Причудливые машины передвигаются пыхтя, кряхтя и свистя, постукивая по каменной кладке. Застланное мрачными тучами небо, словно в безжизненности омрачает итак угрюмый и напряженный город. Альтергроу – государство, полное давно похороненной жизни; спешка людей, насквозь пропитанных нелепых амбиций и до смешного нелепых обманов. Селена знает, что она не ошибается – непривычным, незамыленным взглядом она единственная замечает в выданных монетах одну лишь ошибку, на что советник скоро извиняется и обменивает брак и фальшивомонетчество на оригинальную разменную альтергроузскую валюту. Человек идёт в ногу с развитием, так и опережает его в собственную угоду, игнорируя порой некоторые мотивы и намеки на качество. Селена бы и в жизни не поклялась в непогрешимости драяд, только вот этот случай даёт дополнительное «очко» в пользу всяких предвзятых мнений об Альтергроу и гниющей стороне людей.
Драяды внимательно вглядываются в необычные многоэтажные дома, что средь полудня остаются освещенными: определенно, грузные тучи, не доставляющие ни грамма света несчастному рабочему, играют свою роль в недостаточной освещенности — в какой-то момент даже игривый принц Бертилак начинает жмуриться и жаловаться на тусклый свет. Улицы также освещены неспасающими (для непривычных драяд) газовыми лампами, — об этом их оповестил советник, что с глубоким обожанием рассказывал о истории становления Альтегроу. Он действительно влюблен в свою родину, кажется, что во имя государства он перейдёт любую грань — с таким упоением говорят о любовниках, не о стране.
Селена лишь на мгновение отвлекается от крайне увлекательной экскурсии Реймунда — не то, чтобы ей хотелось провести первый день Альтергроу, как их первый день в Долине с нападением дикаря или общественным недовольством; или ей неинтересна речь Реймунда, но на который час, откровенно говоря, начинает скучать — аккуратно поворачивает голову на бок, лишь на короткое мгновение ловит прожигающий и уверенный взгляд главнокомандующего Штицхена на себе. Не сказать, что это заставило бы её смутиться или покраснеть, но уголки губ невольно поднимаются — только ладони рефлекторно сжимаются в кулаки после того неприятного шлепка. Господин Штицхен ходит по тонкому льду, если считает, что подобное поведение будет допустимо, как и его явное смущение после переглядки. Бертилак удивленно поднимает бровь, коротко отмечая для себя неловкость Роберта. Советник не мог не заметить отчего-то переменившееся настроение королевны, неловко поправляет воротник, словно прочитал в этой перемене то, что не следовало замечать.
Быстрый темп. Огромное количество людей; кажется, что и протолкнуться нельзя в вечно спешащем городе. Часовая башня пробивает новый час, людей становится будто бы больше. Торопливый шаг, ненароком оставленные толчки: то ли нарочитая несказанная неприязнь к драядской крови, то ли невнимательность на дорогах и особая спешка по своим делам. Люди, конечно, старались проявить уважение, но не у всех получалось подавить в себе предвзятость.
— Таким образом, мы пришли к совершенствованию обыденных и примальных действий в угоду механизации, что много улучшает жизнь человека: люди могут жить в одном районе, а на работу добираются через почти повсеместный транспорт – паровые трамваи; почти полное отсутствие ручного труда в угоду массовости заводского производства и прочие мелочи, которые не могут не упростить жизнь.
— Промышленный переворот даёт вам огромную фору, но и большую трудность – уравнение прав приводит к густой населенности людей и… — Селена не договаривает, оказывается грубо перебита самым раздражающим альтергроузсцем: виду своей растущей неприязни не подаёт; всё же именно с ним придётся выстраивать рабочие отношения во благо Долины.
— Позвольте, равные права не есть удручающий фактор, конечно, нелегко оказать каждому равное внимание, но, как видите, мы отлично справляемся. — Деймон лишь слегка лукавит; дела, быть может, и не идут без проблем, но всяко лучше нежели крепостной труд и ярко выраженная иерархия драяд, — Уравнение прав ведёт нас к процветанию, каждый работает ради общего блага, каждый уверен в завтрашнем дне и получает необходимую поддержку, которой он распоряжается, как сам того пожелает. — не замечает сам, как голос его поднимается, словно всем своим нутром противится мышлению драяд: на родной земле легче высказать подавленное.
— Осторожно, — совсем тихо цедит королю советник, подойдя к нему чуть ближе, — Так или иначе, наша политика такова: каждый имеет свою роль в нашем большом механизме, так и нет привилегированного класса с меньшими обязательствами и большими правами. Работа местного парламента регули…
— Извините, — также грубо и, особо не церемонясь, резко перебивает нянечка, — но Вы заблуждаетесь, если считаете высокий класс освобожденным от возложенной ответственности – да, они и не работают в поле или на… Заводах, но несут гораздо большую ответственность за жизни людей, за их благополучие и тем более за историческую значимость. Не бывать в политическом ремесле халтуре и тем более меньшему обязательству. Не обесценивайте интеллектуальный труд, — подаёт голос Жозефина, дёргая уголками рта вниз, явно недовольная высказываниями людей.
Словно загнали драядскую свиту в угол, наседают своими ценностями; Бертилак и Жозефина более чем уверены в твердой опоре Селены и её неспособности поддаться на таковые простые манипуляции. Нянечка вскидывает голову достаточно горделиво, недовольством во взгляде прожигая советника так, словно никогда и не смела смотреть на высказавшегося короля. Смела бы; покуда речь стоит о ценностях родины, о свободе мысли воспитанницы не стать трусости или чрезмерному уважению преградой пред каким угодно человеком и горделивому отстаиванию своего. Жозефина поднимает бровь, ожидая ответного удара.
— Прошу меня извинить, не воспринимайте на свой счёт или критикой к Вашему строю, — Реймунд торопится в словах, хоть и не волнуется ни на грамм, — Не было в моих умыслах даже и мысли об осквернении Долины, да пусть в меня булыжник кинут. Не поймите меня превратно, я ведь сам человек, венчанный на интеллектуальном труде, не посмел бы и слова дурного отпустить…
— Нянечка, — голос Селены хоть и проходится остро заточенным лезвием по искрометным взглядам и растущей неприязни, но остаётся холодным, — советник Реймунд не хотел сказать ничего плохого, верно? — лисой та проходит к нему и указательным пальцем аккуратно проходится по его спине, не волнуясь ни о мыслях, ни о чужих взглядах.
— Верно, — выпрямляется пуще своей идеальной осанки, но даже не краснеет от фривольности королевны, от её игривости али скуки: играется и смеётся над старым дураком. Не даст он ей — плутовке, наглой насмехательнице, — издеваться над ним, не даст!
— Политика государств хоть сейчас и разнится, но до определённого момента оставалась достаточно комфортной: разговоры о сотрудничестве помогут нам реформировать государственные строи в максимально выгодном для населения свете. Всё это только ради народа, поэтому попрошу быть помягче, — Селена аккуратно улыбается подруге дней суровых, но после обращает строгий взгляд к Деймону, — Так и Вашу сторону попрошу быть осмотрительнее. Знайте своё место, наше пребывание не должно быть омрачено колкой критикой и неугодными комментариями. Я ясно вижу ситуацию и, если возжелаю совета или крепкого плеча, то обращусь к Вам. Долина была, есть и будет державой, равной в военных силах с Альтергроу. Мы можем оказать Вам, как поддержку, так и давление; попрошу успокоить свой пыл и вести политические беседы без повышенных тонов и перебиваний.
— Я согласен с Вашими словами насчёт осмотрительности и грамотном ведении разговоров и премного прошу прощения за свою вольность в волнующей меня теме. Только есть один лишь вопрос, неужели Вы готовы угрожать военными силами? — Деймон делает шаг в сторону Селены, а она к нему, высоко задирая подбородок. — Попрошу и Вас быть осмотрительнее. Пылкость не доведёт нас всех до благого исхода.
Такой брак не пах бы спокойствием, одна искра способна будет разжечь крупный огонь и сжечь ненароком всё ранее выстроенное: Роб внимательно смотрит за происходящим, не вмешивается. Взгляд почти скучающий, он предполагал такой исход событий в негативно настроенных друг ко другу политиканов, как и предполагает невозможность мира. Больные гордецы.
Грудь выставляет вперёд, внимательно смотрит в её глаза и не отпускает ни на мгновение её, словно хищник на загнанную жертву: Селена уже допустила единственно верную мысль, он петушит индюшиную гордость, выставляя себя на посмешище.
Оба хороши, оба сверлят друг друга раздраженными и почти ненавистными взглядами, делают друг ко другу не уступающие шаги — зря Деймон мог посчитать, что сможет испугать её. Стоят друг ко другу почти вплотную. Губы брезгливо дёргаются вниз, королевна первая уступает. Протягивает ему руку, хоть и места между ними после зрительного спора не остаётся.
— За осмотрительность и внимание ко своим словам, — раздраженно цедит из-под слоя собственного отвращения к нему: неприязнь не встанет колом меж государствами и запланированным миром.
— За нашу дальнейшую совместную работу, — улыбается в некотором роде снисходительно, сжимает её ладонь излишне (почти угрожающе) крепко.
— За взаимопонимание, — сжимает его ладонь сильнее.
— За хладную мысль и горячее сердце, — усмехается снова, снова зажимает её руку.
— За грамоту и реформирование.
— За уничтожение шовинизма и национализма.
— За уничтожение имеющегося сексизма.
— За…
— За общее успокоение, — советник втискивается между королями, поражённо поднимая руки вверх перед Селеной, — Тем более смею отметить, что сдержанность человека смеет удивить всех, — очередной повод для людской гордости, Реймунд не смотрит на королевну, кидает многоговорящий взгляд на своего короля.
— Да, — Деймон не рад; азартное настроение пропадает, глазами обводит фигуру советника недобрым знамением, но более не говорит ему ни слова.
Каждый гвардеец напряжённо выслушивал каждый поворот разговора и настроения королей, крепко сжимая в руках мечи; Роб на удивление совершенно спокойно всматривался в продолжающуюся бессловесную перепалку, словно показывая всем своим видом, что ожидал такого исхода в этой бессмысленной авантюре — вообще-то, в объявлении мирного соглашения с вытекающим соединением государств — он действительно оказался не вовлечённым в конфликт, только продолжал скучающе наблюдать; Бертилак, вставая около Реймунда, старательно успокаивал Её Величество, напоминая о правилах приличия, так недвусмысленно подмигивал ей — будет время за общим ужином подкинуть королю мышь (хотя какой альтергроузец не будет рад мясу?). Рыжая макушка, отблеск ярких глаз блестели в подворотне за углом; взгляд её испытывающий, выжидающий. Лишь короткое мгновение отделяло нянечку от воистину ужасного поступка, от смелого шага и трусливого побега — Жозефина решается, сжимая ладони в кулачки, и поддается импульсу уверенно, словно всё было заранее спланировано. Ушедшее мгновение политических распрей, утерянного всеми внимания и настороженности. Тёмный переулок освещает лишь широкая давно знакомая улыбка — её владелица поправляет рыжие накладные усы. Улицы остаются полными шума, молодые короли так и сжигают друг друга взглядом, часовые башни громким колоколом пробивают следующий час: всё остаётся неизменно, не считая только счастливого румянца Жозефины.
Она безусловно боится, безусловно обвиняет себя в легкомыслии, но бежит вперёд и ловит игривый смех Хатор — почти пропадает в нём, но старается остаться в рассудке. Жозефина еле поспевает за ней и только краем уха слышит драядские ругательства; гвардейцы ступают на пятки, она чувствует их дыхание у своей шеи. Страх — нянечка боится быть пойманной, нянечка боится убежать. Правильность, напускная гармония и привычный уклад идеала — слова не сказать, говорить удобную правду (замалчивание проблем не встанет на одно место с откровенной ложью, но ведь и истиной считаться не будет), избегать конфликта, чем рождать больший конфликт.
Обласканная королевской жизнью, размеренным днём и абсолютным спокойствием, знанием о стабильности без сюрпризов, Жозефина часто спотыкается, порою даже вскрикивает от излишне грубых движений Хатор — она бежит, резко сворачивая по узким проулкам, перепрыгивая давно знакомые ямочки, крепко сжимая ладонь аристократки. Вдох. Выдох. Ещё. И ещё. Нянечка чувствует стекающие капли пота, ощущает нехватку воздуха в лёгких. Кто бы мог подумать, насколько сладким и желанным может оказаться воздух Альтергроу — гниющего государства без растения, пропитанного пылью и грязью. Хатор чувствует усталость Жози — тормозит неожиданно, заводит в тёмный угол и позволяет отдышаться; гвардейцы пробегают мимо, подходя ко звукам случайно по удаче попавшимся детям.
Возможно, стоит допустить небольшой хаос? Маленькую оплошность, отхождение от правила — попытаться оставить след счастья на несчастной душе; Жозефина уже теряла Хатор, отчего терять эту тонкую нить истинной близости сравнимо с прыжком в пропасть. Нежное голубое платье разлетается, собираясь в складочки — такое аккуратное, невинное и чистое скоро пылится, подбирает альтергроузскую грязь.
Жозефина отрывает взгляд от пробегающей мимо стражи, смотрит в янтарные влюбленные глаза — Хатор замирает, внемля каждому мгновению их единения, утопая в каждой капельке пота. Подступающий жар от погони, ласковый взор, тяжело вздымающаяся грудь — Жозефина имеет нескромную способность заполонить собою всё пространство Хатор: деве милой и благоразумной даже невдомёк, какого бывалось влюбленной, совершенно потерянной и обречённой грешнице — лишь нянечкой полнилась каждая мысль, лишь ею занята она по сей день; в пустом мечтании та лишь до сих пор ищет то прекрасие, то истинное наслаждение их встречей. Полный восторга взгляд падает к её изящной ладони, что так аккуратно поправляет случайно отплипшие усы. Гвардеец окликает своих, заметив разыскиваемых — они бегут дальше, отчего-то хихикая, по узкому проулку меж жилых домов.
Громоздкие доспехи бьются о стены, почти застревая в них — Хатор тихо смеётся и ведёт женщину дальше. Подступающее впечатление, восхищение от неожиданной пробежки — побега; они обе широко улыбаются, не зная о своих дальнейших действиях, но, отбрасывая всякое сомнение, остаются рядом друг с другом. Лишь бы остаться наедине, лишь бы снова найти глаза, такие отчаянные, такие счастливые.
Хатор резко останавливается и бешенным взглядом проходится по искусственно созданной ловушке — впереди только двухметровая каменная стена и жилые дома, только в одном узкая углубленная ниша без декора. Женщина поджимает губы, громко выдыхает. Быть пойманной или рискнуть?
Стоит отметить, что Хатор в силу собственного характера никогда бы не смогла смириться с обстоятельствами, как бы сильно ни старалась — пылкость её нрава часто шла и идёт против общественных ожиданий; непристойные танцы с огнём перед публикой, яркость темперамента и отсутствие какого-либо плана. Только по её собственному мнению план всегда идёт неверно и сулит лишь беду, так в чём же смысл этой структуры, если импровизации имеют хоть какую-то возможность выйти на положительный результат? План возвращения к Жозефине вышел боком ей — снова и снова, опять и опять. Планы сменялись друг за другом, пока она не прыгнула на корабль. Без структуры, без правила, без плана, без гармонии, без сожалений, совести и стыда.
Она сплошной хаос.
Жозефина поддается ей, отдается хаосу — ступает в темную нишу, скрываясь в тени, тянет её за собой; Хатор понимает её почти сразу. Выхода из этого проулка попросту нет. Жозефина неаккуратно стягивает с её головы рабочую кепку, распуская пушистую копну рыжих волос. Перехватывая каждый боязливый вдох, артистка прижимается всем телом к запыхавшейся груди королевской нянечки, наскоро стягивая с себя мужские одежды. Худое и нагое тело в панталонах прижимается к аристократке — небрежно, жадно, отвратительно, но обе льнут друг ко другу, как ко свободе. Хатор подминает под собой Жозефину, пряча её от чужого взгляда, от позора, раскрывая всему миру свои шрамы, свое тело.
Никто ведь ничего не знал и не узнает — в погоне гвардейцы видели аристократку с неизвестным юношей, сейчас же перед ними обыденная картина окраин Альтергроу: обветшалые дома-муравейники, спящие тела рядом с бутылками и обнаженная рыжая проститутка, обласкивающая неизвестного за несколько монет. Бедность, бесстыжесть, беспринципность. Служилые уходят, недовольно ворча на своём языке.
Жаром объятые тела, сжигающие за своей близостью всякое отчаяние прожитых друг без друга лет, сожаления и вину — тревожное колебание груди, полный волнения вздох, равный желанию. Неловко брошенное: «Пора одеваться», в её пухлые губы; нарочито оставленное: «С тобой и публичная казнь не страшна», в ответ. Хатор неторопливо одевается, испытывающе наблюдая за Жозефиной, отчего-то так смущенно прячущей взгляд.
— Что бы ты знала, я не планировала раздевания…
— Да? Как жалко, я рассчитывала с самого начала дня нагой разделить с тобой ближайшую… Дай-ка подумать… Вечность.
***
Какая-то ужасная метафора, совершенно нелепая и наивная – в сердце нет рычага тормоза. Излишне ненужный (вовсе не так, нужный; Реймунду ли не знать о ценности чувства и собственной страсти, пусть даже и страсть эта направлена на работу, на благо родины) двигатель организма. Какой прок человеку от вечно сомневающегося, вечно чувствительного и вечно необъяснимого элемента чистого разума?
Виною, стоит предположить, сему иррациональному и пагубному мышлению станет она, сидящая напротив, оглядывающая жаренье так сладостно – он готов поклясться, что ранее не мог ещё наблюдать такого нежного и влюблённого женского взгляда. В мыслях позволяет себе подтрунивание, но не осмеливается озвучить; как никак Королева перед ним.
— Я прекрасно вижу Ваш взгляд, господин Гиршфельд, — улыбается она по-девичьи, сразу прикрывая и пылающий румянец, и тихий смешок, — Премного извиняюсь, давненько я не испытывала чистый, неприправленный кусок свинины. Драяды часто любят сострить без всякой на то причины. — Селена улыбается искренне, во многом радуясь и выдавшейся компании, и прекрасному ужину после тяжелого дня.
— Стало быть и мне стоит извиниться за смущающий взгляд, — советник сразу опускает взгляд в тарелку, — Мне казалось, драядам по вкусу особо приправленные изыски, зачем же иначе их изготавливать?
— У нас довольно жаркое лето на ряду с холодной зимой, нам требовалась сытная и удобная для хранения еда.
— Учитываем дезинфицирующие свойства того же стручкового перца, — понимающе кивает Реймунд, показательно поднимая руки вверх. — Мне же понравилась острота в драядских блюдах. Было в них что-то… Ранее мне неведомое.
— Что ж, советник, думаю, Вы единственный, кому пребывание в Долине истинно оказалось приятным и полезным времяпровождением, потому-то Вы и станете желанным гостем.
— Не думаю, что драяды и королевский двор оценят Ваше радушие, но я премного благодарен.
— Даже если и Долина не оценит Вашего визита, я буду Вам только рада, — взгляд Селена от него переводит к блюду, бестактно намекая, что пора бы и к упитанной свинине приняться.
Реймунд улыбается, почти смеётся, подавляя в себе искренний смех и почти любование этой непосредственностью, чистотой намерения. Разводит рукой по столу, в галантном жесте приглашая Величество Долины ко столу. Трапезничают далее они в приятной тишине, искренне наслаждаясь каждым куском жаренья. Удивительно нежный кусок розового мяса приятно ласкает неискушённого альтергроузскими яствами советника — кто бы мог подумать, что гвардейцы и охрана короля скроются за неожиданно похищенной нянечкой (насколь ли похищенной, сколь сбежавшей; озвучивать догадку воспитаннице гордых взглядов нянечки он не станет, не посмеет оскорбить лик няни), а главнокомандующие так некстати покинут государственные беседы — видно, петушить военную честь много важнее безопасного диалога двух не особо приятных друг другу политиков; лишь исчезновение Деймона возможно более чем рационально объяснить неожиданно созванным собранием парламента — оставаться наедине с молодой занозой в виде Селены ему шибко не желалось, посему решил явиться к совету самостоятельно, нежели заявленного Гиршфельда. Сошлась случайность действительно неожиданным, но крайне приятным образом; Реймунд более чем уверен, что данный дуэт принесёт меньше всего конфликтов.
— Постройка моста продвигается удивительно быстро, — первая подаёт голос Величество после плотного ужина. Аккуратно подтирая губы полотенцем, Селена поднимает на советника взгляд столь невинно и по-девичьи.
Реймунд грустной ухмылкой провожает случайно всплывший облик когда-то ему знакомой женщины с похожими глазами и улыбкой. Мужчина напрягается почти всем телом, ладонь его предательски дёргается, стоит ему увидеть на мгновение проявившийся образ старухи из окраины Долины — самообладание берёт верх перед иррациональным страхом. В ушах бьёт последний вздох старухи, словно она умирает на его руках: снова и снова, одно и тоже воспоминание глухо стучит по бедной больной голове неотступным с того самого дня кошмаром.
— Реймунд, с Вами всё в порядке? — нежным бархатом её голос возвращает советника в реальность: её обеспокоенный взгляд, смотрящий почти в душу, её ладонь на его пальцах — бестактный тактильный контакт, её полураскрытые губы и выбившаяся прядь, которую та не убирает. Она — совершенство, коего внимания он мало достоин после того преступления; он ничтожен после произошедшего и не смеет даже находиться рядом с ней.
— Да… Благодарю за беспокойство, — мужчина теряется перед ней, в смущении своём столь нелепом и наивном взгляд отводит, только руки своей не отнимает — даже наоборот осмеливается в восхищении момента огладить указательным пальцем её королевскую и далеко не нежную ладонь. Реймунд очарован, очарование же грудь его так нещадно сдавливает, затрудняет речь всякую и возвращает его в ту юношескую пору, в коей он никогда не смел допустить и мысли о симпатиях к кому-либо. — Туннельный синдром, результат небольшой переработки, — отмахивается и улыбается Величеству самой очаровательной улыбкой.
— Что же Вы, советник, так перерабатываете нещадно? Стоит ли мне волноваться за Ваше здоровье? — Селена лишь слегка улыбается в ободряющем жесте. Величество чувствует, как тот аккуратно отстукивает пальцем по её небольшой ритм — тот же, коим она его однажды отблагодарила после битвы с дикарями. Расплывается в улыбке, такой понимающей и заботливой.
— Беспокоиться обо мне не стоит, право. Но как же мне не перерабатывать, если Вас я не увижу, отлеживаясь где-то? — брошенное ли слово невпопад, случайное, неожиданное для него же самого станет началом смелости или простой мысли: раз уж боль неизбежна, то страдание — выбор; таким же образом, любовь неизбежна, проявление её — выбор.
— Что ж, советник, выходит, Вы — единственный, кто мне здесь рад, — улыбается Селена по-девичьи, но скоро взгляд опускает, не выдерживая столь нетактичный взгляд излишнего восхищения — не было в этом и капли извращения или пугающей наглости, — Почему Вы дали мне именно этот роман к прочтению?
— Показалось, что именно он откроет Вам кое-что, — говорит советник, а взгляд всё же отпускает, мысленно укоряя себя за излишнюю дозволенность, излишнее внимание, излишнюю эмоцию к ней, — Также он оказался со мной во время поездки.
— Обмалёвываете картину актуальной проблемы путём слов альтергроузских классиков? — Селена так и не осмеливается посмотреть на него, почти понимая всё сказанное между строк.
— Да. Человек зря отрекается от эмоции полностью — эмоция и отдача чувству создают идеальный механизм. Доказательством тому станет литература, искусство и фанатичные творцы-ученые, создающие всё то, на чем стоит Альтергроу.
— Фанатичные? Не мысли ли это о безумцах? — почти смеётся королевна.
— А что же скверного в безумцах и хаосе?
***
Деймон сидит у круглого стола, опустив взгляд на документы. Осанка его прямая, взгляд высокомерен за одной лишь причиной сокрытия личного беспокойства всеобщей ситуации. Нельзя терять самообладания. Нельзя показать страха. Нельзя показать, что всё идет абсолютно не так, как надо. Кому как не ему видать и знать, как редеет народ, как больной сваливается с ног, испуская последний вздох — проклятая хворь нагнала и центр города; благо, увлеченные либо своими думами, либо сказками Реймунда гости не смели заметить бедность, бледность и болезненность жителей. Худоба отдельно взятого среднестатистического работника могла сойти за сошествие Голода и гнева божественного, стало быть и немилости «тамошнего» Бога. Документы же гласили о неравноправном делении отнесенных в подарок продуктов с приезда драяд: для видимости нормального существования Альтергроу Долина не должна подозревать о чрезвычайном положении, посему половина от щедрого подарка остаётся на сохранении в королевской казне, четверть оставшегося сырья распределяется равномерно в центре столицы, остальная четверть неравномерно разбрасывается на отдаленные участки. Только нестоличные районы много крупнее города, отчего вопрос остаётся глобально нераскрытым.
Одна из женщин заботливо всматривается в ничего не выражающее лицо государя и говорит: «Пора».
***
Совершенно случайно добывший пароль от военного склада Бертилак стоит около двери и внимательно всматривается в замок, который даже не смеет и трогать. Если первый акт его плана по разведке вооруженных сил прошёл просто замечательно (обостренное внимание и слух прекрасно помогли неопытному шпиону), то второй попросту сбил его с ног — оттого-то он теперь стоит и даже боится прикоснуться к странному механизму.
— Не помешаю? — появляется Роб действительно неожиданно. Кто бы мог предупредить избалованного принца, что ухо востро стоит держать даже вовремя тяжелых дум? А главнокомандующему прекрасно известно, зачем драяду находиться именно здесь во время чужого празднества — сам совершенно точно так же исследовал тайные подвалы драядского дворца в первый день. Однако ему на удачу попались примитивные замки, в отличие от бедного Берта, пойманного с поличным.
