Отрубая дракону голову, не задень мечом принца

Когда течка Сяо Чжаня и гон Ван Ибо заканчиваются, лучше не становится. На мир будто опускается серая дымка, скрывающая все краски жизни и вытягивающая из тела все положительные эмоции. Ван Ибо ходит, словно пришибленный, всем своим существом чувствуя сгущающиеся над головой тучи, но не в силах управлять готовым пролиться дождем. День поставки приближается, дата словно выжжена на обратной стороне его век, а он не знает ни как передать данные министерству, ни как перестать грызть себя за это изнутри. Душа распадается на части, растерзанная его метаниями, и ни единая живая душа не в силах ему помочь. Все валится из рук, он начинает делать глупые ошибки и спотыкаться на ровном месте, не раз роняя оружие, плохо застегивая кобуру и даже опаздывая к началу рабочего дня. Другие телохранители косятся на него с подозрением, а Сяо Чжань — с беспокойством, и от этого беспокойства на душе еще гаже, горче, ни малейшего лучика света. Хочется схватить омегу за плечи, развернуть к себе и заорать прямо в лицо: «Ты что не видишь? Я предаю тебя, вот в эту же секунду предаю! Прекрати глядеть так нежно и разуй наконец свои прекрасные глаза!». Но Ван Ибо лишь молча сжимает кулаки и уходит, стараясь не встречаться взглядом с глазами цвета карамели, в которых от такого пренебрежения плещется боль. Пусть лучше сейчас отболит, чтобы потом, стоя у стенки и глядя в дуло пистолета, что сжимать будет кто-то из настоящих коллег Ван Ибо, Сяо Чжань мог почувствовать злость, а не проходящее раскаленным ножом по сердцу предательство. Пусть ненавидит, это правильно, но не страдает, ни в коем случае, не тот Ван Ибо человек, чтобы стоить страданий божества. Утром за день до даты поставки Сяо Чжань вдруг вызывает его к себе, и Ван Ибо одновременно боится и надеется на то, что его все-таки раскрыли. Тогда он не успеет навредить самому прекрасному существу на свете, но и совесть его перед страной будет чиста. Кто бы мог предположить, что оказаться в зубах голодных псов может быть лучшим исходом? Но нет, Ван Чжочэн его не ждет, и гнева в карамельных глазах не наблюдается, лишь бархатное тепло и тревога. Стоя в зале особняка напротив того, кого лишь счастливым видеть хочется, Ван Ибо старается выглядеть, как обычно, но омега наверняка давно заметил, насколько дерганым тот стал. Все силы уходят на то, чтобы не преклонить колени, повинно опустив голову, вместо этого он изображает из себя саму невозмутимость, хотя на деле от него осталась лишь оболочка, тупым ножиком выскобленная изнутри. — Диди, что с тобой в последнее время? — мягко начинает Сяо Чжань. Ван Ибо не знает, как ответить на этот вопрос. Все, чего он хочет в данный момент — это чтобы ближайшие два дня испарились, исчезли или хотя бы просто закончились побыстрее, хотя будущего за ними он тоже не видит. Он не может вечность работать на мафию, когда его начинает мутить от одной только мысли о ее деяниях, но в свою привычную жизнь, которую он любит вообще-то, вместе со всеми опасностями и трудностями службы, к которой стремился упорно столько лет, он вернется только сдав триаду со всеми потрохами. А в ней — Сяо Чжань со своей лаской и заботой, его сестра, что выхаживала его самоотверженно, Ли Бэй с Ли Хуа, что нянчатся теперь с малышом и зовут Ван Ибо добрым дядей, Джексон, верный до мозга костей мафии и всем ее членам, готовый помочь всем и каждому в ней и защитить от любых невзгод.  И, вроде, все просто: будь настоящим альфой, выполни свой долг, а не развешивай сентиментальные слюни. Его отправили сюда за информацией, так принеси, будь добр, не зря же тебя государство столько лет растило? Отец погиб, но родине отплатил, и от сына ждут того же, надо бы не опозорить семью. Но почему так тошно-то? Словно то, что всю жизнь лежало на полке с пометкой «правильно» вдруг стало вызывать сомнения. А то, что с припиской «зло, сжечь немедленно», на поверку приятное на ощупь, на запах и даже на вкус. И не избавишься от него уже так просто, привязался. — Извините, господин Сяо, просто притомился немного, — отвечает вместо этого. Не объяснишь же мыслей, не раскрыв всей правды, а Ван Ибо пусть и готов к смерти, сам с жизнью кончать не намерен, он всегда считал себя выше этого. Грудью на амбразуру — легко, самому на себя руки наложить — недозволительно. Странная философия, что бывает свойственна солдатам, в нем она с детства взращивалась. Сяо Чжань смотрит недоверчиво, и его понять можно — Ван Ибо два месяца после ранения валялся, как овощ, жалуясь на скуку, а теперь неделю поработал, и «притомился». Хотя неделя насыщенной выдалась, никто не спорит, но этого все равно маловато, чтобы истощить молодой, здоровый альфий организм. К счастью, Сяо Чжань сам находит объяснение: — По свободе соскучился, наверное? Ты же два выхода за территорию пропустил. Могу на сегодня до конца дня тебя отпустить, но чтобы завтра был в полной боевой готовности, ты нужен мне на важной встрече. На этих словах в животе Ван Ибо скручивается тугой узел. О, он знает о «важной встрече». А еще он знает, что внеплановый выходной, так щедро предложенный Сяо Чжанем — отличная возможность передать информацию о ней министерству. Он снова стоит перед выбором, который не хочет совершать: он может мягко отказаться от выхода за территорию сегодня, а потом оправдывать себя тем, что не смог передать нужные данные, но… — Благодарю, господин Сяо, я с радостью воспользуюсь этой возможностью прийти в форму. Но его всю жизнь растили, вбивая в голову, что нет ничего важнее долга. Отец погиб, выполняя приказ, потому что так нужно было сделать, он герой, потому что страна превыше всего, спокойствие граждан превыше всего, а его личное желание прожить долгую жизнь вместе с семьей — это вторичное. И чувства Ван Ибо тоже вторичны, поэтому он благодарно улыбается и кланяется омеге, что своей заботой о нем подписал себе смертный приговор. Поклон, все-таки, полезная штука, как минимум потому, что помогает скрыть промелькнувшую на мгновение гримасу отчаяния. Всю дорогу от особняка до гаража Ван Ибо сохраняет легкую улыбку на лице, хотя никто и не смотрит, притворяться не для кого — просто мышцы будто свело, и кажется, что если он попробует поменять выражение лица, то не выдержит и сорвется на крик, распугав птиц, слуг и даже самих мафиози. Проводить на свободу его снова вызывается Джексон, как исполнительный глава телохранителей, или как друг — неизвестно, и Ван Ибо предпочел бы не знать ответ на этот вопрос, потому что больно будет в любом случае. Джексон лишь уточняет, везти ли его до больницы Тяньтань, и, получив кивок, молча едет по нужному адресу, иногда кидая на Ван Ибо обеспокоенные взгляды, что будто шрамами отпечатываются на коже и глубже, до самых костей, чтобы он точно не забывал, кого продает. У Ван Ибо перед глазами проносятся одинаковые серые дома, улицы с безликими пешеходами и бесконечные магазинчики, а руки чуть трясутся, поэтому пальцы приходится сцепить в замок. Если его глупое, разрывающееся от смеси чувств сердце сейчас остановится, он будет не сильно против. Когда они подъезжают к больнице, Ван Ибо сидит в машине лишних пару минут, собираясь с духом, а потом вздыхает тяжело и все же выходит, потому что сдавать назад, когда зашел так далеко, не в его правилах. Мама говорила, что надо научиться иногда отступать, но это один из немногих навыков, что никогда ему не давался. — Я подожду здесь, — бросает в спину Джексон, и голос его такой жизнерадостный, что аж фальшивый. Попытки приободрить должны быть приятны, но сейчас только режут по живому. Ван Ибо кивает в ответ, не оборачиваясь, и быстрее проходит сквозь стеклянные раздвижные двери, словно те способны отрезать его от водоворота из мыслей, сомнений и чувства вины. За стойкой регистрации — молодая медсестра, новенькая, Ван Ибо ее раньше не видел, хотя постоянных запомнил всех. Пол ощущается лавой, потому что каждый шаг делать больно, ведь он приближает его к неминуемому предательству, а дорогих ему людей — к смерти, что пропишет им правосудие. Но он все равно подходит к стойке и бесцветно приветствует: — Здравствуйте, я к госпоже Ша Тянь. Молоденькая медсестра улыбается приветливо и немного игриво, и начинает щелкать ноготками по клавиатуре, иногда кидая на альфу заинтересованные взгляды. Вот только потом, когда компьютер, видимо, выдает результат поиска, улыбка медленно сползает с ее лица, и она поднимает на него сочувствующий взгляд. Сердце Ван Ибо падает куда-то в желудок. — Простите, господин, мне очень жаль вам это сообщать, но госпожа Ша Тянь скончалась две недели назад. Мы звонили по оставленному в качестве контактного номеру, но никто не взял трубку.  Еще одна важная частичка его души умирает в этот момент. Не спас, не уследил, не попрощался даже — подвел по всем фронтам, как собирается и с другим дорогим человеком сделать. Кислорода в помещении словно резко становится меньше, но он не разрешает себе пошатнуться, никакой слабости проявить нельзя, он солдат, он обязан быть сильным. Конечно, никто не ответил на звонок, потому что старый телефон Ван Ибо изъяла мафия еще при первом входе на территорию особняка, а новый номер он сообщить больнице забыл, слишком торопясь убраться отсюда после предыдущего визита. По венам растекается горечь, кончики пальцев леденеют. За что ему все это? Он так привязался к этой добродушной старушке, что всегда встречала его радостной улыбкой, хоть и не могла вспомнить даже его имени. Фальшивого имени, Ван Ибо, ты весь сплошная подделка, и Ша Тянь ты врал все ваше знакомство, так достоин ли ты скорбеть? — Я могу забрать ее тело? — хрипло выдыхает он, чувствуя, как пустота в груди разрастается сильнее. — Тело госпожи Ша Тянь было кремировано через семь дней после смерти, по закону мы не имели права хранить его дольше. Простите. И примите мои соболезнования. Ван Ибо медленно кивает и разворачивается, даже не прощаясь, чтобы выйти из больницы. Может, это знак? Может, это его шанс передумать и не сдавать триаду, которая отчего-то стала ему родным домом? Или это просто новый удар судьбы по его и так рассыпающемуся на осколки сердцу. Скорее всего, именно так, это наказание, вот только за что? За то, что забыл свой долг и сомневается, отдавать ли преступников правосудию? Или за то, что собирается предать того, кого всем сердцем полюбил и защищать клялся? Хотя, видимо, это все-таки судьба, и он не сможет передать информацию министерству. Он не может понять, что ощущает по этому поводу. Вину с толикой облегчения? Облегчение с толикой вины? Как же сложно, выдал бы ему кто инструкцию к жизни или хотя бы совет, но даже поговорить не с кем: он врет всем вокруг, и у каждой из сторон — своя правда, а Ван Ибо на перепутье застрял, на самой границе, но не понимает уже, где добро, а где зло, и есть ли вообще такие понятия в мире. Хочется закрыть уши руками, сжаться в комок в уголке, и не показываться никому на глаза, подождать, пока взрослые решат все проблемы и придут к нему, только чтобы утешающе погладить по голове и предложить сладкого, чтоб не грустилось. На сидение в машине он буквально падает, обессилено растекаясь по дорогой коже. Джексон, что явно уже собирался задорно поприветствовать его, захлопывает рот, потому что по Ван Ибо видно, что после встречи с «родственницей», подозрительно короткой, кстати, легче ему не стало, скорее — наоборот. Учитывая, что приезжали они в больницу, предположить случившееся несложно, хотя и хотелось бы найти другое объяснение. Ван Ибо плевать на обеспокоенный взгляд друга врага, он разбит, запутался в себе, в своей жизни и хочет просто отключить мозг и не думать. Ни о чем: ни о долге, ни о чувствах, ни о своем предательстве. О том, что если бы не бежал тогда от самого себя и оставил бы новый номер, мог бы успеть попрощаться с бабушкой, что и вправду стала ему ближе многих родственников за этот год, он тоже старается не думать, но мерзкий червячок вины уже прогрызает новую дыру в его сердце. И самое главное — не вспоминать о том, кого любит нестерпимо, каждой клеточкой тела и частичкой души, но все равно неизбежно потеряет. Нельзя не потерять, когда каждое твое слово любимому — ложь, когда он не знает о тебе вообще ничего, но все равно смотрит так нежно, словно уже отдал свое сердце, передал прямо в руки, надеясь на заботу, а Ван Ибо сжал это хрупкое сердце в кулаке, в пыль кроша и его само, и доверие, в подарок к нему шедшее. — В Mix Club, — устало просит он Джексона, откидывая голову на спинку и прикрывая глаза. Не очень вежливо получается, хуже, чем таксисту, но Джексон не злится, лишь кивает понимающе и выезжает на дорогу. Джексон вот тоже не заслужил такого предательства, а Ван Ибо не заслужил Джексона. Никого из них не заслужил, если честно: ни Джексона, ни Сяо Сюин, ни чету Ли, ни, тем более, Сяо Чжаня, местное маленькое солнышко, что может погаснуть из-за его вероломства. Зато литр дерьмового алкоголя — вполне, поэтому, стоит машине остановиться у клуба, Ван Ибо, как в тумане, выплывает на улицу. — Может, с тобой там посидеть? — спрашивает Джексон. Ван Ибо лишь качает головой: он хочет побыть один, очень хочет. И ужраться вусмерть тоже. — Тогда я здесь подожду, часов в девять вечера заберу тебя, надеюсь, в более-менее адекватном состоянии. Ты нужен нам завтра, помнишь? О, он помнит. Завтра он всем нужен: и мафии, и министерству, и совести своей проклятой тоже нужен. — Постараюсь сделать так, чтобы меня не пришлось нести, — криво улыбается Ван Ибо, но улыбка не доходит до глаз. Постараться-то он постарается, но вот обещать ничего точно не будет. Заходя внутрь клуба, он все еще чувствует лопатками обеспокоенный взгляд, который стойко игнорирует, ведь они друг другу никто, верно? Какая может быть дружба между агентом и мафиози?  Еще, к счастью, не поздний вечер, а потому музыка в клубе негромкая, размеренная и не долбит по ушам. Переливается спокойно, как алкоголь из бутылки, журчит приятно для слуха. Свет тоже приглушен, и атмосфера получается то ли успокаивающая, то ли до конца вгоняющая в депрессию, не разобрать. Ван Ибо грохается на стул прямо у барной стойки, игнорируя кучу пустых столиков, потому что напиваться удобнее так, не отходя от кассы. — Виски, — озвучивает он в пустоту, потому что бармен теряется в тенях на другом конце стойки. Здесь достаточно тихо, чтобы его услышали. Несколько секунд спустя перед его лицом опускается стакан, и он поднимает взгляд, чтобы поблагодарить бармена, вот только слова застревают поперек его горла. Вместо них рвется смех, истерический, на самом деле, потому что он вдруг понимает, что назвал первый бар, который пришел ему в голову, даже не задумываясь о том, а почему, собственно, он вспомнился первым. А ведь стоило бы задуматься, ведь это тот самый бар, название которого его заставляли учить в министерстве, так как именно в нем работает бармен, который по совместительству является правительственным информатором. Ван Ибо же почти уговорил себя смириться с тем, что эту поставку министерство пропустит, но обязательно, точно-точно накроет следующую, и к тому времени он решится уже, сделает окончательный выбор, хотя почти четырех месяцев в мафии ему на это так и не хватило, но вот до следующей поставки он точно продумает все. Так сладок самообман! И вот он такой уже почти принявший решение, что отсрочивает казнь (членов мафии? или его самого?), смотрит теперь в глаза бармена, что через час уже, меньше даже сможет передать все, что нужно, но так не хочется, в министерство.  А Ван Ибо ломает, он так хотел поторговаться с судьбой, уговорить ее еще хотя бы на пару беззаботных месяцев с омегой, которого любит всем своим существом, которого и вправду единственного хочет видеть своим мужем на протяжении долгой, счастливой жизни, воспитывать с ним детей и целовать перед сном, зарываясь пальцами в мягкие волосы. Он даже знает уже, каковы они на ощупь, этого шелкового ощущения на пальцах уже не забыть, но времени им на двоих досталось преступно мало. Он хочет встать и уйти, сбежать на далекий остров, забыв обо всех проблемах. Вместо этого он берет стакан виски и, не разрывая зрительного контакта с барменом-информатором, давним знакомым Ким Сонджу, залпом выпивает, обжигая горло, но не морщась даже. В глазах щипает от градуса, по внутренностям растекается пламя, что все равно не спасает от поселившейся там же вечной мерзлоты, и Ким Сонджу услужливо ставит перед ним блюдечко с лимоном, а затем подает салфетку и ручку. От такого толстого намека сложно не усмехнуться, и Ван Ибо решает не сдерживать себя. Изогнув губы в страдальческой улыбке, он стучит ногтем по краю стакана, требуя наполнить его снова, и расправляет перед собой салфетку, игнорируя закуску. Сегодня он хочет прочувствовать лишь колющий вкус алкоголя. Проскакивает шальная мысль написать обо всем, кроме нужной встречи, или хотя бы «ошибиться» со временем или местом, со всеми такое случается, он же тоже человек. Так же залпом выпив вновь наполнившийся бокал, он отгоняет эти мысли, словно назойливых мух, поднимая ручку и выписывая лишь самое важное, не давая себе времени на сомнения. Никаких больше пространных размышлений, информации об иных встречах и структуре мафии, как в прошлый раз, сейчас ему хватило бы и клочка бумаги. Дата, время, место, приписка «поставка порядка трехсот килограммов кокаина, глава триады будет на встрече».  Когда он откладывает ручку, очень хочется разорвать салфетку к чертям, или хотя бы утопить ее в стакане с виски, но он слишком хорошо себя контролирует, чтобы уничтожать ценную информацию на глазах у Ким Сонджу, да и бокал уже пуст. Бармен открывает рот, чтобы что-то сказать, но Ван Ибо прикладывает палец к губам, помня о прослушке на мобильнике. Может, подставиться так было бы полезно для избавления от мук совести, но слишком глупо, по дурости умирать уж совсем не хочется. Ким Сонджу понятливо кивает и без лишних слов забирает салфетку, тут же уходя в комнату для персонала.  Что там: передатчик с зашифрованным каналом, свой человек? Ван Ибо плевать. Глядя в спину удаляющемуся бармену, он понимает, что сделал свой выбор, и сделал бы его, вероятно, снова, вот только все равно себя за это никогда не простит. Все мечты рассыпаются карточным домиком, розовые очки разбиваются стеклами внутрь, пуская по холодным щекам кровавые слезы. В душе — выжженная пустыня, в сердце — дыра с кулак размером, голова пеплом усыпана. Почему, а главное, зачем он еще дышит — определить невозможно. Он абсолютно бесцеремонно огибает барную стойку, чтобы взять с полки целую бутылку виски, и, сев обратно на высокий стул, пьет прямо из горла. К чему эти посредники в виде бокалов? Только теперь не глотает сразу, а медленно пьет, заставляя себя прочувствовать всю горечь на языке, вытравливая яд собственных эмоций ядом настоящим. И на стол заранее выложил наличку, потому что чувствует, что потом может быть не в состоянии вспомнить об оплате. К тому моменту, как Ким Сонджу возвращается, Ван Ибо успевает прикончить почти поллитра. Мир перед глазами плывет, посторонние звуки сливаются с музыкой, патокой заливаются в уши, даря почти наркотический кайф. Да, он бы сейчас и таблеткой какой закинулся, но не предлагает никто, сволочи. Ким Сонджу смотрит с сочувствием и пониманием, вытаскивает из его расслабленных пальцев полупустую бутылку и, поставив ее на место, царапает что-то ручкой на новой салфетке, протягивает ее Ван Ибо, улыбаясь вроде как ободряюще. Когда взгляд с трудом фокусируется на надписи, иероглифы очень не хотят складываться во фразы, но Ван Ибо старательный, поэтому, забрав салфетку, через несколько минут все же понимает, что на ней написано. Ким Сонджу похлопывает его по плечу и уходит протирать бокалы, а Ван Ибо невидящим взглядом смотрит сквозь надпись, чувствуя себя так, словно его выпотрошили наживую тупым ножом, оставив внутри лишь пустоту и ржавчину. «Я понимаю, что тебе тяжело, но посмотри на это с хорошей стороны: уже завтра мы вернем тебя к нормальной жизни и отправим всю эту мафиозную шваль на расстрел! Ты достоин медали, ты наш герой, спецагент Ван!» К горлу подкатывает, и Ван Ибо срывается с места, едва успевая добежать до туалета, снеся по пути какой-то стул и чуть не врезавшись в официантку. Она кричит что-то ему во след, но звуки по прежнему не отделяются друг от друга и от музыки, только теперь режут слух и противными молоточками стучат по вискам. Кажется, голова сейчас лопнет, как воздушный шарик, как все его мечты и надежды, украсит стены красными брызгами, как сделают это тела его врагов друзей, когда министерство и вправду отправит их всех на казнь. Он залетает в кабинку, даже не закрыв дверь, падает на колени, разбивая те о плитку, и его долго выворачивает в унитаз, всеми, кажется, растворившимися в алкоголе внутренностями. По вискам течет пот, по лицу — слезы, он дрожащей рукой дотягивается до туалетной бумаги, чтобы вытереть губы, а потом приваливается спиной к стене кабинки, думая о том, что сдохнуть вот так, сидя на полу общественного туалета — вот то, чего он на самом деле достоин.