Отрубая дракону голову, не задень мечом принца

То, что с начала его работы в качестве телохранителя главы триады прошел уже целый месяц, Ван Ибо с удивлением осознает только тогда, когда Джексон, непривычно жизнерадостный после возвращения от сестры, вручает ему новенький персональный мобильник и повторяет правила выхода с территории: посещать только разрешенные места (карта прилагается), не отходить от телефона и отвечать на звонки. Звучит довольно просто для любого, кто действительно хочет всего лишь провести выходной на свободе. Ван Ибо же все еще надо связаться с министерством.  Благо, Чжан Исин не идиот и оставил ему массу возможностей для этого: от работающего на полицию бармена в одном из самых популярных клубов до продавца кукурузы в центральном парке. Вот только с учетом слежки ему нужен более надежный канал, по которому он сможет связываться более или менее регулярно и передавать объемные записки, не вызывая подозрений (раз все, что происходит вокруг телефона, прослушивается). Тем более бармен и продавец работают посменно, и далеко не факт, что он сможет застать их именно сегодня. Поэтому он выбирает проверенный вариант, который навряд ли сможет его скомпрометировать, ведь на легенду он последние два года работал крайне упорно, и на налаживание этого канала связи у него и вовсе ушел целый год. — Джексон, я хотел бы попросить разрешения на посещение больницы Тяньтань. Моя двоюродная бабушка лежит там уже довольно долгое время, я старался регулярно ее навещать. Тот задумывается, покусывая губу, видимо, вспоминая все, что ему известно о телохранителе по имени Вэй Юншэн: Ван Ибо не строит иллюзий, его давно проверили вдоль и поперек, разобрав придуманную историю жизни по камушку и рассмотрев каждый из них под микроскопом. Судя по тому, что он все еще жив, легенда у него качественная, и к чему прикопаться мафиози не нашли. Остается надеяться, что все так и останется: он все еще периодически находит в своей комнате мельчайшие признаки обысков, и все так же не тащит к себе ничего подозрительного. — Да, я помню что-то такое в твоем профайле, — негромко тянет Джексон, а потом решительно хлопает в ладоши. — Да, думаю, с моей стороны возражений не поступит. Надо только уточнить у господина Сяо или босса. Скорее у первого, навряд ли босс будет лично заниматься подобной мелочью. Течка господина Сяо как раз должна была закончиться вчера-сегодня, так что, думаю, это можно организовать. Немного удивительно, как открыто Джексон говорит о подобном деликатном состоянии омеги, но, видимо, Сяо Чжань — парень без комплексов (или пытается таким казаться) и не имеет ничего против. Джексон машет Ван Ибо рукой, молча показывая следовать за собой, и направляется в сторону особняка. Ван Ибо даже не уточняет, можно ли ему туда входить: во-первых, навряд ли бы Джексон забыл о таком важном аспекте, а во-вторых, он и так уже видел гораздо больше, чем, по идее, позволено человеку его положения. Первые пару дней после посещения особняка Ван Ибо вообще вздрагивал при каждом шорохе, опасаясь, что Ван Чжочэн все же решит, что видел Ван Ибо слишком много, и прикажет избавиться от него по-тихому. Или по-громкому, показательно и с фейерверками, чтобы другим неповадно было. Дверь открывает все тот же дворецкий, который уважительно кланяется при виде Джексона и бросает на Ван Ибо хитрый взгляд, ухмыляясь одним уголком губ. Помнит, зараза. Ван Ибо гордо его игнорирует, как можно быстрее разуваясь и проскальзывая в глубину дома. Он даже имени этого беты не знает, но тот уже раздражает его до трясущихся рук и острого желания заехать кулаком по наглой лукавой роже. Оставив дворецкого, не успевшего ляпнуть что-нибудь убого-саркастическое, они вместе с Джексоном минуют вестибюль и проходят в зал, снова поражающий Ван Ибо своим величием и красотой. С трезвым рассудком ему нравится тут даже больше. Здесь все выглядит так же, как и в прошлый его визит, но в то же время находиться теперь тут гораздо спокойнее: голову не сносит дурманящий запах течного омеги, зато среди смеси коньяка и выпечки пробивается букет ароматов различных слуг. Тишина тоже не абсолютная: на кухне определенно шуршат повара, а на втором этаже Ван Ибо замечает омегу лет сорока, который деловито смахивает пыль с развешанных по стенам картин такой забавной пушистой хренью с неприличным названием. Сяо Чжань обнаруживается тут же, за столом, вчитывающийся в один из разложенных по поверхности документов. На нем расстегнутая на верхние две пуговицы белая рубашка, черные джинсы, которые наверняка будут охрененно смотреться сзади, если он встанет, и снова чокер, куда же без него. Что отличается от привычного представления об омеге — так это очки в тонкой оправе у него на носу. Удивительно, но в них он смотрится не глупо, а как-то солидно, и сосредоточенное выражение лица идет ему невероятно, Ван Ибо даже начинает верить, что тот и вправду его старше. Он едва ли не прекраснее, чем в разгар течки, и такое суждение Ван Ибо может вынести только мозгом, а не сходящими с ума гормонами, и вот это уже проблема, потому что осознанное влечение игнорировать гораздо сложнее. Черт, Сяо Чжань — живое воплощение слова «искусство», Ван Ибо искренне не понимает, зачем здесь столько картин, когда за столом посреди зала сидит само совершенство. И это при том, что на нем нет ни грамма косметики, никогда, кроме выездов на встречи, не было. Складывается впечатление, что на своей территории омега может хоть немного встряхнуться, снять один из тысячи слоев своей фальшивой личности и побыть чуть ближе к самому себе. Если бы Афродита была мужчиной, ее определенно звали бы Сяо Чжань. Даже несмотря на то, что она так-то из греческой мифологии. Совершенство поднимает голову, слыша негромкие шаги еще когда оба альфы только входят в зал (феноменальный слух, Ван Ибо даже почти завидно), и улыбается, тут же откладывая документ и переворачивая все листы лицом вниз. Судя по их количеству и залегшим под глазами Сяо Чжаня теням, сидит он уже давно, а значит будет рад отвлечься и, возможно, развлечься за счет самого удобного для этой роли кандидата в лице Ван Ибо. По крайней мере последнему кажется именно так, но, разрешив им выпрямиться из поклона, обращается Сяо Чжань совсем не к нему. — Дже-ексон, — тянет омега довольно, устало потирая глаза. — Как твоя сестра, как малыш? Ты вернулся еще вчера, но так и не поделился новостями, я возмущен до глубины души. — Прошу прощения, господин Сяо, — посмеивается Джексон в ответ. — Забегался и не отчитался, как грубо с моей стороны. Лянь-Лянь в полном порядке, сказала, что следующего ребенка рожать отправит мужа, — Сяо Чжань прыскает в кулак. — У нее сын, назвали Вэньмин, крупненький, вероятно, альфочка, но это уже точно ближе годам к тринадцати понятно будет. Сяо Чжань утыкается локтями в стол и кладет на ладони подбородок, с переполняющим его умилением глядя на Джексона: — Прелестно. Требую фоточки! — А безопасно ли показывать фотографии новорожденного племянника мафиози? — усмехается Джексон. Омега щурит глаза и улыбается так подленько: — Если не планируешь продать нас конкурентам — то вполне. Джексон фыркает по-доброму, поднимая руки вверх: — Сдаюсь, сдаюсь, будут вам фоточки. Сегодня же попрошу сестру скинуть. Такая миролюбивая атмосфера снова сбивает Ван Ибо с толку: и не скажешь, что он сейчас находится в самом сердце грозной триады. Которую сегодня же по кусочкам начнет сдавать министерству, а позже — и вовсе уничтожит одним ударом. Мерзкое это чувство — быть предателем. Поэтому он и не должен был привязываться ни к кому здесь, чтобы у него было лишь два чувства: правильности происходящего и верности министерству, которому он на самом деле принадлежит. Вот только, кажется, уже поздно, потому что ему не плевать на жизнь Джексона и чувства его семьи, не плевать на Ли Бэя и беременного Ли Хуа, а самое главное — не плевать на Сяо Чжаня, который переводит на него свой карамельный взгляд, заставляя Ван Ибо тонуть и плавиться. Черт, как же он попал. — А ты, диди, как поживаешь? Мне казалось, у тебя сегодня должен быть выходной, так почему ты все еще здесь, а не наслаждаешься долгожданной свободой? — Да, господин Сяо, об этом я и хотел поговорить. Я бы хотел попросить о посещении одного места, находящегося за пределами разрешенной территории. Выпрямившись на стуле, омега приподнимает бровь: — Что, все же созрел для борделя? Так они есть среди разрешенных мест, просто на карте не так подписаны. Я же говорил — спроси ребят, они подскажут. — Да при чем здесь бордели?! — мгновенно вскипает Ван Ибо. — У вас что, пунктик на них какой-то?! Взгляд Сяо Чжаня становится крайне изумленным то ли тоном, которым альфа посмел с ним разговаривать, то ли смыслом сказанного. — Да нет, просто для альф это нормально, — пожимает плечами омега. — И если тебе не хочется после месяца воздержания, то ты либо состоишь в отношениях и невероятно верен, либо монах, либо импотент. Но судя по нашим данным о тебе, постоянного партера у тебя нет, монах не стал бы работать на мафию, а импотентом, после того, что я видел во время своей течки, я тебя назвать уж точно не могу. И выразительно так косится на пах, намекая на немалых размеров возбуждение, которое Ван Ибо так и не смог скрыть, стоя перед полуобнаженным Сяо Чжанем и очень злым Ван Чжочэном в попытках передать телефон. Альфа вспыхивает, покрываясь румянцем одновременно от смущения и раздражения, но находит в себе силы адекватно возразить: — Или я просто считаю, что у омег есть право выбирать, с кем они хотят спать и хотят ли спать с кем-либо в принципе, поэтому покупку их тел считаю низостью. Если мне будет надо, я лучше найду себе долгосрочные отношения или омегу, который сам хочет отдохнуть без обязательств, а не заставляет себя, чтобы выжить. Посещение борделя ничем не лучше изнасилования. Сяо Чжань удивленно хлопает глазами, растеряв большую часть своей игривости. Ван Ибо такое поведение немного напрягает: что у омеги за жизнь такая, если простое адекватное суждение вводит его в подобный шок? Тут либо родительские крайне странные установки, либо психологическое и, возможно, физическое насилие во взрослом возрасте. Теперь его еще сильнее хочется обнять и спрятать, вот только за окном слышится собачий вой, и это мгновенно напоминает о последствиях. — Вау, диди. Выходи за меня, — наконец отмирает Сяо Чжань, снова растягивая губы в улыбке. — Я бы с удовольствием, господин Сяо, вот только, боюсь, ваш альфа будет несколько против. Джексон давится воздухом. Да, возможно, флирт с омегой главы мафии — не самое разумное действие, но подобные заигрывания всегда почему-то вылезают в обход мозга. Вот и сейчас до Ван Ибо немного с опозданием доходит, что Сяо Чжаню босс простит все, а ему самому — вообще нет. Весело снова только омеге, ему всегда почему-то прикольно толкать Ван Ибо на грань, а потом смотреть: свалится ли в пропасть? Сяо Чжань хихикает, откидывая волосы со лба: — Ловлю на слове. Как уломаю Чжочэна — отправимся в загс, — он посмеивается, а потом вздыхает, смотря уже более серьезно, но по-прежнему мягко. — Так куда же ты тогда хотел? — В больницу Тяньтань. Можете посмотреть, где вы там людей пробиваете, у меня в ней двоюродная бабуля уже почти год лежит, я бы хотел хоть раз в месяц к ней приходить. — О-о, и где таких чудесных альф делают? Они могут инструкцию, там, написать и по миру распространить? Ну раз такое дело, то… В этот момент входная дверь с грохотом захлопывается, заставляя Сяо Чжаня замолкнуть на полуслове, а двух альф — вздрогнуть от неожиданности. Рыча что-то себе под нос, в зал входит Ван Чжочэн, замечая сразу же склонившихся в приветствии телохранителей и озадаченно смотрящего на него омегу. — Выпрямитесь! — рявкает он, заставляя их едва не подпрыгнуть. — И какого черта вы здесь делаете?! Джексон и Ван Ибо синхронно бледнеют, хотя ничего предосудительного не делали. Просто трудно оставаться спокойным, когда на тебя орет явно взбешенный глава мафии, при этом обтирающий руки от крови влажным полотенцем.  — Босс, мы… — начинает было Джексон, но тут Сяо Чжань подрывается с места, сводя большой палец и четыре остальных, изображая закрывающийся рот. Тот послушно затыкается, Ван Ибо старается не смотреть мечущему молнии Ван Чжочэну в глаза, потому что он все еще должен передать министерству огромное количество информации, а для этого ему необходимо выйти отсюда живым. Сяо Чжань обходит главу триады, оказываясь у него за спиной, что, по опыту Ван Ибо, обычно еще больше напрягает, и Ван Чжочэн и вправду на секунду натягивается еще сильнее, но затем омега опускает руки ему на плечи, начиная аккуратно разминать мышцы, и тот постепенно расслабляется. Окровавленное полотенце по-прежнему остается у него в руках, но Сяо Чжань будто совсем не замечает этой, между прочим, довольно важной детали, продолжая массировать плечи главы триады. — Успокойся, — твердо произносит омега, не отрываясь от своего занятия. — Впервые вижу, чтобы после кормления псов ты все еще оставался на взводе: обычно тебя это расслабляет почти до состояния зефира. Что могло так сильно тебя разозлить? Это позволяет выдохнуть с небольшим облегчением: Ван Чжочэн просто кормил собак, предположительно, сырым мясом, а не расчленял кого-то особенно его раздражающего. Если, конечно, он не кормил своих доберманов этим кем-то особенно раздражающим. Ван Ибо будет надеяться, что нет, — так спать спокойнее.  Руки Ван Чжочэна расслабляются, он, не глядя, швыряет заляпанное кровью полотенце на стол — на другой его конец, чтобы не испортить документы, — и прикрывает глаза, стараясь дышать более размеренно. — Я с утра разбирал отчеты по последним стычкам, и некоторые совпадения мне показались странными. Пока я кормлю псов, я всегда много думаю, что обычно помогает отбросить эмоции и прийти к разумным умозаключениям. Вот только сегодня я пришел к выводу, что кто-то из наших сливает информацию Мэн Лю, ублюдку Мэн Ши, взявшему на себя управление триадой после того, как мы грохнули папашу. — Что, блять?! — ногти Сяо Чжаня впиваются в плечи Ван Чжочэна так сильно, что заставляют того зашипеть и дернуться, выворачиваясь из хватки. — Я уж думал, что все желающие перейти нам дорогу поумерят свой пыл и не станут соваться сюда после казни предыдущей министерской шавки, но, очевидно, мозги при рождении не всем раздавали. Найди мне эту шваль, я хочу его голову! Ван Ибо передергивает. Агент, по которому скорбело министерство, которого буквально растерзали так, что опознать его можно было только благодаря анализу ДНК, для Сяо Чжаня — просто «министерская шавка», не заслуживающая ни жизни, ни сострадания. Сразу вспоминается, с какой легкостью и хладнокровием омега разделался с мистером Сибаямой, как шептал что-то ему на ухо, делая последние секунды его жизни еще более страшными, и как спокойно болтал с Ван Чжочэном после. Ван Ибо не понимает.  Он не представляет, как Сяо Чжань может высказываться и поступать так жестоко, а потом плакать над установленной им же самим бомбой. Как может сначала с нежностью расспрашивать о новорожденном племяннике своего телохранителя, а несколькими минутами позже — яростно желать чьей-то смерти.  Почему вообще человек, который, судя по ситуации с рестораном и подслушанному парой дней ранее разговору, не хочет убивать, так отчаянно защищает мафию, заставляющую его это делать? Не только сейчас: того же самого мистера Сибаяму казнили за финансовые махинации, вредившие триаде. Понятно, что ради собственной безопасности: если падет триада, Сяо Чжаня похоронит под ее обломками, и не важно, будет ли причиной краха министерство, которое упечет его за решетку, или другая преступная группировка, члены которой либо убьют омегу, либо будут использовать его в качестве бесплатной бляди, пока кто-нибудь не придушит его в порыве страсти.  Вот только человек, повернутый на собственной безопасности, не будет тыкать в лицо главы мафии пистолетом, даже если этот глава мафии — его защитник и благодетель. Тем более, если он защитник и благодетель. Потому что в любом случае: прикончит ли Сяо Чжань главу триады или тот психанет из-за подобных угроз и передумает прятать омегу под своим крылышком, — последний останется без малейшего шанса на выживание. Да и в таком случае реакцией на угрозу триаде был бы страх, а не гнев, а Сяо Чжань сейчас, кажется, готов собственными ногтями разорвать глотку предателю. Неужели в мафии есть еще что-то (кто-то?), что Сяо Чжаню дороже него самого, важнее его принципов и желаний? Ван Ибо вдруг думает, что Ван Чжочэн мог так спокойно отреагировать на направленный ему в лицо пистолет не потому, что готов спустить Сяо Чжаню с рук все, а потому, что знал: тот не выстрелит.  Это даже логичнее: смерть главы мафии — это проблема не самого главы, ему-то уже будет все равно. Это проблема всей организации, которая будет ввергнута в хаос на неопределенный период времени. Министерству известно, что должность босса мафии передается от отца к сыну, наследника с детства готовят к руководству триадой, привязывают к ней сильнее, чем к собственным родителям. Поэтому глава триады не может предать ее, она ему дороже всего прочего на свете. Ван Чжочэн не стал бы так рисковать, подставляясь под пулю, от которой не увернуться. А значит он был уверен в том, что Сяо Чжань не убьет его ни при каких обстоятельствах. — Теперь успокоиться нужно тебе, солнце, — Ван Чжочэн опускает руки омеге не плечи, сжимая их в поддерживающем жесте. — Я найду предателя и скормлю его псам, а ты не будешь нервничать по пустякам, договорились? И почему эти двое все еще здесь? — он кивает в сторону застывших телохранителей. — Ах, да, — Сяо Чжань дергается, переводя на них взгляд, будто их присутствие стало для него неожиданностью. — Вэй Юншэн хотел съездить в больницу Тяньтань, навестить родственницу. Я думал позволить ему, но в свете последних новостей… Он задумчиво постукивает ногтем по передним зубам, оглядывая Ван Ибо. Тот старается сохранять максимально нейтральное выражение лица. Пусть информацию людям Мэн Ши, теперь перешедшим в подчинение некоему Мэн Лю, сливает не он, зато он сливает информацию министерству общественной безопасности, и не понятно, какое из этих преступлений мафия сочтет более тяжким. Вероятно оба, а доберманы Ван Чжочэна окажутся в два раза более сытыми. — Пусть идет, — неожиданно говорит глава триады. — Нам же нужны как можно более лояльные подчиненные. Он намекает на то, что Ван Ибо будет больше доволен работой в мафии, а следовательно, более ей верен, если у него будет возможность навещать больную бабушку. Ван Ибо же слышит то, что лежит на втором дне этих слов: он поедет в больницу, но за ним определенно будет хвост. Потому что им нужны лояльные подчиненные, а Ван Чжочэн подозревает в предательстве именно его.

***

Хвост и вправду есть. Ван Ибо стойко игнорирует следующую за ним машину, пока его самого до больницы подвозит Джексон: ему мягко намекнули, что своим ходом он поедет только до псарни, поэтому Ван Ибо предпочел не возражать и немного побыть в роли мажора с личным водителем.  Машина, которая их преследует, двигается очень грамотно, не вплотную, иногда пропадая из вида. Обыватель слежки бы не заметил. Но Ван Ибо сам не раз висел на хвосте у преступников, его учили методам преследования. Он знает, когда за ним кто-то есть.  Но сейчас ему не нужно сбрасывать хвост. Ему нужно, чтобы этот хвост продолжал преследовать его по пятам, а потом сообщил боссу, что он безгрешен, аки небожитель, даже если сам Ван Ибо будет в это время передавать информацию о мафии сотруднику министерства. Джексон тормозит прямо напротив входа в больницу, коротко желает Ван Ибо удачи и сообщает, что будет ждать вот прям тут, максимум — пару метров вправо-влево. Так, конечно, делать нельзя, но и на мафию работать нельзя, но вон же, работают. Поэтому Ван Ибо соглашается и выходит из машины, чувствуя между лопаток прожигающий взгляд Джексона и еще чей-то: хвост тоже подъехал.  Пройдя через раздвижные стеклянные двери, Ван Ибо подходит к стойке регистрации, опираясь на нее руками и краем глаза поглядывая на вход: все-таки будет лучше, если преследователя он будет знать в лицо. Ван Ибо сразу же отворачивается к медсестре на стойке, стоит дверям раздвинуться для входящего мужчины: удивительно, но это оказывается приятного вида омега, которого Ван Ибо как-то мельком видел среди слуг, но запомнил, потому что от того пахло, почти как от мамы: глициниями, но вместо нотки морской соли — вкрапление цитруса: мама у него родом из провинции Чжэцзян, так что морской бриз отпечатался в ее запахе, напоминая об оставленном ради замужества доме. Интересно. Значит, омег мафия использует не только как прислугу, среди них есть и оперативные сотрудники. Похоже, принижение прекрасного пола — это психологическая травма именно Сяо Чжаня, а не политика триады. Кто же настолько сильно запудрил ему мозги?  Хотя он не то чтобы сильно ошибается: на абсолютно всех деловых встречах Ван Чжочэна, куда тот непременно берет с собой Сяо Чжаня, омегу либо игнорируют, словно он предмет интерьера, либо смотрят на него, как на кусок мяса, и интересуются его стоимостью. Ван Ибо до сих пор передергивает при воспоминании о сальной роже того мужика, с которым Ван Чжочэн беседовал в первый рабочий день Ван Ибо в качестве телохранителя. Хотя Сяо Чжань, вообще-то очень смышленый парень, это видит как Ван Ибо, так и глава триады, раз позволяет своему омеге лазить по документам, и уж точно он не заслуживает подобного отношения от посторонних.  Ладно, возможно, Сяо Чжань как раз здраво оценивает положение вещей, в то время как Ван Ибо, с рождения относящийся к «привилегированному сословию», оно же вторичный пол, обозначенный первой буквой греческого алфавита, в упор не видит проблемы. Надо будет подумать над этим на досуге. Он обращает внимание на медсестру, которая смотрит вопросительно, потому что он завис у стойки регистрации, погрузившись в свои мысли, и наконец озвучивает причину своего здесь появления: — Здравствуйте, я пришел навестить госпожу Ша Тянь, я ее двоюродный внук, Вэй Юншэн. Медсестра кивает, начиная проверять списки разрешенных посетителей, а Ван Ибо делает вид, что потягивается, взглядом находя следящего за ним омегу: тот стоит напротив автомата с закусками, усиленно изображая тяжелейший выбор в его жизни. С госпожой Ша Тянь Ван Ибо на деле познакомился около года назад. Премилая старушка попалась ему на пути домой после очередного ночного рандеву по мелкопреступным делам, необходимым для продвижения по должностям в триаде. Встретить в три часа ночи в крышуемом мафией районе бабушку, сидящую на скамейке и самозабвенно наглаживаюшую бездомную кошку, было крайне странно, и Ван Ибо, воспитанный как настоящий джентельмен и всю жизнь мечтавший помогать людям, не смог пройти мимо. На предложение о помощи госпожа Ша Тянь ласково улыбнулась и сказала, что не помнит, где ее дом, а потому провожать ее нет никакого смысла. Оставить старушку на улице Ван Ибо не позволила совесть, и он сопроводил ее до больницы, не имея возможности разобраться в том, почему она не помнит такой базовой вещи, как адрес собственного проживания. Денег при ней не оказалось, только ID карточка, и Ван Ибо предположил амнезию в следствие удара тупым предметом по голове в целях ограбления, но в больнице его огорошили диагнозом «болезнь Альцгеймера» на близкой к заключительной стадии. Живых родственников у госпожи Ша Тянь не нашлось, сбережений — тоже, и судьба ее была крайне незавидной, вот только Ван Ибо снова не смог бросить милую старушку. Министерство его идее сопротивлялось не долго. Болезнь Альцгеймера оказалась крайне удобным диагнозом, поэтому с легкой руки Чжан Исина госпожа Ша Тянь обзавелась двоюродным внуком и палатой в хорошей клинике с постоянным уходом, а Ван Ибо — милой бабушкой, мотивом для желания продвижения в мафии в виде повышающейся зарплаты, необходимой для лечения оной, и безопасным местом для передачи информации, куда можно ходить регулярно, не вызывая при этом подозрений. — Я отметила ваше посещение, можете проходить в палату. — Спасибо. И позовите, пожалуйста, доктора Юэ, я бы хотел узнать, каково состояние бабушки и какие он может дать прогнозы. Медсестра смотрит на него практически с благоговением: такой заботливый молодой человек определенно вызывает восхищение. Ох, если бы она только знала… По давно заученному неизменному маршруту Ван Ибо поднимается по лестнице и проходит в светлую, чистую палату со стеклянной стеной. Это всегда было удобно: когда ты не пытаешься прятаться, никто и не подумает заподозрить тебя в чем-то. В палате есть все необходимое для вполне неплохой жизни, насколько это в принципе возможно с таким диагнозом: удобная постель с двумя стульями для редких посетителей рядом, телевизор, на тумбочке лежат карандаши, бумага и не слишком сложные головоломки, чтобы не давать больному мозгу расслабляться еще сильнее. Когда он входит, госпожа Ша Тянь смотрит на него удивленно, но, видя его улыбку, улыбается тоже, откладывая картину по номерам. Та выполнена не особо аккуратно, но большинство прочих способов скрасить досуг ей недоступны: телефонов она опасается, а для кроссвордов ей уже давно не хватает памяти.  — Привет, бабушка, — присаживается на стул возле кровати Ван Ибо. Обращаться столь неформально к чужому, фактически, человеку, да еще и гораздо старше него самого сначала было крайне неловко, но со временем Ван Ибо привык. Выражение лица госпожи Ша Тянь становится печальным: — Прости меня, мальчик, я тебя не помню. Он накрывает ее ладонь своей: — Все в порядке, бабушка. Меня зовут Вэй Юншэн, помнишь, я приходил к тебе в прошлый раз и мы смотрели фотографии моря? Она задумывается, а потом ее взгляд светлеет: — Юншэн, внучок! Помню, правда помню! На губах Ван Ибо расцветает ответная улыбка. Такие моменты каждый раз делают его счастливее. Стеклянная дверь отъезжает в сторону, и в палату заходит бета лет пятидесяти в медицинском халате. Доктор Юэ приветствует и пациентку, и «господина Вэй», а затем присаживается на второй стул, обращая взгляд на Ван Ибо и приподнимая бровь в немом вопросе. Тот качает головой, и врач понятливо начинает говорить о состоянии госпожи Ша Тянь, а не о принесенной Ван Ибо информации, ради которой они, собственно, и собрались. Доктора Юэ на самом деле зовут У Ифань, он военный врач в отставке, уже почти десять лет работающий на министерство после ранения, полученного, когда он вытаскивал солдата с поля боя. Лечением госпожи Ша Тянь и вправду занимается именно он, как и еще несколькими пациентами, потому что свою профессию не согласился менять даже при обещанных плюшках в виде повышенной зарплаты и личного водителя. А вот передачей информации занимается вполне охотно, все-таки должность обычного врача на гражданке оказалась для него слишком скучной. Сказать много он не успевает: у Ван Ибо звонит телефон, сбивая врача с мысли. — Простите, — Ван Ибо достает мобильник. — Это важный звонок, я должен ответить. Джексон не раз самым что ни на есть прямым текстом говорил ему, что каждая секунда промедления может стоить ему жизни. Это не та цена, которую он готов платить за вежливость, особенно если перед ним сидит человек, который понимает, чем на самом деле занимается Ван Ибо, а значит, не будет его осуждать. Едва он берет трубку, как из динамика доносится механический голос: — Подтверждение личности сотрудника: Вэй Юншэн. Пожалуйста, ответьте на вопрос: каким образом можно пройти от Центрального Пекинского вокзала до Запретного города? Ван Ибо чуть отстраняет от себя трубку, оглядывая ее крайне удивленно: у них тут что, тест по географии? А если бы он не знал? Его бы пристрелили? Вспоминая, что вероятность такого исхода никогда не равна нулю, а если ты работаешь на мафию — и вовсе превышает пятьдесят процентов, он тут же прикладывает телефон обратно к уху. — Эм, — он неловко кашляет. — От центрального выхода прямо, на первом перекрестке налево,а затем направо на улицу Наньчан. Вход будет справа. Интересно, насколько подробно надо описывать. Наверное, не сильно, Джексон говорил что-то про систему узнавания голоса, а нескольких фраз должно для этого вполне хватить. — Идентификация пройдена успешно, хорошего отдыха, — механически отзывается телефон, и звонок прекращается. Вот это система. Кто ж это напрограммировал-то все? Ван Ибо убирает телефон и смотрит на У Ифаня. Ему вдруг до безумия хочется закончить со всем этим фарсом как можно быстрее и вернуться наконец в особняк. Почему-то очень хочется сказать «домой», но он старательно заталкивает эту мысли поглубже, на самые дальние полки, туда, где лет в пятнадцать лежало обещание не гулять допоздна и не связываться со старшеклассниками. Потому что «домой» — значит туда, где тебе спокойнее всего, где ты чувствуешь себя в безопасности и где тебя кто-то ждет. Ван Ибо не должен чувствовать себя спокойней на территории мафии, и его уж точно там никто не ждет, хотя сам он каждый раз оглядывает сад, ища карамельный взгляд и вынюхивая теплую выпечку. Возможно, «дом» это даже не там, где тебя ждут, а там, где есть дорогие тебе люди? Вот только когда Сяо Чжань успел стать ему таким человеком? — Я предлагаю несколько методик лечения, — прерывает его мысли У Ифань. — Просмотрите, пожалуйста, сделайте пометки, если вам будет что-то непонятно, и выберете ту, которую предпочтете для госпожи Ша Тянь. Он протягивает Ван Ибо карандаш и несколько листов бумаги, заполненных непонятными медицинскими терминами, и тот смотрит с секунду непонимающе, а потом до него доходит. Он переворачивает один из листов лицом вниз и, изображая увлеченное чтение специально для находящегося в коридоре омеги из триады, начинает строчить все, что выяснил об устройстве триады и ее связях. Он старается ограничиться лишь важнейшими данными, чтобы сэкономить время как себе, чтобы это выглядело правдоподобно, так и командирам, которые будут это читать.  По крайней мере именно так он объясняет себе тот факт, что подробно описывает связи триады с японцами, поставки от некоего господина Ли и проблемы с триадой семьи Мэн, но не пишет ничего конкретного о Сяо Чжане, работниках особняка и телохранителях. Он пишет об убийстве мистера Сибаямы и взрыве собственного ресторана триады, но ни в одной строчке не упоминает, что сделано это было руками Сяо Чжаня. Ван Ибо понимает, что пытается словно усидеть на двух стульях, рассказывая о злодеяниях триады, но не приписывая преступления конкретным людям, будто это каким-то образом убережет их, хотя он прекрасно знает, что это не так. Каждое его слово камнем привязывается к шеям ставших небезразличными ему людей, и со временем эта масса обвинений заставит потонуть всех до единого. С «доктором Юэ» и госпожой Ша Тянь он прощается как-то скомкано, как будто пытаясь сбежать от того, что сделал, а когда садится к Джексону в машину, отмахивается от его вопросов и неловко объясняет свое разбитое состояние ухудшением здоровья бабушки. Хорошо, что тот лишь понимающе кивает, смотря с искренним сочувствием, и больше ничего не говорит. Правда, от такой непритворной заботы на душе становится лишь еще паршивее: руки все еще жжет фантомным ощущением от бумаги, на которой он словно подписывал договор с собственной совестью. Невыгодные условия у этого договора, раз все внутри ноет от чувства вины. Ехать сразу в особняк не хочется, Ван Ибо чувствует себя грязным и словно не хочет запачкать собой это место, которое, вообще-то, принадлежит мафии, но почему-то кажется ему более чистым и честным, чем он сам, насквозь провонявший лицемерием. Там, в самом центре логова злобных дьявольских отродий, как Ван Ибо считал раньше, ему солнечно улыбается Сяо Чжань, ласково клича «диди», смеется с глупых шуток все больше округляющийся и оттого становящийся все более милым Ли Хуа, приветствуют коллеги-телохранители и даже Ван Чжочэн не всегда кажется таким монстром, каким его рисует министерство. Все это иллюзии, конечно, потому что глава мафии, естественно, сам не ездит на зачистки, лишь отправляет своих людей, читая затем о результатах в бесконечных отчетах и подсчитывая трупы своих врагов, как сдачу в магазине. Но эта иллюзия нагло вгрызается в мозг, заставляя поверить, что люди вокруг не так плохи, как он привык считать, и начать сомневаться в том, что сам Ван Ибо поступает правильно. В итоге Джексон высаживает его в разрешенном для посещения парке, и Ван Ибо до самого вечера бесцельно бродит по дорожкам, чувствуя спиной взгляд следящего за ним омеги и пытаясь мысленно доказать себе, что он не предатель, а просто выполняет свой долг. Получается у него не очень. Внутренности будто перемалывает в мясорубке, пока разум мечется в разные стороны, ища истину и не находя ее.  Именно поэтому он и не должен был привязываться ни к кому здесь, чтобы у него было лишь два чувства: правильности происходящего и верности министерству, которому он на самом деле принадлежит. Мерзкое это чувство — быть предателем.