Цветение снега

      Хосок просыпается от сильной встряски, которая прибивает его вплотную к стене. Он жмурится, сильнее закутывается в одеяло, несмотря на то, что спит в тёплых вещах и в самом помещении достаточно тепло. Ничего нового, лишь желание вновь провалиться в беспробудный сон. Веки смыкаются, мысли шепчут: «Ну давай, давай же». Ещё один толчок.       — Блять, — вздыхает он и откидывает одеяло так далеко, насколько хватает злости. В последнее время её слишком много, сложно бороться.       Шерстяные носки пропускают иголки холода, как только ступни касаются деревянного пола. Тут везде холод: в помещении, на улице, внутри Хосока. Он поднимается на ноги, накидывает тёплый тулуп, влезает в ботинки и открывает дверь своей каюты, поднимаясь не спеша на палубу. В лицо бьёт ледяной ветер, а судно в очередной раз качает. Добро пожаловать в Антарктику: держите свои конечности при себе и попытайтесь их не отморозить.       — Дрейк сегодня не в духе, — хмыкает Хосок, подходя ближе к поручням. Перед ним открывается завораживающий вид на ещё спящие ледники. Он думает, что где-то дальше резвятся пингвины со своим только вылупившимся потомством. А косатки иногда сопровождают путников, проплывая почти бок о бок с кораблём.       — И не говори, не зря этот пролив считается кладбищем кораблей ещё со времён Магеллана, — позади слышится не менее сонный и грубый голос, если бы Хосок не привык к нему за несколько дней круиза, то обязательно бы вздрогнул. — Тоже разбудили?       Чон кивает и протягивает мужчине сигарету, тот благодарно кивает в ответ и подставляется ближе, чтобы прикурить от огня зажигалки. Хосок в затяг пускает дым по венам, вскидывая голову к ещё темноватому небу. Лайнер качает, и на другой стороне палубы начинает возиться персонал — Дрейк действительно не в духе. Постоянные ветра, бурные встречные течения, ледники, отколовшиеся от Антарктиды.       Они в путешествии уже четвёртый день, значит, скоро прибудут в пункт назначения. Джимми Новак стоит рядом, так же молча выкуривая сигарету. Этот грузный мужчина, который, кажется, успел в жизни хлебнуть дерьма, совершенно не вяжется со своим мягким именем.       — Не выглядишь так, будто находиться здесь — это то, чего ты хотел, — медленно произносит Хосок на ломаном английском и тушит истлевший бычок о подошву ботинка.       — Ты тоже, — с хриплым смешком отвечает Джимми, повторяя то же самое действие. В его густой тёмной бороде виднеются проблески седины. Под глазами залегли прожитые годы, а не прожитые — гирями на сердце. — Я счастлив быть тут, просто не умею показывать эмоции, меня этому не учили. Из-за этого я многое в жизни упустил. И человека, с которым я хотел разделить это путешествие, рядом со мной нет.       Хосок замолкает, лезть в чужую душу совершенно не хочется. Он оборачивается к бушующим волнам и думает, что вовсе не против стать тем, кто останется на кладбище кораблей навсегда. Ночь медленно, но верно подходит к концу, отчего у Хосока начинают дрожать руки, он крепче цепляется за поручни, совершенно не беспокоясь о том, что может примёрзнуть к чертям.       — Посмотри, как всё преображается с приходом солнца. — Джимми обводит рукой мир перед собой и слабо, почти скупо, улыбается.       — Не люблю рассвет, — бросает Хосок, закрывая глаза с такой силой, что некоторые ресницы от давления ломаются. Он старается выдохнуть, но чувствует, как воздух в лёгких превращается в лёд и тянет на дно.       — Ты многое теряешь.       Хосок знает. Но ему не жаль. Он отдал всё, что у него было, но жизни всё мало. Ради этого путешествия он уволился с работы, продал квартиру в Кванджу, разорвал все возможные связи и уехал в этот круиз с одной только мыслью — не вернуться. Ему больше нечего терять — всё отдал.       Под ним бушует ледяная вода, которая готова принять его в свои объятия, но Чон сам себя останавливает: он не для этого здесь, не сейчас. Активность пролива Дрейка понемногу идёт на спад, капитан кричит что-то о том, что это очень хорошо, потому что они отстают от графика и уже должны были быть на месте.       — Смотри! — неожиданно громко вскрикивает Джимми, грубо пихая Хосока в плечо, чтобы он обернулся.       Хосок оборачивается и замирает: вдалеке, на суше, на расстоянии нескольких сотен метров белый снег в алых, буквально кровавых пятнах. Цветение снега. То самое. В груди у Хосока сосущая пустота сменяется всепоглощающим трепетом. Он не дышит, не моргает и не двигается. Просто смотрит, как в лучах восходящего солнца снег блестит разводами розового пара. Сердце больно сжимается, а потом громко начинает плакать. Чон хочет залезть холодными руками себе в грудную клетку, чтобы успокоить его, но продолжает смотреть перед собой стеклянным взглядом.       — Это жутко, но красиво, — рвано выдыхает Джимми, всё ещё заворожённо наблюдающий за кровавыми реками, — словно…       — Кто-то перерезал небу горло? — Хосок вытирает покрасневшие влажные глаза, оборачиваясь к восходящему солнцу с искренней улыбкой.       Рассвет возвращает Хосоку то, что у него забрал.