он поднимает глаза и видит, что за ним наблюдают почти таким же образом. Он пододвигает свою чашку поближе, опуская взгляд на бледно-золотистую жидкость, чтобы на мгновение спрятаться. Всё, что угодно, лишь бы избежать ощущения, что тебя изучают. — Тебе не нравится?       — Он... другой, — признаёт тот. Он делает ещё глоток. — Но, наверное, имеет место быть.       Итэр мычит, но больше ни о чём не спрашивает. Просто сидит, смотрит в окно и пьёт свой чай. Кухня освещена прохладным, расплывчато-голубым светом горной луны, который проникает сквозь непрозрачные окна, с вкраплениями тепла от камина и люстры. Без напряжения разговоров, которые он не хочет вести, свет выглядит почти как акварель. Он окрашивает холодную голубизну Странника в мягкие розовые тона, лёгкий румянец, который при слабом освещении делает его почти человеком. Будто под его кожей есть жизнь и кровь.       — Мы друзья? — выпаливает Итэр. В товарищеском молчании прошло несколько минут, и очевидно, что он вывел Странника из задумчивости.       — Что? — спрашивает тот в замешательстве.       — Ну, мы? — повторяет Итэр. — Друзья?       — А ты... хочешь ими быть? — он выглядит уморительно растерянным, слишком ошеломлённый, чтобы поставить свою пустую чашку на стол и жестикулировать должным образом.       — Наверное? — тон Итэра почему-то столь же неуверенный. — Мы сидим у меня на кухне и пьём чай. Ты часто кричишь на меня, чтобы я поел. Я кричу на тебя, чтобы ты не подвергал себя опасности. Мне кажется, это дружеские штучки.       Странник фыркает.       — Дружеские штучки. Красноречив, как и всегда.       — Мне—       — ...иногда сложно подобрать слова, я знаю, — заканчивает он за него. — Я не смеялся над тобой, — Итэр всё равно возмущённо хмурится и вызывает смех. — Мне нравится, как ты говоришь. Это интересно, как необычно ты иногда складываешь слова.       — Оу, — Итэр моргает. — Спасибо, наверное?       — На здоровье, — его тон тёплый, весёлый, нежный, даже с примесью дразнящей нотки, и в очередной раз Итэр поражается тому, сколько эмоций он может вместить всего в несколько слов. На этот раз, когда они ловят взгляд друг друга, ни один из них не делает попытки вырваться.       — Ну так? — мягко настаивает Итэр. Он отказывается делать предположения, пока не узнает наверняка. И после сегодняшнего дня он должен знать.       Странник первым отводит взгляд, с тоской глядя на свои руки.       — У меня не очень хороший опыт с друзьями, — тихо признаётся он. — Если бы это была моя первая жизнь, я бы сказал тебе, что мне не нужны такие легкомысленные любезности. А если бы вторая, я бы настоял, что тебе не нужно, чтобы я всё время крутился рядом с тобой. Потому что всё, что я делаю — только лишь приношу неудачу, — он постукивает пальцами по столешнице в раскатистом ритме, нежный звук потрескивания суставов смешивается с постукиванием его пальцев по дереву. — Но я не принадлежу ни к одному из этих людей. Так что... да. Друзья.       Итэр может только медленно кивнуть. Это редкое представление о том, каким Странник видит себя, и он должен придать словам должный вес. Он также должен смириться с тем фактом, что он добровольно дал название той связи, которую они разделяют. Сделал её реальной. Это почти страшно, когда Странник подтверждает её, хоть Итэр и был тем, кто спросил.       Но это всё. Их больше не ждут никакие другие насущные споры, никакого надвигающегося чувства обречённости. Просто тихая кухня и успокаивающий запах ромашки.       Итэр тихо снова ставит чайник. Он не прочь приготовить чай для друга.