****
Прошёл час с тех пор, как Тэхёну принесли поесть, но он и не думал сдвигаться с насиженного места. Парень бессмысленно буравил взглядом отвратительное блюдо, думами находясь далеко за пределами этого селения: дорогие машины, величественные колонны домов, невиданных размеров банкетные залы, в которых кружилось в танце множество богатых людей под аккомпанемент лучших музыкантов города. Сейчас всё это словно сон, оставивший яркий отпечаток в памяти своей роскошью и лоском. У него было всё: членство в элитном конном клубе, огромная спальня, постель с шёлковыми простынями, сотни костюмов в гардеробной на любой вкус и цвет. Тэхён всегда наряжался по настроению и никогда не надевал один и тот же наряд дважды. И это довольно забавно, особенно если учесть его нынешний грязный и потрёпанный вид, в котором он пребывает уже почти неделю. Ему вспоминается один день… Тот, в который его выносили на носилках прямо с праздничного вечера на виду у всех состоятельных магнатов, их жён и детей. Помнит так чётко, будто это случилось с ним вчера. В бальном зале играла громкая музыка. Дамы в нарядных платьях расхаживали в сопровождении своих кавалеров, облачëнных в сюртуки, вошедшие тогда в моду. Где-то среди танцующих затерялся двенадцатилетний кузен Чан, которого в панике разыскивала его мать. Бегая по всему залу, она незаметно для окружающих заглядывала под столы в надежде обнаружить пропажу. Миссис Ци Люи была китаянкой, из-за чего поиски серьёзно затруднялись, ведь она почти не знала английского. Молодому господину Киму на тот момент стукнуло восемнадцать, потому его тоже отправили на поиски сорванца. С раннего утра навязчиво преследовавшее чувство не отпускало его, но вид блистающего золотом бального зала отвлекал от удушающего давления в груди. Сынишка дяди и сам Тэхён не были уж слишком близки. А виделись они от силы раз в год вот на таких праздниках. Потому с выраженным безразличием, Ким не слишком заинтересованно расхаживал среди гостей, лишь только делая вид, что ищет пропавшего. Лучше всего запомнился момент, когда он заметил среди гостей юношу примерно своего возраста, приглашавшего девушку на медленный танец. Тогда Тэхён впервые прочувствовал на своей шкуре один из семи грешных пороков — зависть. Конечно же можно было подойти и пригласить абсолютно любую даму, но его останавливала преграда выстроенная собственным разумом. «А зачем?» — крутилось тогда в голове. Тэхён не считал себя тем, кто смог бы позаботиться о представительнице слабого пола. По-другому быть и не могло, ведь о нём самом ещё нужно заботиться! Изначально осознавал, что встретить женщину, которая будет подтирать ему сопли, практически невозможно. Он понимал. Вроде даже свыкся. Но вот, как сердцу неуёмному всё это объяснить — не знал. Чем разрастающееся одиночество в душе умертвить — тоже. Тех голубков юноша обошёл стороной. В тот день он не был тем, кто нашёл Чана, да и до конца празднества Ким не задержался. Остальные события и вовсе были смутно смазанны в памяти, но даже обрывками запомнились навсегда. Вечер плавно перетекал в ночь, а стрелка на главных часах здания шагнула ровно на двенадцать. Выйти на улицу подышать свежим воздухом было просто необходимо, поскольку помещение практически задыхалось во всей гамме разнообразия едких духов. Подъехавший Мерседес новенькой модели семьсот семьдесят, привлёк внимание блеском отшлифованного капота. Из машины вышел молодой мужчина, чей возраст выдавал костюм, сшитый чётко по фигуре, подчёркивающий все достоинства натренированного тела. «Показушник!» — пронеслось в голове. Лица было не видно. Оно и понятно, ведь сегодня дресс-код: все гости в масках. Дальше — лишь огромные пробелы. Вот неизвестный поднимается по ступенькам и отчего-то подходит вплотную к Тэхёну. Яркий всплеск в воспоминаниях — чужая грудь на уровне глаз: вызывающая рубашка, открывающая вид на загорелую кожу, и кулон, свисающий с крепкой шеи. Провал… Затем картинки преображаются и Ким уже в зале, в который неизвестно каким образом вернулся. Играющая симфония сменяется его любимым вальсом и вот он уже с кем-то танцует. Чуть позже, вспышками, вновь знакомая рубашка. Кулон. Сознание мечется, пытается ухватиться хотя бы за самую крохотную деталь, но результат одинаково провальный. Последнее и немаловажное ощущение: чьи-то руки на талии, которые после, Тэхён ещё очень долго будет вспоминать бессонными ночами. И теми же ночами проклинать себя за грешность красочных фантазий. Те касания на банкете пропали, стоило только появиться крикам, звучавшим будто сквозь толщу воды. Дальше началось странное… Косые взгляды и грязные сплетни, причину которых он так и не смог выяснить. Выговор за то, что вовремя не выпил лекарство. И плевать родителям на сына, который может и поступил сегодня необдуманно, но, по обыкновению, наивно, всем своим добродушным сердцем, хотел побыть обычным человеком. Остаточным и контрольным выстрелом стало наказание — Тэхёну запретили посещать праздники. После того случая, за долгие два года он всего раз видался со своим кузеном перед тем, как тот скончался от болезни. Одиночество пожирало молодого господина, отравляя его, не оставляя места ничему иному светлому. К чему членство в конном клубе? Тэхён ни разу его не посещал. Зачем огромная спальня с дорогими простынями, если там не с кем провести время? Для кого все эти наряды в шкафу? Ведь их некому показать, не для кого наряжаться. Тут не играли роль слова наподобие «человеку нужен человек». И романтика не являлась нужным антидотом. Он больше не мечтал о любви и так наперёд зная своё расписанное отцом будущее. Лишь отчаянно не понимал, почему не достоин иметь хотя бы одного друга. А сейчас? Сейчас он не одинок? У него вообще-то теперь есть Чонгук. Но можно ли назвать его другом? Можно ли ему доверять? Да — пообещал помочь, да — вроде как помогает. Но странное чувство, прямо как в тот далёкий день, не даёт ослабить бдительность и слепо довериться. Глупости! Выводы поспешны. Он уже доверяет. Нехотя, конечно, и не совсем слепо. Но, кто его спрашивал? Выбора-то, нет! Юноша постоянно начеку, оттого не может расслабиться и нормально говорить с мужчиной. Или не только поэтому? Глупое сердце с ума сходит и если, до недавнего времени, биение учащалось только, когда Чон был рядом, то теперь щёки и без веского повода пылают, едва стоит вспомнить провожатого на коленях у своих ног. Ким не глупец и не трус, каким может показаться. Избавить себя от непонятного состояния как-нибудь да сможет. Возможно, он просто хворь экзотическую подхватил, а сам знать не знает об этом? Ему-то дополнительных болячек не надо — своих хватает. Потому решает принять меры. Как только Чонгук вернётся — он с ним это обсудит. Время идёт, на улице стемнело. Ливень сменился моросящим дождиком. Живот громко урчит, напоминая хозяину о вторых сутках без еды, но Тэхён не торопится есть местную стряпню, отмечая, что церемония совсем скоро начнётся. Снаружи загораются факелы, а индейцы скопом направляются к центру деревни. Повсюду слышны странные крики, удары барабанов и завывания диких песен. К нему в сарай заходят две женщины. Одна — довольно пожилого возраста, целенаправленно двигается к разбросанным по кушетке вещам. Другая — помоложе, держащая в руках какой-то горшочек, подходит к парню. Далее следуют полчаса мучений, которые Ким мужественно терпит. Сначала женщины помогают ему одеться в ритуальные древние вещи, которые, судя по всему, успел поносить не один десяток людей. Снимают затасканную блузу, брюки с ремнём. Уговаривают жестами ещё и кальсоны снять, под которыми, собственно, ничего нет. Сдаются, понимая — уговоры не действуют. Ещё бы Тэхён согласился разгуливать голышом. Это ниже его достоинства! Надевают на него пончо, завязывают украшения на руках, ногах и вешают ожерелье на шею. Вплетают в кудряшки веревки, на концах которых привязаны перья, и приступают к «макияжу». Старательно что-то вырисовывают пальцами по юношескому лицу, предварительно обмакнув их в горшочек с жидкостью. Ким не сильно возмущается всему происходящему: подумаешь ноги наполовину оголены, подумаешь босиком остался. Ерунда! Всё равно сбежать не сможет. Смирился. Чуть погодя, когда лицо разукрашено, а парень полностью готов к обряду вознесения, женщины помогают ему подняться. Подав Тэхёну костыли и оглядев его в последний раз, выражения их лиц меняются. Чем-то недовольны. Посмотрев ниже, туда, куда пялятся дамы, парнишка разочарованно стонет. Штанины нижнего белья точно над ним издеваются. Подол пончо со стороны бёдер заканчивается выше уровня колен, из-за чего открывается вид на кальсоны, которые, судя по всему, портили собой весь образ Кима в глазах дикарей. Намёк был очень прозрачен, будь оно всё неладно! Судьба так и кричала, насмехаясь: «Снимай бельё!» Какой позор! Парень старался абстрагироваться и, желательно, вообще ни о чём не думать, пока его сопровождали к центру деревни, где уже вовсю разжигали огромный церемониальный костёр. Парнишка молился, разглядывая над головой россыпь ночных светил. О том, чтобы всё прошло быстро. О том, чтобы долго не мучиться.****
Дождик стих и звонкий шум капель уступил место звучному бою барабанов. Влага, покрывшая землю испарялась, а костёр разрастался в размерах. Возле огня восседал вождь Бато, наряженный в праздничное одеяние. По правую его руку место занимал молодой индеец, а по левую — симпатичная девушка. Дети вождя. Народ с радостным предвкушением разбредался по площади, занимая места, открывающие лучший вид на происходящее. Центр деревни забился людьми до такой степени, что среди них было невозможно даже протолкнуться. Единственным клочком свободы, оказался пятачок земли вокруг пламени, в котором был заключён Тэхён вместе с вождём и его семьёй. У ног Бато находилась большая деревянная чаша, содержащая много разных трав, кусков земли и обломанной коры. Ким стоял прямо напротив этой посудины, рассматривая крупные листья папоротников у своих ног. Он не прятал глаз от вождя и не пытался таким образом выказать своё неуважение. Всего-навсего раздумывал, как же ему лучше расположиться на листьях, предусмотрительно подстеленных для того, чтобы не сидеть на земле голой попой. Глупо думать о таком в преддверии неизвестного обряда? Возможно. Но, ведь, его заставили избавиться от удобных брюк, а впоследствии и от последней защиты в виде кальсон. Так как же он должен себя чувствовать в накидке, которая совершенно не прикроет его интимные места, стоит ему только начать неловко опускаться на землю? Уж точно не комфортно. Наверное, именно так умирает мужское достоинство? Громко и с размаху? Что очень походит на тот шум, с которым он падает на листья, приземляясь на колени, в надежде не засветить на весь мир свою пятую точку. Уж лучше пасть словно мешок с камнями на горевшую от боли ногу, чем позволить дикарям, держа себя под руки, медленно опускать вниз, заодно не забыв прихватить его ущемлённую гордость. Вождь недовольно взглянул на своих подданных за то, что не проследили и не помогли их гостю сесть. В этот момент громкий удар в барабан отвлекает всех присутствующих на площади, призывая начать то, ради чего все сегодня здесь собрались. Люди устремляют всё свое возбуждённое внимание на вождя. Тэхён, превозмогая боль, тоже поднимает голову, удерживая свою хрупкую конструкцию в виде тела только благодаря рукам, крепко вцепившимся в собственные колени. Пальцы босых ступней оцарапались о мелкие камни, доставляя дополнительный дискомфорт, а ладони, на которые он падал, страхуя лицо, жгло после встречи с почвой, но он упорно сжимал свои колени, не позволяя рукам подогнуться. Смотря на вождя, возившегося в миске и перемешивавшего её содержимое, Ким хмурится, пытаясь понять смысл этих манипуляций. Неожиданно и очень шумно, Бато начинает кричать. Вождь дикарей будто зачитывает молитвы, при этом неустанно продолжая перемешивать субстанцию в плошке. Люди, стоящие вокруг, вторят своему лидеру, отчего обрядовые слова из-за многоголосия смахивают на проклятье. Юноша беспомощно метался глазами по незнакомым лицам, освещëнным в ночи красным светом пламени, выискивая Гахо, который смог бы ему помочь или хоть что-то подсказать, но безрезультатно. Взглядом цепляется за детей вождя, сидевших в полном спокойствии и тишине. Ким с удивлением отмечает — они не принимают участия в окружающем их хаосе. Перепуганный и не понимающий абсолютно ничего Тэхён, совершенно забывает о боли, которую чувствовал ещё несколько минут назад, полностью сосредотачиваясь на голосах, наводящих леденящий ужас. В такой экстремальной ситуации всё неизвестное, таинственное для человека, по законам природы воспринимается как опасность. Так и Ким, словно зверёк, загнанный в угол, не в силах ни о чём думать, кроме как про возможную свою скорую кончину. Не хворь его врождённая, так дикари лесные добьют. Снизошла на него кара небесная, и знать бы ещё за что! Так проходят минуты. Одна или тридцать — юноша не считал, но просидев всё это время с закрытыми глазами, он на контрасте очень ярко улавливает изменения. Все звуки смолкли. Вокруг тишина. Открыв глаза, его взгляд падает на вождя, как-то уж слишком сосредоточенно рассматривающего содержимое в миске. Жители племени застыли, словно в предвкушении. Тэхён же, в свою очередь, ждал приговора. Когда вождь Бато поднимает правую руку, люди племени Гуэй оглушительно взрываются счастливыми возгласами. Дочь вождя сдувается, теряя былую улыбчивость, а сын, наоборот, расплывается в такой радостной улыбке, точно победил на охоте, завалив самого мясистого быка. Их отец выглядит гордо, совершая лёгкие кивки в сторону своего народа, будто благодаря за что-то. Парнишка ещё долго бы рассматривал всё вокруг, но пристальный взгляд сына вождя выводит его из оцепенения, так же как и дикари, отчего-то начинающие поднимать его с места. В момент, когда молодой туземец встаёт следом, не отрывая от него глаз, к Киму приходит озарение. Его отдали. Или продали? Подарили? Сути сильно не меняет. Важно только то, что юноша, кажется, теперь принадлежал принцу этого племени. Но вот вопрос: в качестве кого? Не найдя происходящему логического объяснения, юноша позволяет мужчинам крепко себя удерживать на ногах, заменяя собой ненавистные костыли. В толпе что-то мелькает, отвлекая Кима от происходящего, становясь решающим моментом перед неизбежным разочарованием. Невысокая фигурка резво передвигается по кольцу столпившегося народа, и чем большее расстояние она пробегает, тем тише голоса присутствующих. Тэхён уверен — это Гахо проносится почти мимо каждого, сообщая некую срочную информацию. Всё происходит по нарастающей: чем обширнее становится территория забега, тем неспокойнее окружающие. Он видит это в их лицах, в их глазах и движениях. Всё будто преобразилось в дикое, непонятное для юноши, сумасшествие, и поднимающийся словно мощная океанская волна шёпот людей, являлся тому подтверждением. Вновь Тэхён ничегошеньки не понимал и, казалось, никого сей факт совершенно не тревожил. Оставаясь отбросом дикого общества, парнишка не терял надежды и выжидал возможности лично побеседовать с мальчишкой, который смог бы ему прояснить происходящее. Дикари всё не умолкали, словно помешанные, продолжая шептать одно слово. Их голоса сливались, приобретая точный образ, шипели точно змеи, ползущие напасть на свою добычу. На Кима этот шёпот влиял довольно изощрённо, создавая перед глазами галлюцинации, а в ушах давящее гудение. Ким с силой хватается за голову, мечтая избавиться от шума, вопящего где-то внутри. Выкручивается, пытаясь освободиться от противных прикосновений индейцев, да с такой силой, что слышен хруст в позвоночнике. Его не отпускают, а только перехватывают покрепче. Всё превращается в некую извращённую пытку, и Тэхён мычит зажмурившись, боль сам себе причиняя, не оставляя попыток высвободиться из тисков. Юношу ломает в разные стороны, а звуки никак не исчезают, и он стонет им в унисон. «Аджа-а!» — произносится протяжно, с придыханием, оттого так похоже на язык, которым пользуются ползучие твари. Зачаровывает, завлекает, но в голове парня разве что разум туманит. Ощущение чужих рук в миг исчезает. Он готовится падать, почувствовать очередную боль. Но этого не происходит. Шум вокруг стихает. Чумазый, в слезах и напуганный до смерти Тэхён, нехотя разлепляет глаза. Уж лучше бы он их не открывал! Не упал Ким только по одной причине. Его поймали. Спасителем оказался человек, носивший с этой секунды новое имя: «предатель». Тот самый, который вроде бы был на его стороне и заверял в своём бессилии в сложившейся ситуации. Тот, кто убеждал, что не может сейчас забрать. Лжец! Обманщик, за плечи которого Тэхён держался в данный момент крепко, обеими руками. Чон выглядел тенью, позади которой горел искрящийся зловещий огонь, уничтожающий всё на своём пути. Он только что окончательно спалил что-то доселе не известное в Киме. — Вы совсем ничего не скажете? — хрипло спросил юноша, бегая глазами по хмурому лицу напротив, надеясь услышать в оправдание хоть одно слово. Но всё, что получает в ответ — злые возгласы и взгляды дикарей, направленные на себя. «Пожалуйста, хотя бы постарайся оправдаться, скажи, что не хотел всего этого. Прошу, иначе мне будет больно!» — читается крупным шрифтом в больших янтарных глазах, но мужчина молча продолжает сверлить юнца взглядом. Расслабившись после осознания убийственного обмана, Ким смиренно начинает высвобождаться из мужских полуобъятий, но и тут встречает препятствие. Чонгук с силой сжимает паренька в кольце своих рук. Уставившись в непонимании на обманщика, выглядевшего в этот момент уж слишком недовольным, в разыгравшуюся драму встревает сын вождя. Подойдя поближе, он явно чем-то встревожен и говорит всего лишь пару слов Чону, после которых Тэхёна хватают за макушку, прижимая к плечу. — Жди меня и только попробуй сбежать, — тёплым шёпотом обдают ушную раковину, отчего по ногам пробегают мурашки. Юноша ничего не понимает, когда его передают уже знакомым дикарям. Чонгук что-то говорит им и те не медля принимаются выполнять поручение. Последнее, что смог увидеть Ким перед тем, как его увели вглубь деревни, это местный принц, разозлённый не весть чем, глядящий в его сторону вождь, строго зовущий сына, и Чон, провожающий вслед холодным, пустым взглядом.****
Не зная чего теперь ожидать, Тэхён пребывал в пучинах раздумий. Никак не мог решить, что сейчас правильно, а что — нет. Терзаясь в сомнениях, он изо всех сил старался найти хоть одну причину, по которой ему стоит сейчас пересилить себя, взять костыли и уйти, но не получилось. В сознании произошёл сбой. Будто некий злостный дух поселился в его голове, по вине которого он не может решать здраво и поступать правильно. Других объяснений он, к сожалению, не находил. Но, с другой стороны, оправдывать Чонгука не было ни малейшего желания. Его не хотелось слышать и видеть, желательно, тоже. Так какого чёрта, спрашивается, Ким продолжал сидеть сложа руки, бездействуя? А самым ужасным является даже не его бездействие, а тихое безразличие. Не то, где ты становишься равнодушным существом, а то, в котором тебя всё устраивает. Это странно. Так быть не должно. Он не может сейчас находиться в таком состоянии. Только не после произошедшего. Определённо, нет. Ещё и галлюцинации, не позволяющие видеть чётко картинку окружающего, не давали покоя. От чего они появились? И почему прекратились, стоило ему уйти с площади? Магия, не иначе! Тэхён заплутал, потерялся в лесах Амазонии, так же как и во лжи, окружавшей его. Как человек, которого он подпустил так близко к себе, мог поступить настолько подло? Он же подсознательно чувствовал, подозревал, что Чонгук не совсем чист, но всё равно проигнорировал предупреждающую интуицию, ссылая тревожное ощущение на недоверие к людям, живущее в нём из-за малого опыта общения. Весьма опрометчиво с его стороны поверить первому встречному. Отец уж точно не погладил бы за такое юношу по голове. Когда скрип двери проносится от стены до Кима, он замирает. Испытываемые эмоции принимают ясную форму — теперь их легче распознать. Он раздражён. А ещё — зол. Выводит буквально всё: начиная от терзающих разум дум, заканчивая шумной плетёной дверью. Тот, кто привёл раздражитель в действие и вовсе вызывал одно желание — разорвать в клочья. Теперь чужие шрамы не казались чем-то интересным, Ким даже рискнëт предположить, что их на память оставил точно такой же отчаявшийся человек, доведëнный Чонгуком до ручки. — Что, теперь и глаз на меня не поднимешь? Молчание служит ответом для мужчины. Потому как Тэхёну нечего сказать, он может лишь подтвердить чужие слова своим согласием. — Вот оно как! — Чон невесело усмехается. — Значит теперь я тебе противен. — Как Вы могли! — проглотив тошнотворный комок в горле, не сдержавшись выкрикивает с разочарованием. Враждебно поднимая взор от земли на провожатого, он надеется передать тому весь спектр своего замешательства. Не ожидал, даже не предполагал такого обмана. — Я верил Вам! — отчаянно взвывает юноша. — Хотя, нет, не так… — на лице Тэхёна обида яростью сменяется, мужчина это видит, но не спешит прерывать чужой крик души. — У меня и мысли не проскочило о том, что Вы лгун! Обманщик! Замечая, что Чонгук и бровью не ведёт на его слова, Ким ещё больше бесится, хватая костыли. Чувства заволокли его сознание и он не успевает запомнить, как преодолев небольшое расстояние между ними, оказывается стоящим перед причиной своего раздражения. — Вы понимаете вообще, что я думал о Вас чуть ли не как о спасителе! Надеялся на Вас, доверял! А Вы — преступник… — на миг осекается на этом ужасном слове, уверенно ближе придвигаясь настолько, что врезается в провожатого. — Почему молчите? Почему смотрите словно сквозь меня? — парнишка сам того не зная в ход запрещённый приём пускает. В личное пространство Чона без спросу проникает, а теперь ещё и голосом нежным вопросы задаёт, на которые Чонгук и сам ответов не ведает. — Я полюбила б Вашу тьму, но вновь её не вижу. Я полюбила б Вашу тьму — увы её не слышно, — Чон слишком очевидно реагирует на строки, произнесëнные юношей, не может скрыть искреннего недоумения и волнения, возникшего в сердце. — Я полюбила б, но опять Вы потонули в горе. Вы оттолкнули. И теперь мне остается только вспоминать, как Вы тонули в море. Опустошение. Наверное это чувствовал Чонгук в текущую минуту. Он вообще-то собирался прийти в хилую хибарку, перекинуть через плечо злого юнца, и убраться отсюда подальше, но никак не думал, что ему будут читать стихи. Ожидал криков истерики, вообще всего чего угодно, но не этого. — Чонгук, скажите честно, Вас кто-нибудь когда-нибудь любил? — и вроде простой вопрос, но взгляд паренька такой откровенный, заглядывающий глубоко в душу, совсем не щадит мужчину, прорывая все преграды, которые он выстраивал годами. — Мистер Чон, неужели Вы не понимаете? — прижимается ещё ближе, создавая давление на грудь, из-за чего провожатый вынужден чуть отступить, но не настолько, чтобы прекратить контакт с юношеским телом. — Я не легкомысленный избалованный дурачок, коим Вы меня считаете. Могу сложить дважды два. Но… но поймите, я расстроен вовсе не оттого, что Вы бандит или кем Вы там являетесь на самом деле. Чтоб Вы знали, я изначально собирался воспользоваться помощью Аджа. Вашей помощью… Мне обидно из-за того, что я Вам верил, подпускал слишком близко, а всё, чем занимались Вы в этот момент — водили меня вокруг пальца. Провожатый не даёт опомниться парнишке, который почти разорвал в нём последнюю блокаду. Резво хватает его за талию, прижимая к себе вплотную. Юнец, не ожидавший такого поворота, роняет костыли, обнимая руками мужскую шею. — Что Вы… Слова обрываются, когда его приподнимают, отрывая от земли, и вдавливают в ближайшую стену. — И это ты мне говоришь о честности?! — злостный смешок вырывается из уст Чонгука, когда он заглядывает в огромные напуганные глаза. Но это его не останавливает, в нём механизм защитный черноту раскрыл, собираясь пустить в ход козыри. — Ты! Тот, кто представился Майклом Кёрли?! Если ты рассчитывал, что твоя ложь правдоподобна хоть на мгновение, то ты не просто глупец! Знаешь, кто ты?! Знаешь?! Тэхён зажмуривается, не желая больше смотреть на человека, которого пытался не винить за плохие деяния. Дикая улыбка, похожая на оскал сумасшедшего, стёрла желание докопаться до души мужчины, оставляя лишь страх. — Прости, — слышится сквозь собственные, наполненные ужасом, мысли. — Кудряшка, прости меня, — повторяют чуть громче. Ким поднимает веки, задерживая дыхание от открывшегося вида. Провожатого точно подменили — взгляд потерянный и тело его, Ким ощущает, дрожит. — Умоляю, я не хотел. Только не бойся меня. Ладно? — Тэхён не может и звука из себя выдавить, в то время как мужчина хватку ослабляет, переставая придавливать своим весом к стене. — То, что я Вам рассказывал, это произведение моей любимой поэтессы, — не ведая почему, останавливает Чонгука, не давая тому возможности усадить себя на кушетку, сам руками ворот рубахи сжимает, чтобы не отпускал и был ближе. Провожатому остаётся лишь повиноваться, перехватив парнишку поудобнее. — У неё был любимый, который погиб из-за страсти к азартным играм. Задолжал и покинул наш мир… — Тэхён не может открыто говорить о таком с Чоном, когда их лица находятся слишком близко друг к другу, поэтому он кладёт голову тому на плечо, скрывая своё смущение. — Я рассказал Вам этот стих потому, что не хочу чтобы подобное произошло с Вами. Да, Вы не игрок, но разве зло и зависимость не могут существовать под разными масками? Просто, думаю, будь у Вас кто-то особенный, Вы осознанно не топили бы сами себя с таким диким желанием. А ещё… — глубоко вздохнув, Ким прикрывает глаза, расслабившись в тёплых объятиях: — Вы правы — я врал. Моё имя не Майкл и за мою ложь мне необычайно стыдно перед Вами. Знали бы Вы, мистер Чон, насколько тяжело и отвратно мне было лгать. Ну, а что чувствовали Вы, когда обманывали меня? — подняв голову, чтобы вернуть зрительный контакт, Тэхён надеялся услышать правду. — Ничего, — режут больно серьёзным голосом. Юноша уже было собирается открыть рот, но мужчина не даёт возможности заговорить: — Что ты со мной делаешь? — неожиданно шепчет провожатый, и воздух моментально насыщается горячей чувственностью, ведь между ними непозволительно маленькое расстояние, а тёплое дыхание касается юной бледной щеки. Вот только безэмоциональное лицо Чона безнадёжно портит интимность момента. — Не понимаю… — ошарашенно бубнит Тэхён. — Зачем заглядываешь в мою душу своими большими глазами? Почему тревожишь сердце речами, которые из чужих уст меня не трогают? По какой причине я до сих пор с тобой вожусь, если должен был бросить ещё тогда, когда тебя забрали Гуэй? — парень пытался понять чувства Чона пока тот говорил, но разочаровывался, сталкиваясь с холодом в глазах. — Мне было плевать на мою ложь с самого начала — и это правда. Меня больше беспокоило другое. Одно дело врать из собственных соображений, а другое — из-за того, что боишься. Это унизительно бояться того, что какой-то совершенно чужой человек узнает правду о тебе. Узнает и возненавидит. — Вы злитесь, — он понимающе смотрит на напряжённого как камень Чонгука, — злитесь на меня за то, что я влез в Вашу зону комфорта и рушу привычные устои. Вам не комфортно, Вы не привыкли уступать и ненавидите чувствовать себя уязвимо. После недолгой паузы Тэхён всё же ставит точку в своих заключениях, добивая этим мужчину и разбивая вдребезги его последнюю возведëнную стену в душé: — А это значит, что Вам на меня не всё равно, — с радостной лёгкой улыбкой подводит итог парнишка, под конец облегчённо вздохнув. Больше его не пугает ни характер провожатого, ни его угрюмость, ни его раздражëнный взгляд, ведь теперь он знает правду: Чонгук перед ним слаб. Пребывая в наслаждении от выигранного боя, парнишка не успевает среагировать, когда его всё же усаживают на кушетку. Чонгук скрепя сердце отрывает от себя чужие руки в то время, как Ким, наоборот, настырно пытается вновь ухватиться за него. Когда от упрямца всё-таки получается отбиться, он шокирует парня своим действием. — Кудряшка, ты даже не представляешь, насколько сильно я поражён, — тихо молвит Чон куда-то в изгиб тэхёнова бедра. «Тобой», нарочно остаётся не досказанным. Мужчина упирается коленями в земляной пол, обнимая юнца чуть выше поясницы. Видел бы он в этот миг лицо юноши, окрашенное ярко-красным! Парень не знал куда деть свои ладони, не знал в какую сторону смотреть. Кое как пересилив себя, пальцами всё же касается чёрной копны волос, а вот глаза так и бегают по сторонам, выдавая его с потрохами. Боже, знал бы мужчина!.. Хотя, лучше, нет, не надо! То, что Тэхён не защищён и оголён, сидит практически в том, в чём мать родила, знать точно никому не следует, особенно провожатому. Стыд то какой! — М-может быть Вы встанете? — заикаясь, больше умоляет, нежели спрашивает юноша. — Назови мне своё имя, — неслышанным ранее тоном, требует Чон, а парнишка, почувствовав неладное в чужом голосе, ещё больше нервничает, ощущая себя букашкой, которую вот-вот сожрут, — тогда я тебя отпущу. — Нет! — он в ужасе и дикой панике отвечает чересчур взвинченно, что не ускользает от Чонгука. Потому то, как поднимаются крупные ладони от неприкрытых колен выше по худым ногам, не скрыто уже ни от кого. Ким ошарашенно пялится в тёмный затылок, ощущая сквозь ткань пончо горячее дыхание на правом бедре. Не думая и даже не пытаясь проанализировать происходящее, он мигом хватается за чоновы ладони, которые едва не достигли ягодиц. Остановив непозволительные поползновения, Тэхён не знал, что делать дальше. Слава богам, знал кое-кто другой. — Кажется, я уже говорил, что интеллигенты настоящие зануды? — забавляется Чон, после всё же поднимаясь и отпуская свою взволнованную жертву. Завидев краснющего, и до смерти смущённого парнишку, он, не сдержавшись, расплывается в хитрющей улыбке. — Д-да что Вы себе п-позволяете! — слишком дёргано ругается юноша, при этом не поднимая глаз. — Я? Смотря о чём ты. О том, что я назвал тебя занудой или… — в тот миг, когда юнец возводит на него взгляд, полный желания убивать, Чонгук, с неким намёком, поигрывает бровями, смущая Кима, кажется, до предела. — Да как Вы смеете! — хоть и сгорает сейчас со стыда, но Тэхён больше не намерен позволять таких поползновений в свою сторону. — Успокойся, — по-простецки машет рукой провожатый, будто и вправду ничего такого не произошло. — Я ведь не знал, что ты голышом щеголял, — посмеивается мужчина. — Думал на тебе хоть кальсоны есть, ну а потом… Потом думать уже было поздно, — Чон отворачивается от паренька, делая вид, что рассматривает стену с другой стороны, а сам, на деле, прячет глупую, совсем уж не взрослую, улыбку. — Больше не делайте так, — бубнит Ким, сжимаясь от леденящего чувства стыда, что пришло на смену горячему смущению. — Что-что, но издеваться надо мной не нужно. Это гадко. — Что? — удивлённо переспрашивает Чон, обернувшись. — Сбрендил совсем? Я бы и не подумал издеваться над тобой. — Почему индейцы не приходят? — он не верит провожатому, оттого и старается перевести тему на более важную. — Потому, что я им так сказал, — хмурится мужчина, надвигаясь тучей на Тэхёна. — Я кто по твоему, раз ты решил, что меня можно так просто отвлечь? Тупого из меня делаешь? Ну, спасибо… — Нет же. Я просто… — Что «просто»? — смотрит укоризненно, — Удумал незаметно сменить тему? Я никогда не стал бы издеваться над тобой, Кудряшка. Хотел посмущать немного и не более. То, что ты раздет, — не знал и за это исправлюсь, — опять это «исправлюсь» вместо «извини». — А сейчас позволь узнать, почему ты без белья? Я-то в курсе, что местные особой благопристойностью не отличаются, и предположить могу многое. Поэтому лучше объяснись сам. — Просто заставили снять, — простодушно отвечает парнишка. — И только? — Ким кивает, не желая реагировать на допрашивающий тон. — Знаешь, что происходило у костра? — затрагивает всё-таки нужную тему мужчина. — Нет. — Это был обряд, которым выбирали твоего будущего супруга, — как палкой по голове… Тэхён сразу забывает об их личных недомолвках, сосредотачиваясь на волнующей новости. — То есть, я был прав, когда подумал, что меня отдали сыну вождя? — Верно, но это ещё не всё, — Чонгук окидывает юношу странным взглядом прежде чем продолжить: — Если бы я не пришёл вовремя, тебя опоили бы настойкой, сделанной из ядовитых плодов дерева курара. В чистом виде — это смертельный яд, но в разбавленном — сильнодействующий наркотик. Его уже начали подкидывать в огонь, когда я появился. — Так вот почему у меня были галлюцинации, — сам себе под нос шокированно шепчет Ким. — Когда наркотик начал бы действовать, они собирались провести свадебную церемонию, — заметить то, как Чон сжимает ладони в кулаки, а его челюсть играет желваками, было не трудно. — Там хватает всего по мелочи: обряд с кровью, жертвоприношение животного, но самое ужасное ожидало бы тебя в конце… — он поворачивает голову в сторону, не имея сил говорить о таких вещах, смотря в эти нежные глаза. — Вождь, в сопровождении приближëнных, отвëл бы вас в свой дом, где ты и твой суженый должны были бы провести брачную ночь прямо на их глазах. А если вождь, по какой-нибудь причине, посчитал бы тебя нечистым, то пустил бы сына к тебе только после себя. Слышно, как Чонгук вещает сквозь сжатые зубы, заметно по его напряжённой фигуре то, насколько он зол в данный момент. Тэхён же откровенно ужасается от услышанного, не веря, что подобные обряды существуют в их прогрессивное время. — Так зачем Вы хотели меня тогда смутить? — несмело спрашивает Ким, изумляясь собственной непостоянности. Кажется, не так давно, он просил перевести разговор в другое русло, но стоило услышать подобные кошмарные подробности, как уже готов снова вернуться к теме, от которой красноречиво горит его лицо. — Вспоминается мне, ты считаешь, что я издевался над тобой, — ёрничает Чон, усаживаясь рядом. — Мистер Чон, будьте так добры отвечать, когда я спрашиваю, — пытается надавить на мужчину Ким. — Ага, — ухмыляется такой дерзости провожатый. — Тогда требую от тебя того же. Я всё ещё жду, когда ты скажешь мне своё имя. — Я не скажу, — на самом деле, юноша и сам не понимал, почему до сих пор так противится назвать собственное имя. Наверное, боязнь того, что Чонгук поймёт, кто его отец и отвернëтся от него, сыграла свою роль. Кажется, Ким стал понимать то, как себя чувствовал Чон. — Кудряшка, послушай меня, — поворачиваясь корпусом к пареньку, он накрывает чужое колено своей ладонью, но не с тем подтекстом, о котором успел подумать Тэхён. — Ты спрашивал у меня, любил ли меня кто-то. Так вот, я думаю, что нет. Зато любил я… — признаётся мужчина, заглядывая в большие, янтарные глаза, — любил, но не взаимно. Больше, чем того требовалось на самом деле, — печально улыбается, мысленно надеясь, что юнец поймёт его дальнейшие слова правильно. — Ты говорил много о чувствах. Ещё и этот стих о любви… Я расклеился и всего-то. Такая вот простая причина. Как ты уже успел отметить, мне не всё равно на тебя. И поэтому, чтобы уж наверняка тебе был понятен мой порыв, скажу так: являясь для большинства окружающих Аджа, мне уже много лет не удаётся обзавестись особенным человеком. Всё что у меня есть — мои работники, которые боятся меня. А тут ты такой, с объятиями и со своими возвышенными речами. Думаю это задело что-то внутри моей одинокой души. — Но то, что Вы сделали — это другое, — негодовал Ким. Он хоть молод и неопытен, но точно уверен — такие интимные прикосновения может получать только один человек. Тот, кто любим сердцу. Ну и ещё… — Давай на этом закончим наш разговор, — прерывает Чон юношеские стенания, поднимаясь с кушетки. — Всё равно он бессмысленный. Я не пойму, зачем ты допытываешься, если шугаешься меня, как огня. К чему этот диалог, если ты даже не понимаешь, о чём ведёшь речь. Я всего-то дотронулся, а ты уже принялся ломаться и краснеть, словно я пристаю. А то, что ты вдобавок поспешил тогда свернуть в сторону другой темы, ещё больше доказывает: нам не о чём говорить. — Прекратите! — взрывается Ким. Он поставит этого человека на место: светящиеся решимостью глаза тому неоспоримое доказательство. — Вы ведёте себя сейчас как ребёнок, бессмысленно оправдываясь и сбегая от ответственности! — Какая ещё к черту ответственность?! — гневается провожатый, глядя на парнишку, что был схож со взъерошенным попугаем. — Такая! Это Вы непозволительно распускали руки, а теперь списываете всё на простой, легкомысленный порыв! Девиц в тавернах будете своими порывами кормить! Вам ясно?! — Тэхён срывался на пронзительный визг под конец каждого предложения, разъярëнно взмахивая руками, будто пытаясь доказать что-то своей истерикой. Но, на самом деле, ему было глубоко плевать, как он смотрелся сейчас в тёмных глазах напротив. Главное то, какое искреннее удивление он смог вызвать у мужчины. Больше Ким не станет играть в поддавки, превращаясь в хрупкий цветочек, на который дунь и тот сломается. Не хочет Чон принимать его добро и ласку — пусть жрёт тогда его острую и ядовитую натуру! — И вообще, я тут не для того, чтобы Вы вольничали, когда вздумается! Живо помогите мне уйти отсюда! Когда доведëте меня до нужного места, Вам заплатят. Конечно при условии, что Вы будете вести себя хорошо, а не как распутный маньяк! Наши дороги навсегда разойдутся и я забуду Вашу аморальную рожу! Чонгук больше не станет слушать этот истеричный бред. Нет, определëнно не станет. А размышлять о том, что ему только что наговорили — и подавно не собирается. Ничего, позже юнец обязательно придёт в себя и ещё раз двести будет извиняться перед ним, он уверен. Наверное. Параллельно своим думам, Чон молчаливо подходит к верещащей особе, так же, без лишних слов закидывая к себе на плечо. Давно пора было так поступить — ещё тогда, когда только переступил порог хибары. Какой же он болван, что тянул и лясы попусту точил, позволяя разводить себя на глупые разговоры. — Животное! — орёт паренёк, дубася Чона по спине. — Немедленно отпусти! Я не заплачу тебе ни гроша! Подкинув слегка юношу вверх, словно сумку висящую на плече, надеясь, что хоть так тот притихнет, Чонгук мигом пролез через проход в стене, направляясь к месту, где оставил палатку с рюкзаком. Вынося бесчисленные побои и крики, Чон изумлялся своему спокойствию. Будь на месте Кудряшки, к примеру, его Чимин — он бы не мелочился и быстро привёл бы его в себя хлëсткой пощёчиной. Но отчего-то своего «клиента» и пальцем трогать не хочется. Думать о всевозможных жëстких методах «воспитания» — тем более. Чонгук не знает почему, но про себя клянётся зачем-то, с юношей иначе обращаться, не пугать и даже ни в коем случае не распускать руки. — Пень бесчувственный! Олень однорогий! — Тэхён выдохся на полпути, растеряв весь запал, но продолжал лишь изредка поднимать сжатый кулак и постукивать по спине мужчины уже только для виду. Перечислять разные оскорбления, конечно же, он тоже не забывал. — Помнится, изначально я был животным. Смею предположить по той причине, что животные руководствуются инстинктами. Так каким образам я вдруг пнëм заделался, так ещё и бесчувственным? — логически рассуждал мужчина, отодвигая свисавшие ветви, мешавшие пройти. — Будьте добры, не старайтесь раскидываться умными речами. Вам не идёт! Вы позорите нашу систему образования! — умничал где-то на уровне лопаток Чонгука Ким. — И вообще — животные не разговаривают. Так, будьте любезны, извольте молчать!