Божественное подобие

Плохое предчувствие. Приглашение в кабинет отца не кажется чем-то странным и явно не несёт в себе угрожающего подтекста, однако Селена прокручивает в мыслях возможные последствия разговора: неосведомленная конная прогулка без разрешения или настояния в отношениях с людьми и/или попытки предугадать их действия. Винс во многом холоден в своём обыкновении, отстранен и сильно задумчив — попытка предугадать его мысли во многом заканчивается безысходностью. Таков уж он — таков родитель и правитель. Селена глубоко выдыхает, входит в кабинет, до этого постучавшись, как и полагают правила приличия. Она не видит, но слышит где-то за спиной шелест платья — где-то здесь и Прима бегает. — Ты заметила, что стало холодать? — король не поднимает головы, не отвлекая себя от письма особо важных документов, явно имеющих не последнюю государственную важность — после ухудшения в здоровье Маргарет тот был вынужденно назначен официальным регентом и неофициальным государем (должно быть, личный триумф, если бы не искреннее досадное лицо от количества потусторонней работы улыбчивого и всезамечательного правителя), — В последнее время зимы всё продолжительнее, а лето короче. Очень странно, — Винс встаёт с места, откладывая перо с чернилами и в собственной неаккуратности оставляет кляксу на документе: сильно закашливается, но не в столь истеричных приступах, как супруга. — Да, — кивает головой Селена, в мыслях обвиняя его в очередной никчемной ретардации. И снова весь мир замрёт ради пейзажных красот, внутренних тревог и невозможности стремительного развития! Прима тенью бегает по отцовскому кабинету, не попадаясь на глаза никому. Только намёками даёт о себе знать. Селена слышит её тяжелое дыхание: вероятно, она напугана; Селена игнорирует маленькую девчушку и её тревогу. Сама виновата, что лезет куда её и не звали. — Мы с Маргарет сдаём позиции. В основном она. А природа чувствительна к нашему исходу — всё понимает и отражает на погоде. В любом случае, ознаменование зимы всегда говорит о тяжёлых временах… — особо трагично смотрит в большое окно Величество Долины, представляя дальнейшие возможные разрушения и особые катаклизмы, что поведут за собой бунты, гражданские и международные войны. Винс глубоко выдыхает, отваживая от себя тревожные мысли, — Я постараюсь продержаться как можно дольше, чтобы смочь тебя защитить, — отец смотрит на свою дочь и расправляет руки в стороны, ожидает от дочери проявления ласки, которую он в свою очередь регулярно забывал проявлять. Нехотя Селена поддается объятию, — Мы прорвемся, не волнуйся. В тебе моя кровь, это уже говорит о воле характера и способности получить всё, что только ты пожелаешь, — он целует её в макушку, надеясь, как бы эта головушка не навлекла беды мирового масштаба. — С чего вдруг такие сантименты? — с подозрительностью хмурит брови та: никогда ранее тот не был так тронут существованием бастардки. — Я боюсь, что ты меня ненавидишь, — тихо говорит Винс, поглаживая рыжую головушку, — После того случая со Спес… Ты ведь никому не говорила? — Какого случая? Вытеснение воспоминаний — защитная реакция психики, работающая для того, чтобы обезопасить от страшной травмы; побег от осознания нежелательного события и душевных переживаний. Ужасная правда, которую знает только он и Селена в закоулках своего сознания. Прима, совершенно незапланированно по своей излюбленной манере прокравшаяся в кабинет, забивается в угол к камину и тихо плачет — Селена не реагирует, по-сестрински сталкивая страх вездесущей девчонки как наказание за её навязчивость и вседозволенность. — Я помню только Спес, что задыхается и не может всплыть — случайно провалилась под лед в начале весны. Я бегу к ней, а расстояние будто не уменьшается. И не могу ей помочь, никак, — тихий говор, граничащий с началом истерики, но Селена только опускает руки и, не моргая, смотрит на огонь в камине, — Меня будто кто-то удерживает. Прибегаю, а она уже всплыла. — коротко кашляет в желании сбить трагичные настроения и страшные воспоминания, — Я десять лет не могла нормально спать, видела её призрак и надеялась, что она меня простит. — Твоей вины здесь нет, — по-отечески тепло отзывается Винс, крепче зажимая дочь в объятиях. — Почему ты решил вспомнить об этом? — Потому что после ухода Спес Маргарет совсем поплохела, а если уйдешь ты — погибну я, — спорный тезис, рожденный явно только что, однако Селена не обращает много внимания — старый маразматик хочет уйти достойно и побыть остаток сочтённых дней хорошим отцом. Он разжимает объятия и сжимает свои ладони у неё на плечах, смотрит прямо в глаза, — Сейчас Долина слаба, как никогда ранее. Твоё нахождение здесь — белый флаг в глазах альтергроузсцев. В первую очередь ты должна думать о стране, о том, что лучше для неё. Понимаешь? — Да, я это прекрасно понимаю. — Маргарет излишне упряма, но иногда стоит идти на уступки. Нужно думать разумом, даже если шрамы на сердце ноют слишком сильно, — Винс отходит от дочери, сцепив свои руки за спиной. — Я боюсь, что превратно понимаю, к чему Вы ведёте, — прерывает его Селена, поднимая одну бровь. Если данный диалог построен только на подписании мира с людьми, то сантименты — не более чем отвлекающий манёвр. — Понимаешь, люди полны амбиций. Они, как дети, куда-то бегут, чего-то требуют, не зная, куда деть свою энергию, однако нам, драядам, не достаёт их активности: мы давно остановились в развитии, почитая извращенную идею о сохранении природы, когда плющи, лоза и виноградники ломают дома во вседозволенности естественного хода событий. В нашей власти ведь усыпить высокомерие и заносчивость, ступить на тропу компромисса, а не метаться крайностями и быть… — Заложниками идеологии, я понимаю, пап, — добро кивает Селена. — Можешь идти, — Винс отворачивается лицом к камину, сильно закашливается. Отец улыбается краями губ, сжимая в правой руке ткань собственного одеяния у левой груди, у самого сердца, словно действительно признателен её расположению. — Я отдам приказ Амели позаботиться о тебе. — говорит бастардка прежде чем покинуть стены затхлого и тёмного кабинета Короля. Правое крыло каменного дворца во многом уютнее левого, давно заброшенного, но по первому приказу регента отреставрированное в недавнем времени: гости, видно, чувствуют себя особо некомфортно в ещё пустом крыле, оттого принцесса сразу встречает взглядом Роберта — главнокомандующего Альтергроу. Тот останавливается, завидев эту женщину, пытаясь откинуть мысли, что где-то в подсознании чувствовал содрогание души перед сильным переживанием, а более того — мгновением назад надеялся на встречу с ней. Мужчина отдёргивает себя от мысли о желании встретиться с этой химерой, Реймунд ведь прав о вседозволенности наивных предположений о построении приятельских или даже дружеских отношений с ней — не всё ж быть советнику крысой, что шепчет только зло: Роб сам знает, что добром не кончится этот союз. Глубокий вдох и выдох — одной лишь новостной сводки достаточно, чтобы окрасить багровой кровью светлый образ гордячки. Намного проще сокрыть от себя эмоцию, равную превознесению оппонента, если осквернить идеальную картину. Почти трезвый взгляд без идеализации. Останавливается и она. Штицхен смотрит на неё вопрошающим взглядом, она же — требовательным. Мгновение. Ещё одно. Роб чувствует в ушах её пульс, чувствует её в своём теле и сознании. Невыносимо. Без какого-либо сигнала они идут друг ко другу уверенным и быстрым шагом, однако в самую последнюю секунду тот трусит, пытается пройти мимо. Принцесса хватает его за локоть и дергает ближе к себе требовательно и нагло. — Доброе утро, — не за раздражением, скорее из легкого азарта настаивает Селена на диалоге. Разумеется, социальное наследие твердит людям вести себя прямолинейно, но кто ж смел приравнить откровенность грубости? — Здравствуйте, — Роб нехотя поклоняется и отходит от неё на шаг, сохраняя дистанцию, что способна отвадить стены от лишних слухов. — Как Вам у нас? Ландшафт Долины, посмею предположить, сильно отличается от Альтергроу. Удивление на лице главнокомандующего сразу отражается в приподнятых бровях, её попытки завязать диалог хоть и выглядят приличными и даже достойными звания светской беседы, но четко показывают её позицию в острой нехватке приятелей и друзей: если она уделяет внимание военному Альтергроу, то насколько она отчаянна? Имея дурную привычку, Роб сам себе даёт ответ в её истеричной попытке получить хоть какое-то расположение в стенах холодного замка. — Буду рад любой возможности покинуть границы Ваших территорий, спасибо, — отвечает, не желая ни продолжать диалог, ни находиться наедине с этой катастрофой: пульс учащается, а главнокомандующий Штицхен даже и предположить не может его ли биение сердца ускоряется, или девушка настолько взволнована его хамством. — Так тебе не нравится? — Высочество в странной шутке дергает бровями, показывая наигранную растерянность или расстройство его мнением. — Нет, — поджимает губы военный, громко сглатывает, понимая, что взволнован только он. Желает избавить себя от разговора и уйти от неё. — Что-то еще? — Ты не очень-то вежлив со мной, — хмурит брови Селена, внимательно наблюдая за каждой реакцией господина Штицхена. Прошлым вечером он был довольно добр и открыт с ней, что особенно контрастно выглядит в сегодняшней грубости. — Вы не моя принцесса, я не обязан, да и не буду угодничать перед Вами. Глубокий вдох. Селена понимает, что явно неприятна ему, а Робу и вовсе хочется отстраниться от неё, закончить разговор как можно быстрее и покинуть уютное правое крыло дворца во избежание очередной встречи с ней. — По ту сторону реки людей не учат приличию? — по-детски поднимает подбородок выше, сильно выгибая бровь, играя в игру кто кого перехмурит. — Драяды цепляются за традиции и правила. Вы привыкли к лицемерию, а люди прямолинейны, в том и наше достоинство: если тебя ненавидят, то ненавидят в открытую, а не за спиной, — Роберт победно улыбается, наивно полагая, что той и сказать нечего. — К чему ты клонишь? — требовательно спрашивает Высочество, поднимая тон. — Вам здесь не рады. Бастардка. Самозванка. Уверен, до Вас уже долетали подобные слухи, — грубость за грубостью, прячась от всех за своими иголками, Роб ухмыляется в победе словесной перепалки: он уверен в своей безусловной правоте. — Меня не волнует, что думают другие, — смело заявляет Селена, лишь на секунду отводя взгляд куда-то в стену, но, пересиливая себя, возвращается к холодной стали светло-голубых глаз военного. — Тогда почему Вам так необходимо понравиться мне? — Ты слишком много на себя берешь. — Прошу меня извинить, — поклоняется он ей, не отрывая взгляда, всё также противно улыбаясь, захлёбываясь в собственной правоте. — Ты ведь более прочих людей похож на драяд, — заставляет Селена себя улыбнуться ему в ответ, обнажая своё оружие против его хамства: переплюнуть в высокомерии и твердолобости истины солдата для будущей Королевы — дело небольшого труда. — Смею ли я предположить, почему ты так ненавидишь нас? — Вовсе я не похож, — дергается мужчина, выпрямляясь. Зло хмурит брови, неосознанно подтверждая догадки Высочества. В горячих чувствах оборачивается к ней, однако понимая, что непозволительно повысил голос, пытается успокоиться. Продолжает более сдержанно: — Я родился с уродством и в этом не виновен. Это не значит, что мы похожи, — однако, отворачивается от неё. — Уродством?! — восклицает девушка, сильно повышая градус в беседе, — Так ты это называешь? — Селена поднимает руку, едва задевая острый конец уха. Оскорбленно в гневе смотрит на него, но сразу же переводит взгляд на дверь в кабинет отца, вспоминая его наставление. — Может быть ты и прав, — смело заявляет, опуская ладонь. Роб спешно разворачивается к ней, искренне удивляется последнему заявлению, хоть и надеялся спровадить её после столь резкого оскорбления. — Я к тому, что… — глубоко выдыхает, вспоминает наставления Лиама быть терпеливее и нежнее с окружающими, что часто заканчивается скандалом или сильно неприятными для Селены чувствами, — Ты говорил, люди прямолинейны. Хотела сказать, что грубость — это не прямолинейность, это бестактность и невоспитанность, которая и рядом не стояла с правдивостью. Прямолинейность — это не грубость, это правда, которую просили высказать. Хотя… Маленькому изгою, над которым смеются и вечно издеваются, не понять разницы. Я права? Он зол. За время непрошенного анализа Селена позволила недопустимую близость, подходя к нему из-за спины настолько близко, что последний вопрос, озвученный шепотом громко отзывается во всём теле главнокомандующего. Роб быстро разворачивается и внимательно всматривается в совершенно спокойное лицо, столь же нахальное, сколько уверенное в своей правоте. Она права, она это прекрасно знает и подтверждает его реакцией, гордо вскидывает голову и с вызовом смотрит на него: — Это прямолинейность или грубость, господин Штицхен? — победно улыбается. — Ты думаешь, что понимаешь меня? — говорит тихо, почти сквозь зубы, закипая от великой ярости, ранее никогда не испытываемой даже в боях с каннибалами, — Ты ничего обо мне не знаешь. — Как и ты обо мне. Однако, ты также смело делаешь вид великого аналитика и грубишь мне. Чем хуже я? — Селена прищуривает глаза, наконец поставив точку в большом насмехательстве над ним, надеясь, что урок им усвоен. Роберт отходит на шаг назад, внимательно смотря ей в глаза, но сейчас светло-голубые глаза отражают не гнев или страх, нечто иное. Что-то, что позволяет ему видеть не Высочество, а Селену. Опускает взгляд и скоро усмехается, понимая, как словесная перепалка вышла в детскую игру за право быть лучше. Неожиданно для себя ярко представляет, как девчонка неиронично угрожает ребенку: «Око за око, зуб за зуб». — Не принимайте слова моего главнокомандующего близко к сердцу, Ваше Высочество, — появляется из-за угла Величество Альтергроу, спешно стараясь остановить конфликт. На миг кидает взгляд в сторону подошедшего советника и видит его одобряющую улыбку. — Он бывает излишне груб, — Деймон слабо хлопает военного по плечу и слабо дергает в свою сторону. — С Вашей неприязнью во дворце вам делать нечего, — строго заявляет советница Мэри, по всей видимости, ранее проводившая экскурсию для Величества Альтергроу и советника Реймунда. Неосознанно девушка встаёт перед Селеной, аккуратно дотрагиваясь до её запястья в немом знаке прятаться за её спину — скоро убирает ладонь, слишком быстро, словно дотрагивается до кипятка или раскалённых углей: резким движением привлекает внимание как наследницы, так и гостя Альтергроу. — Что Вы! Роб несерьёзно. — поднимает руки вверх и заискивающе улыбается, стараясь вернуть былой настрой королевской советницы, Гиршфельд, не замечая в выражениях Высочества ни истинной агрессии или неприязни — слепой азарт. Реймунд ярко видит, как Селена играется главнокомандующим, выдёргивая его из стального равновесия; как и видит нарочитое избегание советницы перейти допустимую черту — она не допустит к себе неугодных в чем-либо драяд, не говоря о новых лицах. В мыслях прокручивает слова главнокомандующего Штицхена о лживых улыбках: прислушивается к нему. — Очень надеюсь. Мы не желаем расовых распрей и активного продвижения идеи о неспособности наследницы вести политические дела за некровное родство, — строго заявляет Мэри, смотря в глаза главнокомандующему — её глаза в гневе искрят, добавляя к угрожающему тону большей окраски. — Мы тоже, поверьте. — говорит Рэймунд, прикрывая Роба собой, подминая того под своим опытом введения дипломатических переговоров. Однако тот усмехается за спиной советника, вызывая внимание каждого присутствующего. — Хотите сказать, что вы не относитесь к людям свысока? — Кто Вам такое сказал? — гнев советницы не на шутку бушует. Селена вряд ли признается, что впервые видит девушку настолько обеспокоенной чем-то, только хочет остановить спор, как оказывается опережена так же разгневанным Робом. — Что насчёт сотен и тысяч погибших торговцев? — серьезно поднимает вопрос. Крепче сжимает руки в кулаках. — Я по сей день гадаю, почему с приставлением погонов не приказал ему отрезать язык, — шепчет Величество Альтергроу Селене, устало прикрывая глаза. — Риверсоул бывает беспощадна, — разворачивается советник лицом к коллеге, пытаясь дать понять взглядом об успокоении того. Однако господина Штицхена только сильнее раззадоривает тот факт, что ему указывает данный лицемерный прохиндей, волнующийся только о своём благосостоянии. — Все знают, что корабли топили намеренно, — громче заявляет Роберт, — А Ваша королева закрывала глаза на этот беспредел и намеренные убийства, не вызывая ни расследований, ни оказывая мер наказания, поощряя своим бездействием расовые распри, — господин Штицхен смотрит на Мэри, прожигая ту взглядом: её легче ненавидеть, как и всех драяд вместе взятых, как и самого себя. В другом конце коридора проходит принц Бертилак, провожая молодую девушку из своих недалеко расположенных покоев. Почти не обращая внимания на прощание и хитрую улыбку обольстительницы, тот бросает ей небрежно: «Увидимся». Сразу подбегает к компании из племянницы и королевской альтергроузской свиты: сам для себя отмечает своё опоздание в уже утихающем конфликте. — Достаточно, — строгий голос Деймона отнимает главнокомандующего от горячих речей, его рука крепко сжимает плечо, сминая под собой погоны и тщательно выглаженную ткань плаща. Низкий, командный, не терпящий возражений голос — голос лидера и короля. — Мы как раз остановились на том моменте, чтобы провести небольшую экскурсию для ознакомления с территорией Долины, — миролюбиво обращается к Высочеству Реймунд, делает вид, что не было и никакой ругани, но ведь он и прав: можно ли считать порчей отношений прямолобие и бестактность солдата (чит. как упрямого козла в строго закрытых от ушей или острой проницательности каждого присутствующего мыслях советника). — Мы могли бы прокатиться на нашей паровой машине. Новое изобретение — быстрее кареты, а истязания над лошадьми вовсе уходит за ненадобностью, — Деймон не улыбается, его взгляд также строг и требователен, словно просит Высочество более не упоминать о своей ненависти к драядам, словно она способствует развитию конфликта в компании важных лиц королевского двора. — Да, прогулка на нашем паровом автомобиле будет только на благо для ознакомления Высочества со стороной Альтергроу, — активно кивает советник Реймунд, всё укладывая в привычной манере итак подкрученные усы. Селена не встревает в разговор, Селена всматривается в потускневшие витражи. Концы её длинных ушей слабо дрожат, а взгляд хмур. Мэри замечает покрывшуюся мурашками кожу наследницы, особо трепетно ощущает каждый вставший дыбом её волосок — ещё один шаг к ней, почти полностью прикрывая её от альтергроузских стервятников. — Это не лучшая идея, — пресекает советница распространение машин в нетронутой технологиями земле, имея уже заранее предвзятое мнение к людям, а после идейной стычки и вовсе не желает иметь что-либо общее с людьми: нескрываемое отвращение читается в её глазах. — Королевская карета будет лучше. — Я бы настоял на повозке, во избежание предвзятых окликов народа, наведения смуты в ещё непринятых решениях и договорах. Да и спешу напомнить, кто гость Долины, пришедшие с миром и ознакомлением, — подмечает Бертилак, не желая отпускать племянницу с советницей без главнокомандующего, как поступает Его Величество Альтергроу. Темноволосый брат Величества, больше похожий на выбравшегося из Преисподней черта, в отличие от прочего принца, уже прокручивает в голове состав гвардейцев, что в обязательном порядке сопроводят королевскую свиту. — Как пожелаете. — говорит Величество Альтергроу, не желая вступать в открытый конфликт с теми, с кем изначально планировал строить мир. Всё же отступает после вмешательства Его Высочества. Говорит сухо, не выпуская главнокомандующего из своей хватки. — Всё-таки мы гости и будем только рады экскурсии в экипаже, — учтиво поддерживает Реймунд, поклоняясь в качестве приветствия перед принцем, на которого только сейчас обращает внимание. — Советую взять оружие, — коротко заявляет Селена, — Прошу прощения, начну подготовку к мероприятию. Высочество коротко кивает присутствующим и спешно покидает коридор. Еле дрожащие кончики ушей указывают и Берту, и Мэри об опасениях наследницы, однако та решается на отчаянный шаг — Величества не желают слушать её, но они услышат альтергроузсцев, в конкурирующих помыслах не станут закрывать глаза: захотят быть лучше. Остаётся только выжить в надвигающемся урагане. — Объявлю гвардейцам их состав на сопровождение, — темноволосый принц уходит в ту же сторону, что и племянница, но быстро скрывается за поворотом: чувствует её тревогу, однако никогда не мог правильно поддержать девушку. В смятении и невысказанном желании помочь уходит. Амели мельтешит перед лицом Высочества: сосредоточена и подозрительно молчалива, и бровь не шелохнётся, и губы не скривятся в дрянной эмоции. Служанка вполне имела права присутствовать на вчерашнем праздничном вечере, как и имела на правах любовницы молодого принца ревностно поставить того на место в делах верности, однако уверенность в ней явно поубавилась, как в симпатиях драяда высокого положения, так и в собственной исключительности. Амели торопится, нервничает за негодованием принцессы. — Амели, оставь нас, я сама закончу, — без стука входит в покои нянечка высочеств: женщина средних лет выглядит слабо взволнованной, словно дети снова натворили делов, а ей всё расхлебывать да нести ответственность пред королями за мелкие шалости. Служанка скоро удаляется, оставляя принцессу наедине со своей воспитательницей. — Его Величество приглашал тебя на разговор? — Жозефина подходит к девушке, расчёсывает яркие рыжие волосы, заранее зная, что предпочла бы воспитанница: хоть сложные плетения не могли считаться справедливым достоянием девушки, носить их следовало только преуспевшим в военном деле драядам, Селена часто просила играться с интерпретацией. — Да, — неосознанно Высочество в кошачьей манере, совсем беззаботной и даже детской, льнёт к тёплым ладоням женщины. Девушка и не обращает внимания на нагло распластавшуюся на королевской кровати Приму, что так показательно наслаждается в лучах солнца и мягких одеялах. — Не имею и малейшего представления, что он мог сказать, но… — Жозефина лишь на короткое мгновение отвлекается от волос Высочества, слабо дёргается, да и всё её тело напряжено: неспокойная, нервная, не может скрыть за маской хладнокровия и беспричастности своих чувств и эмоций. Женщина смотрит за тёплым и нежным взглядом воспитанницы через зеркало, грустно улыбается и наклоняется ближе к ней, невесомо обнимает: — Я тебя сильно избаловала… — Я бы так не сказала, няня Жози. — мягко улыбается девушка и чмокает её в щечку, так целуют лишь малые дети своих родителей, — Вы научили меня любить. — Даже если я скажу, что это вышло случайно, ты не успокоишься? — грубо усмехается, в очередной раз стараясь наклеить на лицо маску отчужденности, — Я хотела избежать одиночества. — Что-что? Не слышу! Я спасла тебя от одиночества?! — смеётся Селена, сразу получая несильный шлепок по плечу от няни. — Я хотела сказать! — повышает голос Жозефина, явно зардевшаяся от неожиданных милостей — и Селену, и Лиама это всегда веселило своей неловкостью, невинностью и легкостью в строгой женщине, — Что в природе нет слов добро и зло, события часто идут своим чередом — лягушки же не злые, что едят мух? — Жозефина прокашливается, возвращая издевающуюся девчушку в изначальное русло разговора. — Я к тому, что нельзя рассуждать о добре и зле, истине и… прочем. Для каждого своя истина, а потому мы, наверное, можем говорить о гармонии и хаосе. Гармония — привычное нам состояние, более выгодное для общества, а хаос — это нечто неконтролируемое, разрушающее, страшное… — Ты ведь не хочешь сказать, что отношения с альтергроузсцами — это хаос? — Не хочу. Невозможно удержать гармонию в вечном порядке без чего-то хаотичного, — напуская на себя свои мысли о хаотичном, неконтролируемом, Жозефина снова вспыхивает небольшим румянцем, — Кхм, то есть… — Я поняла, — Селена добродушно улыбается женщине и кивает. Высочеству даже сложно представить как консервативной женщиной, строго набожной на великую иронию выпала «греховность» иметь желание, пристрастие, проклятье и искушение, — Но ведь не всё, что кажется таковым, является хаосом? Жозефина мягко улыбается и обнимает воспитанницу. — Возможно, порой можно допустить небольшой хаос для будущего блага. Для гармонии. Его Величество Альтергроу помнит лошадей лишь в детстве: торговцы и браконьеры устраивали праздники и веселые ярмарки с представлениями интересных живностей — так кони и лошади стали популярным аттракционом для детей и взрослых. Каждый хочет почувствовать себя доблестным рыцарем прошлых веков, однако животные быстро выдыхали в отсутствии надлежащих условиях жизнедеятельности: Деймон помнит лошадь из детства сильно измученной, казалось, в её глазах можно было найти отражение сковывающего страха и смертельной усталости от своей роли. Он гладит королевскую кобылу по гриве и наблюдает за своенравным характером той: та дергается, но скоро подается ласке, та полна жизни и энергии, словно цветок, что прорастает и даёт свои плоды, а не чахнет в вазе ради услады глаз. Драяды действительно заботятся о природе. Неспешно карета двигается в сторону города: слишком медленно для привыкших к скорости королевской свиты Альтергроу. Главнокомандующий внимательно следит за сменой вида из окна. Вскоре дворец теряется за высокими хвойными деревьями, верхушки которых слабо покачиваются на ветру: приятная прохлада летнего дня — привычная температура для выродка из альтергроузских трущоб, кажется, словно природа вечно чем-то да недовольна в тех местах, как и сейчас. Мэри в мыслях предполагает немилость природы и приходит к единственно верному результату — нахождение людей на территории Долины недопустимо, будь их цель визита в мирном соглашении или продолжении расовых распрей: ни к чему хорошему это не приведет. Деймон опрокидывается на мягко обитые шелком сиденья экипажа, скрываясь за тенью таким образом, что только его губы попадают под последние лучи солнца. Его губы — жесткие и равнодушные, готовые заткнуть особо многословного в теме ненависти Роберта или многословного в излишнем подобострастии Реймунда. — Вы не представляете, какая для нас честь, что именно Вы сопровождаете нас в поездке. Естественно, мы понимаем, как для Вас данный выход будет выставлен в глазах народа, и мы искренне ценим Вашу смелость и предрасположенность, — без умолку продолжает Реймунд: ни главнокомандующий Штицхен, ни Величество Деймон не в силах правильно умаслить девицу, только по скромному мнению советника, — Несмотря на некоторую напряженность между странами, мы считаем, что драяды всегда были нашими добрыми друзьями, также со своей стороны мы хотим показать и доказать Вам, что также являемся друзьями для вас. Мы готовы… — Вы всегда так молчаливы, принцесса? — выброшенное обращение пропитано усмешкой и насмехательством: Король Альтергроу не воспринимает её, как самостоятельную фигуру на доске, что только дополнительно отнимает очки в его пользу. Реймунд в то же мгновение поджимает губы, обращая лишь секундный взгляд на своего короля, пытаясь ему напомнить о взаимоуважении и навыках общения, однако скоро отворачивается, будто оскорбленный в том, что его перебили, да и более того не обратили на него никакого внимания. Сжимает челюсть, ругая молодую кипящую кровь ещё слишком молодых правителей в своем своеволии и неучтении его советов. Высочество Долины внимательно смотрит на спрятанное за тенью лицо, внимательно обдумывая свои действия: стоит ли ей войти в неуловимую игру с королем, или сменить тему, возвращая досадливому советнику достоинство своим вниманием. Чёрные глаза Деймона пожирают, изучают каждую черту её лица, каждое её движение бровью — Селена смотрит на него и лишь слабо хмурит брови, обдумывая стоит ли принимать правила его игры. — Только когда я сильно увлечена речами. Продолжайте, советник, — Высочество даже не смотрит в сторону мужчины, что к своему удивлению оказался не способен сразу продолжить свою речь о мировом соглашении. Роб усмехается, продолжая вглядываться в однообразие леса, отделяющих дворец от городской жизни. Хриплый, низкий смех Деймона вводит в растерянность и где-то в глубине души заставляет содрогнуться, истинно испугаться. Он наклоняется вперед, приближается, упирается предплечьем в свою ногу. Последний луч солнца успевает осветить его лицо, но тут же гаснет за грозовыми тучами — недобрый знак. — Так развлечь Вас, принцесса, может только лебеза? — он словно выплевывает каждое слово в предвзятости к подтверждению многих убеждений о нелюбви драяд к правде и прямым разговорам. По всем правилам приличия его обращение можно считать уважительным, но нескрываемая насмешка только добавляет предубеждений к Величеству Альтергроу — этот тон знаком Селене с детства. Девушка долго всматривается в лицо оппонента: в привычных стандартах красоты он действительно хорош, острые скулы, знающий, чего он хочет взгляд, пухлые губы, статная фигура. Селена терпеть не может этот тон, предвзятые мнения и предубеждения душат её всю жизнь, а люди, незнающие и доли уготованной ненависти, даже и заподозрить не могут, что может чувствовать вечно презираемая девчонка, которая никогда и не хотела быть ни принцессой, ни королевой. Возрастной советник не вставляет слова, лишь в мыслях ставит ставку на её реакцию. — Насколько Вам удобно сидится, Ваше Величество? Удобно ли, приятно ли? Рядом с лебезой и хамом? Не пытайтесь показаться выше Ваших приближенных. Не унижайте своих друзей ради собственной доблести. В конце концов, Вы ставили их около себя. — Принцесса, — Деймон усмехается, но не успевает что-то сказать. — Вам стоит обращаться к ней Ваше Высочество, — требовательно говорит Мэри. — Не хотел обидеть, — снова ухмыляется, но вскоре добавляет: — Ваше Высочество. — толку от извинений и смене обращения, если король всё также насмехается над девчонкой, довольствуется ей, как жертвой. — Королева тяжело больна. Совсем скоро Вы взойдете на престол. Хочу, чтобы Вы сформировали своё мнение по отношению к моему приезду. Мне плевать на установление торговых отношений, всё это можно решить в будущем. Я прибыл из цветущего край в такой же цветущий край, зная, что за пределами наших государств — смерть и разруха дикарей. Продолжать конфликтные отношения — чистое безумие. — Продолжайте, — Селена внимательно смотрит на грубоватого в своих манерах Величество Альтергроу, но не позволяет эмоциям взять вверх: желает узнать его видение политики после начала её правления. — Вы должны принять решение: продолжать растить ненависть народов или объединить их. — Я боюсь, Величество мог неверно выразить свои намерения и превратное понимание… — Реймунд поздно прерывает короля, учтиво улыбаясь принцессе, однако та уже имеет мнение на его изречение. — Из двух зол выбирают меньшее, а мое положение обязывает меня защитить государство от вмешательства извне, как и обеспечить безопасность от влияния активных манипуляций, и лживых сказках о цветущих краях. Деймон громко смеётся и подается ещё чуть вперед: слепая наивность и отсталое консервативное мышление, Ваше Высочество. — О, нет, Ваше Высочество. Из двух зол выбирают то зло, которое нравится больше, — широко улыбается и насмехается больше, стоит ему услышать, как при въезде кареты в город народ начинает окликать ту: «Самозванка!», «Грязная бастардка!». Не проходит и неловкого молчания между беседующими, как крики усиливаются и перерастают в ужас и истеричный страх: дети истошно срывают тонкие голоса, а женщины отчаянно визжат. Карета резко останавливается, заставляя содрогнуться каждого. Суматоха. Каждый из свиты чувствует, как колесничий спрыгивает со своего места, а приставленные гвардейцы громоздкими шагами направляются куда-то вперед. «Дикари! Дикари!». — В городе эта тварь? — Деймон сильно хмурит брови и достает кинжал. — Не может быть! — восклицает советница, до последнего защищая честь и достоинство Долины в недопущении такого ужасного события. Тишина. Пять минут длятся до ужаса долго, сопровождая мертвенную атмосферу вокруг проклятым и неприятным тиканием часов советника. Выходящий из ножен клинок оглушающим звоном успокаивает жителей близ лежащего города, грохот отброшенных доспехов, мужские крики с перегруппировками и командами. Скоро долгое ожидание заканчивается адским гортанным воплем дикаря. Его лицо с вываливающимся глазом и разорванным от чревоугодия ртом прижимается к стеклу кареты, наваливаясь всем телом на транспорт: смотрит налитыми кровью глазами прямо в душу сидящей рядом с окном принцессы. Жуткий оскал, стекающие слюни и жадные до плоти глаза. Селена с ужасом отскакивает от дверцы. Рефлекторно главнокомандующий хватает её за запястье и отдергивает за спину. Не очень-то вежливо касается голой ладонью за голое королевское запястье — моветон. Роб достаёт из кобуры пистолет и стреляет в окно, пробивая тонкое стекло: однако военный не считает должным предупредить ближних о своей выходке, Мэри негромко вскрикивает от небольших порезов мелкими осколками. Привычный к двухстороннему выходу из машины Реймунд старательно пытается найти лазейку в стенке напротив главнокомандующего. Дикарь отскакивает от кареты, силой переворачивая её в рефлексе от пришедшегося удара. Оглушительный крик принцессы. Последнее, о чем может думать Селена — собственное благополучие, та в мыслях предполагает наступление прочих дикарей, состояние городских жителей, гостей Альтергроу и дорогой сердцу Мэри. Высочество подминает под себя руки и, впивая ладони в каменную плитку с мелкими осколками от стекла, пытается выбраться из опрокинувшейся громадины. Чудом выползает из экипажа, с ужасом предполагая об участи народа и гостях. О Мэри. Напуганные лошади бьются в истерике, неспособные самостоятельно встать из-за креплений к карете: Селена отстегивает их, облегчая хоть немного вес огромной и тяжелой махины. Вопли и крики с ужасным оттенком врезаются в её мироощущение, она слабо дергаёт кончиками ушей, замечая лишь ужасную картину перед глазами: драяды в панике сталкиваются, разбегаются в разные стороны, подбирая детей, что испуганно ревут от предстоящего ужаса. Дома закрывают двери и хлопают ставнями, действительно страшась людоеда. Чувствует на себе тяжелое дыхание дикаря, чувствует ласкающий слух голос Мэри, чувствует страх каждого драяда на своей коже. — Селена! — громкий крик дорогой сердцу драядки отвлекает от осознания глобальной проблемы: Высочество лишь на мгновение переводит взгляд на почти высунувшуюся из экипажа Мэри, та активно машет рукой, привлекая внимание, а предплечья и ладони полны царапин и ссадин — точно, как у Селены, но та и вовсе не замечает, — Берегись! — голос, срывающийся на испуганный за жизнь крик: так кричат только матери на могилах погибших сыновей, только вдовы, потерявшие любимого человека. Мэри действительно испугана. Высочество делает шаг вперёд — легкое головокружение не так страшно. Тщетно пытаясь сориентироваться в мироощущении, сосчитать количество жертв, найти в пространстве точное количество дикарей поблизости и рассчитать уровень опасности, та опирается на перевернутую карету — из левого уха тонкой струйкой стекает кровь. Огромная тень от огромной ладони нависает над её головой, она не успевает ни отскочить, ни понять происходящего. Удар, впечатывающий её в карету. Негромкий и короткий крик, девушка достает из складок платья припрятанный кинжал, но не успевает — еле стоящий на ногах гвардеец кидает в дикаря булыжник. Монстр отвлекается, уходит в его сторону медленными, размеренными шагами. Селена рвано выдыхает, чувствуя движения транспорта — присутствующие пытаются выбраться. Роб выбивает окно с другой стороны и выпрыгивает из кареты так резво, словно и не было сильного удара. Следующий — Реймунд, он, галантно придерживая леди под руку, помогает ей выйти из кареты, только потом выходит Деймон. Дикарь. Валяющиеся тела трёх дикарей лежат поодаль. Два гвардейца лежат в километре от своих лошадей, небрежно брошенные страшным великаном. Еле стоящий на ногах гвардеец продолжает бой - Терен остервенело держит свой меч дрожащими руками, крича слова предостережения. Селена не слышит их за глухим шумом в ушах, только видит, как тот истошно что-то кричит в её сторону. Громкий, оглушающий рёв, рожью проходящий по земле свидетельствует о ранении, однако горящие гневом и желанием мести глаза дикаря не оставляют гвардейцам шанса на безопасную победу. Отбрасывая в сторону крепкого мужчину, людоед во многом превосходящий в силе любого крепкого воина направляется в сторону лавки с овощами и фруктами. Роберт бежит в сторону идущей к несчастной женщине Опасности со страшным оскалом. Обычная торговка наспех собирает сочные яблоки с прилавка, совсем не замечая огромной тени рядом с собой. Один лишь взмах руки дикаря по свежим плодам заставляет её испуганно поднять глаза. В ужасе она замирает, неспособная ни бежать, ни кричать, ни защищаться. Дикарь скалится делает шаг ближе к ней. Главнокомандующий кидает в дикаря валяющийся деревянный брусок. С этого момента действие из нападения на невинных переключается в защиту населения: Роберт способен защитить драяд, людей, своего короля и драядскую принцессу. Советник Реймунд отводит Величество, советницу и её Высочество в сторону, давая главнокомандующему необходимое расстояние. Словно оттренированное действие, без лишних слов и переглядок: советник знает натуру своего воина, оттого и выигрывает ему необходимое пространство. — Ваше Высочество, Вам необходим лекарь! — восклицает советник, протягивая ей белоснежный платок из кармана. Та небрежно отмахивается от его заботы: стирает успевшую присохнуть кровь с контура подбородка, стекающую с уха и отбрасывает в сторону платок. Селена сидит на месте меньше минуты и сразу пытается ускользнуть от Реймунда. — Ваше Высочество, Вы недооцениваете нашего главнокомандующего. Вы в безопасности здесь, — очень невежливо хватает её под локоть Величество Альтергроу. Деймон смотрит той в глаза перед тем, как та вырывает свою руку и убегает прочь с небольшого импровизированного убежища. Шаг назад к центру перекрёстка, дальше от домов и укрытий драяд. Дикарь следует за военным, щуря хищные глаза. Роберт усмехается в мыслях податливости монстра. Один размашистый взмах большой, нечеловеческой рукой. Роб действует умело: быстро достаёт меч из ножен и вовремя подставляет оружие к удару монстроподобного существа; словно не в первый раз ведёт битву с великаном. Дикарь разрывается страшным криком боли. Ладонь его правой руки падает на землю, окрашивая рядом растущий подорожник нечеловеческой кровью. Огонь в глазах страшного великана разрывает глазницы — тот в страшном животном гневе бьет левой рукой по ладони мужчины, обезоруживая. Не проблема. Роберт даёт осечку лишь в мгновение — достать револьвер, но существо хватает мужчину за горло, поднимая над землёй. Рефлекторно тот хватается свободной рукой за руку душителя, хоть немного ослабить его хватку. Мгновение, секунда могут решить многое в смертельной схватке. Также могут многое переменить и решительность и недрожащая рука, несмотря ни на что. Громкий выстрел. Выпущенная стрела. Дикарь падает на землю с двумя одновременными ранениями: пуля в грудине и стрела, прошедшая насквозь его голову. Окровавленный наконечник насквозь проходит черепную кость и останавливается лишь нескольких сантиметрах от лица Роба. На какое-то мгновение Долина погружается в абсолютную, тотальную тишину, словно и не было никогда в этих землях жизни. Принцесса опускает лук и прижимает его к советнику Реймунду, что так настойчиво отговаривал её от выстрела: опасность привлечь внимание великана к себе при неудачном выстреле или задеть Штицхена была слишком высока, чтобы рисковать. За выстрелом даже советник замолкает, наблюдая как дикарь падает на землю, к собственному удивлению подмечает, что любое неосторожное движение и главнокомандующий Штицхен мог пасть жертвой с переломленной шеей. — Как ты? — с ужасом подбегает Мэри к Селене, давно наплевав на субординацию и рамки приличия. Советница внимательно оглядывает лицо наследницы, скоро осматривает раненные предплечья, стёртые в кровь в попытках выбраться из кареты. — Жива, — Селена коротко улыбается, в мыслях глубоко выдыхая безопасности советницы — сразу отвлекается, — Срочно во дворец, необходимо направить гвардейцев на осмотр территории Долины. Далее срочное собрание по поводу переселения дикарей, — распоряжается та не дрожащим голосом и проходит к лошадям экипажа. Драяды выходят из домов и импровизированных укрытий, нагнетая шёпотом и сплетнями ситуацию. «Некоролевская кровь», «бастардка», «Спасла жизнь драяду», «воинственная», «Привела людей», «грязнокровка», «Направляет отряды в город». Слухи и сплетни расходятся от предвзятости к бастарду до восхищения организованности и спасению деревни. Вечные судачества только повышают градус общего любопытства. — Джентльмены, — девушка не обращает внимания на перешептывания, привычная к вечным обвинениям и оскорблениям. Она без какой-либо мысли отцепляет лошадей от упавшей кареты, на удивление их как раз оказывается пять. — Нас ждёт непростой разговор. Зная нрав королевских лошадей, та берёт самого буйного коня, зная, что Мэри не сможет справиться с управлением того, а подсовывать конфликтного жеребца гостям — дурной тон. Селена забирается и дёргает пряжки, усмиряя животное. Поудобнее усаживаясь, она обходит с конём несколько шагов - привыкание к буйному коню занимает чуть больше занятости с вожжами. — Ура предстоящей королеве! — доносится крик из толпы. — Ура! — ревёт толпа, что ранее выходила для обвинений и осуждений бастардки. Селена задерживается, смотря на признание народа, на кричащих драяд, которые способны проявлять любовь. Воздуха не хватает от переполняющих приятных неожиданных эмоций. Громкий вдох, выдох, Высочество выше поднимает голову и крепче сжимает ремни в руках. — В защите от дикаря заслуга во многом лежит на гостях из Альтергроу. — говорит наследница, зная, что не заслуживает восхищения за побеждённого Робом дикаря. Голос строг, без доли улыбки или одобрения общей зарождающейся любви, — Всем вернуться по домам! Держать рядом оружие и не сметь выходить до прихода гвардейцев. Надвигается страшная опасность, но смею заверить, что королевский двор сможет вас защитить. Драяды в момент замолкают. Мэри подходит к королеве и качает головой: они ещё не готовы к одобрению людского вклада. Бастардка улыбается советнице так скромно и наивно, словно им снова четырнадцать. Альтергроузские гости не с первого раза запрыгивают на коней, не с первого раза приручают диковинных животных, которых могли наблюдать лишь в книжках. Под инструкции Мэри пытаются усесться и управиться. Одна лишь старушка проходит к полуживому гвардейцу и тычет письмом, её одергивает Реймунд, вежливо давая понять, что тот не в силах выполнить её просьбу — настойчиво та просит уже чужеземного советника передать письмо в королевские дали. Мужчина галантно улыбается и обещает ей выполнить просьбу, однако в мыслях сомневается в её мирных намерениях. Рыжий локон спадает с её лица, она заправляет его за ухо — советник замечает интересный перстень, уже когда-то знакомый ему, на её пальце, интересуется откуда такой ювелирный подарок — ответ тоскливо тёплый, с такой радостью говорят о когда-то хорошей жизни. Старушка уходит в сторону деревни на отшибе, а Реймунд отстаёт от королевских представителей. Королевская свита направляется во дворец, спеша сообщить тревожную новость. Селена игнорирует просьбы Мэри быть аккуратнее и приостановить скакуна: над Долиной нависла опасность, несравнимая с безопасностью и бурным нравом коня. Как она вообще смеет ставить под сомнение приоритетность дел? Именно это и привело к трагедии. Селена выжимает всю скорость лошади, полностью погруженная в свои мысли. Длинные концы ушей слабо дергаются, выискивая то стадо дикарей, что последние несколько недель активно передвигались по территориям острых скал, подозрительно в сторону Долины. От перенапряжения и удара по голове мироощущение теряется в былой точности: более того только ухудшает её физические способности, протоптанная тропинка размывается в видении той. Струйка алой крови стекает по подбородку, по следу засохшей. Селена слишком далеко оторвалась от сопровождающих людей. Принцесса не замечает дикаря, вставшего прямо на дороге. Громкий рёв, конь встаёт на дыбы, сбрасывая наездницу. Бастардка чётко помнит каждый разговор с отцом и его снисходительность: сейчас не время, девочка; есть проблемы важнее переезда дикарей. Особая чувствительность Селены была проигнорирована. Винс был уверен в безобидности соседей, покуда на него упали и другие обязанности государя. Безответственность Короля привела к трагедии, пока Принцесса чувствовала каждый шаг дикарей, каждый пройденный ими километр. Первый дикарь напал на драяда. Когда чудовище можно назвать таковым образом? Когда один только его крик заставляет дрожать каждый атом тела или, когда пасть с острыми клыками опаляет зловонным дыханием свою жертву, или, когда ему достаточно одного взгляда, чтобы всё нутро жертвы пьянеет животным страхом? Весь лес содрогается от страшного рева, главнокомандующий и король коротко переглядываются и увеличивают скорость скакунов. Селена больно падает на спину, смотря, как конь убегает вглубь леса от страха. Проклинает свой выбор. Девушка не успевает и подняться, только приподнимает корпус тела локтями, как видит смакующего свой грядущий ужин дикаря. Тот неторопливо проходит к ней, прохрустев шеей, безусловно, наслаждается беспомощностью жертвы. Она в панике оглядывается в поиске какого-либо импровизированного оружия, будь то небольшой брусок или хотя бы ветка, но тщетно. Селена обещает себе не выходить из покоев без подготовленного клинка в удобном месте, если выживет. Не спрятанный в нескольких слоях неудобного королевского одеяния, в ножнах, как и любой уважающий себя воин гордо носит своё оружие. Роб снимает с предохранителя пистолет. Оно не взрывает, но ранее травмированная рука в битве с другим дикарём не даёт ему забыть тот удар, что выбил не только оружие, но и, по его собственным ощущениям, какую-то кость. Останавливается совсем рядом с её Высочеством и роняет пистолет, негромко ругаясь. Дикарь переводит взгляд на мужчину, найдя в нём развлечение лучше беспомощной, загнанной в угол жертвы. Азарт и желание выиграть особо хороших игроков всегда приносит большее удовольствие. Один шаг вразвалку в его сторону. Не теряя ни секунды, не предаваясь панике, девушка перехватывает лежащий на земле пистолет и спускает курок. Выстрел. Дикарь замертво падает. Ни времени на разбирательства - следует только наитию; она легко могла ошибиться, выстрелить мимо, не понять устройство ранее незнакомого оружия, но работает исправно. — Вы ранены? — спускается с лошади Роберт, сразу же помогая встать её Высочеству. — Обычное падение, — отмахивается та, опираясь на главнокомандующего, — Почему огнестрельное выпало? — Природа не принимает его, — отмахивается тот, помогая ей удобнее сесть на своей лошади, после садится сам. Подъезжает Деймон, коротко осматривая ситуацию, тот совершенно сухим голосом говорит: «Принцессе будет безопаснее с тобой». Девушка обнимает главнокомандующего за корпус, чувствуя под собой всю напряжённость наездника. Деймон внимательно смотрит на своего воина и будущую королеву враждующей страны. Роберт перехватывает этот взгляд и понимает с полуслова домыслы своего Короля. Предводитель Альтергроу скрывается в дали. — Господин Штицхен, скованность всадника травмирует скакуна. Глубокий вдох и выдох, он только сильнее напрягается, когда девушка крепче обнимает его за увеличением скорости коня. Чувствуя себя на иголках от невозможности хороших приятельских отношений, от собственных мыслей о желании этого восхищения, Роб не может не заметить дурость наследницы — её беспочвенные порывы оказаться в эпицентре смертельной опасности, но и безграничное желание оказаться полезной, спасти и обезопасить свой народ, что плюётся в неё, не это ли главная черта недолюбленных детей; Селена же подозревает в главнокомандующем порывающегося обиженного мальчика от всеобщей ненависти — оно и верно, среди людей он уродец, среди драяд не свой, — и мальчик, которого оценили не за заслуги, а за внутреннюю составляющую, покуда капнуть глубже этой маски напускной грубости даже Деймону не будет причин. — В какой момент я стала Вам настолько противна, что теперь каждым своим действием чувствую, что навязываюсь к Вам? — спрашивает Селена. Странный терпкий запах сопровождает главнокомандующего, Селена замечает только сейчас. Непривычный, но отчего-то так идущий Роберту Штицхену. — Вы не навязываетесь. Не принимайте на свой счёт, дело не в Вас, — коротко говорит военный, чуть повернув голову в её сторону. — И в чем же дело? — В договоре, — сразу сжимает поводья до острой боли в руке. Фатальная ошибка. — Мне из Вас каждое слово вытягивать? — заводится наследница от подступающей раздражительности, — Остановите коня. Стоит им остановиться, девушка резво спрыгивает - сразу морщится от неприятной боли, отдающую в спину и копчик, но настроя не меняет - и внимательно смотрит на него. — Я не должен был об этом говорить, эта информация конфиденциальна и не является… — он сходит с коня следом за ней, тщетно стараясь успокоить подступающий гнев принцессы. — На основе своего положения я не потерплю интриг и сокрытие правды. — резко останавливает приближённого короля враждующей страны наследница, вытягивая руку вперёд, — Что за договор? — Я не имею права разглашать данную информацию, — выпрямляется тот, опуская взгляд. Он — солдат, у которого есть приказ и свод правил. Глаза девушки сверкают гневом, как у любого другого драяда. По его спине проходит неприятный холод. Роберт уверен, что в девушке способны уместиться не только воинственный нрав, но и редкое хладнокровие в случае опасности. Не зря ураганы несут женские имена. Отчего-то он уверен, что этот ураган обрушится на него, нещадно и жестоко. Ветер усиливается, подгоняя листву в густом лесу исполнять редкие баллады животного, неизвестного для выросшего среди каменных построек человека; тучи сильно сгущаются, закрывая за собой дневное освещение, что, хотя бы на долю напоминало о привычном распорядке дня — темень застилает небо в вечернем, почти ночном антураже. Стоит поторопиться, дороги в Долине не освещены ни одним фонарём. — Как и не имеете права пользоваться огнестрельным оружием на территории Долины. Я требую правды, господин главнокомандующий, — девушка подходит к нему слишком близко, пытаясь припугнуть того своей настойчивостью, — Это связано с Вашим Королём? — Именно. — Он боится невозможности мира, а наши хорошие отношения попортят Вашу работоспособность? — Я скажу, но при нескольких условиях, — тяжело выдыхает главнокомандующий Штицхен, понимая, что та его отныне не отпустит под обострённым чувством любопытства и своей настойчивостью, — Вы не будете действовать на основе своего гнева и защиты своей личной свободы. Ни одна живая душа не должна знать об этом разговоре. И мы пообещаем друг другу, что между нами не будет дружбы, никаких хороших отношений, ни одного повода для разговоров и причудливых взглядов. — Ставите на кон мою свободу действий? — Взамен на Ваше любопытство, — резонно отвечает Роберт, чувствуя её страшный азарт. Селена долго смотрит в его глаза, взвешивая все за и против. Шаг назад. Она протягивает ему руку: «Даю слово». — Договор с Вашим отцом о свадьбе и мирном договоре, а в последствии объединение государств. — говорит главнокомандующий Штицхен. Долину поражает страшный гром среди смурного неба. Шаг назад. Былой гнев и уверенность сменяются растерянностью и ужасом. На дрожащих ногах та оседает на булыжник, прикрывая лицо руками. — Мне жаль, — отстранённо говорит тот, представляя эмоции Высочества: её воинственный нрав, желания сделать как лучше пропадают в зародыше, её роль не заключается в защите государства, ответственности или проявлении себя. Её роль — наседка, что попросту станет разменной монетой. — Ч-что? — её голос тих, хоть и сильно встревожен. — Вы слышали, — поникает он, зная, что не может продолжить диалог и сделать хоть что-то для неё. Роберт Штицхен не имеет права поддержать её, не имеет права проявить сочувствие. Договор закреплен. Мужчина садится на седло. Следом за ним Селена. Прошедший гром не даёт какой-либо надежды добраться в скорых сроках до дворца: сильный ливень падает проливной стеной на лесную тропу до дворца. Вскоре стихия и вовсе скрывает хоть какую-то видимость дороги и тропы. Передвижение становится небезопасным. — Недалеко есть бар где можно переждать! — кричит Высочество, спрыгивая с коня и самостоятельно ведёт лошадь за собой, опираясь лишь на доверие к природе — мироощущение после небольших травм не позволит ей воспользоваться видением полноценной картины (хоть та и пыталась несколькими мгновениями назад найти Величество Альтергроу и советников — тщетно). — Чего?! — сильный ливень, шум и гром перекрывают крики, разбивают всех, кто был на незапланированной экскурсии. — Доверьтесь мне! Погода несёт в себе угрозу и страшный знак предупреждения о страшной ошибке. Селена отдергивает от себя ветви иссохших деревьев - так выходит, что размывшаяся тропа до таверны пролегает через старые, давно не цветущие деревья; острое дерево оставляет царапины как на ней, так и на наезднике и коне. Туфли её скользят по лужам, она несколько раз падает, старается удержаться за уставшего и испуганного коня. Скоро с него слезает и Роб - его обувь лучше подходит для неблагоприятной погоды. Поддерживая её, он идёт следом. Двое, промокшие до последней нитки, заходят в бар и снимают небольшую комнатку — последнюю с одной единственной кроватью, однако продрогшим насквозь путникам важно лишь наличие камина. — Лесом только воры да преступники передвигаются, хозяин паба явно что-то клевещущее заподозрил, — тревожно ходит из угла в угол наследница, раздражая своим мельтешением своего попутчика. Она не может позволить себе отсиживаться в пабе, когда над Долиной висит опасность масштабного плана: благо, жуткий шторм также останавливает дикарей в поспешном передвижении. — Не только. Дорога в лес пролегает также и для глупцов, — выдыхает Роберт, снимая с себя промокший жилет. — Так значит, мы — глупцы? — спрашивает Селена, поднимая взор на главнокомандующего, так и умаляя его от неуместного сарказма. Она встаёт напротив него, скрещивая руки на груди. На миг замирает: она ещё не видела его без привычного плаща, а мокрые рубахи облегающие крепкую фигуру военного не могут оставить девичью душу в прежнем равновесии и соблюдении неофициального договора. Не позволяя себе лишних вольностей, Селена поднимает взгляд на его глаза. — Возможно. — дёргает плечами мужчина. Не принимая во внимание лишнюю тревогу женщины, тот отворачивается. Он даёт себе обещание не смотреть на неё, как на девушку, что может его привлечь (тщетные попытки убежать от своих навязчивых мыслей и сновидений, Роберт Штицхен, Вы давно проиграли эту битву, когда дали себе это обещание). Оходя от неё, Роберт бесстыдно раздевается до нижней рубахи, не стесняясь сожительницу. Селена отворачивается, смотрит на неровную стену, полагаясь на своё достоинство и способность держать такт и усмирять любопытство. Понятие 'смущение' та явно не хочет принимать, но всё равно представляет его крепкое воинственное тело, сразу же заливаясь краской чувства столь детского и наивного: подобно правильной девочке, гордости родителей, что случайно из интереса находит книжку с непристойным описанием бурного романа (каждый ребёнок ведь находил подобную литературу и тешил себя в Великом познании всестрастия и активной любви, но сразу же стыдился своего интереса, а уж тем более реакции организма). — Раздевайтесь, — бесцеремонно говорит военный, снимая тяжёлые сапоги. — Что?! — возмущённый возглас принцессы звучит одновременно с тяжёлым шлепком грубой обуви о пол. — Вы, как и я, промокли до нитки. Одежду необходимо просушить, а простуда может помешать нашим планам быстро и безопасно добраться до дворца, — аргументированно отвечает мужчина, принимая стеснение Высочества. — Если Вам будет так спокойнее, то я могу отвернуться. Толку от этого никакого — нам вместе ночевать, но если Вам будет спокойнее… Селена тихо соглашается. Снимает верхнее пальто, что в пути тот ей любезно ей уступил - хоть ей и кажется, что он отдал ей его не за сохранением тепла, а за собственным облегчением (плотные ткани тяжелым грузом падают на непривыкшее для настолько тяжелой одежды тело). Следом платье. Нижнее платье, корсет мокрые до последней нитки насквозь просвечивают тело девушки. Каждая родинка, каждое пигментное пятно. Высочество абсолютно нага перед ним, не имея абсолютно никакого преимущества. Справедливости ради стоит заметить, что его соски также просвечивают сквозь лёгкую рубашку. Наглец сидит у камина и греется, вероятно, не осознавая в какое положение ввёл принцессу, однако не подаёт никакого знака заинтересованности. Повесив свои вещи на крючке, Высочество садится рядом с ним у камина, скрещивая руки на груди. Нижнее платье лёгкой прозрачной из-за воды вуалью покрывает её тело, столь изящное и недоступное. Лёгкая рубаха просвечивает, прилипает (также из-за воды и необъяснимо неожиданного шторма) к крепкому телу военнослужителя, вырисовывая каждую мышцу. Ни он, ни она не смотрят друг на друга в обмане своих чувств: они не заинтересованы друг в друге (что, несомненно, является единственно верным исходом, однако каждый проклинает друг друга и предпочитает лишний раз простудиться). — Вы правы. Заставлять Вас всю ночь ходить в трёх метрах от меня с завязанными глазами — не лучшая идея. — Я рад, что Вы это понимаете, — добро улыбается Роберт и кивает головой. Бросает на неё короткий взгляд, но сразу отводит. Смущать её лишний раз он не станет. Прикрывает глаза лишь на мгновение, а в сознании рисуется картина её на удивление крепкого тела. Будущая королева не из робкого десятка, способна вести бой на ножах и метка в стрельбе из лука. Снова он слышит биение её сердца, каждый её вздох от холода. Тяжело выдыхает. — Как Вы это сделали? — спрашивает Роберт, проходя к кровати. Он стягивает покрывало и кладёт то ей на плечи, с одной лишь целью скрыть под тёмной тяжёлой тканью предмет восхищения. Каждый её вздох откликается в его душе, что ему безумно неприятно (хотя, стоило бы признаться, было бы куда приятнее, признай он свои чувства, и не шарахайся от неё, как дети от пчелы с криками 'оса! '). Принцесса тут же укутывается в тепло, в мыслях благодаря его. — Что? — Ещё на балу Вы дотронулись до моего уха, а после этого… Я всюду чувствую Вас, — тихо говорит мужчина, не желая признавать ни родства с драядами, ни своей симпатии к их правительнице. — Потому что Вы концентрируетесь на мне, — кончики её ушей пылают непозволительным румянцем. — Позвольте Вам пояснить. Несмотря на видимую связь с природой, драяды сами давно утеряли общую чувствительность. Эта грань настолько сложна, требует определённой усидчивости и терпимости, оттого по исходу многих веков стала передаваться с престолом. Только наследницы Короны, хоть в этом и нет ничего, чего не мог бы сделать обычный драяд, — в голове играют бушующие, словно чертики у костра, мысли об усмирении любопытства и об эксперименте о близости людей с природой, каковыми неверующими те ни были, — Возьмите меня за руки, — девушка садится удобнее и протягивает ему две руки. Роберт садится рядом, берёт её за руки. — Глубокий вдох-выдох… — курирует его Высочество, — Закройте глаза. Прочувствуйте моё направление к древнейшему древу, что связывает всех нас. — Связывает драяд, — скептично уточняет господин Штицхен. — Нет, всех нас. Примите мою кровь, Роберт. Если бы Вы не были одним из нас, то не почувствовали бы меня. Он не отвечает, предполагая отголоски истины, но продолжает молчать. Возвращается к её инструкции. Игнорируя в мыслях непринадлежность к драядам, мужчина погружается в эмоцию, как она есть. Истинное единение. Он чувствует, как тонкие ветки древнейшего древа обвивают его тело, проходя от пальцев на ногах до кончика носа: слабо царапают в неаккуратности природы к людям, щекотят в извиняющейся манере, а после легким жестом останавливаются на его макушке — слабо трогая кончики его ушей. Роб раскрывает глаза и тяжело дышит после процедуры, не страх, не пугливость не смели тронуть его душу, как необъяснимый процесс единения. — Что это было? — не дёргается Роберт, осматривая себя. Ни следа от веток и видения с деревом. — Сосредоточьтесь теперь на Долине, почувствуйте её дыхание, — ласково улыбается Королева. Лучезарнейшая — именно так как-то назвал её Реймунд, что несомненно было принято Робом предвзято: кто иной мог бы назвать так власть имущего, как не этот прохвост (читать как служитель каждой короны). Однако именно сейчас господин способен переменить своё мнение и признать, что никакое другое слово не сможет так хорошо описать её. Главнокомандующий не сомневается в её достоинствах и возможности повести за собой любого - дать ей только время разогнаться. Она кладёт ладонь на его грудь, успокаивая сердцебиение. Инстинктивный порыв, не подразумевающий интимного контакта, однако его сердце на миг пропускает удар. Процедура заканчивается полной способностью Роберта чувствовать людей, драяд и дикарей, как и любой драяд в древности, как лишь одна она сейчас. — Дикари по северу в сотне километрах, — строго говорит военный, вставая на дыбы. Селена видит в нём именно того главнокомандующего, каким видит его Альтергроу: строгий, статный, прагматичный, однако, вместе с тем и видит свою первую ассоциацию: он явно не крыса, дикобраза не пугают хищники, но тот всегда готов к нападению и всегда способен дать отпор, или же, как ее когда-то прозвала няня Жози — ёжик. — Поэтому я и тороплюсь домой, — тихо говорит Высочество, убирая руку с его крепкой груди, — Не ровен час, как они могут войти на территорию мирных жителей. А мы сбиты с пути их спасения. — Дикари не передвигаются в непогоду — зафиксированный факт, — вслух проговаривает тот, успокаивая и себя, и её, давая понять, что время есть, — Я сообщу Деймону и запрошу военные единицы для защиты Долины, — серьёзно рассуждает Роб, вставая с места, — Даже если с условием транспортировки тревожного письма… Армия будет не раньше, чем через три дня. А по предварительным… Ощущениям?.. Это целое логово из полусотни дикарей. Учитывая их скорость передвижения, перерывы на отдых… Они могут настигнуть уже завтра вечером, — заключает неутешительную новость Роберт. Селена громко сглатывает. Ситуация, не требующая отлагательств, была отложена, что обернётся непростительной ошибкой, что может вылиться в бесчисленное количество жертв. — У нас только сотня солдат и гвардейцев. Соотношение два к одному приведёт к сильным потерям и возможному поражению, если учесть их физическое превосходство и подготовленность местной армии. С одним дикарём еле как справились, — Селена зарывается руками в волосах, обдумывая запущенную ситуацию. — Дикари не имеют оружия, — констатирует Роб, явно не замечающий, как кончики его ушей слабо дергаются. — Да, они просто напополам сломают и сожрут полсотни солдат, — невесело смеётся та. — Именно поэтому использование атак дальнего действия выгодно. Лук и стрелы. — говорит главнокомандующий, сразу отбрасывая варианты мин и прочих взрывчатых, огнестрельных видов оружия, которые драяды явно не потерпят. — Минимальные потери, — Селена медленно переводит взгляд на него. — Вы — гений. — Это моя работа. — довольно улыбается он. — Нет, я серьёзно. Спасибо, — улыбается, а в глазах поблескивает осознание — Роберт Штицхен верит ей и способен помочь. Он не отвергает, а способен влиться в её мир. — Всё в порядке? — спрашивает главнокомандующий. — Да… Пора ложиться. Завтра ни свет, ни заря надо будет выезжать, — девушка проходит к кровати и подгибая ноги к груди ложится к стене лицом. Роберт укладывается следом за ней. Долго не может уснуть, прокручивая в голове такую столь тонкую связь драяда с каждым существом. Штицхен закрывает глаза, он не может быть драядом: уши — исход дальней связи людей и драяд. Он стискивает зубы до боли, вспоминая издевательства детей и взрослых. Каждый как один ненавидел его за просто существование, за то, в чем он виновен не был. Но он знает, кто виновен. Мужчина переворачивается на бок и резко открывает глаза. Лежащая напротив принцесса внимательно смотрит на него. — Почему Вы… — тихо спрашивает Селена, вытирая его слезу с щеки своими тонкими пальцами — позволяет себе слишком много, потерявшись в бурных эмоциях от недавнего разговора и воспрявшего боевого духа. — Прошедший обряд доказывает, что я драяд? — строго спрашивает Штицхен, но руки её не отнимает. — Это доказательство моей теории, что мы все — отражение Тара, покуда создал он нас по его подобию. Но народ разделил себе путь, усложнил всё до безумной точки… Если Вы не хотите верить в то, что Вы драяд, не верьте. Просто примите то, что Вы — божественное подобие. — Что и требовалось доказать, — грустно усмехается тот, поворачиваясь на спину. Голос его в один момент опустел, не выражая ни одной краски, ни одной эмоции. — Что доказать? — Вы высокомерно полагаете лишь о своей религии. Ваше мнение — истина последней инстанции. Драяды… Не видать вам мира с людьми, — горячо высказывается Роб, с болью воспринимая себя одним из них в собственной горечи прикрывая глаза: он, возможно, был ослеплен особыми чарами драядки, иначе не посмел бы и допустить ни разговора, ни столь близкого расстояния. — Роберт? — Вы благословлены природой! Болезни, войны — всё обходит вас с минимальными потерями, когда нам необходимо выживать. Вы вообще имеете хоть какое-либо представление о выживании? — Роберт! — громче окликает его наследница престола Долины. — Нет, не имеете! Потому что вы ведёте угнетающую политику по отношению к людям. Это ваша сторона запретила торговлю меж странами, — повышает голос, совершенно теряясь в собственной ненависти к драядами, оскорбленный собственными спорными чувствами к одной представительнице, более того — престолонаследнице. Селена садится на его колени и даёт сильную пощёчину. Мужчина гневно смотрит на неё, но наконец молчит, прижимая ладонь к налившейся красным следом щеке. — Послушайте, Роберт. Если Вы думаете о том, что только Вас ненавидели за факт существования, Вы глубоко ошибаетесь. Люди, драяды, дикари устроены так, что вечно будут в конфликте, поскольку каждый будет отстаивать свои интересы. И нет разницы, будь это ненависть международная или межличностная. А такие, как Вы, жертва системы, которая всегда и неизбежно будет существовать за существованием всеобщей ненависти. Ваш выбор — поддерживать полыхающий огонь или попытаться сделать хоть что-то для мира. Роберт откидывает от себя надоедливую, говорливую принцессу на одеяла и наклоняется над ней. — Вы можете сколько угодно говорить о своих мирных планах, но жизнь — не радужная история для детей со счастливым концом. Вы забываете о влиянии знати и вельмож, мнении народа, а также ненависть людей. Нельзя завоевать любовь абсолютно каждого. Вас возненавидят и за попытки помочь, и за бездействие. Селена пинает его меж ног, не так сильно, как могла бы и хотела (всё же она уважает этого хама), отталкивает от себя. — Ох, как Вы греете это чувство ненависти в себе! Не один Вы стали жертвой пьяниц и несведущих людей. — её голос срывается, но девушка встаёт с кровати, проходит к зеркалу и приводит в порядок распушившиеся волосы — небольшой личный обряд для успокоения, который та скопировала с поведения няни Жози, — Меня также ненавидят за факт рождения. Ещё больше ненавидят за неспособность Величества выносить здоровую девочку. Думаете, я надеждою млею нездоровую мечту бахвалиться любовью, что недополучила когда-то?! — Думаю, Вам стоит смириться с тем, что общество драяд и людей неизбежно будет воевать. Всегда. Не будет мира, — встаёт тот с кровати, слабо жмурясь от боли. — Ваш Король идёт на многое, лишь бы этого не допустить, как Вы смеете говорить такое?! — Селена разворачивается и быстрым шагом идёт к нему, замахиваясь для второй пощёчины. — Не думал, что Вы жалуете Величество, — усмехается военный, перехватывая её руку в полёте. — Не жалую высокомерия и лицемерия, коим была подвержена с самого детства. Возможно, из-за этого была лишний раз очарована Вами, — свободной рукой Высочество всё же бьёт его по щеке, хоть и не так сильно. — Очарованы?! Я не давал ни единого повода, — Роберт хватает её за вторую руку, держит на уровне её лица. — К слову, у меня есть и ноги, — предупреждающе выгибает бровь Селена, — Вы были тем человеком, который мог стать хорошим другом, который истинно слышал меня! — драядка гневно повышает голос, как поднял на неё главнокомандующий, игра между ними не выходит за рамки детского ребячества «око за око» или «кто кого перекричит», хоть и с видимо взрослыми темами. — Да, я очаровалась настоящим чувствам. Это не строящие на меня планы Короли без моего ведома! Впервые за долгое время ко мне честны, а я и не имею права лишний раз улыбнуться! Бред. — У меня тоже есть ноги. — говорит Роб после эмоциональной тирады, слабо наступая на ее ступни — не больно, да и вряд ли как-либо угрожая, просто поддержание ребячества, что переходит какие-либо границы, однако азарт, приправленный эмоциональностью и некой несправедливостью к происходящему, — Уж извините, что моё грубое поведение может Вас 'очаровать'! — Я могу плюнуть, а моя слюна токсична! — огрызается та, щуря глаза в детской угрозе, совсем как Прима, — Вот и дуйтесь от того, что единственная, кто Вас не ненавидит, ценит Вашу открытость и грубость, хочет, о, Великий Тар, общаться с Вами! — её уши слабо дергаются, — советница… Мэри здесь. Пытается снять номер. — Селена мгновенно успокаивается, зная, как подруга детства может отреагировать на подобные ребяческие споры, подобно сегодняшнему утру. — Предлагаю на этом закончить. — Да, один номер с криками и одной кроватью могут послужить распространению слухов, — тихо говорит Роб, стараясь не думать о сказанных Высочеством словах. — Итак… — Селена осматривает его руки, что также крепко держат её запястья. Что истинно хорошо в этом мужчине, так это искренность — по нему сразу видно, когда он думает о чем-то, что сложнее, чем он; на нём сразу читается удивление и любая другая эмоция. Другой вопрос — проявляет ли он другие эмоции, помимо презрения ко всему и обжигающей своим холодом строгости; Селена знает, что возможности его эмоционального интеллекта довольно высоки, однако желания развивать их у него явно нет: намного легче спрятаться в маску презрения, строгости и холода, — Что у Вас с рукой? — Небольшой ушиб, — отмахивается главнокомандующий и отпускает её. — Как Вы планируете завоевать любовь и преданность народа, якшаясь с людьми и объявляя войны дикарям? — меняет тему, как последний трус, не в силах продолжить дискуссию о неспособности кого-либо по-настоящему полюбить его, потому как не смеет признаться даже себе в том, что сам не может принять и полюбить себя. — А Вы слышали детскую задачу? Как съесть дикаря? — Нет. Предполагаю ответом не будет считаться зарубить его? — Ответ лёгкий и часто многофункциональный. По кусочкам. Добраться до быстрого результата часто невозможно, да и пытаться даже не стоит. Чувства, особенно столь сложные, как светлая любовь, верность, преданность выстраиваются долго. Я готова к первой ненависти и презрению, меня всю жизнь этому учат. Селена не желает его дальше отговаривать. Оставшаяся ночь проходит мучительно для Роберта. Стоит ему только сомкнуть глаза, как видит её профиль, её не уложенные волосы и дикий взгляд, её недовольство и желание докопаться до истины. Он не хочет её видеть в своих снах, каждый раз просыпается и каждый раз осматривает спокойно спящую принцессу. Снова закрывает глаза и снова видит перед глазами её, кричащую о нелепом очаровании. Она права, она единственная, кто не имеет предвзятого отношения к нему. Он трогает раненной рукой до сих пор горящие от пощечин щеки. — Ты пропал, Роберт… — закрывает тот глаза и снова видит её облик. Главнокомандующий готов поклясться, что отдал бы всё, лишь бы не думать о ней, но каждый раз непроизвольно улыбается вторую ночь с этими мыслями. Возможно, будь она человеком, просто в бреду и уродством удлинённых ушей, что-то действительно могло бы выйти — хотя бы дружеские отношения, даже без каких-либо намёков или излишними для военнослужащего при Короле симпатиями: нет, будь она человеком, она была бы во сто крат заносчивее и горделивее — статус человека дал бы ей карт-бланш на показную грубость, прямолинейность. Забавно даже представить, ибо стоит ему только оказаться в реальности, где она была бы человеком, Роб видит такую же наглую и надоедливую девицу, которая не постыдиться ни забраться на его пах, ни побить лишний раз, ни скрыть своё смущение или, не дай Тар, слабость и страх за маской грубости. Прямо как он. Два сапога пара — так, вроде, говорят. Волевая, прямая будущая Королева — порой начинает казаться, что она или спрятанный ребёнок в лице взрослой женщины, или человек под прикрытием — специально высланный агент из Альтергроу под руководством главного плута (Рэймунда, естественного, никто другой бы и не подошёл на эту роль лучше подобострастного и в-каждой-бочке-затычка-ного советника, после этой мысли Роберт улыбается шире, то ли злорадно смеясь от нарисованных воображением рожек да хвоста, то ли от идеи абсурдной ситуации, где волевая Селена пала хрупкой крепостью перед его льстивыми речами), чтобы держать Долину в собственных рукавицах. Совершенно иррациональная мысль — Селена патриотка до мозга костей, в её самоотверженной верности пред собственным народом нет ни единого повода для всякого усомнения. Селена долго не может уснуть, чувствуя невесомую вину перед Мэри, было бы правильно пригласить её в номер — столкнуть джентльмена на кресла, да погреть её, но сама только мысль о допущении страшной идеи связи с человеком может послужить не только большей предвзятости, но и ухудшению отношений. Селена искренне хочет протянуть руку помощи, но боится тому, как это будет расценено: она не греет мечты о делении кровати с Робертом Штицхеном, но и, зная чувства советницы к ней, предпочтёт оставить дистанцию, каковая она и есть. Прости, Мэри, я люблю тебя, но не так, как того ты заслуживаешь и хочешь, я искренне ценю тебя. Ты хорошая советница, но любовь между нами недопустима. Гремит гром, Селена жмурится в страхе и отчаянии съедающего чувства вины. Над небольшой деревней на самой окраине Долины тучи сгущаются сильнее обычного, встречая незваного гостя. Холодный ветер сковывает кости каждого жителя без сожалений. Жуткие навивания и посвистывания призраков прошлого Риверсоул пронизывают душу всякого, посмевшего выглянуть в пугающую непогоду из своей хижины, даже душу человека, что посмел осквернить своим присутствием дом одной старой дамы — никто этого не видит, драяды и люди в панике бегут от надвигающегося ливня, надеясь, что шторм и явное негодование природы пройдут мимо, но, несмотря на нелепые надежды, собирают свои дрова с улиц, заводят скот в ограждения, забирают детей с площадок. Люди в Долине, как и драяды в Альтергроу, приживаются на окраинах, трущобах, скрываются от общей ненависти в неблагополучных районах за попыткой избежать притеснения и угроз чистокровных существ без изъянов, в собственных мыслях ненавидя каждого — неважно, чья сторона права или не права, воистину важны только жертвы, воспитанные ненавистью. Скрытая в тёмных балахонах личность проскальзывает совершенно незаметно в хилую хижину, совсем тоскливым взглядом оглядывая окружающих. Нелепая ненависть. Каков парадокс, что именно этот человек идёт подкреплять эту самую ненависть, совершая одну из самых больших ошибок в своей жизни. — Не согреете ли путника горячим чаем? — заходит мужчина, не стучась и не здороваясь. Так не поступают хорошие и воспитанные люди, но этим вечером он таковым себя не назовёт — от стресса случайно дёргает усом, выдавая тревогу и ещё наивную надежду обойтись без жертв и лишних угроз. — Конечно, — старушка с драядскими ушами, таковой она вовсе никогда и не являлась, как должна быть уверена, проходит к маленькой печке и ставит чайник. Незнакомец не смеет говорить об ужасных условиях житья — он уверен, что не опустится итак ниже, чем есть. Не позволит себе бестактность, даже зная, какой грубостью будет угроза этой милой дряхлой старухе, Божьему одуванчику. Он смотрит на застекленный шкаф с несколькими дорого обитых томами, вероятно, исторической хроники – древнедраядский ему не по силам, однако, разглядеть камни и сложный узор. — Как Вас звать? — Я предпочту остаться неназванным, но мне льстит Ваше внимание, — вежливо кивает тот и садится на стул рядом с печкой. Греется после столь пронизывающего холода, вытягивая руки перед собой — первая ошибка. Из-за рукава выходят часы с большим циферблатом. Охотник не смотрит на свою жертву, знает, что она обладает теми же чертами лица, внешностью той женщины, что до сих пор сыграла существенную роль в его жизни (да и ещё сыграет в государственных делах её тайна); знает, что может сильно расчувствоваться; знает, что сквозь седые волосы пробивается рыжий отблеск, а морщины не перекрывают веснушек. — Что Вы… Я слишком стара для Вас. Да и Вы уже стары для отношений, — добро смеётся женщина, раскладывая на столе старые залежавшиеся печенья и прочие сласти, банки солений. Она явно волнуется, давно не встречала кого-либо, кто хотел бы провести с ней вечер, хоть и старается не тешить себя лишними иллюзиями: непогода за окном явно даёт понять, что путник зашёл не к ней, а к теплу. Но он зашёл именно к ней, не к кому-либо ещё, не к маленькой печке, не к горячему чаю. — Вы правы, — смеётся мужчина высшего сословия, поправляя свои усы. Удивляется, как каждому представителю старшего поколения удаётся задеть чувства человека, особо этого не замечая, хоть и в этот же момент подмечает, что смысла обращать внимание на это и вовсе нет: не со зла же каждый так особо усердно старается зацепить за живое. Да и будто больно волнует его романтический план отношений — он давно вышел из этой игры, в этом она права, но явно не из-за возраста. Случайно ловит взглядом несколько перстней на пальцах старухи – без должного ухода давно потемневшие, гравировку не разглядеть. — У меня дочь… — начинает говорить старушка, но резко закашливается, сгибаясь пополам, — Дочь была бы того же возраста, что и Вы. А может и помладше. А может и постарше, — более задорно откликается грустной ухмылкой, смахивая с уголков губ чёрную кровь после приступа кашля. — Столько лет уж прошло. — Двадцать два года, — тихо говорит мужчина, не поднимая взгляда. Внимательно осматривает собственные ладони: ошибка за ошибкой — старуха видит его дорогие часы, а язык совершенно неконтролируемо говорит о тоске хозяина. Терять уже нечего, он знал на что шёл. — Что?.. — Ничего. Вы говорили о своей дочери. Что с ней стало? — миролюбиво, осторожно и крайне миловидно говорит мужчина в давно привычной манере, словно и не произошло только что небольшой заминки. — Знаете, я не должна была поднимать эту тему. Извините меня, — торопливо извиняется старуха, перебирая в руках какой-то фантик, подходит ближе к комоду с кухонными принадлежностями. — Что с ней случилось? — незнакомец встаёт с места, сжимая в руках спинку предложенного ранее стула, вздымается всем телом, подобно агрессивно настроенному коту. Усы дергаются. — Это слишком личное, господин, — женщина напрягается, на всякий случай хватает кухонный нож, в случае попытки нападения она сможет защитить себя без летального исхода — тупой нож для масла не принесёт серьёзных повреждений и любое ранение на суде будет принято за самозащиту. — Я должен убедиться, что достаточно личное, чтобы не собраться в путь во дворец, сообщая одну устаревшую весть, — путник вытаскивает из глубокого кармана письмо с просьбой выслать экипаж до королевской знати. Старуха с ужасом всматривается в белый лист и собственную подпись. — Вы перехватили письмо?! — животный страх. Женщина должна была успеть заявить обо всём, но до последнего медлила: такова натура драяд — страх идти вперёд и менять ситуацию, особенно, когда ситуация вполне комфортна. Не задерживаться на точке сопротивления, какое благо она бы ни несла. — Вы же знаете, что я не желаю Вам зла? — мужчина проходит к окну, снимая с себя тёмный плащ, показывая свою внешность и сущность. За благородностью или страшными дальнейшими планами подозрительно успокаивается, говорит медленно и так, словно не требовал бедную старушку теребить раны прошлого. Человек из богатого сословия. Самые обычные уши, но дорогое одеяние, золотые отделки и качественная ткань. — Однако… Думали ли Вы, что недоброжелатель может забраться в Ваш дом? — брюнет обматывает плащ вокруг своего кулака, несколько раз оборачивая ткань по своей руке. — Замки то у Вас крепкие, а вот окно… Разбить одно, через битое открыть второе, — он открывает окно за ручку и пробивает стекло со стороны улицы обмотанным кулаком. Совсем не замечает, как стекло еле заметно оставляет трещинку на его часах, да и в любом случае оное не так важно, как информация от несговорчивой дамы. — Что Вы делаете?! — кричит старуха, сильно дергаясь. Единственная оставшаяся прядь рыжих волос падает на лицо, только сильнее раззадоривая и возбуждая жадного до безумия брюнета. Она сильнее сжимает нож для масла в двоих руках, направляя остриё на страшного незнакомца. — На шум сойдутся драяды и люди! — Вы уверены?! — точно также кричит мужчина, зная, что его голос заглушает сильный ветер и надвигающийся ураган. Запертые в собственных домах люди и драяды даже если очень сильно захотят, не смогут услышать мольбы о помощи и пощаде старухи. Ветер бесцеремонно проходит в дом старухи, заставляет её продрогнуть от холода, смахивает с лица рыжие пряди и душит. Ледяной ветер колом обжигает её воспоминаниями о родной дочери, вернувшейся домой лишь на короткое время — лишь бы проститься с матерью и выполнить свой материнский долг. Женщина говорит ей не ждать её, уходит за горизонт, скрывая своё лицо в точно таком же плаще, что снял с себя незнакомец. Плащ, в котором с изнаночной стороны виднеется вышивка альтергроузской принадлежности — всё встаёт на свои места. Старуха разочарованно испускает последние вздохи, что только и складываются в одно: «ты… ви…новен»: слухи были правдивы о побеге Агнесс в Альтергроу, тамошнем укрытии и сговоре с гнусным человеком, что сподвиг её сделать то, что погубило её; падает в объятия бежавшей двадцать лет назад дочери, словно не было такой долгой разлуки, словно та её давно ждала и с радостью утягивает за собой. Его руки сильно дрожат, дыхание сбивается, словно он душит сам себя. Из-за звона в ушах тот и не слышит, даже не осмысливает сказанное. А он кричит, кричит старухе, чтобы та дала информацию, пока та сильно дёргается, хватаясь за капли воздуха и малейшие шансы выжить. Этот крик он не слышал десятки лет, да и отказывается принимать этот срывающийся вопль, полный страха, жалости и эмоциональной совестливости. С большим ужасом он срывается на ор, когда старуха перестаёт двигаться, перестаёт бороться за жизнь. А призрак дочери еле заметно удерживает отрубленную 22 года назад голову и крепко обнимает мать, нашёптывая, как та её любит и как хотела бы стать такой же хорошей матерью для своей украденной дочери. Агнесс дождётся Холодной ночи. Агнесс встретит повзрослевшую дочь — после убийства Реймундом её матери, погибшая давно женщина найдёт сил в ненависти и желании отмщения, чтобы выйти в реальный мир — не покойный. Агнесс отомстит Маргарет, отомстит Винсу, отомстит Реймунду и встретит свою милую, замечательную Селену. Реймунд отталкивает от себя тело старухи и сам падает на пол, истерично отодвигаясь от предмета своего преступления. Мужчина впервые не смахивает со лба налипшие вспотевшие волосы, не укладывает усы в привычной манере наверх. Советник убил человека. Холод действительно пронизывает до костей, не жалея ни стремительно стывший труп, ни недоброжелателя: так вовсе не было задумано, советник обещал себе лишь провести короткий разговор и ненавязчиво узнать об исчезновении Агнесс, о её дальнейшей судьбе (в крайнем случае небольшой блеф и угроза) — ни в коем случае в план не входило убийство её матери. Реймунд Гиршфельд закрывает глаза в тщетных попытках вернуть хладнокровие и трезвый разум. Но необъятный страх за гнусное убийство старухи и сокрушающая правда о его виновности в смерти Агнесс опьяняют, внутривенно отравляют жертвенной паникой — так не должно было быть, однако есть ли смысл сокрушаться о благих намерениях, покуда вымощенная дорога в настоящий кошмар привела его к бесконечным мукам. Лишь логически дорисовывает ситуацию её казни после содеянного преступления, после душегубия одного из членов королевской семьи. Сильно жмурит глаза и представляет обезглавленное тело женщины, чьи глаза окрапляет текущая брусничным соком кровь, мертвенно бледная кожа особо контрастно выглядит на зелёной траве, а рыжие волосы небрежно раскиданы по земле — отныне хозяйка не сможет их нервно зачесать назад, убрать лишнюю прядь с лица, справляя свою тревогу. Трагедия. Мужчину трясет от отвращения и страха, переполняющего ужаса. На Долину обрушивается сильный ливень, так неприятно знаменуя побег преступника: видимость нулевая, штормовая погода не предполагает никаких передвижений, конь противится к путешествиям. Обессиленный от криков и метаний души, нет, нельзя его назвать монстром, тем душегубом, про которых травят ужасные байки в криминальных сводках, вовсе нет; мужчина бьёт кобылу по бедру, усмиряет её нрав — это даже его успокаивает от злосчастных мыслей и гнёта вины: отец ведь с детства учил мальчика к буйным лошадям, только попавших в земли Альтергроу, объясняя это драядской кровью — непокорной и много своенравной, не каждый осилит; однако тем и ценен этот опыт — после подобных экземпляров другой нрав будет больно скучен и неинтересен. — Нет человека или драяда без совести. Нет человека или драяда без совести, — повторяет Реймунд себе под нос, не пытаясь разглядеть за страшным ливнем дороги, да и, признаться, смысла в этом никакого. Так вот, каков он груз тяжести отнятой жизни — абсолютный страх, а после пожирающая изнутри пустота, разъедающая все органы и чувства. Ему кажется, что он настолько продрог, что и не ощущает ни сильных порывов ветра, ни капель ливня на лице, словно живой труп, словно и нет его более. Лишение благородного содержания, собственного «Я» и чувства собственного достоинства, собственной крепости в своих убеждениях. Реймунд закрывает глаза, может ли он спокойно смотреть в глаза хоть кому-либо? Проходящей крестьянке или своему Величеству? Является ли убийство — злодеянием в чистом виде? Да, является. Выходит, он злодей? Его руки опускаются. Он поднимает голову к нему, желая наконец почувствовать, как капли дождя бьют его по лицу. — Ты пропал, Реймунд. Но ведь многие правители, вся история помнит жестокие казни неприятелей, войны, пропитанные запахом смерти и дозволения: великие законодатели, благодетели своих народов и государства, все до единого были преступниками — они не боялись запачкать руки в крови ради общего блага. Но их от беспочвенного, низкого и ужасного деяния отделяла лишь маленькая деталь, которая обелила бы страшных кровопроливцев в великих полководцев и государей — правоимение: действие, которое можно было бы назвать «ради общего блага». А раз так, то всякий, не побоявшийся запачкать руки по локоть в крови, может считаться великим спасителем, что действует исключительно во благо? Нет, разумеется общество не подразделяется на «низших» и «высших», как писал великий классик, не «тварь дрожащая» и «право имеющий», подразумевающие за собой «сохранение мира» и «двигатели этого самого мира». Вовсе нет. Бред не застилает глаза случайному преступнику, вовсе нет: он трезво понимает, что и те, и другие имеют одинаковое право существовать. Все люди одинаково достойны жизни, просто кому-то не повезло. Кому-то необходимо пасть жертвой, ради общего блага. А кому-то придется нести на себе крест, извечные муки совести и вину за самоличный суд: ему это не нравится, его это не устраивает, но ему придётся заплатить свою цену ради блага альтергроузского населения, ради блага Его Величества, ради блага Её Высочества. Он принимает свой крест, принимает свои страдания ради общего блага. Реймунд конём прыгает на игральную доску, забирая вражескую пешку ради мирного неба Альтергроу и Долины — эта пешка могла раскрыть главный секрет Её Высочества и Его Величества драядского государства, или же могла стать определённым триггером для слабости Винса, чего позволить строжайше нельзя. Следующий ход Ваш.