Продолжение жизни без отречения от иллюзорного превосходства — Селена меланхолично смотрит на механического зайца, истерично бьющегося в неживом движении. Искусственные лапки отбивают немелодичный и раздражающий звук в разнобой с громким тиканием часов; будто Альтергроу не желает остаться наедине с собой и тишиной, или же пытается претворить естественность природы в собственной реальности. Почти одичалым взглядом королевна смотрит на внутренности игрушки — ночью она видела сон, где охотилась за настоящим и живым зайцем, вспорола ему брюхо, разглядела каждую кишку, маленькое сердце, желудок и легкие. Селена с диким наслаждением отчего-то наблюдала за стекающей горячей кровью животного, за ещё двигающимися органами и жизнью в его глазах, лишь после опустила взгляд и разглядела собственное такое же вспоротое брюхо. Рука упала к животу, отчего-то она видела под ним маленького, еще непохожего на драяда или человека ребенка — сердце её собственное пропустило удар. И ещё. Его биение ослабло настолько, что ей показалась смерть, после она проснулась.
Лежит она неукрытой и нагой, руки на животе сцепив — в болезненной красе смотрит, повернув голову к тумбе, лишь на зайца, всё бьющегося в истерике, нежели подобии на жизнь.
— Зачем же Вы так сильно заводите его? — спрашивает советник, мягким движением руки останавливает зайца. Поиграв с заводным ключом, он ставит игрушку на место: та начинает повторять свои движения, такие же дерганные и ненатуральные, но спокойные.
— Я хочу видеть истинную суть вещей, — отстраненно говорит Величество и лишь краем взгляда видит, как советник слабо дергается. Сразу он присаживается перед ней: рыжие волосы неаккуратно лежат на постели, взгляд устремлен до сих пор на зайца, похолодевшие пальцы и незаинтересованный в беседе тон. Реймунд поджимает губы, впервые удосуживается не поправить упавшие вниз кончики усов, кладёт ладонь свою на её.
— Милейшая, отчего же доводить всё до крайности? Вы уверены в том, что, обнажив всё полностью, увидите правду. — Реймунд делает паузу, достаточно долгую, чтобы заинтересовать изначально не желающую слушать его, — Самый обычный пример проституции, в элитных борделях за хорошую сумму богатые люди снимают себе шлюх, но избегают намеренной близости. Они видят обнаженных женщин и, несомненно, восполняют некоторые потребности, но есть ли в этом истина? Они и не идут за правдой, хотя, если бы шли, то им бы никто её не сказал, как бы оголена она ни была — ни за одеждой, ни за кожей и плотью правды не найти.
— Порой хочется вскрыть Ваш череп, только чтобы узнать, что же происходит в Вашей голове, зачем Вам всё это и какой Вам прок со всего этого, — Селена гневно смотрит на него, явно не в настроении.
— И Вы не найдете правды. Её не найти ни в механическом зайце, ни в проститутке, ни в скальпеле, ни в истерике — правда никогда не будет стоять за крайностью и намеренном снятии масок. Но это не значит, что крайность и снятие масок лгут нам – они ведь извращают истину, — советник выдерживает паузу, не требующую ни слов, ни смущения, — Как бы то ни было странно, совершенные вещи не умеют лгать.
— Совершенством Вы зовете свои механизмы. Их цель — работа, так зачем же им нести диалектику истины и лжи?
— Совершенством я зову и Вас, — упрямо продолжает, всё-таки пытается смутить, одурманить, — Понимаете ли… Объективный мир далек от нашего, как бы люди не хотели бы этого исправить. Соответствие реальности, принимаемое за истинное, но таковым не являющееся, становится заблуждением. Механизмы не могут лгать, но могут ввести в заблуждение.
— Вы думаете, что заблудитесь рядом со мной? — усмехается, но сменяет гнев на милость. Селена довольно улыбается – она была права, чёрт пытался её смутить, стеснить, вогнать в краску, одурманить, только сам же и запутался, сам зарделся, сам поджал губы и отвел глаза. Она садится на кровати и уже всматривается в хитрые, но наигранно смутившиеся глаза названного (им самим же) любовника. Расслабиться рядом с ним соизмеримо подписать смертный приговор, но и отстраниться не станет вариантом дальнейшего действия, — Моя душа — потёмки, даже я себе не доверяю, что и Вам советую.
— Как же Вы тогда собрались править государством?
Она хочет ответить, только не находит сразу искрометного и достойного выпада к его проявляющейся улыбке. Лис, не меньше.
— Истина исчерпаемая и неизменная становится призраком, то есть давно ушедшим и неосязаемым — любой объект знания…Человек, механизм, драяд, любая скотина станет совершенно другой за несколько часов, смотря какие обстоятельства с ней произойдут.
— Если истина эфемерна, стало быть, ею можно играться во славу заблуждения и лжи. Вы это хотите сказать?
— Это скажет Вам любой человек и драяд при дворе. Это Вы должны знать. Так есть ли смысл её искать?
— Сладкая ложь или жестокая правда? Уж извините, но я не желаю слушать Вашу лесть и советы юным лжецам, как взобраться по карьерной лестнице. — Селена резво встаёт с кровати, раздраженно перебирая веревочки нательного платья на плече. И вот она снова не в настроении, хотя парой реплик назад в такт его речам улыбалась – любая скотина может перемениться, так он и говорил.
Советник мягко перехватывает её за запястье, поднимается и нежным взглядом проводит по её лицу. Она чувствует его спокойное дыхание на костяшках — Реймунд вовсе не взволнован.
— Я веду не к количеству лжи, заблуждения или истины вокруг Вас, а к Вашей способности контролировать и воспринимать так, как угодно будет Вам, Вашему государству, общему миру. Жестокая правда, это как сильная и умная женщина для инцела, Вы не в курсе? Это обоюдоострый меч.
— Что Вы предлагаете?
— Начать игру, Ваше Сиятельство. Не позвольте жестокой правде раздавить Вас.
Реймунд смотрит на неё внимательно, старается прочитать каждую её дернувшуюся морщинку — ищет в ней принятия его, принятия новых правил, которым ранее она не подчинялась, упрямо прячась за статусом. Советнику давно известно, что будет с несгибаемой палкой, как и волей — возможно, действительно желает лучшего для королевны. Мужчина громко выдыхает, позволяет себе лишнюю близость: еле ощутимо касается губами её ладони, оцарапывает её кожу своими усами.
— Сыграем же в игру, советник, — руку свою от него отводит, смотрит в него упрямо долго и испытывающе. Вскидывает голову гордо и примеряет уже привычный за десятилетия, проведенные во дворце, взгляд, — Не думайте, что Вы достаточно умны, Вам не идёт. Не думайте, что я влюблена.
— Вам не идёт влюбленность, — голос его не вздрагивает, дыхание не сбивается, он и не думает о её немилости.
— Именно. Произошедшее в этих стенах останется только между нами. Если Вы посмеете шантажировать, я самолично проведу Вас к эшафоту, самолично замахнусь топором. Плевать, что сделает Деймон, плевать, что скажут люди и драяды. — говорит тихо, хоть угроза и громкая: обоим известно, что вряд ли она исполнит свою волю. Не из всепрощающего чувства, из политической невыгоды — убийство государственного деятеля явно не повлечет к укреплению мирного договора.
— Мы можем сделать всё гораздо-гораздо проще. Договор с крайне простыми условиями: я не полюблю Вас больше, чем Вы меня.
— Ох, Реймунд! — восклицает королевна, садясь на кресло. Ногу закидывает на ногу, подбирает у стола одну сигару и скоро её зажигает. Селена откидывается на спинку кресла и крайне самодовольно смотрит на него, словно находится в выигрышной позиции, — Не падайте ниже прежнего в моих глазах. Вы ведь достаточны умны, любви здесь нет.
— Разве? — разумеется, ему есть, что ответить ей; усмехается и довольно подкручивает усы.
— Разумеется. Вы помешаны и безумны. Вы знать меня не знаете, но воздвигли меня в идол. Вы не различаете идеала от любви, так и как мне верить в Вашу любовь? Как не смеяться над Вашим чувством? Как верить в истину, опираясь на Ваши же слова о крайности?
— Поверьте, принятие идола со всеми его грехами есть даже гораздо большее, чем приземленное чувство, как любовь, — последнее, что он смеет ей сказать: уходит довольным.
Часы противно и навязчиво извещают об очередной прошедшей секунде — неужели людей не раздражает этот механический звук? Противное, неутихающее тик-тик-тик. Очередная имитация жизни, имитация верности каждого их шага, имитация непотерянного времени. Нет для человека страшнее явления, как упущенная минута. Пять часов утра. Селена сжимает в пальцах недогоревшую сигарету, пепел жалобно опадает на стол: бесполезная тонкая струя дыма разбивается прежде чем собраться в хоть несколько известный или приятный образ. Под глазами её опадают следы от недосыпа – стоит бы отоспаться перед рабочим днём, да только сон никак не идёт. А пепел всё опадает напрасно и равнодушно, часы продолжают свой ход.
Центральная башня с часами пробивает рабочее утро, в Долине только петухи заголосили бы, да рабочие бы лениво зазевали бы, всё равно встали бы только после третьего крика. Селена уже не высовывается из окна, не смотрит удивлено, как люди муравьями мельтешат на работу, не оставляя главные улицы в покое. Час за часом одно и то же, день за днем. Мрачное утро, еле освещенное фонарями, зевающие работяги, что жить более или не хотят, или не могут — кто-то замертво упал, его оголодавшее, давно уставшее тело чуть позже будет волочить дворник. После он будет метлой смахивать мусор с асфальта, а звук этот будет напоминать только простудившегося к осени гвардейца, шмыгающего носом так громко, что эхом расползётся звук по коридору.
Почему бы уже не вернуться домой?
Альтергроу удручает одним и тем же пейзажем – ни разнообразия, ни интереса, только серость, совесть и тревога. Всё то, что происходило в Долине, что происходило, происходит и будет происходить здесь. Смена ландшафтов не изменила страха за собственный покой — веры нет проклятому Альтергроу, только вот нет желания покинуть эти стены отчего-то (то ли от неутомимого развития – с приезда в края иной земли прошло не так много дней, однако уже успели возвыситься две высотки, то ли от скучающего и постоянного блуждающего взгляда недоступного господина Штицхена – он словно смотреть на неё хочет, только постоянно ищет её глаз). Проходит не день и не второй – Селена, Жозефина и Бертилак каждую свободную от чужих глаз и ушей минуту посвятили обсуждению нового оружия, ранее не виданного драяду, перешептывались да грязно бранили, подозревали в большой ловушке да пришли пока к простому выводу: пока Альтергроу не резон губить королей Долины, но позже они дадут знать о себе; Селена не избегла и внимания местной знати – зажатая угрозами и знанием о когда-то имевших ценность отношениях с Робертом, подверглась шантажу, с чем вернулась к советнику:
— Ваше Сиятельство, не думайте, что я столь мелочен, — испуганный, дерганный от её недоверия, от её угроз и немилости. Стоял прямо напротив неё, почти вжимаясь в стену. Вот он весь: без прикрас, без оружия. Насколько честен – другой вопрос, ему ведь палец покажи, откусит до локтя одним умением словосказания.
— Шантаж для вас слишком… Низок? — почти смеялась над ним, только не улыбалась да не смела милой оказаться пред подлецом.
— Именно! — подхватил сразу, то ли намеренно игнорировал иронию, то ли не заметил на собственную дурость, — Информацией ведь владеть надо, а не обкидываться ей, лишь бы выстрелило. А шантаж – это государственная угроза общему миру, над которым мы так усердно работаем. Будьте уверены, государыня, эту неприятность с мадам Бейлиш я решу.
— Жонглируйте дальше несостоявшимися конфликтами. — отпускала ладонь с воротника его, аккуратно проглаживала складки. Скоро лишь взмахнула полами платья и ушла, только и сдерживая себя от очередной встречи с мадам Бэйлиш — хотелось бы и лично выразить недовольство, что к слову в момент первой встрече не пришло.
— Именно это и является дипломатией, Ваше превосходство. — разумеется, он почти сиюминутно направился к злодейке закончившейся оперы. Долго же Реймунд задабривал мадам — и с извинений зашел, и с комплиментов, не мог не упомянуть и великое благо Родины. Не единый час он провёл в разговорах с дамой, причём одной из самой занятых в резиденции государя, покуда бумажная волокита и не останавливающееся перераспределение ресурсов на производствах никогда не стоят на месте, — всё то и привело к относительному штилю в романтических похождениях нерадивой королевны (спать она могла бы спокойно, без угрызений совести, без гнета шантажа и угроз). Мадам Бэйлиш, обласканная речами и пекущаяся о благе мирного соглашения, спустя нескорые часы дала слово более не тревожить благо любовников – советник же утаил актуальное положение дел в личной жизни королевны:
— Селене ведь на самом деле повезло иметь в любовниках из имеющихся приближенных именно Роберта — Вы легко голову дурманите.
— Тем не менее нам повезло иметь драядскую благосклонность к Альтергроу, пусть и через поцелуи главнокомандующего, верно?
— Ох, надеюсь, Вы уверены в этом военном… И зерно раздора Вы не сеете.
— Я вижу Ваш взгляд, мадам. Смею сказать, — советник спешно встал, поправил залежавшиеся складочки, оставил давно остывший и нетронутый чай в сервизной кружке, — Моим приоритетом всегда будет благо Родины, чтобы ни встало пред нами. Стало быть, пора и делом заняться. Благодарен за беседу, надеюсь, ко мне Вы прислушаетесь.
Удалился из кабинета Бэйлиш слишком скоро, прежде чем женщина успела бы сказать и слово.
***
Потрескивающий камин недоброжелательно заглушает тревожную тишину государева кабинета — сам он сидит, закинув ногу на ногу, спокойно попивает из стакана янтарный напиток. Коньяк игриво плескается по стеклу — двойная перегонка обычного белого вина — отдаётся неприятной улыбкой на лице Деймона.
— Долина умеет удивлять. — говорит почти противно, почти в полной мере наслаждается загнанной в ловушку жертвой.
— Вы не мой король. — Жозефина видит его настроение, читает в пьяном взоре неосознанное сожаление: неужели какая-то нянька избалованного Величества достойна его внимания (и тем более такой неприятной эмоции)?
— А Вы не моя нянечка для таких упреков и взглядов… Тем не менее… Я хотел бы поговорить с Вами.
— О чем же?
— О Боге.
— Разве человек способен на веру?
— Да, на веру в честь, достоинство и правду.
Жозефина не отвечает — знает, как может парировать, да не смеет.
— Вы верите в грех?
— Разумеется. Грех — ложь, воровство, убийство…
— А любовь?
— Любовь?
— Любовь.
— Вряд ли, это ведь высокое, светлое чувство…
— А если Вы, условно, любите неправильного человека… Или драяда. Если эта любовь запрещена? – склоняет голову в сторону, словно пытается разглядеть в жертве что-то более интересное под другим ракурсом.
— Вы на что-то намекаете?
— А в моих словах Вы видите намёк?
Самую настоящую угрозу, Деймон, самую настоящую. Жозефина смотрит на него испытывающе, не отводит твердого взгляда от наглой морды короля. Трусливая по идее нянька, часто трясущаяся и боящаяся немилости, смотрит на него нагло и смело, скоро парирует в каждом его слове, в каждом вопросе. Только сейчас молчит, не уступает ему в игре на переглядки — кто первый отведет, тот и, условно, проигрывает, тот и не прав, тот и лжёт.
— Брак государей по нелепости своей соизмерим только битвой бастардов за мир.
— У Вас скверное чувство юмора.
— Принцесса обладает интересным цветом волос. В Альтергроу лишь две такие яркие макушки.
— Зато в Долине больше светловолосых и… Рыжих.
— Возможно.
Смотрит на неё хищным взглядом, загоняя нянечку каждым словом в ловушку. Они уже знают, о чём говорят и к чему подводят, только снова молчат, собираясь силами к следующей битве — он проигрывает. Прикрывает устало глаза и потирает переносицу: не подумайте только, что ему легко будет шагнуть в пропасть. Встает с места крайне нелепо, чуть качается от выпитого до встречи и во время коньяка, рукой нарочито взмахивает ко своему рабочему столу. Проходит к стеллажу, за тем лишь, чтобы не оставить стакан пустым. Нянечка с ужасом всматривается в разорванную печать своего письма, не смеет более высматривать на столе чужие секреты, имеет больше такта.
— Не считайте меня злодеем, не моя это роль. Более того я оказался рад новости о Вашей… Глубокой связи с человеком.
— Нашли повод к гонениям и предрассудкам?
— Нет. К Вашему премногому удивлению, к заключению мира.
— Скрытыми угрозами мир не будет сотворен.
— А ложе, нагретое повстанкой сотворит мир?.. У Вас весьма странное представление о мире, — Деймон долго собирается с мыслями прежде чем посмотреть на упертую няньку: грудь вперёд выпячивает, взгляд её гневный, хоть подбородок дрожит, а щеки и без вина румяные, стыдливые. Вовсе она его не боится, хотя стоило бы. Сам он сейчас бы в зеркало не посмотрел бы, — О Хатор нам более чем известно, — кивает в сторону заведенного уже несколько лет как дела, вздыхает слишком громко, чтобы оказаться прочтенной книгой.
— Об этом мне тоже более чем известно.
— Поймите же, что брак меж драядом и человеком решит многие вопросы, включая имеющиеся национальные предрассудки… Всё усложнила только склонность не к мужчинам.
— Говорите прямо.
— Прежде чем заявить о свадьбе государей стоило бы подготовить почву и показать народу отношения близстоящих к государям, Вам так не кажется?
— И Вы решили, что я буду выгодной партией?
— Брак по расчёту — это единственное, что я предлагаю. Счастливые улыбки на общественности и…
— Вытерпеть все сгнившие помидоры на своём подоле, я поняла. Решили устроить союз «отжившего с отсохшим» — с чего вы приняли именно меня на роль невесты?
— Вы, я так предполагаю, единственная драядка, вырвавшаяся из национальной ненависти, к тому же действительно крепки духом. Прочие девушки и женщины знатных родов Долины не посмеют и взглянуть на женихов.
— Кстати, о них...?
— Есть несколько представителей из Парламента, но пока об этой выгодной сделке известно только мне.
Деймон протягивает к рукам нянечки плотную папку с делом Хатор, весь он как на ладони освещен огнем от камина. Ребёнком загнанным смотрит в глаза женщины, надеется, что поймёт она его страх и дрогнувший голос — не его то воля на всё, но обстоятельства вынуждают пойти на этот шаг. Знает, вероятно, не один он.
— Вы обещаете абсолютную безопасность для неё?
— Она будет иметь полное право уехать с Вами, я позабочусь об отмене всех рапортов на ее поимку.
— Мне нужен документ, что закрепит сказанные Вами слова.
Деймон садится за свой стол, не верящим размашистым, истеричным почерком проходится по бумаге, оставляет кривую подпись, смазанную печать. Жозефина забирает дело и личный пакт, бросает последний взгляд на потерянного государя и выходит из его кабинета, не смея уронить головы или дрогнуть телом. Мелкой торопью в руках проходится по всем документам, нежно оглаживая фотографию Хатор — всё будет хорошо; оставляя окно открытым, свешивается из окна и высматривает рыжую голову. Никого нет. Зажигая условным знаком три свечи на подоконнике, ожидает её возвращения домой.
Тоскою прожитого она оглядывается назад: и звонкий смех в её объятиях, и нежность её голоса в шёпоте поддержки, и горькие слёзы по прошлому.
***
Случайной встречей обусловлено сбитое дыхание — кто ж подумать мог, что королевна зардеться может от одного касания главнокомандующего. Прождать ему надобно было неделю, али две — течение времени тяжким бременем легло на плечи не только Селене — Роб не упомнит, сколько бы ни пытался отвести мыслей, снов и тревог об ушастой чертовке! У самого, к своему смятению, ладони потеют от замаринованных в сомнениях чувств — сам до дрожи боится реакции её, как же после громких слов надежду воскресить?
— Я не скажу, что стоит верить моим словам, я и сам себе не верю. Знать одно лишь только смею, не хочу терять тебя.
