Отрубая дракону голову, не задень мечом принца

Это была одна из худших ночей в жизни Ван Ибо и такое же отвратительное утро. Ну, он предполагает, что уже наступило утро, просто потому, что проснулся, ведь окнами подвалы мафии, естественно, не оснащены. Болит все. Вот вообще все, начиная от затекшей из-за лежания на полу спины, до лица, по которому вчера по прибытии в камеру ему заехал Ван Чжочэн. Кулак у не главы триады тяжелый, ненависть — абсолютно искренняя, поэтому теперь у Ван Ибо припухшее лицо и засохшая кровь на подбородке от лопнувшей губы. Не то чтобы он не заслужил. Еще становится понятно, что триада не только очень хорошо относится к своим сотрудникам, но и предателей истребляет так же ревностно. Если домики телохранителей не стыдно было бы выставлять в качестве гостевых для туристов с изысканным вкусом или даже для деловых партнеров, за исключением одного санузла на этаж, то подвалы мафии — хуже любых карцеров, что раньше доводилось видеть Ван Ибо. Пол, стены, потолок — все это сделано из бетона, кажется, прямиком в земле, без малейшего утеплителя. Здесь сыро, промозгло и пахнет затхлостью, и Ван Ибо уверен, что пары недель ему хватит на то, чтобы если не заболеть, то точно заразить дыхательные пути каким-нибудь грибком. Чудо, что он просыпается без температуры, проспав всю ночь на ледяном, кажется, чуть влажном полу. Потому что мебели здесь нет. Вообще. Даже какой-нибудь коврик в угол не бросили, совсем ничего. Наручники сняли, и на том спасибо. Вместо одной из стен — решетка, сквозь которую просматривается бóльшая часть коридора и других таких же камер, но не лестница в особняк, и самого Ван Ибо тоже видно прекрасно и со всех углов: спрятаться в камере с голыми стенами негде. Должно быть, если заняты несколько камер, то заключенные могут регулярно созерцать занимательные картины пыток друг друга, потому что не смотреть и не слушать тут не получится, если только не скукожиться позорно на полу и заткнуть уши ладонями, являя собой картину крайнего отчаяния. Окон нет, единственный источник света — тусклая лампа на потолке в коридоре, что не отключается, судя по всему, никогда, и создает извечный полумрак. Этого слабого света, впрочем, хватает на то, чтобы разглядеть на полу въевшиеся в бетон пятна крови. Методы ведения бесед у мафии вполне очевидны. Ван Ибо надеется только, что если до этого дойдет, то Ван Чжочэн в приступе ярости раздробит ему череп, и ему не придется мучиться слишком долго. Еды ему не приносили ни разу, хотя, судя по ощущениям, прошли почти сутки. В желудке неприятная, немного болезненная пустота, но это не что-то, чего он не смог бы пережить. То, что его не навещают, даже лучше, ведь это означает как минимум отсутствие боли и физических увечий. Хотя моральные терзания наоборот цветут и разрастаются, подобно ядовитому сорняку.  Министерство, должно быть, похоронило его, когда нужной сделки не произошло, а он не сообщил о форс-мажоре. Да и не зря, в общем-то, похоронило, он отсюда навряд ли когда-нибудь выберется. Все его друзья из триады наверняка ненавидят его и считают предателем, не ошибаясь, на самом деле, но от этого не менее обидно, а Сяо Чжань — и вовсе глава мафии, и с ним у Ван Ибо навряд ли что-то выйдет. И от этого почему-то больнее, чем от предыдущих двух пунктов, но он старательно игнорирует давящее в груди чувство.  На жестком полу желание сжать в руках чужое мягкое тело становится еще сильнее, хотя оно абсолютно точно невыполнимо. Ван Ибо садится у стены, откинув на нее голову, и прикрывает глаза. Тишина обволакивает его, словно затекая внутрь и даря этим спокойствие и смирение. Будь, что будет, крепость прутьев он проверил еще вчера, так что пока кто-нибудь не зайдет к нему в камеру, он ничего не сможет изменить. На душе штиль. Приятно, когда больше нет нужды никому лгать. Он не знает, как долго сидит в такой позе, когда слышит мягкие шаги по лестнице. Почти неслышные, если бы не абсолютная тишина, никогда бы не догадался, что кто-то идет. Ван Ибо медленно, почти лениво открывает глаза, но не шевелится, только ждет того, кто принес в его жизнь одновременно и свет, и погибель. Сяо Чжань останавливается прямо напротив него и смотрит своим холодно-проникновенным взглядом. Ван Ибо спокойно смотрит в ответ, хотя хочется попросить его улыбнуться. Напоследок, хотя бы, потому что на поясе омеги кобура, и тот легко может использовать пистолет по назначению. Одну руку он держит за спиной, и Ван Ибо гадает про себя, что там: нож, снова наручники, еще один пистолет? Сяо Чжань удивляет его еще раз. Не меняясь в лице, он достает из-за спины небольшой бумажный пакет и просовывает его сквозь решетку, ставя на пол в камере Ван Ибо. Затем делает пару шагов назад, упираясь спиной в стену коридора, и сползает по ней на пол, зеркаля позу Ван Ибо и не отрывая от него взгляда. Альфа смотрит пару секунд с подозрением, но затем поднимается и с интересом заглядывает внутрь пакета, обнаруживая… Он вскидывает на Сяо Чжаня голову. — Ли Хуа передал, — равнодушно пожимает плечами тот. Глядя на него, Ван Ибо не может сдержать нежную улыбку. Ли Хуа не ненавидит его, а Сяо Чжань, пусть и смотрит с деланной холодностью, позволил омеге сделать ему этот маленький, но очень нужный подарок, даже сам принес. В пакете — бутылка с чаем, из мягкого алюминия, чтобы он не смог использовать ее в качестве оружия, и горячие сэндвичи в фольге. В нос бьет восхитительный запах расплавленного сыра и теплого хлеба, второй почему-то кажется даже более манящим, и живот Ван Ибо тут же издает китовый звук.  Мысль о яде он отбрасывает сразу: есть куча куда более простых и куда более «веселых» способов прикончить его, и для этого не надо тратить дорогостоящие вещества. Альфа, не смущаясь, тут же вгрызается в сэндвич, гулко застонав от наслаждения и разливающегося по телу тепла. Он, практически не жуя, проглатывает еду и, забрав бутылку, снова присаживается у стены, уже более осознанно цедя чай. Краем глаза он успевает заметить улыбку Сяо Чжаня, но когда он переводит на него взгляд, лицо того снова равнодушно-холодное. — Чжочэн рассказал, что ударил тебя, — вдруг говорит Сяо Чжань. — Мэймэй сначала думала обработать твои раны, но потом все-таки решила, что обиделась. Ван Ибо фыркает. Прелестная девочка. Если он когда-нибудь выберется отсюда, сводит ее в парк аттракционов. — Она просила не бить тебя больше. Вот думаю, прислушиваться ли к совету врача. И смотрит, наконец-то, с хитринкой, с легкой полуулыбкой, будто проверяет, не лгал ли ему Ван Ибо еще и в поведении с ним. А альфа улыбается в ответ, широко и открыто, мурлычет: — Оу, ну не знаю, я не против некоторых экспериментов… Хотя, конечно, до тебя меня еще никто не грозился отшлепать. — Диди! — возмущенно вскрикивает Сяо Чжань и взмахивает руками, тут же теряя всю свою серьезность. — Что за пошлые намеки? — его улыбка вдруг меркнет. — Тем более я не сплю с незнакомцами. Они оба замолкают, и веселье куда-то испаряется, как Ван Ибо ни хотел бы схватить его, ускользающее, за хвост. Он знал, что этот разговор состоится, ждал его, на самом деле, как ждут неизбежно плохие новости, но даже предположить не мог, что начнется он именно так. Сяо Чжань ловит его взгляд своим, смотрит в самую душу, и улыбается несколько неуверенно: — Давай знакомиться? Ван Ибо напрягается. Поделиться всем, быть, наконец, честным, возможно даже — заслужить если не прощение, то хотя бы принятие от слишком важного для него человека — очень хочется. Но у Ван Ибо все еще есть мама и друзья в министерстве, а Сяо Чжань — все еще глава мафии, которому ничего не стоит уничтожить всех, кто связан с альфой как минимум в качестве наказания за предательство. В то, что он может так поступить, верить не хочется, но триада — не благотворительная организация, а предыдущих двух предателей и вовсе скормили собакам. Сяо Чжань замечает, что его линия челюсти становится острее, и хмыкает: — Не волнуйся, я не стану охотиться на дорогих тебе людей или пытаться навредить твоим родителям, друзьям, жене, троим детям, хомячку, или кто там еще у тебя есть. Ван Ибо скептически выгибает бровь: — И я должен поверить главе триады на слово? — Я не склонен лгать: манипулировать правдой обычно гораздо интереснее. Но если я сказал что-то напрямую, то не буду выкручиваться, — пожимает плечами Сяо Чжань. — Даже то, что не я являюсь главой «Золотого дракона» я тебе не говорил, ты сам так решил. Так что за все наше общение я не лгал тебе ни разу. Ты можешь сказать о себе то же самое? Очевидно, нет, не может, поэтому Ван Ибо только поджимает губы. Он молчит несколько мучительных минут, буравя взглядом пол, а потом сдается: — Ладно. Но ты тоже тогда расскажи о себе. — Что ты хочешь узнать? — удивляется Сяо Чжань. — Мне кажется, со мной все очевидно. — Нет, — мотает головой. — Ты тоже скрываешь многое. Так что я — тебе, ты — мне. По рукам? Сяо Чжань медленно кивает, а потом ухмыляется: — А ведь я мог бы просто выпытать у тебя все, что захочу. — Мог бы, — не спорит Ван Ибо. — Вот только я тебе для этого слишком сильно нравлюсь. Тот прищуривается, словно оценивая его, но ничего не отвечает. Откладывать неизбежное и дальше кажется уж совсем глупым. Медленно выдохнув, альфа начинает: — Меня зовут Ван Ибо. Мне двадцать четыре, и с двадцати лет я работаю на министерство общественной безопасности. — И-бо, — по слогам повторяет Сяо Чжань, словно пробует имя на вкус. — Ибо. Бо-ди. На последнем он удовлетворенно хмыкает и улыбается: — Мне нравится. «Король первый», «король богатый», «король завоеватель». Так намного лучше, чем «вечно живой призрак». На душе становится приятнее от похвалы, хотя имя — это так-то не заслуга Ван Ибо. Но все равно. Сяо Чжань его принимает, даже от такого, врага по сути, все равно не отказывается. Чуть осмелев, альфа продолжает: — Не волнуйся, жены-детей у меня не наблюдается. Из семьи у меня есть только мама, отец погиб, когда мне было семнадцать: он тоже работал на министерство общественной безопасности, операция по ликвидации террористов пошла не по плану. Он герой, и был лучшим отцом, о котором только можно мечтать, я всегда хотел пойти по его стопам, — Ван Ибо пожимает плечами. — И вот я здесь. — Значит, все твое трудное детство — выдумка? — хмыкает Сяо Чжань. — Да, — пожимает плечами Ван Ибо. — Нужно же мне было как-то объяснить, откуда у меня навыки обращения с оружием. Окно, кстати, во время первой попытки стрелять я правда разбил. Вот только получил я потом не от соседа, а от командира. Клянусь, больших садистов, чем те, кто обучает новичков, даже в мафии не встретишь. Сяо Чжань хихикает на это, но недоверчиво качает головой. Видя, что Ван Ибо не спешит рассказывать дальше, он уточняет: — Моя очередь? — получив в ответ утвердительный кивок, он становится серьезным, а его взгляд вдруг пустеет, словно он заглядывает куда-то в прошлое, причем не в самое приятное. — Меня зовут Сяо Чжань, мне тридцать. Девять лет назад я убил своего отца и возглавил триаду «Золотой дракон». Воцаряется тишина. Ван Ибо смотрит ошеломленно, пока в его голове всплывает фраза, сказанная Сяо Сюин на рассказ об отце-тиране. «У нас было похоже». Вот только если у Ван Ибо избивавший его все детство отец был выдумкой, то у Сяо Чжаня, похоже, реальностью. Да и если подумать: его отец тоже был главой мафии, и если сам омега кажется довольно милым, пусть и опасным, то в большинстве своем мафиози — психи, Ван Ибо прекрасно об этом осведомлен. И все же отцеубийство кажется чем-то из ряда вон выходящим. — Теперь ты, — говорит Сяо Чжань, явно не желая развивать тему. Что ж, Ван Ибо сам предложил обмен. Вот только он не уверен, что в рассказе о его жизни есть еще что-то настолько ценное, чтобы выудить у Сяо Чжаня подробности. Поэтому он идет ва-банк. — Я вступил в мафию по заданию двадцать первого и двадцать седьмого управления. Помимо данных о встрече, на которую вы в итоге не поехали, успел передать информацию о вашем конфликте с Мэн Лю, связи триады с японцами и подрыве вашего собственного ресторана, но я нигде не упоминал конкретных имен. Информацию передавал через больницу Тяньтань и Mix Club. Сяо Чжань прищуривается: — С козырей пошел. Так хочешь узнать историю об отце? Ван Ибо кивает, потому что скрывать нечего: очень хочет. Детство — вообще та самая вещь, через которую можно обычно понять большинство поступков человека, а в случае Сяо Чжаня и Сяо Сюин — еще и объяснить их травмы, которых, судя по всему, там вагон и маленькая тележка. Омега вздыхает, явно не желая вспоминать свое детство, но все же начинает рассказ: — Отец никогда не любил детей, но, будучи главой триады, обязан был произвести на свет наследника, желательно — в законном браке. И, естественно, ему нужен был сын-альфа, потому что омеги — ни на что не способные шлюхи, которые только и умеют, что реветь, жалея себя и окружающих, а их единственная полезная функция — это вовремя подставлять дырку, чтобы альфы могли получить удовольствие. В его голосе столько ненависти, что он почти выплевывает слова, но они звучат четко, резко, словно их вдалбливали в его голову годами, регулярно напоминая о его месте в этом мире. Ван Ибо хочет возразить, возмутиться, но Сяо Чжань продолжает, и альфа не решается перебить, потому что тот может не быть столь откровенным в следующий раз. — Моего папу он заметил, когда приехал с проверкой в один из борделей триады. Папу в тот день как раз продали мафии за долги, и его еще никто не успел… тронуть, — на этой фразе его голос дергается, но он быстро берет себя в руки, лишь опуская глаза в пол, словно пытаясь скрыть свою боль. — Отец заметил, что тот не плакал даже несмотря на то, что его жизнь буквально разваливалась в тот момент, и решил, что сможет потерпеть его рядом с собой немного, чтобы получить, наконец, наследника. Я родился, когда папе было шестнадцать, а отцу — чуть больше сорока. Гребанный педофил. Сяо Чжань не выдерживает, и его голос все же ломается. Ван Ибо хочет прижать его к себе, уткнуть лицом в плечо и позволить намочить его футболку слезами, только чтобы ему стало легче. Ненавистные прутья решетки не дали бы этого сделать, но Ван Ибо все равно подсаживается к ним и просовывает насквозь руку, укладывая ее ладонью вверх. Сяо Чжань смотрит на нее потерянно, но спустя несколько секунд пододвигается ближе и хватается за нее, как за спасательный круг, стискивая в холодных пальцах. Он по-прежнему не смотрит на Ван Ибо, но этого и не надо, потому что дрожь его руки говорит достаточно. — Вторичный пол нельзя точно определить до полового созревания, а я всегда был довольно высоким, а на тренировках — достаточно упорным, чтобы отец мог тешить себя надеждами. Я изо всех сил пытался не разочаровать его, заслужить одобрение, не просил передышки, даже когда стал падать в обмороки от усталости. Делал ради него все, исполнял все его безумные приказы: пытался драться со взрослыми альфами, что не жалели сил на ответные удары, смотрел на пытки, что он проводил, впервые убил человека в двенадцать, а потом тайком блевал в туалете, пока папа гладил меня по голове и тихо плакал; за нас обоих, потому что мне плакать было нельзя. Вот только отцу было плевать: ему не нужен был сын, только бесчувственный робот, что сможет управлять махиной триады. Его пальцы сжимаются крепче, и Ван Ибо понимает, что тот дошел до еще более неприятной части. Рассказ уже вызывает ужас и желание достать ублюдка из могилы только чтобы убить его снова, но Ван Ибо только пододвигается еще ближе, вжимаясь плечом между прутьями, и Сяо Чжань спустя секунду делает то же самое. Теперь они касаются друг друга чуть сильнее, и подвал уже не кажется таким холодным и сырым. — Все изменилось, когда мне было четырнадцать. День, когда у меня началась первая течка, стал одним из самых страшных в моей жизни: я знал, что мой отец — монстр, но я никогда не видел его в такой ярости, — его губы дрожат, а глаза смотрят в пустоту, когда он продолжает. — Он избил меня, а я не мог даже сопротивляться из-за дикой боли внизу живота, а потом… Потом... — пальцы сильнее, до боли, стискивают ладонь Ван Ибо. — Он швырнул меня в тренировочный зал своих телохранителей, разрешив им развлекаться со мной, как захочется. Что-то обрывается внутри Ван Ибо от этих слов, он вздрагивает, переводя полный ужаса взгляд на Сяо Чжаня, но тот не смотрит в ответ, полностью погрузившийся в воспоминания. Его лицо — абсолютно пустое, бледное, словно сделано из известняка, и такое же хрупкое: кажется, вот-вот пойдет трещинами и покажет запрятанные вглубь слезы.  Ван Ибо знает, альфы могут контролировать свои инстинкты рядом с течным омегой, с огромным трудом, но могут, он сам — ярчайший тому пример. Вот только секс с омегой во время течки все еще одуряюще приятен, и отказаться от него, получив разрешение от босса… Навряд ли кто-то сделал бы так, особенно учитывая, что телохранителей предыдущий глава мафии наверняка набирал с похожими на свои моральными ценностями. Но, небеса, отдать своего собственного сына, ребенка, на растерзание толпе… Ван Ибо начинает несколько жалеть, что предыдущий глава триады мертв, потому что желание собственноручно раскрошить ему череп — просто нестерпимое. — Когда папа попытался его остановить, отец пригрозил застрелить его, и тогда «мелкой шлюшьей заднице с тонкой душевной организацией» придется потом самостоятельно разбираться со всеми моральными терзаниями, — Сяо Чжань хмыкает. — Как будто я бы стал с ними разбираться. Думаю, если бы меня тогда кто-то тронул, я бы просто вскрыл вены сразу по окончании течки. Облегченный выдох сдержать не получается: — Они тебе ничего не сделали? — Не успели, — криво усмехается Сяо Чжань. — Они начали меня раздевать, и на мои крики в зал заглянул Чжочэн. Он мелкий еще совсем был, лет десять, сын одного из телохранителей, что в тот день на воротах дежурил, и кухарки. Чжочэн едва ли не с рождения тренировался, мечтал хорошую должность получить, да еще и отец за оружием не так сильно следил, так что он с пистолетом постоянно бегал. Так как ему до полового созревания еще далеко было, на мой запах ему было плевать, а вот картина того, как на меня, высшего по званию по идее, несколько альф набрасывается, его не на шутку напугала. Вот только реакция на страх у него для десяти лет была очень интересная: он просто выстрелил в того альфу, что навис надо мной, пытаясь стянуть штаны. Ван Ибо улыбается уголком губ, чувствуя к Ван Чжочэну огромную благодарность и не меньшее уважение. Ладно, в честь такого можно и удар по лицу простить. Да в принципе, все вообще простить можно, потому что представить себе человека, оставшегося без глубокой моральной травмы на всю жизнь после группового изнасилования в детстве — невозможно. — Те тогда настолько офигели, что Чжочэн смог выволочь меня оттуда и запереться со мной в своей комнате. Так мы с ним и познакомились. Ну, то есть, он меня, естественно, знал: я все же был сыном главы и считался наследником, а вот мне было не до того, чтобы изучать всех будущих подчиненных. Папа тогда так счастлив был, он нас с Чжочэном чуть в слезах не утопил. А потом позаботился о том, чтобы Чжочэну обеспечили лучшие тренировки и приставили его ко мне, на всякий случай. Омега улыбается несмело, как будто это одно из крайне редких счастливых воспоминаний. Вот только потом снова становится серьезным, потому что дальше рассказ легче не оказывается. — Отцу, естественно, все еще нужен был наследник-альфа, он пообещал избавиться от меня, как только получит «нормального» ребенка.  То, как легко он это говорит, — пугает. Все его детство до четырнадцати лет — сплошное минное поле, и Сяо Чжань потратил невероятное количество сил, чтобы перебежать его успешно только для того, чтобы узнать, что оно заканчивается пропастью. Это ужасно и одновременно отвратительно, гнев от того, что уже ничего нельзя изменить, поднимается в Ван Ибо волнами, которые он тщетно пытается успокоить. — Как я понимаю, родители обычно не спали вместе, отец предпочитал бордели и разнообразие, но ради наследника он себя пересилил, — Сяо Чжань морщится, и Ван Ибо с ним полностью согласен: такую мразь, как его отец, еще поискать надо. — Папа в ближайшую течку снова забеременел, вот только через девять месяцев родилась А-Сюин — девочка, и это никак не могло удовлетворить требованиям отца насчет «сильного преемника». О, в каком же он был бешенстве! Я пытался защитить папу, но прихлебатели отца выволокли меня из палаты и начистили мне лицо: насколько бы хорошо я ни дрался к пятнадцати годам, противостоять пятерым взрослым профессионалам был не в силах. Папе тоже прилично досталось и, думаю, именно из-за этого он не мог забеременеть еще шесть лет. Мороз проходит по коже Ван Ибо, и он никак не связан с тем, что в подвале холодно. Потому что третий ребенок ни разу не упоминался ни Сяо Сюин, ни самим Сяо Чжанем. И если он был, то представить, куда делся, учитывая садистские наклонности их отца, не сложно. И вскоре его опасения подтверждаются. — Вот только родилась снова девочка, — Сяо Чжань переходит на шепот, задушенный какой-то, побледневшие губы дрожат, а мутные глаза смотрят в никуда. — Мы с А-Сюин были у папы с малышкой в палате, когда туда ворвался отец. Его глаза были как у бешеного животного, совсем невменяемые, он начал орать что-то нечленораздельное, а потом вскинул пистолет и застрелил их обоих, папу и новорожденную кроху… Это безмозглое чмо, он же даже не знал, что пол ребенка зависит от генов отца! Сам бы застрелился, раз недоволен был, сука… Слезы с его лица капают на пол, впитываясь в бетон темными пятнышками. — Я выбил из его руки пистолет, когда он повернулся к нам с А-Сюин, и выволок сестру из палаты, на руках утащил к себе в комнату. Мы почти сутки просто сидели на полу, обнявшись, меня всего колотило, я думал, что сошел с ума, и все это мне показалось. Я боялся закрывать глаза, потому что перед ними — только красная пелена и последний вскрик папы: сестренка даже проснуться не успела. Боги, ей несколько минут от роду было… А-Сюин и раньше шугалась всех подряд, от отца пряталась и лишний раз вздохнуть при его людях боялась, а после того дня она перестала разговаривать и у нее начались панические атаки при виде альф. Я ее девятый год лечу, но до сих пор отголоски остаются… Ей же всего шесть было, не должен ребенок такого видеть, никто так жить не должен. Судорожный выдох, всхлип даже, кажется оглушающим в тишине подвала, Ван Ибо до боли хочется прижать Сяо Чжаня к себе, позволить впитать свое тепло, доказать, что кроме монстров, есть еще на земле те, кто от этих монстров защитит. Вот только ненавистные решетки не позволят этого сделать, поэтому альфа просто подносит к своему лицу его ладонь, мягко целуя сначала тыльную сторону, затем — косточку на запястье, переходит на внутреннюю сторону, успокаивающе отлаживая губами. Этого недостаточно, ничего не будет достаточно, но он хочет показать, что он здесь, рядом, и пусть их и разделяют железные прутья, он всегда будет на стороне Сяо Чжаня, если тот только позволит. — Я убил отца через пару недель после этого, — хрипло выдыхает Сяо Чжань, снова беря себя в руки, не позволяя себе быть слабым, хотя, черт возьми, это же нормально: плакать, когда думаешь о несправедливом убийстве тех, кого любил. — Подложил бомбу под днище его автомобиля, когда он собирался ехать на очередную встречу, и подкупил телохранителя, что это днище должен был проверять. А самого телохранителя потом связал и вколол ему лошадиную дозу героина: парень давно наркоманил, так что передоз никого не удивил. За убийство главы триады обычно заживо снимают кожу, но в тот раз казнили невиновного. Ну, невиновного в убийстве моего отца, но я выбрал на роль козла отпущения одного из тех ублюдков, что пытались меня изнасиловать в детстве. В его голосе больше нет боли, нет жалости — только лед и жестокость сломанного человека, безжалостность, что растет обычно на пепелище уничтоженной добродетели. — Я встал во главе мафии и уничтожил всех, кто разделял взгляды моего отца и был верен ему лично, а не мафии в целом, проредил всю верхушку триады, заменив ставленников отца на тех, кого знал и кому верил я. У меня было немного знакомых и все — из мафии, но так даже лучше: я точно знаю, что они верны мне, и не втягиваю дорогих себе людей в преступный мир, раз они уже в нем живут.  Он задумывается на пару мгновений, видимо, размышляя о том, стоит ли вдаваться в подробности, но потом все же решает рассказать: — Сюань Лу — единственная дочь предыдущего «белого бумажного веера», одного из немногих вменяемых людей из верхушки триады предыдущего поколения. Ему сейчас за восемьдесят, он с радостью отошел от дел и живет в пригороде, выращивает тюльпаны. Чжу Цзаньцзиня приволокли к нам в особняк в качестве подарка нескольким альфам, отличившимся на зачистке. Мне тогда было девятнадцать, а ему — пятнадцать, я пообещал лично кастрировать каждого, кто к нему прикоснется. К тому времени со мной уже мало кто мог сравниться, так что никто не рискнул спорить.  Он рассказывает все охотнее, явно гордый тем, чего смог достичь, особенно с учетом того, что ему полжизни вдалбливали в голову, что он ни на что не способен. — Цзы Ли, он у нас «красный посох», лично ты с ним не знаком, считался «бракованным» четвертым сыном одного из приближенных головорезов отца, потому что был бетой, к тому же очень спокойным и не склонным к отрубанию конечностей в приступе ярости. Этим идиотам никогда было не понять, какая сила таится в разуме и хладнокровии. Еще я назначил главой техников-айтишников Лю Хайкуаня, он умудрился всего в шестнадцать лет взломать наши сервера и замести следы так, что нашел я его только благодаря почти магической памяти Цзаньцзиня, который мельком увидел его неподалеку незадолго до обвала всех систем. Я тогда сказал, что не стану сдавать его, но попросил научить меня обращаться с техникой, чтобы однажды я тоже мог взломать камеры: я подозревал, что в один прекрасный день все же убью своего отца, и не очень хотел следовать за ним на тот свет. Откинувшись на решетки, совсем уже расслабившись и не чувствуя от Ван Ибо никакой угрозы, Сяо Чжань начинает машинально поглаживать большим пальцем тыльную сторону его ладони. Там, где он касается кожи, оседает тепло, растекаясь затем по всей руке и дальше, прямиком к сердцу. Что ж, если за откровенный разговор с Сяо Чжанем и его нежные касания надо было заплатить разбитым лицом и ночью в промозглой камере, то для Ван Ибо это вполне приемлемая цена. Он мысленно хмыкает, не позволяя себе сделать этого вслух, чтобы не сбить Сяо Чжаня с мысли, и думает о том, каким же безнадежно влюбленным идиотом является.  — И вот когда я назначил их всех на руководящие должности, мы посовещались и решили, что Чжочэн публично объявит о том, что главой стал он. Так безопаснее во многих смыслах: стараться убить будут именно его, посягательств на власть будет меньше, если глава — альфа, да и все контрагенты будут гораздо охотнее сотрудничать с представителем «сильнейшего пола», — он невесело усмехается. — Я, конечно, не особо хотел его подставлять, но со мной просто не стал бы никто сотрудничать. О том, что сын предыдущего главы — омега, знали только высшие чины, которых я почти полностью уничтожил, так что подменить меня было легко. Главу триады в омеге точно никто бы не заподозрил, даже ты, весь такой прогрессивный и поддерживающий равноправие, не понял ничего. И косится так осуждающе, но очень-очень мило, так и хочется чмокнуть в щечку и попросить не дуться. Но, с другой стороны, хочется еще и потупить взгляд и виновато поковырять носком ботинка пол, потому что да: не понял. Мог бы, если бы захотел, прислушался к голосу разума или хотя бы интуиции, но не сделал этого. — Я решил, что ты слишком мил для главы мафии, — оправдывается Ван Ибо. — Не потому, что омеги в принципе не могут занимать эту должность, но просто ты очевидно не хотел убивать, так нежно обращался с Ли Хуа, был таким заботливым… А твоя реакция на мороженое? Ну какой глава мафии будет строить глазки, умоляя разрешить ему поесть мороженого в парке? На лице появляется теплая улыбка от воспоминаний о том дне, а вот Сяо Чжань, напротив, поджимает губы: — Думаешь, это глупо? — Думаю, это очаровательно. И омега, наконец, улыбается, широко и открыто, освещая подвал своим светом и делая его в сотню раз уютнее. Маленькое, персональное солнышко. Ван Ибо хотел бы сцеловать эту улыбку, но прежде стоит уточнить еще одну важную вещь: — Так вы с Ван Чжочэном вместе еще с детства? Или только недавно сошлись? Не то чтобы это было сильно важно, но это все равно нужно учитывать при планировании захвата одного очень сильного, но все еще крайне хрупкого сердечка. Потому что отступать Ван Ибо уж точно не планирует. Сяо Чжань прищуривается, окидывая его нечитаемым взглядом, а его улыбка перерастает в подленькую ухмылку: — Не-а, не скажу. Сейчас, вообще-то, твоя очередь. Ван Ибо хмурится и прикусывает губу. У него, кажется, не осталось совсем ничего, что было бы интересно Сяо Чжаню и что он готов был бы рассказать. Подробности про систему безопасности или работников министерства он не выдаст: омега может сколько угодно казаться лапушкой, но от этого главой мафии быть не перестает. А больше ничего ценного он не знает. Сяо Чжань, видя его внутренние метания, решает подсказать: — Может быть, хобби? Личная жизнь? Брови Ван Ибо самопроизвольно уезжают вверх: — Серьезно? Зачем тебе это? — Интересно, — пожимает плечами Сяо Чжань. — К тому же ты тоже спрашиваешь меня не про слабости или планы мафии, а про мои отношения с родителями и альфами, так что это вполне равноценный обмен. — Ладно, — обдумав, кивает Ван Ибо. — Я люблю кататься на скейте, как ты уже мог догадаться; даже пару соревнований выиграл. Обожаю танцевать, чаще всего ставлю свои танцы, это помогает мне отвлечься от проблем и расслабить мозг, когда он сильно перегружен. Всегда увлекался быстрыми машинами и особенно — мотоциклами, но себе ничего стоящего купить не успел, поэтому обычно прошу погонять у знакомых или просто захлебываюсь слюной, глядя на проезжающие мимо ямахи. — Ясно, адреналиновый наркоман, — фыркает Сяо Чжань. — Тебе с твоей профессией риска, что ли, мало? Ван Ибо пожимает плечами: — Да нет, достаточно, просто не люблю сидеть на месте. Энергия так и хлещет через край, вот и приходится выплескивать. А насчет личной жизни: в средней школе встречался с девочкой, в старшей — с двумя парнями-омегами друг за другом. В академии и в министерстве был слишком занят для отношений, так что ограничивался партнерами на ночь или, реже, партнерами на несколько ночей: что-то типа друзей с привилегиями, но без дружбы. Он хмыкает, а Сяо Чжань закатывает глаза, глядя на его потрепанное, но все еще самодовольное и, глупо скрывать, крайне привлекательное лицо. Так открыто говорить с омегой о своих постельных похождениях несколько странно, но Ван Ибо повезло, что матушка-природа обделила его чувством стыда. Он продолжает: — Когда стал работать под прикрытием, перешел на разовые связи после ночных клубов, а как оказался телохранителем главы триады, — последнее выделяет с издевательской ноткой и явным намеком, — пришлось воздерживаться, потому что самостоятельно за территорию я вышел всего два раза: в первый я передал информацию и весь день ходил по парку, беседуя с собственной совестью, а во второй ужрался в слюни. А из тех, с кем я общался на территории, омег было только трое: Ли Хуа, беременный и потом родивший от другого альфы, Сяо Сюин, которой пятнадцать, и ты, который не даешься. Сяо Чжань начинает ржать с последней фразы совершенно искренне, а оттого не элегантно и по-настоящему прекрасно. Его смех, даже такой бесстыдный, все равно красивый, не то что у Ван Ибо: ему не раз говорили, что его смех напоминает голос гуся в истерическом припадке. Он все равно не стесняется: да, гусь, зато какой! Но сейчас не смеется, просто залипает на профиле самого красивого человека в этом мире. Сяо Чжань же, вытерев свободной рукой слезы, наконец-то, счастья, поворачивается к нему, одаривая своим светом: — А может, ты просто недостаточно старался взять? — и, не дав Ван Ибо времени на возмущение, все-таки отвечает на заданный несколько минут назад вопрос. — Мы с Чжочэном вообще не вместе. Резко выпрямившись, Ван Ибо вперивает в него озадаченный взгляд: — То есть как? Вы же, объективно… Ну, спите. — Ага. Как друзья с привилегиями, только с дружбой, — подкалывает, возвращая сказанную недавно альфой фразу. — Течка — это больно, чертовски больно, а если проводить ее без альфы, то еще и довольно долго: вместо трех дней она может растянуться на неделю. Как глава триады, я не могу бросить организацию на хоть сколько-нибудь долгий период времени, да и излишним мазохизмом я не отличаюсь, поэтому вынужден прибегать к помощи. — А Ван Чжочэн — чтобы не разрушать вашу легенду? Кивнув, Сяо Чжань поясняет: — И это тоже. Ну, было бы странно, если бы от омеги «главы триады» пахло другими альфами: это либо делает из «босса» доверчивого идиота, либо из его омеги — шлюху. В любом случае кто-то бы пострадал: репутация дурака у Чжочэна привела бы к перевороту, а репутация общедоступной игрушки у меня — к домогательствам. К тому же я все еще не способен защитить себя во время течки, а Чжочэну я могу доверить свою жизнь, он не раз доказывал свою преданность. И он достаточно адекватен, чтобы предохраняться: все-таки я не хочу сейчас рожать, чтобы моему ребенку не дай небожители не досталось кресло босса, а противозачаточные для омег вредят здоровью куда сильнее обычных презервативов. Из этого монолога Ван Ибо выносит две вещи. Первое: отношения с Ван Чжочэном у Сяо Чжаня не только всего лишь деловые, но и крайне продуманные, он не удивится, если узнает, что однажды они просто сидели и прописывали условия подобного сотрудничества. И второе: Сяо Чжань спокойно рассказывает альфе о своем опыте, а значит такой же абсолютно бесстыжий, как сам Ван Ибо, и ему это безумно нравится. — Получается, Ван Чжочэн не ревновал тебя ко мне? — Нет, конечно, — фыркает Сяо Чжань. — Ты просто бесил его, до сих пор бесишь, если честно. Он столько сил тратит на то, чтобы обеспечить мне безопасность, а я стал вести себя, как наивный идиот, стоило мне только с тобой встретиться.  — О, мы оба начали так себя вести, — улыбается Ван Ибо, даже не пытаясь сделать вид, что расстроен этим фактом. Они молчат некоторое время, и это очень уютная тишина, даже несмотря на сомнительную обстановку вокруг и несколько затекшие мышцы от неподвижного сидения на жестком полу. Чужое тепло поднимается от ладони до самого сердца, полумрак кажется уже не давящим, а несколько интимным, есть какое-то особое чувство доверия от того, что они могут просто посидеть так вместе, искренне поделившись всем, что так долго утаивали друг от друга.  Решетки не имеют никакого значения, когда вместе связаны души и сердца. Единственное, о чем Ван Ибо жалеет, — это о том, что он не может поцеловать Сяо Чжаня, качественно и жадно, как было в тот первый и единственный раз. Останавливает только то, что голова не пролезет между прутьями, потому что сам омега навряд ли был бы против. Прерывать такой важный, полный глубокого невысказанного чувства момент кажется преступлением, но Ван Ибо все равно делает это, потому что есть еще кое-что, что не дает ему покоя. — Позволишь спросить? — получив кивок и внимательный взгляд карамельных глаз, продолжает. — Если ты так не любишь убийства, а сама триада была буквально адом для тебя все твое детство и отрочество, то почему, встав во главе, ты просто не уничтожил ее? Или, не знаю, не сменил вид деятельности на что-то законное? —Ты знаешь, сколько человек входит в состав «Золотого дракона»? — отвечает вопросом на вопрос. Ван Ибо качает головой. — Порядка трехсот тысяч. Позорно не закашляться не получается. Он знал, что министерство охотится на крупную рыбу, но это число кажется чем-то нереальным. Все его попытки борьбы против преступности теперь кажутся мелкими и несущественными, потому что что значат те несколько десятков засаженных им человек, по сравнению с трехстами тысячами? И это — только «Золотой дракон», а ведь есть еще их партнеры, поставщики, другие триады, мелкие группировки… Подобный масштаб просто не укладывается в голове. — Большинство, естественно, работает на мелких должностях, они и о смене главы узнают в лучшем случае через пару месяцев, если им вообще будет до этого дело: почти все члены триады работают на нее из-за денег и жажды обладать какой-то властью, возвышаться над простыми смертными, а не предают ее из страха за собственную жизнь и потому что опасаются потерять такой хороший источник дохода. А теперь представь, что я просто сказал, что не собираюсь управлять триадой. По-твоему, они пожмут плечами и пойдут искать работу дворника с зарплатой в десять раз и почетом от общества в двадцать раз меньше? Объективно, никто этого не сделает. Да и, как там сказал Сяо Чжань, они и о смене главы не факт, что узнают. — Тебя просто убьет и заменит любой, кто хоть сколько-нибудь высоко забрался в иерархии и обладает достаточными связями и амбициями, — выдвигает свое предположение Ван Ибо. — Бинго. Если триадой не стану управлять я, это сделает кто-то другой, только и всего. Но перед этим ее ждет несколько месяцев кровавого месива, в котором погибнет бессчетное количество неплохих парней из триады и даже ни в чем не повинных гражданских: если в мафии начинается хаос, он всегда топит в крови целые города. А насчет того, чтобы сменить сферу деятельности, опять же, найди мне область, в которой нужно такое же безумное количество неквалифицированного персонала, который будет получать такую же безумную зарплату. Ван Ибо молчит, потому что это и вправду кажется чем-то из области фантастики. Ладно, мафия — это гораздо сложнее, чем кажется изначально. Возможно, даже сложнее управления собственным государством. — К тому же триста тысяч человек — это огромная неповоротливая масса, и на то, чтобы сдвинуть триаду хоть куда-то, уходят годы. Я не могу просто перебить всех этих людей, я не могу поговорить с каждым и объяснить им, что убивать — плохо, я не могу даже приказать им творить добро, потому что мои приказы имеют силу, только пока люди со мной согласны, иначе случится кровавая революция. Я такой же заложник системы, как и все они, поэтому все, что мне остается, это медленно и упорно вести триаду к улучшениям, не вызывая недовольств и не меняя порядки слишком кардинально. Под вопросительным взглядом он вздыхает и поясняет: — За те девять лет, что я сижу в кресле босса, я смог прекратить торговлю людьми через «Золотого дракона», долго и со скрипом переводя людей из этой отрасли в другие, объясняя, что это перестало приносить нужный доход и не востребовано теперь так сильно, как, например, торговля оружием. Я решил, что это самая отвратительная часть бизнеса, поэтому сделал все, чтобы избавиться от нее, не вызвав междоусобицу, и мне это удалось: члены организации в большинстве своем довольны, а я больше не причастен к работорговле. Ого. Это… несколько неожиданно. То, что глава триады пытается сделать мир чуточку лучше, своим своеобразным способом, разумеется. Хотя, учитывая то, что речь идет о Сяо Чжане, становится уже не так странно: Ван Ибо уверен, что если бы омеге повезло родиться в буквально любой другой семье, он бы занимался благотворительностью и спасал котят с деревьев. Альфа даже не удивится, если узнает, что тот и сейчас все это делает. — Теперь я стараюсь повысить уровень жизни в борделях, меняя модель бизнеса с «дешевый «товар» — много покупателей» на «дорогие и ухоженные работники — меньше клиентов, зато все с большим кошельком». Та сделка, которую ты нам чуть не сорвал, по моим планам должна помочь зарабатывать на кокаине больше, а значит — перекинуть в эту сферу часть людей из следящих за борделями и распустить самые низкопробные из них. Я не говорю, что продавать кокаин — хорошо, но его принимать чаще всего начинают по собственной воле, а вот работники борделей, особенно дешевых, далеко не всегда приходят туда сами. Восхищение этим чрезвычайно сильным человеком переполняет Ван Ибо. Сяо Чжань не святой, совсем нет, но в том мире, состоящем лишь из жестокости и крови, где он родился и вырос, он чудом умудрился остаться человеком. Прекрасным человеком, если уж на то пошло. — Поэтому я не могу уйти из мафии. Это мой крест: попытаться хоть немного исправить то, что натворил мой отец и поколения моей семьи до него, — его взгляд вдруг падает на часы на запястье, и Сяо Чжань начинает подниматься, со стоном разминая ноги. — Что-то я засиделся у тебя, у меня дел так-то по горло. Да и Чжочэн будет волноваться, а оттого — беситься, я его еле уговорил одного меня отпустить, хотя вон все равно кто-то со стороны лестницы периодически выглядывает, проверяет, не съел ли ты тут меня. Рука Сяо Чжаня отпускает его, и Ван Ибо снова становится холодно. Страшно представить, что будет, когда это солнце в принципе уйдет из подвала. Сяо Чжань потягивается, когда Ван Ибо ему под руку спрашивает: — А что теперь будет со мной? Сяо Чжань оборачивается на него, смотрит с пару секунд и отвечает предельно честно: — Понятия не имею. Я не хочу тебя убивать, но не могу тебя отпустить. Особенно после сегодняшнего разговора. Так что если попробуешь сбежать — не обессудь, но мои доберманы поужинают чуть плотнее, чем обычно, как бы сильно мне ни было тебя жаль. Это не угроза даже, просто факт. Если не будешь дергаться лишний раз — надеюсь, смогу однажды выпустить тебя из подвала. Пока могу предложить только плед, подушку, ведро для отходов и трехразовое питание. Советую не отказываться: это практически санаторий по сравнению с тем, что обычно получают предатели. О да, это и вправду более, чем милосердно. Ван Ибо кивает, улыбаясь со всей доступной ему нежностью, и шепчет, когда омега уже уходит прочь: — Насчет своего отношения к тебе я никогда не врал. Судя по тому, как замирает на секунду Сяо Чжань, продолжая затем движение как ни в чем ни бывало, он услышал. Ван Ибо не видит, но надеется, что он улыбнулся ему в ответ.