Отрубая дракону голову, не задень мечом принца

Первой мыслью, появляющейся, когда Ван Ибо приходит в себя, становится «Боги, что я натворил». Ужас разливается по венам, когда он понимает, что уже сегодня омегу, что в сердце забрался и поселился там без спросу, повяжут и бросят в холодную камеру, обдирая о бетон нежную кожу, тонкие белые запястья заковав в железо, а еще спустя несколько дней приставят к стене, лбом ловить пулю. Снова начинает подташнивать, хотя уже очевидно нечем, сердце сбивается с ритма, отказываясь нести к покрывшимся льдом органам ядовитую кровь. Ван Ибо испуганно распахивает глаза, молясь, чтобы еще не было слишком поздно, чтобы он не проспал больше суток, пожалуйста, небеса, только бы у него еще было время. Дневной свет, отражающийся от белых стен, режет глаза, но голова почти не болит, лишь ноет немного в висках, вполне терпимо, скоро и вовсе пройдет. Причина такого чуда обнаруживается сразу же: от вены идет трубка капельницы с прозрачным раствором, в котором наверняка обезболивающее, витамины и прочие полезности намешаны. Стены привычные, сложно не узнать, когда он провел в них два месяца: все та же палата, все тот же осуждающий взгляд Сяо Сюин, что сидит за столом, сложив на груди руки, и смотрит, как на неразумного ребенка, хотя пятнадцать тут вообще-то ей. Под этим взглядом Ван Ибо накрывает жгучий стыд, когда воспоминания крупицами начинают собираться в голове в стройные стоп-кадры, на которые смотреть мерзко, но прикрытые веки от которых не спасают. Вот Джексон подбирает его, отключившегося на полу общественного туалета, как последний алкоголик. Волочет до машины, шипя что-то зло, но крайне обеспокоено, усаживает на сидение, заботливо пристегивая ремень.  Затем пробел, — и новый кадр: Сяо Сюин, хрупкая девочка-омега, насильно вливает ему в глотку воду, а потом его снова рвет, на этот раз — в туалете лазарета. Она устанавливает ему капельницу, пока он медленно отключается снова, Сяо Чжань где-то на фоне смотрит на него неверящим взглядом, побледневший и помятый, словно его выдернули из постели, только чтобы показать, во что превратился его бравый телохранитель. Отвратительно. Противно от самого себя и стыдно до безумия, и в этот коктейль и без того неприятных чувств намешиваются вина и ужас от того, что грядет. Сегодня. В будущем. Навсегда. Он резко садится на кровати, пока в голове бьется только одна мысль: «Остановить. Уберечь. Спасти», а руки подрагивают от волнения. Сяо Сюин подрывается с места, тут же оказываясь возле его кровати, и шлепает по руке, которой он потянулся к сгибу локтя, чтобы выдернуть катетер. — Совсем больной, что ли? — шипит она. — Все вены себе раздерешь! — Вытащи, — хрипит он. Горло дерет после промывания желудка, конечности немного ватные, но все это сейчас неважно: главное то, что если Сяо Чжань уедет на эту встречу, он не вернется с нее уже никогда. Долг, честь, убеждения, все это летит в мусорную корзину, стоит только представить Сяо Чжаня со стеклянными глазами и аккуратным отверстием промеж бровей, лежащего в луже собственной крови. Без этого омеги весь мир уничтожен будет, ведь он не просто свет — само солнце, без него человечество не протянет и года, а Ван Ибо — и того меньше. Сяо Сюин держит его руки и смотрит непонимающе, явно сомневаясь в его умственных способностях, и любезно интересуется: — Ты в порядке? Может, тебе успокоительного дать? Раздражение в груди каждую секунду растет в геометрической прогрессии, прямо пропорционально густеющему чувству страха. Объяснять все Сяо Сюин — долго, сложно и навряд ли рационально, поэтому он рычит, даже несмотря на то, что где-то на задворках сознания мелькает мысль о том, что девочка боится альф, и разговаривать с ней в таком тоне не стоит: — Вытащи из меня эту хрень, или я сделаю это сам! Я уйду отсюда в любом случае. И скажи мне, где Сяо Чжань, немедленно! Сяо Сюин как будто становится ниже на несколько сантиметров, сжимается и пятится назад, глядя на него испуганно и слепо нашаривая в столе шприц, не смея оторвать взгляда от альфы. В ее глазах плещется первобытная паника, руки подрагивают, она смотрит на него, как жертва на загнавшего ее в угол охотника, словно смирившись с неминуемыми болью, пытками, даже смертью. Ван Ибо представить себе не может, что с ней произошло, раз она так боится альф, но заставляет себя смягчить тон, пытаясь донести, что он не опасен. — Прости, — тихо, успокаивающе говорит он, но она, кажется, ему не верит. — Я не хотел тебя пугать, и я клянусь, что ничего тебе не сделаю. Пожалуйста, скажи мне, где Сяо Чжань. — Ты не должен к нему так обращаться, — дрожащими губами умудряется произнести она. — Он собирается на встречу, на которую ты теперь уж точно не едешь, а я вколю тебя успокоительное, потому что ты не в себе. На ее ресницах скапливаются слезы, когда она начинает медленно подкрадываться ближе, перехватывая поудобнее шприц. Словно на плаху идет, дрожит, но не отступает, до чего сильная девочка. Вот только у Ван Ибо нет времени ее успокаивать или объяснять все, он только коротко, но твердо говорит: — Твой брат в опасности. Сяо Сюин замирает. — Я должен предупредить его, иначе он может не пережить сегодняшний день. Это может звучать безумно, но, пожалуйста, поверь мне и помоги найти его. По ней видно, как тысячи мыслей в секунду проносятся в голове, пока она пытается принять решение, но страх за брата все равно побеждает. Сяо Сюин медленно выдыхает, тщетно надеясь успокоиться, и откладывает шприц на прикроватную тумбочку. — Но потом ты вернешься сюда и позволишь мне вколоть тебе успокоительное, — старается звучать строго, но голос все равно подрагивает от волнения. — Клянусь, я не буду сопротивляться. Это даже не ложь. Потому что в лучшем случае — он сможет покинуть стены этого особняка навсегда, прихватив с собой самое ценное, защитив от всего мира. В худшем — никакой врач ему уже не поможет, но об этом Ван Ибо старается не думать. Сяо Чжаню не нравится мафия, он видит это. Значит тот не будет против покинуть ее ряды, особенно прямо перед ее уничтожением. Девочка вытаскивает из его вены катетер, смотрит сосредоточенно, покусывая губу, и сознается наконец, когда альфа уже готов снова сорваться на рык от нетерпения: — Брат в левом крыле должен быть, оттуда выход в оружейную есть. Сегодня важный день, так что экипировку телохранителей глава триады лично проверяет. Они минут через десять выезжать планировали. Ван Ибо тут же подрывается с места. Боги, еще каких-то десять минут, и он бы потерял омегу навсегда. Мышцы деревенеют от этой мысли. Нет, ни за что, костьми ляжет, но спасет, не позволит правосудию свершиться над тем, кто наверняка не по своему желанию в эту грязь погрузился. В левом крыле несколько шумно: телохранители поочередно проходят мимо, к входной двери, косятся на Ван Ибо удивленно, но вопросов не задают, хотя тот выглядит несколько безумным. Сяо Чжаня он обнаруживает, когда тот запирает оружейную и командует уходящим: — Пятиминутная готовность! Прекрасен, как и всегда. Брюки и заправленная в них белоснежная рубашка подчеркивают тонкую талию, что, Ван Ибо знает, помнит, так приятно ощущается в руках. Волосы аккуратно уложены, глаза слегка подведены, что делает строгое выражение лица омеги крайне возбуждающим. На поясе — кобура, в глазах — лед, но это странным образом делает его еще прекраснее, Ван Ибо хотел бы ему подчиниться. За этим и пришел: склонить голову, покаяться, спасти. Ожившая мечта, которую он хочет забрать с собой, сбежав от всего мира, от добра и зла, от судей и подсудимых. Убрав ключ в карман на молнии, Сяо Чжань оборачивается, натыкаясь взглядом на Ван Ибо, и на мгновение на его лице мелькает удивление, которое тут же сменяется усталостью и легким раздражением. — Ты не вовремя, диди. Я отпустил тебя вчера с условием, что сегодня смогу доверить тебе свою жизнь. Видимо, я ошибся, и не могу на тебя положиться. Возвращайся в лазарет, завтра поговорим. И обходит, собираясь уйти туда, откуда не знает, что не вернется. — Чжань-гэ, стой! — Ван Ибо хватает его за руку, наплевав на камеры, субординацию, возможных свидетелей. Он не должен позволить ему выйти за порог этого дома. Не без него, не в том направлении, где его встречать будет лишь смерть. Омега смотрит на него округлившимися глазами и дергает руку, шипя: — Ты совсем умом тронулся? — оглядывается, убеждаясь, что никого по близости нет, но беситься не перестает. — А если бы кто-то увидел? Ван Ибо крепче вцепляется в его руку. Последний шанс остановить, здесь никого нет, никто не может их подслушать, Сяо Чжаня никто ни в чем не заподозрит, даже не спросят, если они вдвоем выйдут за ворота. И тогда они могут отправиться куда угодно, до тех пор, пока мафия не узнает о побеге омеги, а к тому времени Ван Ибо успеет выбить для него участие в программе по защите свидетелей.  В голове все складывается идеально, даже слишком, как в сказке: бравый рыцарь спасает принца из лап дракона. Жизнь — не сказка, но Ван Ибо забывает об этом, когда перед глазами пелена неведомых прежде чувств и омега-солнце, что, кажется, уже давно выжгло ему глаза, потому что альфа не видит очевидного. — Чжань-гэ, — шепчет сбивчиво, торопясь, смотрит проникновенно в глаза. — Пожалуйста, не надо туда ехать. — Что ты несешь? — Сяо Чжань готов взорваться, но Ван Ибо предупреждает его следующую фразу. — Вас там будет ждать засада министерства общественной безопасности. Омега замирает, смотря на него ошеломленно, кажется, даже дышать забывает. В его глазах — смесь стольких чувств, что узнать хоть одно не представляется возможным, как Ван Ибо ни пытается. — Откуда ты знаешь? — голос Сяо Чжаня тихий и хриплый, чем-то напоминает раскаты далекого-далекого грома, что приблизится очень скоро и неизбежно с ураганом, сотрет с лица земли постройки, поля, тебя самого. Страшно до ужаса признаваться, даже не потому, что за это убить могут, Ван Ибо не думает, что Сяо Чжань на такое способен, но потому, что омега может отвернуться от него из-за бесконечной лжи и притворства. — Потому что это я передал им информацию. Рука Сяо Чжаня в его ладонях мгновенно холодеет, и тот медленно вытаскивает ее из хватки, делая шаг назад. Чувство, как будто делают вскрытие без наркоза, Ван Ибо хочет схватить ускользающее тепло, но одергивает себя. Сначала объяснения, Сяо Чжань их заслужил. — Да, Чжань-гэ, я правительственный агент, но, пожалуйста, не злись на меня, я тебе обязательно все расскажу, но потом — сейчас нам надо уходить отсюда. Я же видел, тебе не нравится убивать, не нравится работать на триаду, и я клянусь, я могу вытащить тебя отсюда и защитить. Скажись больным или еще как-нибудь откажись от сегодняшней встречи, Ван Чжочэна министерство возьмет с поличным, а тебя и А-Сюин мы запишем в программу защиты свидетелей. Он зарывается пальцами в собственные волосы, оттягивая пряди и опуская взгляд. Ох, слишком сумбурно, слишком быстро, омега может не понять или не поверить, но мысли разбегаются, отказываясь выстраиваться в ряд. — Я понимаю, что требую принять решение слишком быстро, но у нас не будет другого шанса, — шепчет, не поднимая глаз, боится увидеть непонимание или, того хуже, презрение. — Поэтому, пожалуйста, пойдем со мной. Я не могу потерять тебя… Его сбивчивую речь прерывает щелчок, слишком знакомый для того, кто всю жизнь имел дело с оружием. Ван Ибо вскидывает голову, и его взгляд тут же упирается в дуло пистолета, что направляет на него Сяо Чжань. По лицу омеги одним сплошным потоком льются слезы, глаза покраснели, но рука, сжимающая рукоять пистолета, не дрожит. Предохранитель снят, и все, что отделяет Ван Ибо от смерти, — это нажатие на курок, который Сяо Чжань уже поглаживает, словно вот-вот выстрелит, может, хочет даже, но медлит. — Чжань-гэ? — непонимающе зовет Ван Ибо. — Не шевелись, — наконец видно, что за эмоции в его глазах: напополам решимость и боль, адская, раздирающая на части. — Умоляю тебя, не двигайся. Я не хочу убивать тебя, но если ты дернешься, я это сделаю. По голосу слышно — не лжет. Не хочет, но сомневаться не станет ни секунды. Ван Ибо медленно поднимает руки вверх, раскрыв ладони и демонстрируя, что не собирается нападать. — Чжань-гэ, я не понимаю тебя. Если тебя чем-то шантажируют или еще что-то, ты можешь сказать мне, я помогу. Тот мотает головой, сжимая губы, будто боится сорваться на рыдания в голос, но пистолет держит ровно. Сяо Чжань вдыхает поглубже, словно пытаясь успокоиться, и громко, отчетливо зовет, смотря Ван Ибо прямо в глаза: — Чжочэн! Ван Ибо чувствует, как сердце проваливается в желудок, а кровь отливает от лица. Нет, так не должно быть, в сказке было не так. Он не дергается прочь не столько из-за страха быть убитым, сколько из-за того, что не понимает теперь, куда ему бежать, а главное, зачем. Ван Чжочэн появляется из-за угла за спиной омеги и удивленно вскидывает брови, смотря на происходящее. Сяо Чжань же, почувствовав его присутствие, словно у него глаза на затылке, говорит, не отрывая взгляда от Ван Ибо, пока слезы все так же тихо стекают по его лицу: — Чжочэн, ты был прав. Он работает на министерство общественной безопасности. — Сука! — тот с рычанием выхватывает пистолет из поясной кобуры, вскидывая его в сторону Ван Ибо. — Не стрелять! Ван Чжочэн замирает, едва не нажав на курок и буравя Ван Ибо ненавидящим взглядом. В его глазах — пламя, а Ван Ибо смотрит в ответ с не меньшим презрением и толикой непонимания. Как-то неправильно они ведут себя, что-то не так, но работающий в аварийном режиме мозг не может понять, что. — Да, ты прав, слишком легкая смерть для этой мрази, — Ван Чжочэн возвращает пистолет на предохранитель, а затем — в кобуру. Теперь целится только омега, но от этого почему-то не легче, только хуже становится. — Нет, ты вообще его не убьешь, — в голосе Сяо Чжаня — сталь, хотя на лице — все те же слезы. — Ты сейчас позвонишь поставщику, перенесешь встречу, извинившись за возникшие трудности, а потом отведешь Вэй Юншэна, или как там его на самом деле зовут, в подвал. Живого, — подчеркивает, встречаясь взглядом с Ван Ибо. Боги, кажется, агонию они делят на двоих. Ван Ибо — от того, что его не поняли, не приняли, не простили, Сяо Чжань — от того, что предали, вероятно, но в чем же предательство, если его уберечь хотели? Глаза Ван Чжочэна вспыхивают возмущением: — Но он предатель! Таких, как он, надо сразу… — Это приказ, — жестко перебивает Сяо Чжань. И эти слова будто тумблер переключают в голове Ван Чжочэна. Все возмущение исчезает, лицо сковывает ледяная маска покорности, а сам он склоняется в глубоком поклоне: — Да, босс. А в голове Ван Ибо происходит взрыв, бетонной крошкой осыпаются небоскребы надежд и мечтаний. Он думает, что ему послышалось, но рациональная часть мозга, которую он давно уже затолкал в самую дальнюю часть черепной коробки, мерзко хихикает, сквозь смех шепча «а я говорила!». Хочется то ли кричать, то ли заставить сказать, что все это неправда, но язык не слушается, и получается выдохнуть только глупое: — Ч-что? Ван Чжочэн кидает на него презрительный взгляд и, не удостоив ответом, отходит в сторону, набирая чей-то номер, но не переставая краем глаза следить за Ван Ибо. Тот переводит взгляд на омегу, что вытирает щеки тыльной стороной ладони, продолжая держать его на мушке. — Спасибо, что был честен со мной. Сейчас, по крайней мере, — усмехается Сяо Чжань, на секунду запрокидывая голову, словно пытается заставить себя прекратить плакать. — Я тоже хочу быть с тобой честным, хотя, признаться, думал, что ты уже давно догадался. Он подносит свободную руку к чокеру и медленно тянет за завязки спереди, будто давая себе шанс передумать, но все равно не останавливаясь. Чокер падает на пол, но Ван Ибо и не думает провожать его взглядом: перед глазами — открытая шея, которую он так мечтал покрывать поцелуями, заметно светлее всей остальной кожи, значит, омега носил чокер, не снимая, на протяжении многих лет. Но еще он видит страшное.  Метки, что он так не хотел видеть, нет, но лучше бы это была она. Все что угодно лучше, на самом деле, потому что на тонкой шее, пятная бархатную кожу сбоку, как раз там, где проходила полоска ошейника, — тату. Небольшой чернильный дракон, которого так удобно было прятать, изгибается грациозно и скалит зубы, чешуя самую малость поблескивает золотом. Красивый рисунок, честно, Ван Ибо восхитился бы даже, если бы это не был именно дракон. Дракон, которого по законам мафии набивать может только глава триады. В груди Ван Ибо пусто, в голове — тоже, перекати поле и завывание ветров. Сяо Чжань все смотрит в его лицо испытующе, пытаясь понять, что тот чувствует от этого открытия, но внутри Ван Ибо в первые за долгие годы полный штиль. Только где-то слева болит, странно, там, вроде, нечему уже, сердце давно разбитое в ногах валяется.  Нет даже удивления, потому что Ван Ибо понимает, что все это время вроде как… знал? Понимал глубоко в душе, но упорно игнорировал все странности и намеки, потому что верить в то, что тот, кто давно в сердце поселился, является истинным воплощением зла, не хочется, это рвет на части изнутри, и никуда от этого не деться. Винить Ван Чжочэна — проще, спасать несчастного невинного омегу — проще, а вот любить властителя ада — слишком тяжело. Они же не слишком-то и скрывались, вообще-то, не совсем очевидно себя вели, конечно, но для спецагента — вполне понятно. Тихие, совсем не слышные шаги и совершенный слух Сяо Чжаня, прекрасные навыки в стрельбе и ближнем бою. Мягкий шепот на ухо Ван Чжочэну на встречах — указания, фамильярное обращение к нему омеги — разделение статусов. То, что казалось капризами, оказывается приказами, угроза пистолетом, что Ван Ибо случайно подсмотрел, — совершенно нормальным явлением, ведь босс может застрелить любого, кого сочтет нужным. Крайне уважительное отношение к Сяо Чжаню верхушки мафии, «Соломенных сандалий» и «Белого бумажного веера», тоже вполне объяснимо: они, видимо, одни из немногих, кто знает о его настоящем статусе. Действия Сяо Чжаня тоже теперь кажутся куда более логичными: он не учился стрелять с Ван Ибо, он проверял, не выдаст ли тот себя полицейской выправкой. Да и предыдущего агента убили не на почве ревности: просто тот, сблизившись с Сяо Чжанем, каким-то образом выдал себя, и его казнили за предательство. Возможно он даже не попался на какой-нибудь глупой ошибке, а признался сам. Так же, как это сделал Ван Ибо. Закончив разговор по телефону, Ван Чжочэн подходит к Ван Ибо, вытаскивая из кобуры пистолет, и зовет еще пару телохранителей. Сяо Чжань с видимым облегчением опускает свое оружие, и вот сейчас его руки начинают дрожать. Ван Ибо сцепляют наручниками запястья и пихают его в спину, подталкивая, видимо, в сторону подвалов, и он подчиняется, потому что сейчас Сяо Чжань приказал его не убивать, но вполне еще может передумать. Альфа, конечно, надеется, что не может, надеется, что тоже стал ему дорог, остался ему дорог после всего сказанного, потому что его чувства почему-то деваться никуда не хотят. Хотя все стало сложнее: Сяо Чжань не уйдет из триады, Ван Ибо, по-видимому, теперь тоже, но уж точно не по своей воле. Сяо Чжань не смотрит ему в глаза, буравя взглядом пустоту, на его лице снова лишь холодная, непроницаемая маска, а слезы заканчиваются, и когда он вытирает их со своего лица, только припухшие веки напоминают о том, что было. Ван Ибо проводят мимо, почти совсем близко, от желания коснуться даже кончики пальцев щекочет, но он не смеет дернуться в его сторону. Лишь пытается поймать взгляд и, не справившись, в пустоту шепчет: — Прости меня. Тот прикрывает глаза, и, наверное, даже хочет заткнуть уши, потому что к чему теперь ему эти извинения. Ван Ибо грубо пихают дальше, и он тоже прикрывает глаза, механически перебирая ногами. Он надеется запомнить лицо Сяо Чжаня, чтобы было что вспоминать перед смертью, когда его все-таки решат казнить, ведь это точно случится, мафии незачем вечность держать его в подвалах.  Лучше бы последним, что он мог бы представлять перед смертью, было выражение счастья на лице омеги и его сияющая, самая прекрасная на свете солнечная улыбка. Жаль, что улыбался он слишком давно и не ему вовсе — Вэй Юншэну, искусственной личности, что зачем-то посмела по-настоящему чувствовать. А Ван Ибо достаются только слезы и давящее чувство вины. Перед всеми: Сяо Чжанем, друзьями из триады, министерством, отцом. Может, казнь и не самый плохой выход.